Россия вечная

Юрий Мамлеев

Россия вечная

Истинный путь познания

Русская культура – это очень многое,

Что не обретается ни в одной стране.

Иеромонах Серафим Вырицкий(Василий Муравьев, 1865—1949 гг.)

Юрий Витальевич Мамлеев пришел в литературу в 60-е годы ХХ века. Начинал с реалистических стилистически выверенных рассказов. Но однажды почувствовал, что может видеть мир и людей по-другому, и понял, что если будет писать именно так, то и родится настоящая самобытная литература. Сначала писать было трудно, ведь сразу возникла необходимость согласовать стиль с новым мировидением. Так начинал формироваться новый метод – метафизический реализм. Вместе с появлением первых рассказов, написанных автором в новом стиле, выросла его известность в нонконформистских кругах. Так как Юрий Мамлеев родился в Москве в семье профессора психиатрии, репрессированного в 1940-х и погибшего в лагерях, то вся советская идеология была чужда писателю, а его рассказы, романы, философские эссе распространялись в самиздате из-за невозможности публикации подобных текстов в советских издательствах. Квартира писателя в Южинском переулке стала одним из центров неофициальной культуры, нонконформистски настроенной творческой интеллигенции. В 1960-е годы на Южинском собирались многие деятели «неофициальной культуры» того времени. Среди них такие поэты и художники, как Леонид Губанов, Генрих Сапгир, Лев Кропивницкий, Александр Харитонов, позднее Вениамин Ерофеев и многие другие известные сейчас представители творческой интеллигенции, проявившие себя в искусстве, философии, литературе. А хозяина квартиры называли «Отцом» или нежно – «Папулей».

С 1966 по 1968 г. Мамлеев работал над новым романом, писавшимся уже в новом стиле, – «Шатуны», принесший Ю. Мамлееву мировую славу. Известный американский писатель Джейм Мак Конки писал о романе: «Земля превратилась в ад без осознания людьми, что такая трансформация имела место»; «виденье, лежащее в основе, религиозное». Изображение «ада», по мысли автора, ведет «к контрреакции осмыслению», а произведения Мамлеева сродни древнегреческой трагедии: «происходит глубинный катарсис». Но опубликовать подобный роман в СССР было невозможно – роман «Шатуны» только через 18 лет нашел русского издателя, – и в 1974-м Юрий Мамлеев вместе с женой эмигрировал в США, где работал и преподавал в Корнельском университете (Cernell Uni– versity), выступал в других престижных университетах США, а позже, в 1983 г., переехал во Францию, в Париж, где преподавал русскую литературу и язык в Медонском институте русской культуры, а потом в знаменитом Институте восточных цивилизаций в Париже. В период вынужденной эмиграции романы, повести, рассказы писателя были переведены на европейские языки, а творчество получило позитивную оценку на Западе.

После изменения режима в России Юрий Мамлеев одним из первых вернулся на родину. С начала 1990-х годов его книги стали широко публиковаться в России. За это время (с начала 1990-х по 2008 г.) опубликовано 27 его книг, включая книги по философии, появилось множество статей, интервью в прессе, выступлений по радио и телевидению. Одновременно продолжалась публикация его книг на Западе. Как на европейских, так и на русском языке появилось много статей, исследований о его творчестве, защищены дипломы и диссертации. Пьесы Юрия Мамлеева ставились в России, в Австрии, в Граце (на немецком языке).

Творчество Юрия Мамлеева заслужило широкое литературное признание. Оно неоднократно отмечалось различными литературными грантами и премиями: в 1993 г. он получил международную премию имени Андрея Белого, в 2000 г. – высокопрестижную Пушкинскую премию (Германия). Лауреат премии «Словесность» Союза литераторов (2008). В 2007 г. указом президента России Юрий Мамлеев награжден орденом Дружбы.

О Мамлееве и его творчестве можно прочесть статьи в литературных и иных энциклопедиях, словарях (в том числе и на иностранных языках), в энциклопедическом словаре «Отечество» (издательство РЭ, 1999), в который включены наиболее выдающиеся люди России в области культуры, науки, политики и т. п. за весь период существования Руси и России (от древней эпохи до настоящего времени).

Произведения Мамлеева публиковались на английском, французском, немецком, итальянском, голландском, греческом, чешском, румынском, болгарском, сербском, иврите, китайском языках.

Мамлеев сотрудничает с Обществом российско-индийской дружбы. Он занимался и общественной деятельностью: был членом Комиссии по возвращению гражданства при Президенте РФ. Также состоит членом французского ПЕН-клуба (международной организации писателей), Союза писателей России, Союза театральных деятелей, русского ПЕН-клуба. Он создал новое литературное течение (метафизический реализм), основы которого изложены в главе «Метафизика и искусство» его философской книги «Судьба бытия». Авангард этого течения организован как секция при Союзе литераторов России, и Юрий Мамлеев – президент Клуба метафизического реализма ЦДЛ.

Филологические знатоки и поклонники изящной словесности имя Мамлеева, как правило, связывают с его прозаическим творчеством, начиная с раннего творчества, наиболее известного по сборнику рассказов «Тетрадь индивидуалиста», романам «Шатуны», затем «Московский гамбит», повести «Крылья ужаса», заканчивая циклами рассказов, романами «Блуждающее время», «Мир и хохот», повестью «Наедине с Россией» и новым романом, посвященным антропологической катастрофе человечества будущего, «После конца».

Литературное творчество Мамлеева основывается, по его собственным словам, на раскрытии «тех внутренних бездн, которые таятся в душе человека». К особенностям его художественного метода следует отнести фантасмагоричную буквализацию понятия «внутренний мир» человека. Через подобную буквализацию автор часто подводит своих персонажей к так называемым «пороговым» ситуациям, когда не замечаемые ранее стихийные силы бытия мощным потоком врываются в их жизнь, и они помимо воли вовлекаются в таинственное и непонятное. Особенно ярко это проявляется в рассказах Мамлеева, в которых своеобразие его литературного языка порой достигает высшей квинтэссенции. Это позволяет писателю проникнуть внутрь истинного Я человека и высветить основные мотивы его поступков. При этом Мамлеев часто отказывается от прямых нравственных критериев в оценке своих героев, оказавшихся в таких экстремальных обстоятельствах. Ведь поведение человека в таких обстоятельствах зависит не от работы ума или сердечных порывов, а от некой иррациональной силы, к которой трудно подходить с чисто антропоцентричных позиций. Нарастание трансцен-дентного конфликта между внутренним и внешним миром человека, таким образом, достигает в творчестве писателя невероятных масштабов.

Необходимо особо подчеркнуть основное отличительное своеобразие философского и творческого метода Юрия Мамлеева, связанное с открытием новых метафизических и прочих путей познания. Открытие этих путей и их разработка на базе синтеза различных подходов – литературно-образного, социально-антропологического, мистического и т.п., – пожалуй, является главной целью писателя. При этом Мамлеев стремится именно к максимальной системной открытости, оставляя широкое поле для сотворчества читающих его людей.

В этом плане крайне интересны две последние прозаические работы писателя – повесть «Наедине с Россией» и роман «После конца».

С одной стороны, на первый взгляд может показаться, что оба они созданы по какому-то заданному шаблону, что вроде бы как не соответствует высоким канонам литературного мастерства. И то и другое произведение начинаются с того, что главные герои примерно одного возраста – 27–30 лет, – активно интересующиеся глубинными вопросами бытия, изучающие философию, литературу и эзотерику и истово любящие Россию – попадают в некий иной мир.

Арсений из «Наедине с Россией» попадает в почти что идеальный русский мир, в котором фактически осуществлена концепция священного града Китежа. В этом мире царят Любовь и Мудрость, нет подавления Человека экономикой и технологией, а лучшие черты русского характера нашли свою реализацию как в повседневной жизни, так и в творчестве. Не так «повезло» Валентину из «После конца». Человечество в этом романе и впрямь существует после многих циклов развития, сопровождавшихся взлетами и падениями, и, наконец, каким-то чудом пережившее светопреставление. И тот и другой герои познают любовь женщин тех миров, открывают для себя новые истины, испытывают духовный катарсис. Оба они возвращаются на свое место и в свое время в нашу историческую Россию.

Однако сквозь чисто сюжетную ткань в этих произведениях распознается некая глубинная подоснова. В данном случае речь идет о каком-то серьезном Посвящении, или, говоря более научным языком, инициации. Это может быть уже такой уровень духовного мастерства, где чисто литературная форма не до конца соответствует сверхзадаче. Отсюда, по сути, переход к Притче, которую нужно еще истолковать, несмотря на ее внешнюю простоту.

Конечно, встав на этот путь, автор идет в буквальном смысле слова по лезвию бритвы между концептуальным философским содержанием и литературной формой, рискуя соскользнуть либо в болото слабого сухого языка, либо в пропасть обессмысливания собственных идей. Писатель преодолевает эти опасности как раз при помощи философско-творческого метода. И все же роман «После конца» основан на собственном невероятно увлекательном сюжете. Поглощать эту книгу по-читательски интересно.

В общем, как написал выдающийся русский философ А. Дугин в своей работе «Метафизика ужаса»: «Такой концентрации метафизики, как у Мамлеева, нет вообще нигде».

Однако широта дарования Юрия Мамлеева также состоит в том, что он выступил на интеллектуальной арене не только как блестящий писатель, но и как оригинальный философ, таким образом продолжая традицию Гоголя, Достоевского и Толстого, подхваченную многими выдающимися деятелями Серебряного века и его продолжателями, среди которых с точки зрения масштаба рассматриваемых вопросов как минимум стоит упомянуть Мережковского, Андрея Белого, Николая Федорова и Даниила Андреева.

Что и говорить, для любого серьезного русского писателя интересоваться основополагающими вопросами бытия, конечно, нормально, если здесь, по мысли самого Мамлеева, уместно ссылаться на какую бы то ни было норму.

В то же время по степени философской эрудиции Юрий Мамлеев представляет собой во многом уникальное явление не только для русской, но и для мировой литературы. Помимо классической европейской философии он великолепно знаком с индийской философией Адвайта-веданты, различными восточными мистическими учениями и европейским традиционализмом, пришедшим на русскую почву только в конце XX в. Не случайно с 1994 по 1999 г. Мамлеев как индолог преподавал индийскую философию на философском факультете МГУ.

Все это позволило ему разработать собственное учение, названное утризмом и, в частности, изложенное в работе «Судьба бытия», ставшей, несмотря на всю ее сложность, одним из самых читаемых в России произведений Юрия Мамлеева.

В «Судьбе бытия» Ю. Мамлеев обосновал собственное философское учение. Как индолог, он исходил из некоторых положений Веданты (признанной сейчас во всем мире в качестве одной из вершин человеческой мысли). Но далее писатель вышел за пределы Веданты, создав учение метадуализма, особенно в главе «Последняя доктрина», которая вносит нечто принципиально новое в мировую метафизическую традицию. В нем (учении метадуализма) философ вводит понятие Запредельной Бездны, отражающейся в материальном мире, но при этом непосредственно не пересекающейся с Абсолютом.

Так, Юрий Мамлеев дает это прекрасно почувствовать в следующем своем стихотворении:

И опять этот мир, так похожий на тот, где я плакал,

Целовал с исступленьем цветочки и видел

кошмарных существ.

Раздавая поклоны, улыбки и сны, ждал я верного

знака,

Чтоб уйти навсегда из таких вот причудливых мест!

И опять! Для того ль я был там, где никто

из живых не бывает,

Где пространство и время, как тряпки ненужные,

светятся мглой,

Где хранит наш Господь все, что боги и духи

не знают,

Где из дальних пределов веет страхом и тайной

Иной.

Ну и пусть! Значит, что-то не ладно со мною.

Закружил меня ветер, что воет из Бездны Иной.

Значит, снова идти мне унылой тропою земною

И кормить своей плотью некормленных призраков

рой.

В свою очередь, труд Юрия Мамлеева «Россия вечная» можно уподобить мыслительному полотну, в котором тесно переплетаются философские и литературоведческие подходы, что также наследует традиции русской философии XX в., представленной в этой сфере такими выдающимися именами, как, например, Н. Бердяев, Д. Мережковский и друг и духовный соратник автора, недавно ушедший из жизни, – Евгений Головин.

В книге «Россия вечная» Мамлеев исследует глубины русской культуры и духа. В результате им создана совершенно новая трактовка русской идеи, фактически цельное философско-патриотическое учение, не имеющее нигде аналогов.

В «России вечной», как почти и во всем своем творчестве, Юрий Мамлеев желает избежать мертвенной завершенности, стремящейся дать категоричные ответы на все вопросы. Такой подход естественным образом вытекает из его понимания русской идеи и России, истинная суть которой, по его мнению, противится установлению окончательных форм и бесповоротного порядка.

Такая позиция подразумевает живой отклик читающих, фактически переход к живой ментальной беседе с самим автором, пусть даже вы находитесь за тысячи верст друг от друга. Не случайно общение, особенно общение на родном языке, Мамлеев считает одной из высших ценностей, дарованных русским людям Всевышним. И также не случайно многие моменты, изложенные в «России вечной», хочется доанализировать, что-то развивая в предложенном мыслителем русле, что-то модифицируя, а с чем-то не соглашаясь. Именно исходя из такой позиции, хотелось бы ввести читателя в грандиозное здание «России вечной», начав таким образом диалог и с самим Мамлеевым.

Прежде всего необходимо сказать, чем, с точки зрения Юрия Мамлеева, не является доктрина, изложенная в книге «Россия вечная».

Национализмом, ибо национализм, по его мнению, довольно часто сопровождается агрессивным отношением к другим народам.

«Простым патриотизмом», потому что доктрина книги «Россия Вечная» представляет собой гораздо более широкое философское учение, включающее в том числе и патриотизм, в котором «исключительно важное значение имеют космологическая и метафизическая составляющие».

Религией, поскольку человеческое учение не может являться таковым. Религия же исходит от Высшей Силы.

Также не случайно предисловие к данному труду открывается с проникновенных стихов иеромонаха Серафима. Пожалуй, это стихотворение весьма объемно иллюстрирует сокровенную суть творческого метода познания мира и России самого Мамлеева – познания их посредством культуры, а еще точнее – литературы и великого Слова.

Сквозь всю работу Юрия Мамлеева красной нитью проходят три четверостишия. Одно принадлежит перу Есенина, два других – Максимилиану Волошину.

Итак, гениальные есенинские строки:

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою, —

по мысли философа, символизируют огромный комплекс идей, связанных с Россией Вечной.

Во-первых, необходимо отметить, что Мамлеев не видит объяснения такой позиции поэта в рамках обычной любви к родине. Он пишет: «Конечно, такая любовь, которая проявлена и в русской литературе, и в русской истории, не может быть объяснена обычной любовью к Родине. Для того чтобы ее понять, надо понять сам объект любви: Россию, русскую землю, Русскую Душу, ибо все это, в общем, единое».

Во-вторых, интерпретируя эти есенинские строки, автор объясняет, что внутри России скрыто такое духовное сокровище, потеря которого не может быть компенсирована ничем, даже раем, который «для посвященного не более чем «тюрьма» (пусть и «счастливая»), в то время как Вечная Россия несравнима с этим состоянием по своей сути».

В-третьих, развивая предыдущие две идеи, автор приходит к выводу, что «пребывание в этом мире в какой-то мере важнее всего, потому что здесь можно и глубинно пасть, но зато и глубинно выйти в самые такие бездны, которые открываются только в «панораме», в целостном, недоступном нам «видении» Высшего Мира».

Что же тогда делать русскому человеку, ощутившему именно такую небывалую любовь к своей родине? Ответ на это пытается дать Волошин в своем проникновенном стихотворении «Россия. 1915 год»:

Сильна ты нездешней мерой,

Нездешней страстью чиста,

Неутоленной верой

Твои запеклись уста.

Дай слов за тебя молиться,

Понять твое бытие,

Твоей тоске причаститься,

Сгореть во имя твое.

Здесь Волошин как бы частично расшифровывает есенинское четверостишие. Россия проявляет свою настоящую суть только тогда, когда она выходит за пределы обычного человеческого бытия. Согласно философу «Россия остается Россией только тогда, когда в ней заключена некая сверхценность и высший смысл, но все, чем она живет духовно, как бы высоко оно ни было, не утоляет ее уста». Следовательно, только на пути молитвы за Россию и ее понимания можно соучаствовать в ее духовной жизни, духовном мире и жертвенно сгореть за ее имя. А Мамлеев еще больше раскрывает данный тезис: «Россия здесь и цель, и осуществленная реальность одновременно: в ее видимом бытии есть, кажется, вся ее тайна, не нуждающаяся в какой-либо исторической реализации, ее надо только видеть, понять, а с другой стороны, в ней видится нечто иное, что не под силу никакой истории, о чем можно говорить только в терминах космологической реализации, в терминах Вечной России».

Поэтому Россия Вечная существует не только в форме нашей исторической России, но также в своих других ипостасях в других мирах. Так, Мамлеев пишет: «...во Вселенной должны существовать аналоги «земной» России. Обобщая, вот эту Россию мы и будем называть Космологической Россией (или Космологическими Россиями, вариациями Космологической России)». Эти вариации можно назвать Космологическими Россиями. Космологические России – это воплощение русской идеи и русской души в видимых и невидимых мирах. В них в разной степени могут проявляться те или иные качества, они могут иметь различные акценты – духовные, культурные, государственные, социальные. Пример подобной инкарнации дает и сам философ в повести «Наедине с Россией». Однако метафизический источник у них один – это Россия Вечная.

Если попытаться наиболее полно реализовать все те позитивные потенции, заключенные в России Вечной и в ее космологических воплощениях в иных мирах, на уровне нашей земной родины, то, по мысли автора, возможной станет реализация идеи Великой России. Историческая Россия, по мнению Мамлеева, представляет собой уникальную цивилизацию, например, наряду с индийской, западноевропейской, китайской и исламской.

В то же время мыслитель совершенно четко осознает, что наша родина оказалась в чудовищно сложном положении, чреватом многочисленными профаническими искушениями, геополитическими и экономическими ловушками. Как он сам прямо пишет: «На карту поставлена наша жизнь и наша смерть».

В данном контексте Мамлеев видит три важнейшие проблемы, требующие безотлагательного решения.

Во-первых, нужно исправлять демографическую ситуацию, связанную с убыванием населения и низким уровнем здоровья народа.

Во-вторых, необходимо безусловное сохранение истинной независимости страны от любых внешних сил, преследующих собственные интересы, которые, естественно, часто не совпадают с интересами России. При этом автор особо отмечает, что продолжающееся сокращение населения, прежде всего государствообразующего русского народа, грозит фактическим распадом страны.

Кроме того, подлинный суверенитет, безусловно, подразумевает высокий уровень обороноспособности, исключающий всякую вероятность военного вторжения на территорию нашей страны.

Но самое главное, как считает мыслитель, – отстоять «духовно-культурологическую безопасность», заключающуюся в сохранении исторической преемственности культуры и менталитета нашего народа: «Обобщенно говоря, речь идет о культуре (и о внутренней культуре тоже) – ибо именно через это страна выражает свою душу, свою особенность, свой дух, свою сущность и независимость. Разрушение собственной культуры фактически означает гибель и ассимиляцию любого народа».

В этой связи автор обращает внимание на то, что народы, сумевшие создать великие культурные и духовные ценности, как правило, были одарены поразительным историческим долголетием. При этом писатель отмечает, что «...мы создали за короткий срок (XIX – начало XX в.) величайшую мировую литературу. А ведь искусство, литература – это зеркальное отражение состояния души человека».

В-третьих, существование колоссального социально-экономического неравенства подрывает, по мысли Мамлеева, возможность поступательного социально-экономического развития России на основе принципов и справедливости, соответствующих глубинным духовным чаяниям нашего народа.

Решение этих проблем, по мнению автора, должно привести к проявлению следующих черт Великой России: духовной составляющей, независимости и, самое главное, – отношений между людьми, основанных на Любви и Мудрости.

На последнем хотелось бы остановиться особо.

Скоротечность жизни человека, тленность его физической оболочки заставляют рассматривать его как довольно бессмысленное существо. Обретение человеком смысла своего бытия через Любовь Мамлеев считает самым важным условием для преобразования отношений между людьми. Когда к этому великому чувству прибавляется Мудрость, то, по мнению философа, тогда «вы попадаете в совершенно другой мир, вы ощущаетесь этими людьми совершенно по-другому. Вы видите в человеке или самого себя, или продолжение себя, или какую-то скрытую мудрость от них получаете. Короче говоря, это просто такая развернутая чисто русская панорама человеческих отношений, в которой каждый человек – это уже кладезь, который в совокупности образует невыразимое богатство человеческих отношений».

Поэтому Мамлеев задается риторическим вопросом: «К тому же, как можно не любить человека, который говорит на том же языке, на котором говорите вы и ваши родители, который с детства читал те же книги, что и вы, те же стихи, и в сердце которого бьется та же нежная суть, те же песни, те же воспоминания о лесах и полях России? Мы образуем одну семью». В общем, вы находите отражение России в каждом русском человеке.

В то же время для адекватной ориентации в здании, а вернее, во вселенском соборе «России вечной», посетитель должен видеть, прежде всего, физический и духовный огонь, исходящий из главной световой части храма, будь то горящий иконостасом алтарь, купол, пропускающий солнечные лучи через многочисленные боковые отверстия, или гигантский круглый витраж, как в готических церквах.

Поэтому, не плутая вокруг да около, скажем, что эзотерической идеей этого труда является наличие трех главных взаимосвязанных метафизических начал – Вселенского Мироздания – Абсолюта, Запредельной Бездны и их Посредника – России.

В любом случае, если принимать мамлеевскую триаду Абсолют – Россия – Бездна, то необходимо понимать, что из нее вытекает исключительное положение России как Посредника между двумя метафизическими полюсами. К тому же мыслитель отмечает, что термин «посредник» не является стопроцентно точным для объяснения той роли, которую Россия Вечная играет в качестве метафизического начала.

Именно выходом за пределы всего и всех Юрий Мамлеев объясняет уникальное космологическое положение России, позволяющее ей существовать в виде множества воплощений России Вечной в различных мирах. Сам мыслитель идет еще дальше, заявляя, что «Россия неизбежно должна существовать и существует на всем необъятном космологическом уровне, а не только в пределах чисто человеческих циклов.

Что касается конкретного, если подобный эпитет вообще уместен, воплощения России, то здесь Юрий Мамлеев выделяет семь важнейших метафизических проявлений: Святая Русь, православие; Русская культура; «Вторая реальность» и русское бытие; Невидимое мировоззрение, связанное с русской протоисторией, уходящей корнями в мифическую Гиперборею; Сакральный Хаос; Русь Востока, Русь Самопознания; «Последние отношения», связанные с Запредельной Бездной.

Как отмечает сам мыслитель, «все эти «проявления» или сущности России существуют на разных уровнях реальности, некоторые из них как будто несовместимы друг с другом, но тем не менее они отражают глобальные страницы Вечной России, как она отражена в России исторической, образуя некое непознаваемое на уровне человека Единство».

По мысли автора, данные проявления связаны между собой особым образом. Прежде всего, Мамлеев выделяет исключительную роль Православия, представляющего, на его взгляд, безусловную духовную вертикаль.

Православие выделено как религия личного спасения русских людей особым образом, поскольку само это спасение абсолютно необходимо для воплощения России Вечной.

Суровая действительность свидетельствует о том, что европейская цивилизация «переживает пост-христианскую эру». На Западе процесс профанации уже практически окончательно завершился в протестантских церквах и завершается в католичестве. Однако сам философ надеется, что «православие остается последней твердыней христианства».

«Последние отношения» каким-то образом связаны с эзотерическим Невидимым Центром, «в котором содержится высшая (из «возможного») полнота Знаний о Боге и вселенных, но который скрыт от человеческого взора и периодически исчезает для мира вообще». Автор предполагает, что «в глубоком прошлом нашего протонарода, нашей страны хранится неузнанная тайнореальность, наиболее дальние корни которой ведут, вероятно, в доведический запредельный слой, возможно, связанный с так называемым Невидимым Центром».

Здесь нужно вспомнить, что, по мнению Мамлеева, русская тяга к запредельному выражается в культуре и, прежде всего, в великой русской литературе. Ведь именно через истинную литературу, через ее образы русский человек вступает каждый раз в «последние отношения» с окружающей действительностью, с самим собой, с Богом и тем, что является источником его беспричинной ностальгии. Все эти художественные образы и основанная на них философия созданы при помощи русского языка. Именно при помощи русского языка только и возможны истинные отношения с Россией, когда она становится сакральной женой русского духоискателя.

Именно поэтому русскому языку отводится особое место в последних литературных произведениях Мамлеева – повести «Наедине с Россией» и романе «После конца». В последнем герои пост-человечества даже лечатся при помощи русского языка, сами звуки которого сакральны.

Валерий Инюшин.

Москва, сентябрь 2011 г.

Россия Вечная

Эта книга посвящена исследованию русского национального духа как на его вневременном, вечном уровне, так и в его проявлениях в нашей культуре, искусстве, истории, философии, образе жизни и т.д., а также в его скрытых моментах, таящихся в глубинах Русской Души и нашей жизни. Сначала, в первой части, идет «погружение» или исследование этого, путь русскоискательства, познание России. Во второй части следуют окончательные глобальные выводы, которые приводят к образованию Русской Доктрины, включая ее космологические, метафизические и экзотерические (обращенные к социально-историческим реалиям) стороны.

Необходимо отметить, что слово «русский» употребляется здесь не только в смысле собственно русских. Это понятие («русский») употребляется здесь также и в духовном смысле: к русским могут относиться все, кто любят Россию, живут в русской культуре и в русском языке, считая Россию своей Родиной. Более того, известны случаи, когда люди других стран, принадлежащие к совершенно другой культуре и цивилизации, испытывают таинственную и непонятную для них самих любовь к России, неустранимое влечение к ней и даже посвящают свою жизнь России и ее познанию. О таких говорят: они родились с Русской Душой, они духовно русские.

Юрий Мамлеев

Раздел I. Россия вечная

Наше исследование и погружение в бездну русского духа, в свою бездну, начинается с русского искусства, точнее, с литературы и поэзии, ибо именно в них присутствует тайная мощь пророчества, видение всего потока и сути жизни, а также потому, что образ бывает нередко глубже самой мысли или, во всяком случае, не уступает самым глобальным интеллектуальным прозрениям. Недаром в Индии людей высшего искусства приравнивали к браминам. Мы увидим, что и в России наши поэты и писатели фактически создали грандиозную панораму метафизической жизни России, картину ее внутреннего самосознания. Но эта огромная, подлинная сокровищница России до сих пор не раскрыта и не понята полностью, хотя все их произведения – перед нами, перед нашим взором.

Я начну с поэзии, именно с русской патриотической лирики, в которой наиболее отчетливо проявлены важнейшие качества нашего национального духа. Стихи, о подтексте которых я хочу говорить, являются, по существу, хрестоматийными: их знает большинство русских людей, как знают они прозу Гоголя, Достоевского, Толстого. Тем не менее «хрестоматийность» этих стихов отнюдь не отменяет не только их необычную философскую глубину и поэтическую силу, но и их загадочность.

Думаю, что в основе всей русской классической литературы, в ее подоснове (а не только в этих стихах, конечно) лежит глубочайшая эзотерическая философия жизни, одним из важнейших аспектов которой является познание самой России и созерцание ее тайны. Для Русской Души самый кардинальный вопрос – «Что такое Россия?». Поэтому не только в литературе и в искусстве, но и в русской философии Россия фактически стала одной из важнейших тем (в том смысле, в каком в обычных случаях объектом философствования являются Ничто, Бытие и т.д.).

В этом проявляется явная самобытность русской культуры и русского ума. (Другой несомненный аспект – связь с Востоком, особенно с Индией.) Однако этот процесс русского самопознания, русскоискательства только начат в исторической России. Такое искательство не раз – в разной форме – отмечалось глубокими наблюдателями; в частности, Рудольф Штайнер[1] отмечал, например, что русские еще не знают (в полной мере) собственной души, и реализация Русской Души – дело будущего (в историческом смысле, конечно).

Правда, здесь необходимо сделать некоторую поправку, по крайней мере, в форме следующего вопроса: можно ли вообще это «знать», нет ли здесь аспектов, выходящих за пределы всякого знания? Тем не менее проблемы русского самопознания и исторического предназначения России остаются главнейшими проблемами русской духовной истории (наряду с религиозными вопросами). Они с различных точек зрения решались русской мыслью как древней, так и новейшей. Все предлагаемые «ответы», несомненно, представляли собой какие-то грани великой истины о России. И, по крайней мере, существенная часть этой истины выражена с огромной силой в русской классической литературе.

Но метафизика России, лежащая в подтексте ее патриотической лирики, имеет, на мой взгляд, бесценное значение. И хотя не все, что создано в этой сфере, я буду рассматривать сейчас, все-таки и в этой «капле» отражены глубочайшие бездны русского микрокосма. Тем более что в этой «капле» представлены имена величайших русских поэтических гениев: Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина.

Начнем с небольшого шедевра Пушкина «Два чувства дивно близки нам». Это стихотворение, по существу, является поэтической объективизацией космического значения родины: не только России, но и Родины вообще. Пушкин здесь интуитивно угадал или, точнее, переоткрыл древнейшую эзотерическую мудрость: для человека место его рождения важнее всей вселенной, ибо это та точка, то место космоса, которое астрологически и духовно определяет внутреннюю суть родившегося человека. Оно действительно дано человеку «по воле Бога самого», поэтому отказ от родины, духовный отказ от родины является, по сути, актом самоубийства, гораздо более страшным, чем физическое самоубийство, ибо это отказ также от самого себя, от своего главного предназначения, от своей внутренней интимнейшей сути, от своего духовного сердца. Результатом этого отказа может быть только смердяковщина в ее пародийно-космическом смысле, как выражение предательства по отношению к своему собственному сердцу, к своей душе. Дальнейшим прогрессом в этом отношении является тотальное превращение человека в роботообразное существо, пусть и наделенное внешним интеллектом и даже принадлежностью к религии, но еще более жуткое при этом: из-за полного отсутствия человека внутреннего и духовной первоосновы.

Патриотизм Пушкина, его широчайшая, как бы слитая со стихией русских народных легенд и сказок, любовь к России бесконечны, но именно Лермонтову, на мой взгляд, суждено было первому совершить важнейший поворот в русской патриотической лирике, благодаря которому она приняла другое, совершенно неожиданное и метафизико-таинственное направление, которое потом, как непонятая еще до конца песня, зазвучало в лирике Тютчева, Некрасова, Блока, Есенина, Андрея Белого (в его книге «Пепел»), Волошина, Цветаевой, Клюева и других. Этот радикальный поворот совершенно ясен при внимательном чтении стихотворения Лермонтова «Родина».

Надо сказать, что гений Лермонтова занимает совершенно особое место в истории русской духовной культуры. Он явился как бы первооснователем фундаментальных течений в русской литературе. Действительно, классическая русская литература ведет начало от «Героя нашего времени», в котором заложены зерна и будущего Достоевского, и будущего Толстого. Я уже не говорю о пророческом даре Лермонтова, сравнимого разве с пророческим даром Блока, Хлебникова и Волошина. Однако в данном случае речь идет о стихотворении «Родина». Уже само начало его провозглашает новый поворот в русской патриотической лирике. Поэт говорит о своей «странной» любви, ибо она не основана на обычных патриотических воззрениях того времени. Его любовь – другая, внутренняя, направленная на какую-то тайную суть России, которую сам поэт еще не знает, но которая вызывает в нем приток почти мистической любви к Родине. Как видно из стихотворения, эта «странная» любовь связана с созерцанием русской природы и русской народной жизни («дрожащие огни печальных деревень»), которая воспринимается поэтом «с отрадой, многим незнакомой». Последние слова о том, что получить эту «отраду» не так-то просто, – ключ к пониманию того, что должен быть мистический внутренний ток, духовный контакт между русской природой и душой человека. Именно тогда и устанавливается это таинственное единство, благодаря которому совершенно очевидным становится, что образы русской природы, деревни и, с другой стороны, внутреннее состояние Русской Души – это фактически одно и то же. Первое – лишь внешнее выражение последнего. И все они вместе: и русская природа, и деревня, и это внутреннее состояние – являются, по существу, выражением иной, глубочайшей, может быть, космической тайны, тайны бытия России.

Уже это одно стихотворение Лермонтова раскрывает, что любовь к России не является для русских только естественным патриотическим чувством, а в ней, кроме того, заложено нечто большее, чем просто любовь к Родине. Иными словами, Россия – и Родина, и чудо, и запредельная тайна, и поэтому она к себе так притягивает. То, что выражено в этом фундаментальном стихотворении Лермонтова только в зародыше, потом необъятно разлилось в загадочной и мистической лирике Блока и Есенина. Но чтобы понять это, надо иметь соответствующий духовный поток. Вот почему сущность русской патриотической лирики плохо понимается на Западе, ибо она вне западного уровня и ума вообще (как правило, ограниченного, чем и объясняется естественная неспособность западного ума понять Восток, в частности Россию и Индию). Удивительно, что в этом стихотворении Лермонтов использует древний символизм «березы», который уже по-иному зазвучал в лирике Есенина!

Итак, в этом стихотворении впервые любовь к России связана с тайной («Но я люблю, за что, не знаю сам»). Этот момент почти буквально повторяется потом в русской лирике, например у Есенина («Но люблю тебя, родина кроткая! А за что – разгадать не могу»). Видимо, окончательная разгадка этой тайны, если она действительно возможна в пределах исторического бытия, – дело далекого будущего. Однако чувство тайны России отныне стало краеугольным камнем русской поэзии, камнем, на котором может быть построен храм. Собственно, с этим «чувством» тайны связано и знаменитое тютчевское стихотворение («Умом Россию не понять»), которое наряду с отрывком из Есенина взято мной в качестве эпиграфа к избранным стихотворениям о России.

Само по себе это так называемое «чувство», несомненно, отвечает определенной космологической и мистической реальности, лежащей в основе бытия России, ибо чувство тайны, появляющееся у многих людей на протяжении веков, может возникать только тогда, когда эта тайна действительно существует. Александр Блок, может быть самый национальный русский поэт ХХ века после Есенина, выразил это с необыкновенной, чисто поэтической точностью («И в тайне ты почиешь, Русь»). Иными словами, тайна, тайна России и, следовательно, Русской Души не просто «присутствует», не просто «факт», а сама Россия и Русская Душа лежат в ней как в своем истинном одеянии и сущности. Слова «Россия» и «Русская Душа» неотделимы от тайны. Вся эта метафизическая реальность теснейшим образом связана с другими хорошо известными качествами России, о которых, преодолевая обычную западную слепоту в отношении Востока, писали и наиболее чуткие западные писатели. Из этих качеств особенно важное – так называемая незавершенность, нежелание быть абсолютно законченным. Нигде, пожалуй, это качество не выражено так сильно, как в гениальном романе Гончарова «Обломов», ибо это не просто «Илиада» русской лени, но и намек на то, что излишняя активность, завершенность противоречат русской идее безграничности, выходящей за пределы нашего восприятия.

Эта идея «невместимости» России в мир, причем даже в мир настоящий, а не только в пародийный, «штольцевский», проходит вечной нитью в русской национальной лирике:

За снегами, лесами, степями

Твоего мне не видно лица,

Только ль страшный простор пред очами,

Непонятная ширь без конца?

А. Блок

Пожалуй, с не меньшей силой все это выражено и в стихотворном сборнике «Пепел» гениального Андрея Белого, этого Джойса русской модернистской прозы. В уникальных по мощи стихах поражает, например, одна строка: «В пространствах таятся пространства», что соответствует идее русской матрешки, а именно: Россия скрывает в себе иную Россию, идея России идет в глубь самой себя. Но как бы фантастически по-иному она ни раскрывалась в своих уходящих вдаль, убегающих внутрь глубинах, она остается всегда той же неизменной Россией[2]. И, обнажая пространство за пространством, снимая покров Изиды, вы видите в конечном итоге то же самое – Россию. Итак, тема России связана с идеей сфинкса, особенно у Блока, но понимаемой глубоко самобытно.

Непроявленность России, таким образом, оставляет поле для тайны, свободу космологического движения, возможность поцелуя, направленного в неизвестное. Иными словами, Россия слишком грандиозна, чтобы быть завершенной. Никакая человеческая идея не может полностью выразить ее[3]. Эта незавершенность, оставляющая пространство для тайны, вероятно, и вызывает чувство тоски, то знаменитое, знакомое всем русским чувство, которое весьма трудно определить. Но его проявление представлено так хорошо в русской поэзии и литературе, что трудно даже остановиться на каких-либо примерах.

Надо, однако, предощутить, что это «чувство» тоски и обездоленности, по крайней мере на своем последнем уровне, вовсе не носит негативный характер, а совсем наоборот, сущность его должна быть понята позитивно... Ибо это «чувство-идея», при всей своей многогранности имеющая отношение к самым разным уровням реальности, дает, например, возможность русским провидеть, предвосхитить всю необъятную загадочность своего бытия, биение своей идеи, скрытой за покрывалом бесконечного русского пространства и русской песни.

В избранных мной стихах это чувство тоски и незавершенности выражено с необыкновенной поэтической силой. Но нигде, пожалуй, оно не высказано так потрясающе, как в стихотворении Есенина «Этой грусти теперь не рассыпать». (Может быть, с такой же силой оно проявлено в русских народных песнях.) Хотя сама русская природа является здесь как бы манифестацией этой мистической лишенности и тоски, вместе с тем именно эта лишенность, обездоленность вызывает не отталкивание, но, наоборот, взрыв, поток непреодолимой любви к Родине, отчего «так легко зарыдать». Таким образом, тоска ведет к позитивному чувству любви, причем не потому, что это только простая земная обездоленность и сиротство, но и метафизическая, оттого и тоска так глубока, и любовь так сильна и непреодолима. У Блока это выражено с сокрушающей, чисто русской откровенностью:

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые —

Как слезы первые любви...

И опять: «Что ты для сердца значишь?» (Блок). Роковой, русский, пока безответный вопрос. Таким образом, русская тоска действительно часто беспредметна, хотя, казалось бы, вызывается какими-то конкретными причинами, например, видом печальных и нежных русских равнин и лесов, но сам этот вид, эта природа – скорее манифестация тайной, необъяснимой, космологической тоски. Поистине, русская природа и Русская Душа – это нечто единое. Отсюда, может быть, и одна из причин древней любви русских к своей земле. Таким образом, мы видим, что любовь русских к своей стране – отнюдь не слепая в духовном смысле любовь к Родине, она имеет глубочайшее метафизико-онтологическое основание.

Эта почти сверхъестественная любовь – и потеря ее означала бы гибель русской нации – составляет один из важнейших аспектов русского самопознания. Но прежде чем перейти к ее растолкованию, насколько это возможно в пределах человеческого разума, стоит сказать несколько слов о значимости русских поэтов, особенно в смысле их влияния на сознание людей. Хотя русская поэзия первой половины ХХ века дала примерно 15—17 имен поэтов необычайного, хотя и неодинакового художественного дара, лишь некоторые из них стали властителями умов и оказали глубочайшее духовное влияние на формирование сознания и ценностей у поколений ХХ века. Среди них, безусловно, два царских места принадлежат А. Блоку и С. Есенину, так же, как в поэзии XIX века – А. Пушкину и М. Лермонтову, в прозе XIX века – Н. Гоголю, Ф. Достоевскому и Л. Толстому. Несомненно, критерием гениальности, помимо самого поэтического таланта в узком смысле этого слова, является сотворение поэтом или писателем собственного мира, космоса, при условии его глубины, самобытности и философской значимости. И здесь Блок поистине уникален, ему нет равных в поэзии ХХ века, он подлинный Данте русской поэзии, создавший свой ад (мир ХХ века) и свой рай – Вечную Женственность как аспект Божественного проявления. Но неотъемлемой частью великой поэзии Блока явилась Россия, не ад и не рай поэта, а его тайна, его истинная любовь, которой он посвятил свои лучшие стихи. Философский, поэтический и мистический гений Блока был троекратно усилен, в смысле воздействия на умы, его стихами о России. Такое творчество, естественно, в своей важнейшей части связано с темой Родины, причем эта тема была развита Блоком до неимоверной космической глубины. Он завершил этим великие традиции патриотической лирики XIX века.

Значение же Есенина в русской поэзии и в духовном мире при всей общепризнанности его поэтического гения еще далеко не разгадано до конца, и оно настолько огромно и необычно, что не будет преувеличением сказать, что значение Есенина как национального русского поэта не уступает значению Пушкина. Но вместе с тем оно до такой степени уникально, что, собственно, поставить Есенина в какой-то ряд почти невозможно, и о его поэзии речь будет идти ниже.

После Блока и Есенина идут, несомненно, Хлебников, Цветаева и ранний Маяковский не только благодаря своим чисто поэтическим талантам, но и в силу сотворения ими своих собственных миров и лежащей в их подоснове мифологии; наконец, в силу их воздействия на умы, открытия новых путей в поэзии... Потом идут, по крайней мере, десять-двенадцать более или менее равноценных имен. Почему-то явно недооценен Заболоцкий. И, наконец, следует отметить, что в истории русской поэзии не раз случалось, что поэты не самого высшего уровня вдруг создавали отдельные поэтические циклы такой силы, которая возносила эти стихи в самый центр поэтического неба. Так было, например, с Волошиным, чей цикл о России не имеет, может быть, себе равных в русской поэзии по глубине пророческих видений. Но, прежде чем приступить дальше к погружению в философию русской патриотической лирики, нужно остановиться на феномене С. Есенина.

О Есенине написано так много, но, тем не менее, он не раскрыт даже наполовину. Разумеется, по всем общепринятым в литературной науке критериям, он – великий поэт, но суть, на мой взгляд, заключается в том, что, помимо «обычных» качеств, свойственных гениальному поэту, у Есенина есть еще одно, которое ставит его поэзию вне всяких мировых аналогий и стандартов. И прежде чем «анализировать» поэзию Есенина, попытаемся каким-то образом определить это качество, то есть определить почти неопределимое. Реальность этого качества доказана совершенно фантастическим и вместе с тем глубинно особым воздействием поэзии Есенина. Это особое воздействие совершенно реально для большинства русских читателей. Но важно понять до конца философско-метафизическую основу этого воздействия, тем более что часто довольствовались только эмоциями. Суть искусства заключается (об этом писал еще Толстой) в том, чтобы передать некий жизненный и духовный опыт. Таким образом, искусство на высшем своем уровне – совершенно непрофессиональное дело, ибо может ли быть профессией сама жизнь («профессионально» только средство передачи)? Но то, что передал нам Есенин, на своем высшем уровне входит в сферу уже внелитературную, в ту почти невыразимую тайную сферу, где властителем является, может быть, источник нашего русского бытия или его самый тайный пласт.

Итак, это качество. Я глубоко убежден, что оно связано с тем, что поэзия Есенина вступает в соприкосновение с самым сокровенным, тайным уровнем Русской Души, с тем уровнем, который коренным образом связывает русских с Россией и с собой. Поэзия Есенина – это контакт с сокрытым миром изначальных качеств Русской Души и русского бытия[4]. Это введение в новый невидимый град Китеж, в град сокровенных пластов русского бытия. Вы, таким образом, входите в сокрытую сокровищницу собственной души, ибо Русская Душа и Россия метафизически одно и то же.

Как этого достигает Есенин конкретно, в плане слов, подтекста, интонации?

Прежде всего, целый мир, вся стихия есенинских образов почти «автоматически» вызывает в Русской Душе то соприкосновение с сокровенно русским, о котором говорилось. Эта работа – не литературный анализ, а исключительно философский, но совершенно очевидно, что образы есенинской поэзии действуют именно в этом направлении. Как известно, символика есенинской поэзии глубочайшим образом связана с народом, с крестьянством, с Древней Русью, с православной символикой, уходящей в глубь веков. Необходимо обратить внимание также на моменты созерцания и медитации в есенинской поэзии. Объектом созерцания и медитации у Есенина часто является русская природа, причем в этом созерцании важен нередкий феномен удаления России, которая, как волшебница, уходит от всякой фиксации... Россия как бы не вмещается в мир, оставаясь при этом глубоко родной. Есенинская поэзия, несомненно, воздействует на исконно внутреннюю суть Русской Души, на ее изначальные истоки, с которыми ранее, на другом уровне, наиболее явно соприкасались народная песня и народная музыка.

Примечания

1

Рудольф Штайнер (1861—1925) – немецкий философ, основоположник антропософии.

2

В связи с этим интересно замечание одного западного наблюдателя, Нетцеля: «Для русских характерно чуждое иллюзии чувство реальности, которое, однако, совмещается со стремлением к целям, осуществление которых лежит за пределами всего реального».

3

Эта широта, необъятность идеи России проявляется, конечно, и в ее географической необъятности. Здесь поэтико-мистический патриотизм и державный (Россия как держава) полностью совпадают.

4

Вхождение в этот мир не означает контакт с чем-то только национальным в банальном смысле этого слова, но с чем-то космологическим и духовно глубоким вообще, но это духовно-глубинное является одновременно тождественным национальному так, что между ними практически нет разницы. Это означает, что Есенин, писавший почти исключительно о России, является одновременно и наряду, например, с Блоком мировым поэтом, но таким образом, что это мировое не выражается через национальное, а полностью идентично ему.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.