Несомненно, у Сабри и Нады тоже были свои секреты. Мы не могли все время на-блюдать за ними, как ни старались. Иногда мы замечали, что она прогуливается одна вниз по тропке, а через десять минут Сабри спускается на ту же тропу. Оба они выдавали себя своим предательским молчанием.
А у женщин были свои тайны. Об этом можно было судить по тому, как смолкали разговоры, когда в пещеру входил мужчина.
И у братьев моих тоже наверняка были свои секреты, потому что нередко они разго-варивали маленькими группами, всегда рассуждая о том, как они состояли в разных сою-зах.
Секреты всех создавали шаткое равновесие молчаливого шантажа.
Если возникала проблема, решить которую мог только отец, то обычно ее доводили до меня, как делегата от каждого. Мне надо было дождаться, когда Ибрагим будет в бла-гоприятном расположении духа, и тогда я проскальзывал к нему на пулеметный пост.
Иногда мы сидели там целый час, прежде чем начать разговор, и я всегда был осто-рожен, стараясь не помешать его размышлениям. По какому-нибудь нечаянному движе-нию он узнавал о моем присутствии.
- Чую бедуинов, - сказал Ибрагим, как бы говоря сам с собой. - Правильно, что у нас ночью на передней позиции двое и один из них все время патрулирует.
Нашему праздному существованию такой распорядок мешал. Я подождал, пока отец заговорит снова.
- Я буду продолжать оставаться здесь день и ночь, - сказал Ибрагим. - В случае, ес-ли они захватят наш передовой пост, я должен защитить женщин.
- Отличная мысль, отец.
- Это вовсе не отличная мысль. На самом деле у нас нет защиты, да будет воля Ал-лаха, - сказал он.
Прошло много времени, прежде чем я снова открыл рот.
- Я говорю только после серьезного размышления.
- Размышление ведет к глубоким заключениям.
- Мы здесь счастливы и довольны, - сказал я. - Но после того, как мы прожили здесь несколько месяцев, постепенно становятся видны некоторые несоответствия, кото-рых мы не предусмотрели.
- Ты говоришь слова, которые намекают на несколько возможностей, - сказал Ибра-гим.
- Я говорю об обороне, - сказал я, но добавил торопливо: - Можно найти и другую тему для обсуждения.
- Да, мы могли бы обсудить что-нибудь еще, - сказал отец, - и продолжать до ночи, но после этого у нас не будет иного выбора, как вернуться к той же теме.
- Не мое дело обсуждать качества наших мужчин, раз ты у нас глава, - сказал я.
- Но относительно одной и той же ситуации может быть несколько правд, - сказал отец, - в зависимости от обстоятельств.
- Наши обстоятельства создали некоторую математическую неустойчивость, - ска-зал я.
- Что бы это могло быть? - сказал отец.
- Пока что у нас удобная ситуация со сменой заданий для мужчин - сторожить, хо-дить в Иерихон и к источнику, ставить ловушки, собирать дрова, работать на цистерне. Это действовало хорошо... до сих пор.
- Ты упомянул неустойчивость?
- Еще два охранника в ночное время, патрулирующих вблизи моря. Прости меня, отец. Когда я говорю, я часто забываюсь, и честность берет надо мной верх. Камаль в ночной страже внизу бесполезен. Омар под вопросом. Остаются Сабри, Джамиль и я.
- Ты, самый младший, судишь о братьях?
- Прошу тебя не быть суровым к моей правдивости, взявшей верх надо мной. Я знаю, что всего лишь повторяю то, что ты и сам уже знаешь.
- Ты присваиваешь мои полномочия...
- О нет, отец. Без тебя мы беззащитны. Но иногда и пророку нужно напоминание.
- То, о чем ты говоришь, имеет разные стороны, о которых мне возможно следовало бы напомнить.
- Камалю ночью будет лучше в любящих объятиях Фатимы, - сказал я. - Я видел, как он бежал перед лицом опасности.
- Где?
- В Яффо. Когда его оставили стеречь женщин, он убежал. К счастью, с женщинами ничего не случилось.
- Я подозревал Камаля. Грустно это слышать.
- Когда он внизу ночью у моря, мы с таким же успехом могли бы поставить там Аб-салома или козу. По крайней мере они бы произвели больше шума.
- А Омар?
- Слабость Омара - определенно не в недостатке храбрости, - сказал я быстро. - Только в глупости. В темноте он не умеет маневрировать в одиночку. Я дважды был с ним на охране внизу, и мне пришлось разыскивать его до рассвета.
- Джамиль, Сабри?
- Они превосходны.
- Я не знал, что ты такого высокого мнения о Джамиле.
- Он мой брат. Я люблю его.
- Но ведь и Камаль и Омар тоже.
- Я хочу оценить качества Джамиля. Он любит драться.
- Я подумаю над тем, что ты сказал, и может быть оставлю на вас троих внешний ночной пост.
- Но это ставит вопрос о численном несоответствии и о честности, которая взяла верх надо мной. Нам нужны два комплекта хороших часовых внизу у моря.
- Наверно, ты не ожидаешь, что хаджи Ибрагим оставит свой столь важный команд-ный пост.
- Эта мысль никогда не приходила мне в голову, - быстро ответил я.
- В таком случае нет способа исправить это несоответствие.
- Одна туманная возможность пришла мне в голову, - сказал я.
- Ты пытаешься обсуждать со мной или убеждать меня? - сказал Ибрагим.
- Просто стараюсь исправить несоответствие. Днем мы могли бы больше занять Ка-маля и Омара тем, что они могут делать. Как ты уже знаешь, отец, никого из них мы не можем послать в Иерихон, потому что они уже там напортили. Сведения, с которыми они возвращаются, редко бывают верными, и они могут даже выдать наше местоположение. Им надо заниматься чем-нибудь вроде сбора дров, установки ловушек, хождения к источ-нику. Им нельзя давать такие задания, где нужно принимать решения.
- Если то, что ты говоришь, найдет отклик в моем сердце, то нам придется делать это тремя ночными сторожами.
- Это будет нагрузка, которую нам не нужно нести... математически, - сказал я.
- Ишмаель, не пытайся просвещать меня своей образованностью. У нас шесть чело-век. Я должен оставаться на командном посту, еще двое ничего не стоят. Остаются трое. Разве не получается в общей сложности шестеро?
Я закрыл глаза, затаил дыхание от страха, как со мной часто бывало, и сказал:
- У нас есть здоровая и способная женщина, которой почти что нечего делать.
- Не ухватываю, кого ты имеешь в виду.
- Отец, - сказал я с дрожью, - я научил Наду стрелять из моего ружья. Я поставлю ее выше любого здесь... кроме тебя, конечно.
- И ты также позволяешь ей ехать позади себя на Абсаломе и по секрету учишь ее читать и писать, - сказал Ибрагим.
О! Священное имя пророка! Я знал, что меня спихнут с моего выступа пятидесяти футов высоты на землю ударом руки, ногой, пинком! Я закрыл глаза в ожидании развязки. Я так тщательно хранил тайну! Так тщательно!
- Я уверен, что Сабри не прочь стоять ночную вахту с Надой, - сказал Ибрагим.
- О нет! - воскликнул я, вскакивая на ноги, и семейная честь выступила из моих пор. - Я имел в виду только себя и Джамиля!
- Сядь, - сказал отец со зловещей мягкостью. - То, что ты пытаешься сделать с На-дой, невозможно. Это лишь приведет к беспорядку в ее жизни.
- Но наша прежняя жизнь кончилась, отец.
- Тогда нам надо потратить годы в ожидании, когда она вернется, а тем временем мы не должны расставаться с тем, что мы знаем и кто мы есть. Что хорошего может быть для Нады в том, чтобы уметь читать и писать?
- Когда мы уйдем отсюда... в те годы, которые уйдут, чтобы вернуться в Табу... один Аллах знает. Может, ей нужна будет работа.
- Никогда.
- Но умение читать и писать может принести ей счастье.
- Она будет счастлива с мужчиной, за которого я выдам ее замуж.
- Отец, жизнь переменилась!
- Кое-что не меняется, Ишмаель. Позволь женщине идти по тропе впереди себя, и будешь чуять ее всю жизнь.
Он был непреклонен, и его приказ прекратить учить Наду и помогать ей был абсо-лютным. Я полностью потерпел поражение в своем деле и хотел уйти.
- Сядь, - сказал он снова. Глядя в пустыню, он обращался ко мне отвлеченно, как к камню. - Надо наблюдать за Сабри. Он происходит из города бессовестных жуликов. В семье может быть сколько угодно детей мужского пола, но только один сын. Ты прохо-дишь свой первый урок тесной дружбы. Чтобы быть сыном, который следует своему отцу, ты должен узнать все обо всех вокруг тебя... кто будет твоим преданным рабом... кто бу-дет играть на тех и других... а главное, кто опасен. Немногие лидеры переживают своих убийц. Если у тебя сто друзей, отвергни девяносто девять и берегись одного. Если же он твой убийца, съешь его на завтрак прежде, чем он съест тебя на обед.
Должно быть, я выглядел идиотом. У меня пересохло во рту.
- А ты, сын мой, домогался лидерства, как только научился ходить.
- Я глупый, - выпалил я.
- Сочетание многих глупостей может иметь результатом достойного человека, если только он учится на своих глупостях. Равновесие мужчины и женщины подобно равнове-сию жизни в этой пустыне... оно очень хрупко. Не играй им. Что касается Сабри...
- Я унижен, - прошептал я.
- Я знал о Сабри с первой минуты, - сказал Ибрагим. - Ты в самом деле веришь, что его принудили спать с иракским офицером, жить с ним день и ночь?
- Он же голодал!
- Парень с квалификацией автомобильного механика в Наблусе - голодал? Или, мо-жет быть, в видах обстоятельств лишений те удобства, что могла предложить иракская армия, показались слишком большими.
- Зачем же он пошел с нами? - спросил я.
Ибрагим пожал плечами.
- Может, ему надоел его иракский приятель, а может, он надоел приятелю. Может быть, у них была любовная ссора. Может быть, Сабри слишком много прибрал к рукам на иракском складе, и его вот-вот должны были поймать. Кто знает? Он пользуется тем, что подвернется. Возможно, он считал, что с нами у него больше шансов избежать той или иной неприятности в Наблусе.
Разве все это так уж неожиданно? Ведь по много раз на дню Сабри на мгновение вы-зывал мое стеснение слишком тесным объятием, прикосновением мимоходом, долгим ру-копожатием, страстным выражением. Много раз ночью, проснувшись, я видел Сабри "случайно" раскинувшим во сне ноги, взгромоздившись на меня всем телом так, что я мог вдруг ощутить его твердый член, а он лишь дожидался, когда я первым сделаю движение навстречу?
Что же между ним и Надой?!
Мне было стыдно собственной глупости. Конечно, Сабри играл свою игру. Со своей обаятельностью он мог вертеть кем угодно и убаюкивать, внушая, что он друг. И в тот же момент соблазнить сестру друга. Мне следовало бы лучше знать людей.
Хаджи Ибрагим продолжал глядеть в пустыню. Какой он мудрый. И как я наивен и глуп.
- За ним надо смотреть очень тщательно. Лучшие предатели - те, кто, как Сабри, способны заслужить твое доверие. Если он прикоснется к твоей сестре, я приговорю его к смерти. Ты, Ишмаель, раз ты хочешь руководить, должен получить свой первый практи-ческий урок. Ты разделаешься с Сабри - под конец - ударом кинжала.
Глава восьмая
Что-то над моим выступом как будто насмехалось надо мной. В нескольких сотнях футов выше был вход в еще одну пещеру. Пещер вокруг Кумрана было, конечно, множе-ство. Время от времени мы обследовали те, куда легко было добраться. В некоторые по-пасть было попросту невозможно, разве что опытным скалолазам со снаряжением.
Вход был наверху над крутой стеной, но ведь в одно место могут вести разные до-рожки. Нужно разузнать про небольшие выступы, за которые можно зацепиться рукой или ногой, научиться маленьким прыжкам, пользованию веревкой.
Много часов и дней следил я в бинокль за движениями горных коз. Это было как вы-зов. Ни в одной из других пещер мы не нашли ничего ценного, и я начал уже воображать, что вот эта наполнена сокровищами. Фантазия становилась навязчивой идеей.
Однажды утром мы с Надой убивали время на моем выступе, и к нам присоединился Сабри. Несмотря на резкие слова отца, я чувствовал себя вполне уютно с ними обоими. И кроме того, мы же не делали ничего плохого, только разговаривали.
Вскоре все трое глазели вверх на высокую пещеру и толковали о том, как бы туда попасть.
- По-моему, я нашел дорогу, - сказал я.
- Да это, наверно, не проблема, - согласился Сабри.
- Тогда пошли! - воскликнула Нада.
Сабри пожал плечами.
- Сегодня не хочу. Слишком жарко.
По правде, я был рад, что он первый это сказал, ну, не то чтобы я испугался... это слишком... Но стена-то все же крутая.
- Может, завтра, - сказал я.
- Да, может, завтра, - согласился Сабри.
- Погодите, - сказал я, - завтра я не могу. Завтра мне стоять в карауле. А если после-завтра?
- Послезавтра я не могу, - сказал Сабри, - мне идти к источнику.
- А я занят на следующий день, - сказал я.
- На следующей неделе.
- Да, давайте на следующей неделе.
Нада со смехом вскочила на ноги.
- Вы просто боитесь! - воскликнула она. - Вы оба боитесь.
- Ничего подобного! - запротестовали мы разом.
- Тогда пошли!
С этими словами она полезла на скалы как горная коза.
- Ну-ка! - насмешливо бросила она назад.
Естественно, ни я, ни Сабри не могли вынести такой обиды от женщины. Трясясь, мы поднялись на ноги и выпятили грудь.
- Пойду достану что-нибудь для скалолазания, - сказал я.
На самом деле я надеялся, что к моему возвращению она оставит свою мысль. Ужас-но медленно пошел я к нашей пещере. Скатал длинную веревку и повесил ее на плечо, на-полнил ящик для инструментов, взял фонарь и еще медленнее пошел назад.
О, черт! Нада не только не оставила идею влезть наверх, но и забралась на добрых двести футов, смеясь и дразня Сабри, который медленно продвигался, боязливо хватаясь за камни. Я упросил свои ноги перестать трястись, вознес молитвы Аллаху и двинулся на-верх. О, какой ужас! Приклеив глаза к рукам, я хватался за каменные выступы. Когда моя нога скользнула, я допустил ошибку, глянув вниз на нее, и камень скатился с миллиона футов... или еще больше...
Я готов был испустить предсмертный крик, что с меня довольно, вспомнив, что надо ведь будет еще и спускаться вниз. Конечно, мне надо было подождать, чтобы кто-нибудь отказался первым, и у меня было ужасное чувство, что это будет не Нада. Всякий раз, ко-гда мне попадалось на глаза ее черное платье, я видел, что она проворно бегает без всяко-го страха.
- Идите сюда! Идите! - все время кричала она. - Здесь наверху красиво!
Спасибо Аллаху, нашлось маленькое ровное место, где они остановились передох-нуть. Я молился, чтобы они передумали раньше, чем я доберусь до них, ведь я готов был напустить в штаны. Когда я добрался до них, Нада стояла над Сабри, стараясь его успоко-ить. Он был заморожен страхом, не мог двигаться ни вверх, ни вниз, ни вбок. Он не мог даже говорить.
- Ну и ну, - произнес я. Я был безумно счастлив, что Сабри отказался первым. - Ну, выше подниматься не стоит, - сказал я. - Не волнуйся, Сабри. Это не стыдно. Мы тебе поможем спуститься на веревках.
Я положил ему руку на плечо, весь дыша сочувствием и в то же время стараясь унять собственную дрожь. Повезло Сабри, что у него такой чуткий друг, как я.
- Не удалось. Попытаемся еще раз. А, Сабри?
Он издал короткий писк наподобие цыпленка, только что вылупившегося из яйца. Когда я взглянул наверх, Нада опять ушла. Ой-ой. Я осторожно-осторожно поднялся на ноги и распластался на стене как можно дальше от края, но снова сделал ошибку, взглянув вниз. О Боже!
- Нада! - закричал я, - иди обратно! Это приказ!
- Ишмаель! Поднимайся сюда! Иди! Здесь есть большая трещина, по которой можно пробраться. Это гораздо легче!
Я взглянул вверх. Взглянул вниз. И так, и эдак - мне конец.
- Сабри, давай кончать это дело. Нада нашла дорогу.
- Я н-н-н-не могу, - выдавил он.
Бесполезно его заставлять. Он парализован, стиснут с головы до ног.
- Тогда стой здесь и не двигайся с места. Мы скоро вернемся. Идет?
Ему удалось кивнуть головой.
Становилось легче, потому что я не мог испугаться больше, чем был напуган. И по-том ко мне возвращалась храбрость по мере того, как приближались очертания входа в пещеру. Ну, а Нада не боялась. Она, должно быть, сошла с ума. До сих пор я никогда по-настоящему не зависел от девчонки, но никогда не было мне так хорошо, как когда она тащила меня за руку наверх за край скалы.
- Разве не забавно! - сказала она, задыхаясь.
- Это было легко, - сказал я.
Мы стояли перед входом рука в руке. К входу в пещеру обычно приближаются с не-которой... опаской.
Я включил фонарь и подтолкнул ее идти впереди меня. Она робко пошла на цыпоч-ках, ожидая, что летучие мыши вылетят навстречу, но их не было. Я двигался сзади и све-том ощупывал обширную комнату.
Нада вскрикнула и отскочила ко мне. Там! В углу! Куча человеческих костей.
- Ничего, - прокаркал я. - Они мертвые.
И тогда мы увидели нечто еще более ужасное. Там был огромный кувшин, он разва-лился, и в нем открылся скелет маленького ребенка с маленьким кувшинчиком и горсткой зерна возле его головы.
- Кто бы это мог быть, - сказала она.
Мы огляделись. На чем-то вроде каменного алтаря со следами огня были еще кости детей. Мы не знали, что все это значит, но с каждой минутой становились все смелее и дерзнули заглянуть вглубь. Мы осмотрели три зала и в каждом нашли свидетельства про-шлой жизни. Там лежали десятки маленьких котелков, большей частью разбитых, санда-ловое дерево, коса волос, зерно, куски ткани и корзины, нечто вроде кухонной каменной печи, домашняя утварь.
Фонарь мой начал тускнеть, показывая, что батареи на исходе.
- Здесь ничего нет стоящего, - сказал я в разочаровании. - Пошли отсюда.
- Погоди! Иди-ка сюда, - сказала Нада, показывая на проход. Он вел в помещение столь низкое, что ей пришлось пролезть туда на четвереньках.
- Ну-ка, Нада. Если свет погаснет, будет беда.
Мне было досадно, что она меня не слушалась, но у меня не было иного выбора, чем полезть следом за ней.
- Здесь слишком низко. Здесь никто не мог жить.
- Но они наверняка могли здесь что-нибудь прятать.
Мы дошли до слепого конца, держась друг за друга и стараясь не потерять дорогу. Я обвел фонарем вокруг, но все, что мы смогли разглядеть, была груда хвороста.
- Ничего здесь нет, - настаивал я.
- Кто-то ведь должен был принести сюда этот хворост, - сказала она.
- Ну и что?
- Погоди. Послушай, - сказала она.
- Я ничего не слышу.
- Вот там, где ты отряхивался сбоку, поворачивая.
- Всего лишь скользнули камни, - сказал я.
- Ишмаель! Посвети-ка сюда. Вот это что!
Все, что я смог разглядеть, был маленький кусочек корзины, выскользнувший из трещины вместе с несколькими камешками. Нада подняла ветку и ткнула ею в это место. И как будто внезапно открылся люк. Начали выпадать вещи! Их было много! Было очень тесно, мы почти лежали на животе. Мы не могли толком разглядеть, что это было. Я по-добрался, взял палку, сунул ее в дыру, расширил ее, просунул руку и вытащил еще три ме-таллических предмета. Фонарь опять почти погас.
- Возьми, что сможешь унести. Я заберу остальное. Пошли отсюда!
Мы вернулись в главный зал как раз вовремя. Как только мы достигли света у входа в пещеру, фонарь совсем погас. Мы разложили наши находки и уставились на них. Это были красивые вещички из металла, по-моему, из меди, по-всякому скрученные и изогну-тые, с украшениями на них. Одна была украшена головой горного козла, а у другой, вы-глядевшей как корона, было кольцо с выгравированными на нем птицами. Еще два пред-мета были из слоновой кости, с гравировкой и множеством дырочек.
- Что это такое, Ишмаель?
- Не знаю, но думаю, что это очень важные вещи.
- Нам их не в чем нести, - сказала она. - Давай спрячем их и вернемся с корзиной.
- Нет, их могут обнаружить или украсть, - сказал я, стаскивая с себя рубашку. Я мог завернуть половину их. Что делать? Аллах, помоги мне думать!
- Ну ладно, Нада, давай твою рубашку.
Она без колебаний сняла ее, и только панталоны до колен остались блюсти ее скромность.
- Постараюсь не смотреть, - галантно сказал я, - а если взгляну по ошибке, клянусь, никогда в жизни об этом не скажу.
- Это не имеет значения. Ведь ты мой брат. И кроме того, это важнее.
Когда мы добрались до Сабри, он уже немного овладел собой. От радости легче бы-ло спускаться вниз. Когда мы готовы были уйти, мне пришло в голову, что надо что-то рассказать Ибрагиму. Я понял, что нам придется сплести небольшую ложь и поклясться друг другу хранить тайну. Впервые в жизни мне было стыдно перед женщиной.
- Нада, нам нельзя говорить отцу, что ты лазала вместе с Сабри и мной. Я мог бы сказать, что был там один, но он же понимает, что все это я не мог унести сам. Придется сказать, что мы были там с Сабри.
Ее большие блестящие глаза наполнились болью. Сабри опустил глаза. Он не мог взглянуть на нее, и я тоже.
- Ты же знаешь отца, - пробормотал я. - Он может избить меня и Сабри до смерти. Он может и тебе навредить.
Должно быть, мы сидели молча с полчаса. Нада взяла меня за руку и потом смело взяла руку Сабри.
- Ты прав, Ишмаель. Это нашли вы с Сабри. Меня там не было.
Глава девятая
Можно считать себя бедуином, верить, что ты бедуин, и пытаться жить, как бедуи-ны. Кое-кому из этой породы, известной как пустынные крысы, удается выжить, но если ты не родился в пустыне, то в конце концов она высосет и высушит тебя.
Рай разрушился за несколько месяцев до моего тринадцатилетия.
Сначала была песчаная буря. Небо почернело. Сперва мы не могли понять, саранча это или песок. Нас хлестал обратный ветер из пустыни к морю, называемый хамсином, ветром с печным жаром. Все, что мы могли делать, - это лечь на землю, подставив ветру спину, и лежать так иногда несколько часов. Миллиарды песчинок болезненно хлещут те-бя. Ты не можешь двинуться. Не можешь открыть глаза, песок ослепит тебя. Песок заби-вается в твою одежду, молотит по твоей коже и перехватывает твое дыхание.
Как бы мы ни старались закупорить пещеру, песок находил дорогу ко всему - к на-шему зерну, оружию, топливу. Песок прорывал себе норы у нас в волосах. Мы выплевы-вали его еще через неделю после хамсина, песок постоянно был у нас на зубах и в носу, и как бы мы ни старались убирать пещеру, он постоянно примешивался к нашей еде, попа-дал под ногти и внедрялся в кожу.
На смену песчаным бурям пришли крохотные вши. Они пробирались нам в брови и волосы. Мы обрабатывали друг друга бензином и ходили к источнику, но наши запасы мыла истощились, и чтобы уничтожать вшей, нам приходилось жить с бензиновыми ожо-гами на коже.
После бури всегда приходилось тратить дни на разборку и чистку оружия, и мы больше расходовали наши запасы, чем нам хотелось. Сала, бензина, масла, мыла, некото-рых продуктов становилось все меньше, а пополнить их в Иерихоне не было возможно-сти. Там во всем была нехватка, стократное увеличение населения и неизбежный убийственный черный рынок. Толпы, скопившиеся в Иерихоне, вскоре остались без денег и цен-ностей. А в пещере мы достигли той точки, когда пополнение меньше расхода. Мы попро-сту были не в состоянии возмещать то, что тратили. Через два месяца, а то и меньше, мы будем опустошены... до дна.
Но хуже всего было то, что сделали песчаная буря и сокращение запасов с нашими умами. Рамиза и Фатима, несчастные в своей беременности, истерично рыдали, и их по-стоянно тошнило. Все раздражались и ссорились из-за пустяков. Подчас мы вспыхивали так быстро, что готовы были выболтать наши тайны ради победы в споре и причинить боль тому, кто вызвал раздражение в данный момент. Конечно, мы все же не выдавали наших тайн и еще глубже хоронили их в себе.
Затем пришла вода. Первый же зимний дождь и поток смел наши задерживающие воду запруды и расколол цистерну, уничтожив труд всей весны и лета. Та малость воды, которую мы собрали, была грязная и мутная, негодная для питья, и использовать ее было трудно.
Трещины в скале пропускали ручейки воды в пещеру. В сильную бурю воды набира-лось по щиколотку. Сдерживать течи было невозможно, у нас поселилась сырость, и пле-сень начала поражать наше зерно.
Сырость принесла с собой паразитов, они набросились на наши продукты и не дава-ли нам спать своими звуками и бросаясь на наши тела.
Обувь наша износилась до предела. Наши подошвы затвердели от лазания по скалам, страдали и кровоточили от вонзающихся острых как нож обломков. Не было ни лекарств, ни хотя бы тех деревенских трав, которыми борются с нашествиями простуды, поноса и лихорадки. Одежда стала такой ветхой, что почти не защищала от солнца и жары.
Мы посматривали на хаджи Ибрагима, когда же он скажет, что нам надо уходить, - это было бы наименьшим из зол. Даже с отцом во главе, наша воля стала крайне слабой. Уверенность и фамильная гордость, что еще оставались у нас, сменились всеобщим стра-хом, безнадежностью и подозрительностью.
Но что по-настоящему сломило хаджи Ибрагима, так это плохие вести, поступавшие из Иерихона. Второе перемирие кончилось. И быстро последовали одно за другим: потоп-ление флагманского корабля египетского флота, захват евреями Беэр-Шевы, изгнание ими египтян из Негева и даже вторжение в Синай. Остатки Каукджи и Освободительной армии отброшены за границу. Сирия изолирована в Галилее и выведена из действия, а Ливан ни-когда и не был фактором.
Овладеть Латруном евреи не смогли даже после двух новых попыток, зато они по-строили обходную дорогу в Иерусалим и удержали свою часть города.
С несчастьем, нависшим над арабами, настал час племенного сведения счетов.
Кловис Бакшир, мэр Наблуса, был убит за своим столом бандитом муфтия за под-держку Абдаллы.
В ответ Абдалла ликвидировал особым отрядом Легиона полдюжины промуфтий-ских мухтаров, устроил облаву на сочувствующих по всему Западному Берегу и бросил их в тюрьму в Аммане.
Когда великолепный генеральный замысел уничтожения евреев потерпел крах, один за другим стали возникать слухи о тайных делишках.
Первый был инициирован саудовцами, имевшими протяженную границу с Иордани-ей. Семья Саудов находилась в давней кровной вражде с Абдаллой. Это Сауды изгнали Абдаллу и его хашимитскую семью из Аравии. Такое не забывается. Сауды дрожали при мысли о возрастающем могуществе Абдаллы, ведь скоро он начнет вынашивать планы отмщения.
Для арабской победы всегда было первостепенным участие Арабского легиона Аб-даллы, и Сауды заплатили египтянам, иракцам и сирийцам, чтобы они втянули Абдаллу в войну. Их замысел состоял в том, чтобы дать Легиону захватить Западный Берег, затем убить Абдаллу, растворить его королевство и разделить его между собой. Абдалле удалось искусно избежать убийства, а его войска сохранили за собой завоевания в Западном Бере-ге.
Другой заговор спонсировали египтяне, захватившие Полосу Газы. Они притащили муфтия в Газу, где он и его последователи создали "Всепалестинское правительство". На самом деле египтяне считали Полосу Газы не Палестиной, а территорией под управлением военных.
Начали всплывать и всякие делишки Абдаллы. Оказывается, Каукджи все время был агентом Абдаллы. Каукджи контактировал со многими людьми муфтия, с которыми, как предполагалось, он был в общей команде. Этих людей постигла обычная судьба. За это Каукджи должны были провозгласить первым правителем Западного Берега Палестины, правящим от имени Абдаллы.
Между тем, перекрывая военные потери, в Египте, Ираке и Сирии шло полным хо-дом кровопускание, заточение в тюрьму министров и генералов. Режимы повсюду шата-лись.
Худшая для нас буря разразилась сразу с наступлением нового 1949 года. Наводне-ние было столь сильным, что вышло из русла вади и в десятке мест проложило дорогу к нам в пещеру. Мы оказались на дюйм от катастрофы. Камаля парализовал страх, беремен-ные женщины бедствовали, Джамиль и Омар пустились в драку, и даже Агарь, железная женщина, была в страшном напряжении.
Однажды, вернувшись из похода в Иерихон, я сейчас же пошел к отцу, сидевшему, как всегда, в своей пулеметной ячейке, закутанный в промокшие лохмотья.
- Отец,- крикнул я, - кончилось. Новое прекращение огня, но на этот раз говорят о перемирии.
Ибрагим повернулся ко мне, с его лица капала вода, и нельзя было разобрать, были это слезы из его глаз или вода.
- Отец, нам надо теперь пойти с Абдаллой?
Он засмеялся иронично, трагично.
- Нет, - прошептал он. - Никто из тех, кто принудил нас покинуть родные места, не посмотрит в лицо этой катастрофе. Им понадобится пятьдесят лет. Согласиться с победой евреев? Они этого не смогут осознать... никогда. Нам нельзя ждать, Ишмаель. Пусть вцеп-ляются друг другу в глотку, пусть ломают друг другу кости. Они ничего не решат. Будь они прокляты за то, что навлекли на нас. У нас только одна задача. Мы будем пробираться обратно в Табу. Думай только о возвращении в Табу. Думай только о Табе...
Глава десятая
Январь 1949 года
Гидеону Ашу до некоторой степени доставляли удовольствие контакты с полковни-ком Фаридом Зиядом из иорданской разведки. Продукт британского милитаризма, воспитанник Сендхерста*, Зияд отбросил обычай насылать чуму на встречи между арабами и не-арабами. Зияд был способен добраться до смысла, не душить слабую идею в обильном соусе слов, а лозунги удерживал на минимальном уровне.
Гостеприимство их тайным встречам оказывала малоизвестная деревушка Таталь. Деревня находилась неподалеку от линии фронта вокруг Рамаллы, и некоторые ее поля вливались в территорию, удерживаемую евреями. На этом участке не было активных бое-вых действий, и квази-перемирие позволяло крестьянам ходить туда и обратно, чтобы ухаживать за своими посадками.
Время от времени наезжавший иорданский отряд советовал деревенским убраться с полей и сидеть дома. Вскоре после этого в парке вблизи оставленного наблюдательного пункта шуршала машина с Зиядом.
