Иерихон, один из древнейших городов человечества, издавна считался вторым после Иерусалима. Восточные ворота святого города Иерихона знали многих царей, претенден-тов на царство и их армии. Находясь в стороне от глаз Иерусалима, Иерихон был гнезди-лищем древних заговоров, убийств и первой остановкой на пути потерпевших поражение и бежавших в пустыню воинов.
      Самый низко лежащий город в мире и один из самых знойных, Иерихон под солнце-пеком впадал в летаргию и превращался в деревушку, где еле шевелились несколько ты-сяч душ.
      В эти дни он был еще более хаотичен, чем мог представить хаджи Ибрагим. Куда ни посмотреть, повсюду спали: на улицах и в сточных канавах, в поле, возле холмов. Тысячи и тысячи людей находились в унынии и хаосе. Близлежащий мост Алленби манил их пе-рейти реку и уйти в Иорданию. Кто-то ушел, кто-то остался. Алленби - это был мост в полное неизвестности будущее, и может быть, в невозвращение.
      Не менее огорчительны были военные новости, но Ибрагим почти не удивлялся. Действовало второе перемирие, но на самом деле арабские армии повсюду были останов-лены намертво. Хуже всего было то, что египтяне в пустыне Негев отступали.
      Только у иорданского Арабского легиона была маленькая толика успеха. Он удер-живал Латрунский полицейский форт, Восточный Иерусалим и территории больших арабских поселений на Западном Береге реки. В остальном военное положение повсюду было плохим. В Иерихоне питаются слухами и иллюзиями, но Хаджи Ибрагим знал, что всякая надежда на победу арабов рухнула. Он понял, что Арабский легион никогда не выйдет для атаки из Латрунского форта. В данный момент Абдалла должен быть более чем доволен, вцепившись в то, что ему досталось. В конце концов, его ссора с евреями была больше упражнением в исламском непотизме, чем настоящей ненавистью. Его втя-нули в войну из-за его обученного в Англии Легиона. Почему бы ему не сидеть тихо в Латруне и просить, чтобы ему отдали Западный Берег? Но это значит, что Таба навсегда окажется внутри нового Государства Израиль.

* * *

      Доставив в пещеру корм для осла и козы, Ибрагим и Сабри отправились в Восточ-ный Иерусалим, чтобы продать грузовик. По Иерихонской дороге они приехали к окраине Гефсиманского сада у Рокфеллеровского музея.
      Отсюда дорога Вади-эль-Джоз поворачивала и уходила в большой овраг, поднимав-шийся до демилитаризованной зоны на горе Скопус. Эта улица, обрамленная импровизи-рованными гаражами, была знаменита махинациями черного рынка, проститутками и на-емными убийцами. На этой самой дороге попал в засаду и был перебит конвой еврейских врачей и медсестер, направлявшийся в госпиталь Хадасса.
      Хаджи Ибрагим сразу насторожился. Улица пахла опасностью. Если он продаст гру-зовик и будет при больших деньгах, он может никогда не уйти отсюда живым. Он велел Сабри повернуть назад и вернуться на дорогу, а потом остановился на боковой дороге в Кедронской Долине возле Гробницы Авессалома.
      - Отправляйся обратно до Вади-эль-Джоз и приводи сюда покупателей по одному, но не говори им, куда ведешь, а то за тобой потянется десяток родственников, - наставлял Ибрагим.
      Ибрагим знал, что покупатели первого захода скорее всего затеют с ним игру, чтобы сторговаться в пользу окончательного покупателя. Их задача в том, чтобы ругать машину и сбить цену. Сабри вернулся с сирийским офицером, дезертиром, который открыл про-цветающий бизнес, скупая оружие у других дезертиров. Львиную долю своего арсенала он переправил евреям, державшим оборону противоположной стороны города.
      - Мотор похож на ослиную задницу в бурю, - высказался он.
      - Столь скромное транспортное средство явно недостойно столь благородного чело-века, - отвечал Ибрагим.
      Несмотря на отвратительное состояние грузовика, сириец сделал унизительное предложение.
      - Я бы дал больше проститутке за одну ее улыбку.
      Когда сириец ушел, Ибрагим велел Сабри отвести машину на другое место - возле Львиных ворот стены Старого Города. Следующий потенциальный покупатель лил ос-корбления потоком, указывая на двадцать настоящих или воображаемых недостатков гру-зовика, но показался Ибрагиму более обещающим.
      - Эту машину катали в дерьме, - заключил он. - Она ничего не стоит, разве что на детали.
      Ибрагим лишь велел Сабри переехать на третье место возле Могилы Девы. Теперь он знал, что вдоль Вади-эль-Джоз высказались все, а они узнали, что хаджи Ибрагим - торговец хладнокровный.
      Пятый потенциальный покупатель, он был "из хорошей старинной палестинской се-мьи", выразил испуг, что видит краденый грузовик. Он заявил, что он честный человек, у него большая семья и он не станет рисковать тюрьмой ради темных делишек. Однако... из-за необычных времен...
      Ибрагим понимал, что это и есть настоящий покупатель, человек, который купил и продал десятки грузовиков, принадлежащих чьей-нибудь армии. Он также разделял биз-нес с одним бедуином, который рыскал по пустыне в поисках брошенных грузовиков и раздевал их на запчасти.
      Сделали пробную поездку. Сделанные Сабри ремонты выдержали ее великолепно. Далее пошли жалобы на бедность, и торг продолжался больше часа. В конце концов со-шлись на почтенной сумме в триста британских фунтов, отказавшись от арабских денег. Последовали веселые восклицания, свидетельствовавшие, что сделка совершилась. Для Ибрагима это была неожиданная удача. Он сможет купить в Иерихоне осла и козу, и еще останется достаточно денег, чтобы снабжать пещеру несколько месяцев.
      Когда покупатель отогнал грузовик, Ибрагим, убедившись, что за ними не следят, вместе с Сабри пошел на главную улицу Сулейман Роуд, шедшую вдоль стены до конеч-ной остановки автобуса.
      - Ты мне сделал хорошее дело, - отрывисто сказал Ибрагим. Он дал Сабри пятифун-товую банкноту. - Проведи вечер в городе. Завтра встретимся на базаре в Иерихоне.
      Сабри понял это как знак того, что ему все еще не доверяют полностью. Ибрагим не желал ходить со всеми этими деньгами и с Сабри рядом с ним: а вдруг он покажет на него грабителям. Ибрагим знал, что все "перспективные" покупатели оплачены, и будет нор-мально, если и Сабри получит свое. Сабри проглотил обиду с улыбкой, притворился удив-ленным пятифунтовым подарком и ушел развлекаться.
 
      За Баб-эль-Вад все еще шли горячие споры, и для нормального автобусного сообще-ния она была закрыта. Ибрагим поехал сначала на север, к городу Рамалла, и сел на авто-бус, шедший параллельным рейсом внутри арабской территории. Маршрут заканчивался в миле от форта Латрун, у внешнего расположения Арабского легиона. Местные крестьяне и торговцы вразнос устроили на обочине дороги базар для торговли с военными. Через несколько сот ярдов далее по дороге по направлению к форту сторожевой пост преграж-дал дорогу всем, кроме солдат. Ибрагим направился прямо к часовому.
      - Стой! Дальше нельзя!
      Он вытащил свою волшебную фальшивку от полковника Хаккара на бланке Ирак-ской армии и с властным видом протянул ее часовому. Часовой не умел ни читать, ни пи-сать. Еще двое неграмотных часовых разглядывали бумагу, один из них держал ее вверх ногами, затем позвали офицера. На него она произвела должное впечатление.
      Через полчаса Ибрагим уже пробирался сквозь всяческие кольца безопасности к са-мым дверям форта.
      - Чего тебе надо? - спросил дежурный офицер.
      - Я Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби, мухтар Табы. Я желаю подняться на крышу, чтобы посмотреть на свою деревню.
      - Это тщательно охраняемая военная зона. Тебе здесь нечего делать.
      - Я желаю подняться на крышу, чтобы посмотреть на свою деревню.
      - Это невозможно. Уходи, пока я тебя не арестовал.
      - Я не уйду, пока не увижу свою деревню. Я требую, чтобы мне дали поговорить со старшим командиром.
      Спор продолжался уже горячими словами, и лишь дерзость Ибрагима удерживала его от серьезных неприятностей. Отражаясь от бетонных стен, слова привлекли внимание старшего английского офицера, подполковника Честера Бэгли.
      - Что у вас там за проблема? - спросил Бэгли.
      - Этот человек говорит, что он мухтар деревни, что дальше по дороге. Он хочет по-смотреть на свою деревню с крыши.
      Бэгли внимательно оглядел Ибрагима. Лохмотья в эти дни были на всех и не служи-ли верным знаком положения. Осанка и достоинство Ибрагима выдавали человека, неко-гда пользовавшегося властью. Наконец, он внимательно прочитал письмо Ибрагима.
      - Пойдемте со мной, - сказал он и повел Ибрагима вниз в свой кабинет.
      Ибрагиму предложили сесть, а Бэгли продолжал рассматривать письмо, набивая свою трубку.
      - У вас есть еще какие-нибудь документы?
      - У кого теперь есть документы?
      - Это письмо - подделка, - сказал Бэгли.
      - Разумеется. Без нее меня и моей семьи давно не было бы в живых.
      Наглец, подумал Бэгли.
      - У нас уже было два кровавых сражения за этот форт, и кажется, будут еще. Откуда мне знать, что вы не заберетесь на крышу, чтобы изучать наше расположение?
      - Вы имеете в виду, что я шпион?
      - Ну, у вас же в самом деле мало что имеется, чтобы доказать обратное, не так ли?
      - Господин... полковник...
      - Бэгли, Честер Бэгли.
      - Полковник Бэгли, я должно быть самый глупый шпион в мире, не так ли?
      - Или самый умный в мире.
      - Ага, вот это уже достойно, весьма достойно. В нескольких минутах езды отсюда несколько деревень. В любой из них подтвердят личность хаджи Ибрагима аль-Сукори аль-Ваххаби.
      - Мой дорогой друг, ведь кругом война...
      - С моим полным почтением, полковник Бэгли. Я знаю каждый окоп и пулеметную точку вокруг Латруна, а также названия ваших частей. Думаю, я смог бы с точностью до пяти снарядов рассказать вам, что находится в ваших арсеналах. То же самое знают евреи. Дело не в цифрах или секретах. Просто у вас здесь слишком большая сила, чтобы евреям с ней потягаться. Относительно Латруна нет секретов.
      На момент Честер Бэгли был ошеломлен неожиданной и беспрецедентной искренно-стью араба. Он закурил трубку.
      - Полковник, я страстно желаю увидеть Табу, и это желание поглощает меня. Один Аллах знает, будет ли еще у меня возможность этого. Я не из тех, кто просит, сэр, так что пожалуйста не заставляйте меня просить.
      - Вы немножко сумасшедший, что явились сюда так, с этой... нелепой подделкой. Вас легко могли повесить или расстрелять.
      - Разве это не говорит о глубине моей мечты?
      - Вы сумасшедший, - повторил Бэгли. Он отдал Ибрагиму письмо. - Вам лучше и дальше это держать у себя, но ради Бога не показывайте тому, кто умеет читать. Пойдемте со мной, хаджи Ибрагим.
      Чубуком трубки Бэгли постучал в соседнюю дверь и вошел. За столом командира сидел иорданский полковник Джалуд. Ибрагим сразу же распознал в нем потомка бедуи-нов, загоревшего от солнца и службы настолько, что нельзя было сказать, где кончается его кожа и начинается хаки его формы. Полным полковником Арабского легиона он стал не благодаря чьей-то милости. За парой глаз, пустыней превращенных в щелочки, угады-вались высокомерие и жестокость. Напомаженные волосы блестели, а огромные усы явля-ли гарантию мужественности. В системе отношений между англичанами и Легионом ара-бы обычно занимали более высокое положение, чем английские "советники". На самом же деле балом правил англичанин. Тот факт, что Латрун отразил две отчаянные и кровавые атаки евреев, кажется, подтверждал, что именно подполковник Честер Бэгли продумал и построил оборону и, вероятно, командовал боями.
      Бэгли говорил так же мягко, представляя просьбу Ибрагима.
      - Я не могу этого обещать, - рявкнул Джалуд. - Это не посетительский день в На-скальном Куполе. Заприте этого человека и приведите ко мне тех идиотов, что позволили ему проникнуть в форт.
      - Это не станет хорошим предзнаменованием для местного населения, тогда как кризис все еще не прошел. Личность хаджи Ибрагима и его популярность легко подтвер-дить. Человек был мухтаром четверть века. Это было бы хорошим жестом.
      - Хороший жест? Он проник в секретное военное сооружение. Выставьте его отсю-да, пока у него не было больших неприятностей.
      - Я возьму на себя ответственность, - нажимал Бэгли.
      Диалог привел Ибрагим в восторг. Ясно, что настоящий командир форта - Бэгли, не-смотря на его низший чин. Полковник Джалуд не желал ерошить свои перья и тем более брать на себя риск, если бы его сделали ответственным за оборону. Джалуд продолжал спорить на тонкой пограничной линии. Поскольку Бэгли настаивал, полковник Джалуд плел для себя паутину защиты на всякий случай, чтобы не стать объектом каких-нибудь будущих упреков.
      Пока шел разговор, глаза Джалуда раздевающе осматривали Ибрагима. Люди в лох-мотьях нередко скрывают свое настоящее богатство. Ибрагим приготовился к возможно-му обыску с раздеванием. Прежде чем идти к форту, он спрятал свои деньги на поле неда-леко от автобусной остановки. Единственной ценной вещью, которая была заметна, был усыпанный драгоценностями кинжал. Глаза Джалуда перестали бегать и остановились на оружии.
      - Это серьезная просьба, - сказал Джалуд. - Я очень рискую. Так что это должно быть так же важно для меня, как и для тебя. Жест за жест.
      Надо было мне спрятать и этот проклятый кинжал, подумал Ибрагим.
      - У меня нет ничего, чем можно сделать жест, - сказал Ибрагим. - Аллах знает: нельзя раздеть голого.
      - Может быть, мои глаза меня дурачат, - ответил Джалуд, не отводя глаз от кинжала.
      - Это моя честь.
      - Хранители чести - это люди с золотыми нитями в одежде.
      Оскорбление укусило.
      - Это цена, которую я не могу заплатить, - сказал Ибрагим.
      - Я, конечно, могу его у тебя просто забрать, и у тебя вовсе не останется чести. Где была твоя честь, когда надо было защищать свою деревню? Катись отсюда, пока у тебя цел язык и ногти на руках.
      - Полковник Джалуд, я буду настаивать, чтобы вы позволили этому человеку уви-деть свою деревню.
      Джалуд откинулся в кресле и закрыл подлокотник, на который он швырнул свой ре-мень с пистолетом.
      - Ну ладно, это мой дерьмовый день. Пусть собака пойдет на крышу и полает на свою деревню. У нее пять минут. - С жестом, обозначающим "царское" позволение, Джа-луд вернулся к бумагам на столе.
      Ибрагим плюнул на пол, и плевок пришелся на носок ботинка полковника. Едва он двинулся к двери, Джалуд вскочил на ноги.
      - Влагалище твоей матери - верблюжий оазис!
      Ибрагим вернулся к столу Джалуда и положил пальцы на рукоятку кинжала. Он вы-хватил его из ножен так стремительно, что никто не успел схватиться за пистолет. Острие вонзилось в стол полковника так, что дерево треснуло. Пальцы Ибрагима вцепились в край стола, глаза его глядели прямо в глаза Джалуда.
      - Возьми, - с вызовом сказал Ибрагим.
      Глаза Джалуда метнулись к тонко улыбающемуся Честеру Бэгли. Бэгли вечно вер-тится возле него со своими мягкими, любезно настаивающими "просьбами". Это же не просьбы, это приказания! Он кипел гневом на англичан за их власть над его войсками. С другой стороны, ему не хотелось пройти через еще одну оборону форта без Бэгли. Его, ве-ликого полковника Джалуда, запугивает крестьянин! Если Бэгли захочет, Джалуда могут обидеть и унизить.
      Полковник попытался набраться мужества, чтобы дотянуться до воткнутого кинжа-ла, но мужества не было. Он плюхнулся в свое кресло.
      - Пойдемте, - сказал Бэгли, освобождая кинжал и возвращая его Ибрагиму. - Я лич-но сопровожу вас на крышу и обратно к вашему автобусу.
      Рука полковника Джалуда угрожающе потянулась к телефону, но англичанин мягко взял трубку из его рук и вернул ее на место. Когда Ибрагим выходил из кабинета, Бэгли повернулся от двери и взглянул на Джалуда, остававшегося в полушоке.
      - Зачем, черт возьми, все вы из всего затеваете эту кровавую игру? - сказал он и за-хлопнул дверь за собой.
 

      Я Ишмаель,
      А ты смеешься и говоришь,
      Кто этот маленький глупый крестьянский мальчик?
      Но прежде чем твой смех захватит тебя... вспомни...
      Я был в Эдеме
      Я видел величие
      Какого тебе не видать
      Все твои годы
      И при всем твоем уме
 
      Ужасно тихо
      Не движется ничто живое
      Кроме капли утренней росы
      И змеи, скользящей из своего гнезда,
      Чтобы погреться в теплых лучах
      Тихо, так тихо, так тихо-тихо
 
      Но ты не бываешь одинок
 
      Ночные твари, летучие мыши и совы
      Простились с нами
      И в вышине
      Стервятник, коршун
      Канюк или орел
      Принимается за свое патрулирование кругами
      Скользя на волнах поднимающегося кипящего воздуха
      Потом... накреняется... кричит... хватает
      Зазевавшегося зайца
 
      Утренняя прохлада уступает место
      Безжалостному легиону всепожирающей жары
      Я отправляюсь к нашему источнику
      Извергающему прохладную, чистую чудесную воду
      И вижу парад маленьких лисичек
      И диких ослов и коз
      И надменных туров
      Они радостно поглощают воду
      Мы всегда сведены вместе
      Шакалом и гиеной
      Их жутким кровожадным лаем и воем
      Я ухожу
      А газель пробегает мимо быстрее падающей звезды
 
      И даже в пламени полдня
      Когда кажется все мертво
      Я не одинок
      Геккон, ящерка и хамелеон
      Это мои добрые друзья
      Я зову их по именам
      Когда они чистят нашу пещеру от сороконожек
 
      Я видел как полдневный горизонт за Иорданом
      Вдруг почернел
      Когда низкий далекий гул переходит в грохот
      И плотная стена саранчи
      Обрушивается подобно мстящему войску
      Над морем
      И разбивается о горную скалу
 
      Ты никогда не одинок
 
      А вечером я вылезаю из пещеры и забираюсь высоко
      На выступ скалы это мой выступ
      Отсюда мне видно гору Нево
      Над Мертвым морем
      То место где Моисей смотрел на Землю Обетованную
      И умер...
      Темное небо светлеет
      Вода превращается в ужасную лазурь
      И пурпур течет в жилах через бесплодные горы
      И все они сплавляются вместе
      В неистовстве внезапных красок
      Гимне умирающему солнцу
 
      И вот уже темнее темноты
      И каждую ночь
      Чистота десяти триллионов звезд
      Не запятнанная светом людей
      Насмешливо выставляется
      Задавая вопросы
      Над которыми людям остается лишь думать
      Иногда ночью я считаю сотню комет
      Мчащихся от бесконечности к бесконечности
      И теперь я так же вечен как они
      Я пустыня
      Я бедуин
 
      И ты все еще думаешь что я маленький глупый крестьянский мальчик?
      Ну, ты никогда не увидишь моей пещеры и моей скалы
      Но помни
      Величайшие древние знали о моей пещере
      И сидели на моей скале
      И видели звездный дождь
 
      Что за сокровища спрятали ессеи в глубине моей пещеры?
      Какой потерпевший поражение иудейский мятежник бежал сюда от римлян?
      Я сижу на троне где сидел царь Давид
      Когда бежал от Саула
      Я сижу где сидел Иисус
      Уйдя в пустыню
 
      Я знаю то что тебе не узнать никогда
      И когда меня призовут в рай
      Наверно Аллах позволит мне вернуться к этой пещере и к этой скале
      Навсегда...
 
      Мы, арабы, - люди бесконечно терпеливые. Добавьте это к природному недостатку целей и стремлений - и вот вам сочетание обстоятельств, сделавшее нашу жизнь в пещере довольно приятной. По крайней мере так было вначале. У нас был запас продуктов на не-сколько месяцев, дрова, вода и мелкие звери и птицы в дополнение к нашей диете.
      Обычные заботы - сбор дров, охота, охрана, ежедневные прогулки к источнику. Мы построили из камней несколько запруд. Когда верхняя заполнялась, вода перетекала в следующую, а оттуда в следующую. Пойманная вода в конце концов оказывалась в цис-терне, сделанной в плотной породе, и здесь могла сохраняться сколько угодно.
      Большей частью мы восхитительно бездельничали. Часто, когда полуденная жара делала труд невозможным, мы разбредались по своим выступам, карнизам и нишам, и просто часами глазели на море и пустыню.
      Я лучше узнал своих братьев. Камаль, наверно, затаил неприязнь ко мне за то, что я занял его место в естественном семейном порядке. Но ему не хватало и изобретательно-сти, и храбрости, чтобы тягаться со мной. В знаниях он дошел до предела своих возмож-ностей и был обречен на посредственность. Ему за двадцать, и он лишен честолюбия, го-товый вечно чахнуть в пещере, если уж такова воля Аллаха. В своей семье он также не был хозяином. Курятником тайно правила Фатима. Мне Фатима очень нравилась. Она смешила нас и была способна вести дом так же, как Агарь.
      Трое из четырех наших женщин стали настоящими узниками пещеры. Преодолевать веревочную лестницу было непросто. Маму втаскивали и опускали на блоках, и однажды веревка лопнула и она упала с высоты десяти футов. К счастью, она упала на свой мягкий зад. Фатима и Рамиза, забеременев, больше уже не покидали пещеру. Они не возражали, ведь арабские женщины даже в обычные времена редко оставляют пределы своего дома, и то лишь для того, чтобы сходить к колодцу и к общественной пекарне. А за пределами де-ревни они могут быть только в сопровождении мужчины - члена семьи. Это Сунна, наш обычай.
 
      Беременность Рамизы заботила моих братьев, опасавшихся, как бы ребенок мужско-го пола не разрушил семейную династию. Я-то не слишком беспокоился. Мы ведь жили в пещере, вдали от всего человечества, и что мог отобрать у нас новый единокровный брат?
      Меня больше интересовал Сабри. Мне лично он нравился. Он был очень умный и подавал всякого рода превосходные идеи, хотя я был рад, что он все-таки не настоящий брат, и мне хотелось бы, чтобы он не был таким толковым.
      Свободного времени было так много, что Омар и Джамиль частенько разыскивали меня, чтобы я учил их читать и писать. Хаджи Ибрагим сначала насмехался над этим, но, не имея настоящего повода возражать, позволил урокам продолжаться. Тогда-то я полу-чше и узнал их.
      Омар приближался к своему двадцатилетию. Его научили торговать у нас в лавочке и работать в кафе и магазине. Кажется, быть рабочей пчелкой устраивало его больше все-го. Выполняя поручения, выстаивая лишние дежурства, делая лишние ходки к источнику, он получал похвалы от всех нас и по временам внимание отца. Такая награда, кажется, была ему достаточна. Он был прост, учился медленно, и судьба его - так и быть обыкно-венным всю жизнь. В семейном порядке вещей он не представлял для меня угрозы.
      Другое дело Джамиль, возрастом между Омаром и мной. В семье он всегда был тем-ной лошадкой, загадкой. Он был самый неразговорчивый, наименее дружелюбный и са-мый замкнутый. По возрасту и положению в семье Джамиль был обречен быть пастухом, а позже крестьянином, потому что когда настала моя очередь пасти, я от этого отвертелся - пошел в школу. Думаю, Джамиль втайне невзлюбил меня за это. Мы никогда не дра-лись, но он бывал угрюмым и уходил в себя.
      Читать и писать он научился вдвое быстрее Омара. Мы не подозревали, что он такой толковый. А на самом-то деле он был по смышлености следующим после меня. Он внут-ренне кипел, и умение читать, кажется, давало ему пути для выхода его чувств. В пещере только Джамиль был беспокойным и в эти дни нередко набрасывался на кого-нибудь, сер-дясь из-за пустяков. Я не считал его серьезным соперником, хотя чем больше он учился, тем больше спорил.
 
      Больше всего я беспокоился за Наду. В пещере постоянно находились три женщины, и она не была им нужна. Она была крепкая и легко могла вскарабкаться и спуститься по лестнице, поэтому я брал ее с собой как можно чаще, когда мы ставили ловушки и работа-ли у цистерны.
      Ее основная работа состояла в стирке у источника дважды в неделю нашей одежды - или того, что от нее осталось. Я каждый раз так подстраивал, чтобы быть тем, кто водит ее к источнику.
      Нашего ослика мы назвали Абсаломом. Я его погонял по длинной тропе в каньоне, а Нада согласно обычаю шла за мной. Выйдя из поля зрения нашего часового, я приглашал ее сесть на Абсалома позади меня. Чтобы удержать равновесие, ей приходилось обхватить меня руками. Должен сказать, что меня волновало, когда я чувствовал, как ее груди при-жимаются к моей спине. Наверно, это стыдно, но я был не первым арабским мальчиком, реагировавшим на невинное прикосновение сестренки.
      Безрассудной смелостью было признаться себе, поскольку я никогда не смог бы ей об этом сказать, что Наду я любил больше братьев. Когда я это понял, то и Сабри полю-бил больше Камаля, Омара и Джамиля. С Сабри у меня было гораздо больше общего. Из-рядную толику нашего времени мы проводили вместе и спали в собственной комнатке.
      Можете представить мое удивление, когда я обнаружил, что Сабри и Нада начали одаривать друг друга теми самыми мимолетными взглядами и прикосновениями. Есть особый способ, каким арабская девушка бросает взгляд, который может означать только одно.
      Сначала мне было до странности больно, что другой юноша может бросать на Наду такие взгляды. Но почему бы нет? Она была в таком возрасте, когда в ней могла начать пробуждаться женщина, и кроме Сабри, рядом не было никого, чтобы пробудить ее. И все же это было тягостно. Мне хотелось бы, чтобы Сабри ей не нравился, так же, как мне хо-телось, чтобы Сабри не был бы таким уж умным. Хотя я и любил его, но полностью его намерениям не доверял. Он был чужак и по-настоящему не обязан дорожить честью Нады. Я допускал, что он что-нибудь делает с Надой - целует ее, вертится вокруг или еще того похуже. К счастью, жили мы совсем близко друг от друга, и, находясь вне пещеры, мы ви-дели, что они не выходят вместе. Я или кто-нибудь из братьев всегда были на страже. Женщины хихикали об этом и шептались за нашей спиной, не принимая это всерьез так, как мы.
 
      Любимым местом хаджи Ибрагима был наш сторожевой пост, глубокая щель в ска-ле, с внутренней стороны переходящая в чудесно затененный альков. Отсюда нам был от-лично виден единственный вход в каньон, так что никто не смог бы ни войти, ни выйти, не минуя нашего пулемета.
      Не раз иорданские патрули приближались к нам на несколько сотен ярдов, однако в запутанный лабиринт каньонов не входили. Но опасались-то мы бедуинов, и больше всего ночью. Мы знали, что их невидимые глаза все время следят за нами. И снова Сабри нашел решение. На каждую ночь мы ставили несколько мин-ловушек, пользуясь для этого грана-тами. Любой, кто попытался бы проникнуть в наш каньон, должен пройти одну из десятка проволочек, что вызвало бы взрыв.
      Бедуины дождались безлунной ночи и песчаной бури для прикрытия. Но мы-то зна-ли, что набег будет, и готовились к нему. Когда проволочку задели и граната взорвалась, грохот взрыва повторился в узких проходах в скалах подобно залпу артиллерийской бата-реи. Мы открыли мощный огонь, и они быстро растворились в расщелинах гор. Поутру их не было и следа.
      Теперь мы стали опасаться, что они попытаются напасть на нас по пути к источнику или Иерихону, стали ходить вдвоем, и один всегда был при автоматическом оружии.
      Хаджи Ибрагим понимал, что они устроят нам осаду, спрятавшись в скалах вокруг, и постараются брать нас по одному, это лишь вопрос времени. К этой конечной ситуации он готовился, выставив второй сторожевой пост ближе к морю, чтобы можно было заметить всякое движение на мили вокруг в дневное время. Глаза бедуинов стали первой брешью в нашем раю.
 
      А другим беспокойством стали мои постоянные ночные кошмары. Я не мог стереть из памяти сцену изнасилования матери и других женщин в Яффо. Я благодарил Аллаха, что Нада уцелела и не знала об этом. Многими ночами я просыпался в холодном поту, ед-ва не плача от ярости. Глаза тех иракцев никогда не исчезали из моей памяти. Повстре-чаться бы снова с одним из них. Я должен это сделать.
      Кроме ужаса этой сцены, самым страшным было то, что всю жизнь я должен хра-нить эту тайну от отца. Это давало мне устрашающую власть над тремя женщинами и за-ставляло их быть моими союзницами. Думаю, они мне доверяли; но когда один знает тай-ну другого, наверняка возникают подозрения.
      А с отцом мы делили тайну, что у Сабри были гомосексуальные дела с иракским офицером.