ГЛАВА 23

Самолюбие немцев было жестоко уязвлено. Конрад, начальник отдела гестапо по делам гетто, доложил Гансу Францу, генерал-губернатору Польши, что за два-три дня с бунтом будет покончено. Поляков, которым долго внушали, что евреи — трусы, уверяли теперь, что восстание — затея горстки безумцев и сексуальных маньяков, тех самых, которые насиловали польских девушек.

Командование объединившихся групп взяло власть в свои руки и сместило совет по управлению гетто. Быстро и беспощадно расправившись с теми, кто служил немцам, бойцы заняли круговую оборону.

Ганс Франк решил не поддаваться на удочку восставших и отказался от немедленного наступления на гетто. Немцы задумали свести на нет значение восстания и развернули пропагандистскую кампанию, требуя от обитателей гетто добровольной явки для дальнейшего «переселения» и обещая тем, кто согласится «работать честно», хорошее отношение.

Командование восставших оповестило жителей гетто, что каждый, кто согласится выплолнить требования немцев, будет немедленно расстрелян. «Переселений» больше не будет.

Две недели прошли спокойно. Затем карательные отряды вновь вступили в гетто. На этот раз они двигались в высшей степени осторожно. Защитники гетто, укрывшись на заранее подготовленных позициях, открывали огонь. Немцам опять пришлось отступить.

Они задумались. Их печать и радио неистово ругали жидовских большевиков, повинных в беспорядках. Пока фашисты неистовствовали, восставшие как могли укрепляли свои позиции и продолжали отчаянно взывать о помощи к польскому подполью. Они обращали призывы ко всему населению, но ни оружия, ни помощи не приходило: лишь несколько десятков добровольцев пробрались в гетто по подземным ходам, чтобы принять участие в борьбе.

Немецкое командование надеялось одним ударом стереть с лица земли все, что еще оставалось от гетто. Наступление началось в канун Пасхи, праздника, олицетворяющего исход евреев из Египта.

В три часа утра три тысячи отборных эсэсовцев при поддержке польских синерубашечников и литовцев окружили гетто. Десятки прожекторов заметались, выискивая цели для минометов и легких орудий. Артподготовка велась до самого утра.

На рассвете каратели пошли в атаку. Не встречая сопротивления, они все туже сжимали кольцо, когда с крыш домов, из окон, из-за тщательно замаскированных укрытий восставшие внезапно открыли огонь. Попавшим в засаду немцам в третий раз пришлось бежать из гетто.

Вне себя от ярости фашисты вернулись в гетто на танках. Их встретили бутылками с горючим, превращавшими стальные чудовища в пылающие гробы. Немцы бросили танки и снова бежали. На этот раз они оставили несколько сот убитых. Защитники гетто выскочили из укрытий, собрали брошенное оружие и поснимали с убитых форму.

Конрад был смещен с должности. На его место пришел генерал СС Строоп, получивший приказ разрушить гетто до основания. Атаки на гетто стали ежедневны. Строоп менял тактику, нанося удары в неожиданных направлениях. Но восставшие сражались, как безумные, за каждый дом, каждую комнату, каждый метр. Живыми они не сдавались. Самодельные мины, ловушки, отчаянные контратаки. Немецкие атаки захлебывались, карателям приходилось отступать.

Прошло десять дней, немцы ничуть не приблизились к победе. Тогда они захватили больницу гетто — расстреляли больных, взорвали здание и объявили, что… уничтожили штаб восстания.

Но постепенно численное превосходство немцев начало сказываться. Восставшие не могли заменить павших бойцов, не могли пополнять боеприпасы с той же быстротой, с какой их расходовали. И все же немцам не удавалось укрепиться в гетто.

Защитники гетто, переодевшись в захваченную немецкую форму, все чаще пробирались к фашистам в тыл и наносили им удары в спину, взрывали склады оружия. Мундек устроил нападение на тюрьму Павиак и освободил всех заключенных.

На пятнадцатый день боев погибла Ревекка Ландау. Вместе с другими «Искупителями» она обороняла позицию в квартале щеточников, неподалеку от штаба группы. Ревекка осталась в живых одна, когда от непрерывного минометного огня стены обрушились; ей пришлось выскочить из укрытия. Путь к отступлению был отрезан, она вынула из-за пазухи гранату и побежала навстречу немцам. Добежав, дернула предохранитель и погибла, убив трех врагов и себя.

Через три недели Строоп изменил тактику. Он оттянул войска назад, окружил гетто плотным кольцом и приступил к осаде. Начался непрерывный обстрел гетто из тяжелых орудий, разрушались все здания, где можно было найти укрытие По ночам «хейнкели» сбрасывали на гетто зажигательные бомбы.

…Мундек вернулся к «Искупителям» после совещания в штабе восстания. Все собрались вокруг него. Бойцы едва держались на ногах от изнеможения, голода и жажды. Многие были обожжены, ранены.

— Артиллерия разрушила почти все здания. Что еще не рухнуло, то горит, — сказал он.

— С подпольем связь установлена?

— Связь мы установили, но они нам не помогут. У нас теперь не будет ни продовольствия, ни воды, ни боеприпасов Рассчитывать надо только на то, что у нас под руками. Наши коммуникации разрушены. Короче, друзья, мы больше не можем воевать по плану. Отныне каждый бункер сам себе хозяин. Попытаемся держать связь со штабом через посыльных, но, когда немцы опять пойдут в наступление, будем действовать против них самостоятельно, кто как сумеет.

— А сколько мы сможем продержаться, Мундек? Из всей группы нас осталось всего человек тридцать, и на всех десяток пистолетов и шесть винтовок.

Мундек улыбнулся.

— Вся Польша продержалась двадцать шесть дней. Мы и так уж бьемся дольше.

Он расставил охрану, раздал остатки пищи и назначил маршрут для утреннего патруля.

Ривка, одна из девушек, взяла в руки потрепанный аккордеон и стала наигрывать грустную мелодию. В сыром, вонючем бункере, на глубине трех метров под землей, последние оставшиеся в живых «Искупители» неумело запели песню, которую разучили еще в детстве. В песне говорилось о прекрасной земле Галилея, о пшенице на ее полях, которую колышет ветер. В бункере варшавского гетто они пели о полях, которые — они это хорошо понимали — никто из них уже не увидит.

— Тревога! — крикнул наверху караульный, заметив одинокую тень, которая приближалась со стороны горящих развалин.

В бункере вмиг потушили свет, стало темно и тихо. Раздался условный стук. Дверь открыли и опять закрыли, зажгли свет.

— Дов! Ради Бога! Что ты здесь делаешь?

— Не отсылай меня назад, Мундек!

Братья обнялись, и Дов заплакал. Все уселись вокруг мальчика, и он рассказал им то, о чем они уже и сами догадались: польское подполье не придет на помощь.

— Канализационные проходы забиты людьми, — сказал Дов. — Они лежат прямо в дерьме, у них нет даже сил встать. Им некуда идти. Никому они в Варшаве не нужны.

Дов вернулся в гетто. Вскоре началось нечто непостижимое. Евреи, которым удалось спрятаться у католиков, стали возвращаться в гетто на последний бой. Они решили, что лучше умереть с достоинством, чем дрожать по углам.

Май 1943

Яростный обстрел наконец прекратился. Едва канонада стихла, в гетто вновь вошли карательные отряды. На этот раз, у евреев не было ни оборонительных позиций, ни связи друг с другом, ни общего плана действий, у них почти не было пищи, воды и оружия.

Немцы действовали по четкой схеме. Они отрезали один квартал за другим, истребляя огнем орудий и огнеметов всех в бункерах, а затем полностью разрушали здания.

Они изо всех сил старались хоть кого-нибудь взять в плен, чтобы пытками заставить его выдать расположение бункеров, но восставшие предпочитали сгореть заживо, чем сдаться.

Они открыли канализационные люки и накачали в канал отравляющие газы: вскоре зловонные трубы и подземные галереи заполнились трупами. Но восставшие все-таки не сдавались. Германские потери все росли и исчислялись уже тысячами.

14 мая Мундек собрал оставшихся двенадцать человек и предложил им выбрать: либо остаться в гетто и стоять насмерть, либо с помощью Дова попытаться выйти по канализационным трубам на волю. В этом случае у них оставался шанс — очень, правда, небольшой — добраться до партизан.

Дов убедил Мундека, что можно обойти те части канализационной сети, которые немцы отравили газами.

Сначала он отправился один. Добравшись до Забровской улицы, Дов инстинктивно почувствовал что-то неладное. Пройдя мимо дома Ванды, он приметил несколько человек, следивших за домом с разных концов улицы. Дов не знал, попалась ли Ванда в лапы гестапо, но понял, что это место небезопасно.

Он вернулся в гетто поздно ночью. Даже он с трудом теперь нашел бункер, так как ни улиц, ни домов вокруг больше не осталось — сплошные развалины. Подойдя к бункеру, Дов почуял запах горелого мяса. Спустился под землю, зажег свечу, которую всегда носил с собой в канале. Слабый, мерцающий свет упал на стены. Дов обошел бункер, то и дело опускаясь на колени. Везде лежали трупы. Струя огнемета до того обезобразила еще теплые тела, что он никого не сумел опознать. Даже Мундека.

15 мая 1943 года радиостанция восставших в последний раз передала отчаянный крик о помощи: «Говорит варшавское гетто. Ради всего святого, помогите нам!»

16 мая 1943 года. Сорок два дня прошло после первой немецкой атаки на гетто. Желая достойно увенчать «победу», генерал Строоп приказал взорвать Большую синагогу на Тламацкой улице, с давних пор олицетворявшую польское еврейство. И подобно тому как храм Соломона пал от рук римлян, так пала и эта синагога. Немцы сообщили, что проблема варшавского гетто окончательно решена.

Разрушено было все. На территории бывшего гетто не осталось строений выше человеческого роста. Строоп доложил о взятых трофеях: шестнадцать пистолетов и четыре винтовки. И еще — горы камня и кирпича в развалинах, которые можно использовать как строительный материал. Пленных нет.

Но даже после этого тщательнейшего поголовного истребления в живых осталось несколько бойцов. Среди развалин продолжалась борьба. Чудом уцелевшие евреи, объединяясь по два-три человека, нападали по ночам на патрули. Немцы и польские синерубашечники клялись, что в гетто водятся черти.

Дов встретил среди развалин шестерых бойцов. Они обследовали квартал за кварталом, но больше живых не нашли. В бункерах отыскалось оружие. Ночью Дов водил бойцов известным ему одному ходом в город, где они совершали молниеносные нападения на продовольственные магазины.

Днем Дов и его новые товарищи сидели под землей в свежевыкопанном бункере. Пять нескончаемых, ужасных месяцев никто из них не видел солнца. Они погибли один за другим: трое во время вылазки в Варшаву, двое покончили с собой, а один умер с голоду.

Уцелел только Дов. Пять месяцев спустя его, полуживого, почти протерявшего человеческий облик, нашел немецкий патруль. Дова привели в чувство ровно настолько, чтобы! потащить в гестапо на допрос. Допросы всегда кончались избиением, но мальчик молчал.

Гестаповцы отказывались верить, что он ухитрился один прожить пять месяцев среди развалин варшавского гетто. Дов Ландау, тринадцати лет от роду, знаток ходов канализации и развалин, специалист по подделкам, был включен в состав транспорта с «переселенцами». Пункт назначения — Освенцим.

ГЛАВА 24

Дова Ландау вместе с шестьюдесятью евреями погрузили на открытую платформу. Поезд шел по заснеженной местности на юг, в сторону Освенцима.

Берлин, Германия, 1940

Полковник СС Карл Гесс вошел в кабинет полковника СС Эйхмана, которому было поручено «окончательное решение» еврейского вопроса. Эйхман познакомил Гесса с планом геноцида — венцом коллективного творчества нацистских главарей.

Европа густо усеивалась концентрационными лагерями и политическими тюрьмами. Каждая оккупированная страна насыщалась учреждениями гестапо. Сверх того Европу опутывала сеть из трехсот комбинированных лагерей. Половина из них предназначалась для евреев.

Тщательно разработанный план произвел на Гесса глубокое впечатление.

Однако проектировщики чувствовали, что рано или поздно столкнутся с особой трудностью, из-за которой Гесс и был вызван в Берлин. Нацисты знали, что гарантировать бесперебойную работу лагерей уничтожения в Западной Европе будет чрезвычайно трудно. Куда удобнее использовать Польшу, занимающую положение между Западной Европой и Балканами. Там можно построить огромный образцовый лагерь, ведь помимо евреев предстояли еще русские и прочие военнопленные, партизаны, политические противники в оккупированных странах, марксисты, большевики, религиозные фанатики-католики, цыгане, уголовники, масоны, наконец — соотечественники-немцы, болтающие о мире, свободе, профсоюзах и тому подобном. А еще есть подозрительные иностранцы, проститутки, гомосексуалисты и множество других нежелательных элементов. Всех их необходимо уничтожить, чтобы превратить Европу в место, пригодное для жизни арийцев.

Как раз о создании такого лагеря, куда можно было бы помещать людей любой категории, и говорил Эйхман с Гессом. В награду за долголетнюю верную службу Гесс назначался начальником этого лагеря. Эйхман указал на карте небольшой городок у польско-чешской границы — Освенцим.

Поезд, что вез Дова Ландау на юг, остановился в Кракове. Состав подали на боковую ветку, а там к нему прицепили вагоны с французскими, греческими, югославскими и голландскими евреями. На открытых платформах везли итальянских евреев, тоже следовавших на «поселение». Стоял жестокий холод. Ледяной ветер со снегом пробирал насквозь Дова, не защищенного от холода ничем, кроме разорванной в клочья рубашки и скупого тепла от тесно сбитых в кучу человеческих тел.

Берлин, Германия, 1940 — 1941

Нацистские главари не случайно назначили Гесса руководить чудовищной человеческой бойней в Освенциме. Они знали, кого выбирают. Карьера Гесса началась с прихода Гитлера к власти. До назначения в Освенцим он был заместителем начальника лагеря в Заксенхаузене. Гесс был человек аккуратный до педантичности, способный выполнить любой приказ, не задавая вопросов. Кроме того, он не боялся никакой работы

Вечно утопающий в грязи небольшой городок Освенцим, расположенный на окраине Силезского угольного бассейна, ничем до этого не выделялся. Неподалеку от него расчистили от деревень и ферм территорию в 20 тысяч акров и окружили ее забором. На осуществление грандиозного проекта были брошены лучшие инженеры, строители, транспортники. Газовые камеры решили строить в двух милях от главного лагеря, в поселке Биркенау, который находился на отшибе и имел собственные подъездные пути. Оттого на Биркенау и пал выбор, что туда было удобно подавать железнодорожные составы со всех концов Европы.

Прежде чем приступить к созданию системы концлагерей, немцам пришлось сначала преодолеть разногласия в своей собственной среде. Германской армии для успешного ведения войны на Восточном фронте постоянно требовались вагоны. Использование дефицитнейшего подвижного состава для перевозки евреев генералы считали нелепостью. Однако нацистские главари твердо стояли на том, что «окончательное решение» еврейского вопроса столь же важно, как и успешное ведение войны. Так утверждал сам Гитлер, принявший, несмотря на возражения военного командования, сторону СС, СД и гестапо.

Став начальником освенцимского лагеря, Гесс поехал в Треблинку, чтобы ознакомиться с тамошними методами уничтожения, и пришел к выводу, что начальник Треблинки полковник СС Вирт — не более чем дилетант. В Треблинке евреев уничтожали окисью углерода, что было малоэффективно. Аппаратура уничтожения то и дело выходила из строя, расходовался ценный бензин. Вирт действовал бессистемно, почти не прибегал к обману отправляемых на смерть, отчего часто случались беспорядки. Наконец, считал Гесс, что это за лагерь, где за один прием можно уничтожить только триста человек!

Когда газовые камеры в Биркенау были введены в эксплуатацию, Гесс провел серию опытов над первыми «гостями». Он и его ученые пришли к заключению, что наиболее эффективен «циклон Б», газ, содержащий синильную кислоту. Он заказал огромные количества этого газа у Гамбургской компании по производству инсектицидов.

Газовые камеры в Биркенау имели по проекту разовую пропускную способность три тысячи человек. При соответствующей погоде и максимальном использовании мощностей можно было уничтожать до десяти тысяч в день.

Поезд, что вез Дова Ландау, состоял теперь из пятидесяти вагонов. Он остановился на станции Гжанов, последней перед Освенцимом. Каждый пятый пассажир умер в пути. Сотни других примерзли к стенам вагонов и не могли сдвинуться с места, не оставив клочьев своего мяса. Многие женщины выбрасывали по дороге детей из вагонов, надеясь, что крестьяне, глазевшие на поезда, подберут их. Трупы выгрузили и забросили в шесть новых вагонов, специально для этого прицепленных в хвосте. Дов, хоть и полуживой, был начеку. Он знал, что его ждет, и понимал, что теперь как никогда раньше ему понадобится проявить находчивость. Поезд опять тронулся. До Осенцима оставался час езды.

Освенцим, 1941 — 1942

Гесс непрерывно совершенствовал процесс уничтожения в Биркенау. Сначала он разработал систему обмана, благодаря чему жертвы сохраняли спокойствие до самого конца. Вокруг зданий, в которых размещались газовые камеры, посадили деревья, разбили газоны и цветники, прибили таблички с надписью на разных языках: «Зона санитарной очистки». Главный же обман состоял в том, что жертвам внушали, будто они должны пройти медосмотр и дезинфекцию, а там им выдадут новую одежду и отправят в рабочие лагеря.

Вокруг газовых камер были оборудованы чистенькие раздевалки с пронумерованными вешалками для одежды. Каждому приказывали запомнить свой номер. Затем их стригли наголо и велели снять очки, прежде чем зайти в «душевую».

Каждому выдавали нумерованный кусочек мыла, затем их вели нагими — по три тысячи человек сразу — по длинным коридорам, по бокам которых были десятки огромных дверей. Когда эти двери открывались, идущие «на дезинфекцию» могли видеть огромные душевые.

Большинство людей находились в таком подавленном состоянии, что ничего не успевали заподозрить и спокойно входили в «душевые». Только немногие успевали рассмотреть свой кусочек мыла и обнаружить, что это всего лишь камень. Кое-кто изредка замечал, что душевые отверстия на потолке фальшивые, а на полу нет стока для воды.

Бывало, в последнюю минуту возникала паника, но немцы хранили бдительность, они заталкивали строптивых в «душевые» кнутами и дубинками. Затем стальные двери плотно запирались на болты.

На каждую «душевую» уходило одна-две канистры «циклона Б»; минут через десять — пятнадцать все заканчивалось.

Затем приходили зондеркоманды, составленные из таких же заключенных, которые разгружали газовые камеры и перевозили трупы к печам. Перед загрузкой в печь с трупов снимали золотые кольца, вырывали золотые коронки. Все это отправлялось на переплавку, а затем в слитках — в Берлин. Черепа особо красивой формы эсэсовцы-охранники частенько брали после соответствующей обработки себе на память в качестве пресс-папье.

На семейные фотокарточки или письма, которые находились в карманах жертв, не обращали внимания. Эсэсовцы куда больше интересовались подкладкой одежды: там частенько прятали драгоценности. Случалось, что в куче одежды находили ребенка, припрятанного матерью. Его немедленно отправляли в очередной «душ».

Гесс хорошо относился к подчиненным. Если в Биркенау прибывал большой эшелон и работы оказывалось много — выдавал им дополнительные пайки и шнапс. Его система работала безотказно, и ничем его было не пронять. Он не волновался даже тогда, когда Эйхман отгрузил в адрес лагеря четверть миллиона венгерских евреев практически без предупреждения.

Гесс нажимал на ученых, собранных в лагере, требуя от них повышения производительности камер и печей и снижения себестоимости работ. Его проектировщики предложили сделать в камерах передвижные полы, которые перемещались гидравликой, как лифты, на другой этаж, где располагался крематорий. Другие проекты предусматривали увеличение производительности камер до сорока тысяч трупов в день.

Самым узким местом в Биркенау была обработка трупов. В первые месяцы работы лагеря их вывозили из камер прямо в поле, бросали в рвы и засыпали известью. Вонь, однако, была невыносимая. Тогда эсэсовцы заставили евреев из зондеркоманды выкопать трупы, сжечь их, а затем измельчить кости в порошок. Но при этом тоже стоял ужасный запах, и пришлось ускорить строительство специальных печей.

Поезд, в котором ехал Дов Ландау, миновал Освенцим и остановился на станции Биркенау.

ГЛАВА 25

Дов был полумертв от голода, весь окоченел, но долгие годы, проведенные в непрерывной смертельной опасности, до предела обострили его инстинкт. Даже в этом состоянии он был начеку и полон решимости уцелеть. Он понимал, что предстоящий час решит его судьбу.

Борта и двери товарных вагонов открылись; всем приехавшим на открытых платформах приказали спрыгнуть на землю. Жертвы заполнили длинный перрон, вдоль которого в ряд стояли штурмовики с собаками, рвущимися с поводков. Засвистели кнуты, и люди закричали от боли. Дубинки глухо ударяли по головам, послышались хлопки пистолетных выстрелов — это пристреливали тех, у кого не было сил передвигаться.

Людей построили в колонну по четыре и повели в сторону огромного станционного здания. Колонна приближалась к нему медленно, но без остановок.

Дов осмотрелся. Слева стояли поезда. За поездами, по ту сторону вокзала, он заметил колонну грузовиков, их кузова были открытые; это не душегубки, подумал Дов. Справа, за цепью охранников, он увидел чистенькие газоны и деревья, окружавшие кирпичные здания. По их контурам и конусообразным трубам он понял, что это газовые камеры.

Колонна напирала сзади. Кто-то споткнулся, упал и не смог встать. На него спустили двух псов, и упавший тут же был разорван в клочья. Его вопли повергли Дова в дрожь. Он изо всех сия старался овладеть собой, сейчас никак нельзя было проявлять страх.

Его четверка вошла в здание. Внутри колонна расходилась, и каждый ряд направлялся к одному из столов в глубине зала. За каждым столом сидел немецкий врач, а вокруг стояло человек десять охранников и помощников. Дов, желая разобраться, что происходит, не отрывал глаз от стола, к которому подходил его ряд.

Врач быстро осматривал каждого подходящего, а затем указывал, куда ему идти.

Семь человек из десяти он направил в дверь справа. Это были либо старики, либо дети, либо больные. Дов догадался, что справа газовые камеры, и сделал вывод, что те, кому велят отойти вправо, отправятся прямо в печь.

Дверь слева вела туда, где стояла колонна грузовиков. Из каждых десяти человек сюда направляли не более двух. Дов подумал, что эти попадут в трудовой лагерь.

Дверь справа означала смерть, дверь слева — жизнь!

Была еще одна группа. В нее попадал один из десяти, а то и меньше, чаще всего молодые женщины, некоторые довольно красивые. Туда же определили несколько подростков. Девушек отбирали для борделей, а мальчиков — для офицеров-педерастов.

Когда стала подходить его очередь, Дов сделал несколько глубоких вздохов. Это вряд ли могло помочь, все равно он был кожа да кости и знал, что у него нет никаких шансов попасть налево, в трудовой лагерь.

Рядом раздались вопли женщины. На нее бросились эсэсовцы, опрокинули на пол и сорвали юбку. Женщина пыталась спрятать ребенка.

— Направо… направо… направо… — то и дело приказывал врач.

Дов остановился перед столом. Врач поднял голову, посмотрел на него:

— Направо!

Дов слегка улыбнулся.

— Это ошибка, доктор, — сказал он спокойно. — Я специалист по фальшивым документам. Распишитесь на этом листочке бумаги, и я вам покажу.

Доктор ошеломленно откинулся назад. Хладнокровие Дова произвело на него впечатление. Было ясно: парень знает, что ему предстоит. В однообразном шествии к смерти произошла заминка. Два охранника схватили Дова и потащили к двери.

— Подождите! — приказал доктор, еще раз посмотрел на Дова и велел ему подойти к столу. Мгновение он колебался, но любопытство взяло верх. Врач расписался на листочке бумаги.

Дов мгновенно сделал еще шесть подписей и протянул листок врачу:

— Можете определить, какая подпись ваша?

Охранники изумленно вытаращили глаза. Врач еще посмотрел на Дова, затем пошептался с одним из охранников, который тут же отошел прочь.