Ибрагим обещал напасть на евреев, когда они будут собирать урожай, но не сдержал слова. И не только из-за запрета, наложенного Кабир-эфенди, но и потому, что знал, что даже с его личной "милицией" не покончить ему с евреями. В Шемеше, как и в любом другом киббуце в Аялоне, Хагана под руководством Гидеона Аша была силой, вполне способной защитить себя. Поговаривали даже, что евреи изготавливают оружие на тайных заводах в киббуцах. Весной 1927 года Шемеш пустил большую птицеферму, которая ос-вещалась всю ночь, чтобы увеличить производство яиц. Позднее в том же году они увели-чили свое стадо и производство молока, чтобы поставлять продукты самому Тель-Авиву и Иерусалиму.
Несмотря на запрет Ибрагима, между его феллахами и еврейскими фермерами кое-какие контакты все-таки поддерживались. Особенно там, где соседствовали их пашни. Ев-реи устроили ограды из кактусов, шипастой ююбы и опунции, но сквозь них можно было проникнуть, чтобы украсть несколько цыплят или плодов.
Случалось, евреи и феллахи разговаривали и даже торговали друг с другом. Этот временный мир взорвался под конец сбора урожая 1927 года.
Во время сбора винограда один деревенский из Табы пробрался на террасы, подож-дал, пока последний из евреев вернется в киббуц, и начал воровать виноград.
Одна женщина из киббуца заметила Хани, но прежде чем она позвала на помощь, он ее схватил, швырнул на землю и в панике нанес ей тяжелые удары по голове. Когда он увидел ее на земле избитой и с открытыми ногами, им овладела похоть. Он сорвал с нее одежду и попытался изнасиловать. Крича, кусаясь и лягаясь, ей удалось отбиться, но она была тяжко травмирована, у нее был сломан нос и выбито несколько зубов. Еще большую ярость вызвало известие о том, что она была беременна.
Через несколько часов Хани сбежал на юг и невредимым спрятался у своих бедуин-ских родственников, а деревня приготовилась встретить ответное нападение. Его не по-следовало, но прибыла британская полиция. Деревенские все как один в рот воды набра-ли, однако имя Хани уже было известно полиции. Англичане уехали с пустыми руками, но напряжение весь день усиливалось, потому что активность в киббуце прекратилась и на шоссе воцарилась зловещая тишина.
Ибрагим с ужасом понимал, что о Хани сообщил евреям кто-то из Табы. Информа-торы были необходимы, чтобы кланы и племена могли наблюдать друг за другом, но до сего момента Ибрагим не думал, что евреи могут купить его собственных людей.
Всю ночь Ибрагим расхаживал по холму, развернув свою личную армию. Он был озадачен. Хани спрятался у Ваххаби. Англичане его никогда не найдут. Если евреи хотят отомстить, то почему не нападают? Ответ он получил через несколько часов после восхо-да солнца. Вопя, к нему прибежали жители деревни во главе с Фаруком и Агарью.
- Колодец сухой!
У Ибрагима пересохло во рту.
- У нас нет воды!
- Мы умрем!
- Спаси нас, хаджи Ибрагим!
- Прекратите орать по-бабьему и оседлайте мне лошадь! - скомандовал Ибрагим, крикнув двоим телохранителям сопровождать его.
Через несколько минут он остановился у сторожевого поста возле главных ворот киббуца. Из сторожки появился единственный невооруженный человек.
- Требую встречи с вашим мухтаром! - закричал Ибрагим.
Сторож позвал другого человека, и они склонили головы друг к другу.
- У нас нет мухтара, - произнес второй на хромом арабском. - Привяжите ваших лошадей и подождите.
Через несколько минут он вернулся с крепкой, полногрудой, не лишенной привлека-тельности женщиной. Ибрагим и его телохранители с удивлением переглянулись.
- Я Руфь, секретарь Шемеша, - сказала она на ужасном арабском. - Что вам нужно?
- Это невозможно! Ты женщина! Я не могу иметь дело с женщиной! Я Ибрагим, мухтар Табы!
- Может быть, вы пришли проведать ту девушку, что была избита, - сказала Руфь.
- Я требую разговора с Гидеоном Ашем!
Три еврея поговорили между собой.
- Гидеон говорил, что наверно вы придете и будете спрашивать его. Оставьте ваше оружие у Шломо. Когда будете уходить, сможете его забрать, - сказала женщина.
Ибрагим досадливо проворчал, отдал сторожу свое ружье и велел то же самое сде-лать своим людям.
- Шломо, - твердо сказала женщина, - посмотри-ка, нет ли у них ножей или
пистолетов.
Ворча, Ибрагим развел руки и позволил обыскать себя и своих людей.
- Чисто, - сказал Шломо.
Женщина властно кивнула, и Шломо открыл ворота.
- Можете войти с лошадьми, - сказала Руфь. - Знаете то место, где на ручье малень-кий водопад?
- Знаю.
- Гидеон там вас ждет.
Гидеон Аш удобно растянулся в тени эвкалипта на чудесном месте, где поток с деся-тифутовой высоты падал в маленький бассейн. Он встал, услышав стук копыт, и увидел приближающихся к нему трех всадников. Ибрагим спрыгнул с лошади, тяжело дыша и тряся перед ним кулаками.
- Я тебя предупреждаю! В этой долине у меня две тысячи вооруженных людей и еще десять тысяч Ваххаби, и они кинутся сюда мне на помощь. Если наш колодец не напол-нится до того, как солнце станет высоко, эта долина пропитается еврейской кровью!
- Привет, Ибрагим, - сказал Гидеон. - Прошло три года с тех пор, как ты оказал мне гостеприимство в твоей деревне. Да, армия у тебя впечатляющая, но воды ты не полу-чишь. Она принадлежит нам.
- Ты лживый еврей, и пердел я тебе в бороду!
- Твой большой благодетель, Фавзи Кабир-эфенди, продал нам права на воду из Ая-лонского ручья, когда откинул нам это болото. Но у Табы всегда будет достаточно воды, если она будет вести себя как следует.
- Лжец! Ты умрешь первым!
- Влезай на свою чудесную лошадь и скачи в Лидду, хаджи Ибрагим. Все это запи-сано в земельной конторе.
Ибрагим был поражен до немоты. Обычно, будучи возбужден, он сыпал громкими словами и проклятьями, чтобы успокоиться. Он стал подыскивать подходящие слова, что-бы скрыть свое замешательство, а ум его метался. Он понимал, что если действительно права на воду у евреев, то ему придется отдать едва не ставшего насильником Хани, чтобы наполнить деревенский колодец!
Внезапно Гидеон издал короткую команду, чтобы телохранители Ибрагима вышли.
- И ты тоже уходи, - сказал Гидеон, - встреча окончена.
Еврей поймал его в ловушку. У него не было выбора. Он подавил свою ярость, зная, что следующий миг может стать решающим. И он знал, что Гидеон не из тех, кто станет запугивать: надо менять курс. Жестом и несколькими словами он приказал своим людям удалиться.
- Пожалуйста, - Гидеон указал на пару больших плоских камней, подходящих для сидения. - Я часто прихожу сюда, как ты поднимаешься на свой холм. Нам много о чем есть поговорить. Позволишь себе чуточку вина?
Ибрагим оглянулся, как будто за ним шпионили. Ему, как мусульманину, запрещено пить вино.
- Сначала поговорим, - сказал он.
Гидеон присел на один из камней.
- Кто на один день тебя старше, тот на один день хитрее. Кабир-эфенди вел с тобой нечестную игру, - сказал еврей.
Ибрагим подавил желание остановить Гидеона - ведь нельзя позволить еврею плохо говорить о брате-мусульманине. В глубине души он понимал, что Фавзи Кабир предал его, продав евреям права на воду. Он сделал это, чтобы заставить Табу бороться против Иеру-салимского муфтия. Как же это обойти? Неужели евреи не сжалятся? Прежде чем я съем его на обед, он может съесть меня на завтрак.
- Мне нужен Хани, - сказал Гидеон.
- Он был на своем собственном поле, а на него напала дюжина ваших людей, - ав-томатически произнес Ибрагим.
Гидеон ответил обезоруживающей улыбкой, той же самой пренебрежительной улыбкой, как три года назад.
- Если так, правосудие пойдет своим ходом. Он получит справедливый суд.
- Нет. Вся эта история - ваша выдумка, чтобы оправдать то, что вы нас оставили без воды.
- У тебя два выбора, - сказал Гидеон, игнорируя слова Ибрагима. - Я знаю, что Хани прячется у Ваххаби. Я сорок дней и ночей ел в палатке шейха Аззиза. Мы с ним братья. Или Хани вернут и он пойдет под суд, или мои друзья среди Ваххаби проследят за тем, чтобы его выгнали в пустыню.
Еврей заманил Ибрагима в слабую позицию. Он знал, что Гидеон знает, что он нико-гда не сможет согласиться вернуть Хани, чтобы отдать его под суд. Так Ибрагим потеряет лицо перед своими людьми. Будет гораздо лучше позволить бедуинским друзьям Гидеона позаботиться о нем. Ему придется разделить с Гидеоном тайну. Он будет обязан еврею. Пока евреи владеют его водой, он у них в двойном долгу. Ты можешь пройти перед вра-гом, когда ты голоден, но не когда ты гол...
- Черт с ним, с Хани, - сказал Ибрагим. - Пусть грифы гложут его кости.
- Ваххаби получат письмо сегодня вечером, - сказал Гидеон.
- Никто не должен знать, - произнес Ибрагим.
- Пустыня все скроет, - ответил Гидеон.
- Вы не можете воспользоваться тем, что Кабир нас обманул, - взмолился Ибрагим. - Ведь мы в Табе больше тысячи лет. - Он преувеличил на несколько столетий.
- За вашу воду надо платить, - твердо сказал Гидеон.
- Но мы же очень, очень бедны.
- Насколько я понимаю, ты лично вполне разбогател.
- Я на шантаж не поддамся, - сказал Ибрагим, и его доблесть медленно выступила из пор.
- Если ты не нашел способа выбить воду из скалы, пакуй свои вещи.
- Назови свою цену! - прошептал Ибрагим, и страх овладел им.
- Мир.
- Мир?
- Мир.
- И все?
- Все. Вентиль, который направляет воду в Табу, останется открытым до тех пор, пока вы не делаете набегов на наши поля, не стреляете в нас и никогда больше не прикос-нетесь ни к одному из моих людей.
Доблесть Ибрагима быстро вернулась к нему.
- Что ты мне дашь, если я приму твои требования?
- Ту самую воду.
- Мне нужна бумага, чтобы всем ее показать. Дай мне бумагу, и я согласен.
- Мы уже легализовали ваши права. Они в папке в земельной конторе. Ваша вода за-висит от того, будете ли вы выполнять соглашение. Что-нибудь не так?
- Я понял, - капитулировал Ибрагим. Он почувствовал такое облегчение, что пожал Гидеону руку, как при заключении сделки. - Как мы узнаем, что там достаточно воды? В жаркие месяцы поток иссякает, а мы видим, что вы сооружаете одну из этих огромных во-донапорных башен.
- Мы два года обмеряли ручей. Для нынешних нужд его достаточно. Однако мы вскрываем новые площади и хотим попробовать дождевание. Под террасами мы построим плотину и резервуар. Вместе с зимними потоками будет достаточно воды - для мирных соседей - на это столетие.
Плотина! Резервуар! Удивительно. До чего изобретательны евреи!
- Раз уж ты здесь... Ваши пастухи сломали ограду на вашем южном пастбище, где оно граничит с нашими северными полями. А ваши козы все рушат. Они своими копыта-ми копают землю в поисках воды и уничтожают хрупкие насаждения.
Ибрагим старался не быть агрессивным...
- Но эти козы жили здесь тысячи лет.
- Козы - да, но земля - нет, - сказал Гидеон. - Я заметил, что ты осушал болото, и как я понимаю, это твоя личная земля. Если хочешь получить высокую прибыль, то я предлагаю тебе избавиться от коз и попробовать заняться тем скотом, который мы здесь завели.
Ибрагим решительно встал.
- Пойми, Гидеон Аш. Я заключил с тобой сделку, потому что у меня нет выбора. Нам ничего не надо, кроме нашей доли воды, которую у нас украли. Нам не надо вашего скота, ваших машин, вашей медицины. Вы обманываете себя, если в самом деле полагае-те, что это страна молока и меда, как шпионы Моисея обманывали его.
Ханаан всегда был пылью. Древние евреи из-за засухи бежали из Ханаана в Египет.
- Кое-чему мы, может быть, научились за последние три тысячелетия, - сказал Гиде-он, - и может быть, настало и для вас время начать учиться.
- А может быть, вы научитесь тому, что то, чему Пророк повелел быть пылью, так и будет пылью. Подожди, пока не останется воды. Подожди, пока не придут землетрясения. Подожди, когда ваша медицина не сможет излечивать Божью кару. Подожди, пока солнце не взломает скалы. Они сломят и ваш дух тоже.
- Может быть, и Аллаху нужно немножко помочь, - ответил Гидеон. - Настала вам пора перестать перебирать кости мертвой земли.
- Дурак ты, Гидеон Аш.
- Мы собираемся быть соседями надолго, хаджи Ибрагим. Я надеялся, что ты жела-ешь лучшего для своего народа.
- Не от вас, - ответил Ибрагим и сел на лошадь.
- Надо нам встретиться. Нужно потолковать о таких вещах, как ограда и чума. Это касается нас обоих, - сказал Гидеон.
- Как я могу встречаться, если вы мухтаром выбрали бабу?
- Мы выбираем своих лидеров. Наши лидеры не выбирают нас, - сказал Гидеон.
- Совсем плохой порядок. Никогда не будет действовать, - сказал Ибрагим. - Я встречусь, но только с тобой и только на моем холме.
- Разок на холме. А разок здесь у ручья, - ответил Гидеон.
Отъехав, Ибрагим удивился, что больше сердился на еврея, чем на Кабир-эфенди. От Кабира штучки такого рода были ожидаемы и понятны. Но милости от евреев? Никогда!
Ибрагим прискакал к перепуганному собранию у кафе. Он спокойно уселся за свой столик, пока Фарук подобострастно ставил перед ним финджан с кофе. Не спеша налил его и отхлебнул, изучая полные страха, обращенные к нему глаза.
- Эфенди продал нашу воду евреям, - сказал он. Он поднял руку, предупреждая мас-совую истерику. - Но я велел еврею наполнить наш колодец не позднее, чем поднимется солнце, иначе и пятьдесят английских кораблей не спасут его осла.
- Вот это да!
- Еврей дал письмо. Я дал ему выбрать: выдергивать ему волосы из бороды по одно-му или сразу горстью.
- Это война?
- Нет. Он умолял о мире. Я его пожалел!
- Хаджи Ибрагим! - послышался чей-то голос. - Вода наполняет колодец!
Раздались радостные крики и свист.
- Великий хаджи Ибрагим!
Отец Хани протолкался к столу.
- Мой сын, Ибрагим. Что насчет Хани?
- А, да. Я ему сказал, что такой отличный парень, как Хани, не мог такого сделать. Он просто навещает родственников. Еврей согласился, чтобы было тихо с этим, и через некоторое время Хани сможет потихоньку вернуться в Табу.
- Да благословит Аллах каждый твой вдох и шаг, хаджи Ибрагим.
После вечерней молитвы Ибрагим ушел на холм. Больше он не мог смотреть на этот киббуц Шемеш со всеми его деревьями. Проклятье... но ему понравился Гидеон Аш! Если бы только его сын Камаль оказался таким, как Гидеон... почему... почему... они вдвоем могли бы покорить всю Палестину.
Глава девятая
Осень 1929 года
Хаджи Амин аль-Хуссейни, муфтий Иерусалима, принял кафедру. Мечеть стояла на большой площади, Храмовой Горе Соломона и Ирода. При исламе она стала местом мече-ти Аль-Акса и Наскальный Купол*, где Мохаммед совершил свое легендарное вознесение к небесам. Ныне известная как Гарам эш-Шариф - "Самое благородное Святилище", она считалась третьим из самых священных мест во всем исламе.
- Преступные евреи хотят захватить Гарам эш-Шариф по сигналу бараньего рога, который прозвучит в Йом Киппур. Они хотят разрушить Наскальный Купол и эту мечеть и восстановить свой храм! - кричал муфтий.
- Смерть евреям! - отвечали прихожане.
- Священна ненависть к евреям! - крикнул муфтий.
- Смерть евреям! - скандировали они.
Толпа вылилась наружу, размахивая ножами, дубинками и пистолетами, спрятанны-ми под одеждой. Кипя яростью после проповеди, толпа арабов бросилась в Еврейский квартал иерусалимского Старого Города, населенный беззащитными хасидами. Они во-рвались в маленькую, величиной с комнату, синагогу, сожгли еврейские священные книги, разбили лавки, загадили свитки Торы, таскали за бороды, избивали дубинками и душили, и когда все было кончено, тридцать евреев были мертвы.
- Евреи разрушили мечеть Аль-Акса!
Молва катилась по Палестине от мечети к мечети, сопровождаемая грубо подделан-ными фотоснимками.
- Смерть евреям!
В священном городе Цфате в Галилее, где восточные еврейские ученые изучали мис-тические книги Каббалы, были убиты восемнадцать человек.
- Смерть евреям!
В Авраамовом городе Хевроне, где евреи и мусульмане вместе поклонялись могилам патриархов, месту захоронения Авраама и многих библейских персонажей, арабская толпа умертвила и кастрировала шестьдесят семь безоружных и беззащитных мужчин, женщин и детей.
В Яффо, Хайфе, Беер-Товье и Хулде нападения были организованными: арабы выбе-гали из мечетей, подогретые позорной ложью, что евреи захватили Гарам эш-Шариф. Ис-пользуя кафедру, власть и положение муфтия, хаджи Амин аль-Хуссейни двигался через 1920-е годы, протягивая свои щупальца по всем уголкам Палестины. Он владел огромной земельной собственностью, которая по феодальной традиции отдавалась в аренду. Муф-тий владел бедными и неграмотными поселками с доведенными до отчаяния рабами, ко-торыми он легко манипулировал и в стенах мечети возбуждал до религиозного неистовст-ва.
Еврейское агентство процветало, а муфтий заблокировал создание Арабского агент-ства, ведь оно заставило бы его сотрудничать с соперничающими кланами и приглушило бы его личные амбиции. Из-за этого в арабской общине сохранилась обнищавшая и неэф-фективная система здравоохранения и образования без перспектив прогресса в будущем.
Муфтий маневрировал. Жизнь арабов была полностью сосредоточена на мусульман-ской религии. Высший мусульманский совет был главным органом, контролирующим ре-лигиозные фонды и суды, мечети, деньги для сирот и на образование. Хаджи Амин аль-Хуссейни захватил председательство в Совете; в добавление к его титулу муфтия, это да-вало ему власть над арабской общиной.
Как председатель Высшего мусульманского совета, он распоряжался крупными фон-дами, не будучи обязан публично за них отчитываться. Он также контролировал назначе-ния проповедников, церковных служащих, учителей и судей. Власть муфтия простиралась так широко, что он без лишней скромности добавил к своему титулу слово "Великий": Ве-ликий муфтий Иерусалима. Когда он дал волю своим оборванным легионам в откровен-ной игре за овладение абсолютной властью, мир был нарушен на десятилетия.
Несмотря на великую резню в незащищенных еврейских священных городах, муф-тий мало что получил от этого. Он ударил по карманам отдельных набожных ученых и рабби и соперничающих арабских кланов. Однако фермерские поселки евреев погромщи-ки обходили - на них просто трудно было нападать.
Муфтий попытался, но ничего у него не вышло и в Аялонской Долине с еврейскими киббуцами. Гидеон Аш, командир Хаганы, тайно вооружил и обучил всех мужчин и жен-щин боеспособного возраста. Во время погромов 1929 года его территория оставалась в покое. Своим относительным спокойствием Аялон в значительной мере был обязан мух-тару Табы, приказавшему своим людям не дать вовлечь себя в "священную войну" муф-тия.
Шемеш и Таба не сотрудничали и не координировали вопросы обороны, но всегда находились текущие дела, нуждавшиеся в обсуждении, и первоначальная холодность от-ношений в основном прошла.
Хаджи Ибрагим никогда не появлялся в самом киббуце. Когда нужно было пови-даться с Гидеоном, он въезжал в ворота и ехал через поля к месту их встреч у ручья. А Ги-деон посещал его на холме, но никогда не заходил в дом к мухтару. Время, которое они проводили вместе, казалось им обоим отдохновением от бремени своих обязанностей. Хаджи Ибрагима неизменно обезоруживало спокойствие еврея, в котором, однако, он чув-ствовал наполовину бедуина. Он уважал Гидеона. Уважал за то, как он обращался с лоша-дью и говорил по-арабски, за справедливость, не свойственную ему самому. Больше всего в беседах с Гидеоном он любил совсем новое в его жизни - он мог говорить другому о своих собственных тайных мыслях. Хаджи Ибрагим был замкнутым человеком, происхо-дившим из народа, которого условия существования долгое время вынуждали никогда не говорить о своих чувствах. Его положение было еще более одиноким, ведь мухтар обязан никому не позволять знать о своих мыслях. Молчание было правилом жизни. Высказыва-ния, даже другу или родственнику, всегда основывались на том, каких слов от него ждали. Никто не говорил о личных переживаниях, тайных устремлениях, страхах.
С Гидеоном было по-другому. Это не так уж походило на разговор с евреем. Это бы-ло больше похоже на разговор с текущим потоком, с шевелящимися от ветра листьями де-рева или с животным в поле, когда развязываешь язык и позволяешь себе не следить за каждым своим словом. Это было чудесно. Они с Гидеоном могли громко спорить и ос-корблять друг друга, и знали, что это не возмущает другого. Когда Гидеона долго не было, Ибрагим выдумывал повод, чтобы отправить посыльного в Шемеш с просьбой о срочной встрече.
Над ручьем медленно уходил день. Хаджи Ибрагим отхлебнул вина, поставил бу-тылку обратно в воду для охлаждения, открыл жестянку и развернул маленькую палочку гашиша.
- Мне чуть-чуть, - сказал Гидеон. - Мне еще предстоит спорить с бюрократами.
- Почему евреи не употребляют гашиш?
- Не знаю.
- Мы пытаемся его продавать... но... никто не покупает. Тебе же нравится. Они зна-ют, что тебе нравится?
- Не совсем. По крайней мере, они не хотят этому верить. Они принимают, как факт, что я существо пустынное. Они терпят мое бедуинство, - сказал Гидеон.
Гидеон глубоко затянулся из маленькой трубки, издал "а-а-а" и лег навзничь на зем-лю.
- Нам есть чем гордиться. Во время погромов в долине сохранялся мир.
- Разве есть выбор? - сказал Ибрагим. - Твоя рука лежит на нашем водяном вентиле.
- А допустим, что не было бы этого соглашения о воде. Ты бы поощрял своих к мя-тежу?
- Летняя жара моих людей измочаливает. Их тревожит осенняя уборка урожая. Они истощены. Они загнаны. Они должны взорваться. Ничто так не направляет недовольство, как ислам. В этой части мира ненависть священна. И она вечна. Если они воспламенятся, то я всего лишь мухтар. Видишь, Гидеон, вот почему вы себя обманываете. Вы не знаете, как с нами иметь дело. Годами и десятилетиями мы можем быть вроде бы в мире с вами, но всегда где-то на задворках нашего сознания тлеет надежда на отмщение. На самом деле ни один спор не решается в нашем мире.
А евреи дают нам повод продолжать войну.
- Разве мы, имея дело с арабами, думаем так же, как сами арабы? - задумчиво сказал Гидеон.
- В том-то и дело. Вы не умеете думать по-арабски. Ты лично - может быть. Но не твой народ. Вот тебе пример. В нашем соглашении о воде есть пункт, о котором мы не просили. Он гласит, что действие соглашения может быть прекращено только в том слу-чае, если доказано, что кто-нибудь из Табы совершил преступление против вас.
- Но допустим, что это сделал кто-то из людей муфтия. Может ли это быть поводом отключить вашу воду? Мы не допускаем, что всю деревню можно наказывать за то, чего вы не совершали.
- Ага! - сказал Ибрагим. - Это как раз и доказывает, что вы слабы, это и приведет вас к гибели. Вы помешаны на том, чтобы распространить на нас ваше милосердие, чего вы никогда не получите в ответ.
- Евреи просили о милосердии миллионы раз в сотнях стран. Как мы можем теперь отказывать в милосердии тем, кто просит нас об этом?
- Потому что это не страна милосердия. Великодушию нет своей доли в нашем мире. Рано или поздно вам придется заняться политическими играми, заключать союзы, тайные соглашения, вооружать одно племя против другого. Вы все больше начнете думать так же, как и мы. Здесь не действуют еврейские идеалы. Вы, евреи, пришли и расстроили тот по-рядок, который мы создали в пустыне. Может быть, базар кажется вам беспорядком, но нам он подходит. Может быть, ислам кажется вам фанатичным, но он дает нам средство переносить жестокость жизни и подготовиться к лучшей жизни после нее.
- Не надо, чтобы земная жизнь при исламе не имела бы никакого смысла, а вы жили бы лишь в ожидании, когда умрете. Может ли так быть, хаджи Ибрагим, чтобы ислам для вас был оправданием ваших неудач, оправданием того, что вы спокойно принимаете ти-ранию, оправданием того, что не пытаетесь потом и смекалкой сделать из этой земли что-нибудь путное.
- Послушай, Гидеон. Что произойдет, когда мой бедный народ научится читать и писать? Они станут желать того, что для них невозможно. Все деньги, что вам нужны, вы получаете от мирового еврейства. А что даст нам Фавзи Кабир без того, чтобы отхватить выгоду для себя? Нет, Гидеон, нет. Евреи разрушают тот образ жизни, к которому мы приспособлены. Разве ты не понимаешь... всякий раз, как здесь появляется посторонний, он приносит с собой то, с чем мы не можем справиться.
- В том-то и дело, Ибрагим. Ислам больше не может прятаться от всего мира. Раз евреи здесь, мы можем дать вам окно в мир, чего вам не избежать.
Ибрагим покачал головой.
- У нас всегда возникали неприятности, когда приходили сюда посторонние и гово-рили, как нам жить. Сначала крестоносцы, потом турки, англичане, французы... и все нам говорили, что в нашей жизни ничего хорошего нет и надо ее переменить.
- В одном ты не прав. Евреи принадлежат этой стране. Мы потомки одного отца. Оба мы - сыновья Авраама. В доме нашего отца должно быть место и для нас. Одна ма-ленькая комната - вот и все, чего мы просим.
- Посмотри на цвет своих глаз, Гидеон. Ты чужой и из чужого места.
- В Палестине всегда были евреи и арабы, и всегда будут. Наши голубые глаза мы получили, пока странствовали по враждебному миру, и некоторым из нас надо вернуться сюда.
- А с нас требуют платить за преступления, которые совершили против вас христиа-не, - сказал Ибрагим.
- Платить? Но это не ваша земля, Ибрагим. Нам она была дана давным-давно. Вы никогда не дрались за нее, не трудились ради нее, даже не называли ее своим именем.
- Вы пытаетесь создать Палестину своего воображения. Вы толкаете нас в мир, ко-торого мы не знаем. Нам нужно то, что мы понимаем, с чем можем соперничать. Вы нас сбиваете с толку, - сказал Ибрагим.
- Почему бы вам не сделать маленькое начало, скажем, отправить кого-нибудь из ваших детей в нашу клинику? Не должны же они умирать из-за желудочных или сердеч-ных болезней или становиться на всю жизнь слепыми из-за трахомы.
Впервые Ибрагим почувствовал раздражение и желание поскорее окончить встречу.
- Такова воля Аллаха, чтобы среди нас не было слабых.
Он подошел к своей лошади, щипавшей траву, и взял поводья. Гидеон встал и вздохнул.
- У нас в киббуце новый сильный генератор...
- Нет, - прервал его Ибрагим, - нам не надо вашего электричества.
- Я всего лишь имел в виду бросить единственный провод к вашему кафе. Тогда можно было бы поставить радио.
- Ох, Гидеон, знаешь ты, как меня соблазнить. Радио... ты хорошо знаешь, что оно сделало бы меня в глазах людей лишь чуточку не таким великим, чем пророк.
Радио, подумал Ибрагим. Гидеон медленно, но упорно строил список благодеяний. Наверняка он их осуществит. Так устроен мир... но радио!
- Принимаю, - сказал Ибрагим.
- Еще одно. На следующей неделе после субботы я беру себе жену. Ты придешь со своими мухтарами и шейхами? - спросил Гидеон.
Ибрагим вскочил в седло. Он покачал головой.
- Нет, это нехорошо. Мои люди увидят, как мужчины и женщины вместе танцуют, вместе едят. Это нехорошо.
Они поскакали галопом к воротам киббуца. Часовой узнал их и открыл ворота.
Ибрагим проехал и обернулся.
- А я приду, - крикнул он, - потому что ты мой друг.
Глава десятая
1931 год
В традициях аристократических и богатых купеческих семей в Германии было по-сылать третьего или четвертого сына за границу. Крупные, богатые, влиятельные немец-кие поселения имелись везде. Немцы были особенно заметны в Центральной и Южной Америке.
В Палестине влиятельное немецкое присутствие началось с Тевтонского ордена, ко-торый сражался в рядах крестоносцев. В середине XIX столетия различные группы пере-полненного Старого Города начали свое соседство за городскими стенами.
Первыми были евреи, строившие свои кварталы как укрепления для защиты от ма-родеров-бедуинов. Сообщавшиеся между собой жилые помещения образовывали внеш-нюю стену с зарешеченными окнами. Войти можно было только через железные ворота, которые с заходом солнца запирались. Вокруг центрального внутреннего двора строились синагога, школа, больница и общественные пекарни.
Немцы распространились за пределы Старого Города, чтобы построить приют для сирийских сирот. За ним последовали больница для прокаженных и школа для арабских девочек.
В 1878 году немецкие храмовники (тамплиеры), члены сомнительной секты*, осно-вали немецкую колонию к юго-западу от Старого Города. В отличие от крепостей еврейских кварталов, немецкая колония состояла из красивых домиков на одну семью и широ-ких улиц, обсаженных деревьями.
На главном гребне, там, где Масличная гора сходится с горой Скопус, немцы по-строили межевой комплекс - больницу Августы-Виктории. В Старом Городе, на земле, приобретенной вблизи Святой гробницы, Голгофы и Могилы Иисуса, была возведена не-мецкая лютеранская церковь Христа Спасителя. Немецкое присутствие в Иерусалиме бы-ло подчеркнуто визитом кайзера Вильгельма в конце столетия, прошедшем в обстановке ослепительной роскоши. Кайзер торжественно открыл землю, купленную немецкими ка-толиками для будущего бенедиктинского аббатства на том месте на горе Сион, где, как гласит легенда, скончалась Мария.
Влияние немцев достигло вершины перед и во время первой мировой войны, в кото-рой они были союзниками турок. Комплекс Августы-Виктории они сделали своей штаб-квартирой, и город был наводнен немецкими военными и инженерами, прибывшими строить турецкую оборону.
В течение нескольких поколений предки графа Людвига фон Бокмана, продолжая традиционное германское присутствие, посылали младших сыновей в Иерусалим. Моло-дой Густав Бокман, офицер-подводник, остался в живых в первой мировой войне, а после нее взял на себя семейные дела в Иерусалиме.
