Шоссе нырнуло в глубокую долину перед последним подъемом к Иерусалиму. По обе стороны ютились немногие арабские деревни. Слева в отдалении возвышался холм с традиционной арабской могилой пророка Самуила. Именно на этом холме Ричард Льви-ное Сердце вынужден был закончить свой крестовый поход и разоружить войско. Отсюда британский король созерцал Иерусалим, куда ему не суждено было войти.
Когда они начали последний подъем, под полдневным солнцем ослепительно от-крылись дома из нежно-розового иерусалимского камня. Они въехали в предместье; слева от шоссе был арабский район, впереди - еврейский Западный Иерусалим. Двигаясь вниз по Яффской дороге к центральному деловому району евреев, они смешались с медленным потоком машин. То здесь, то там недисциплинированные хасиды переходили улицу перед ними, и их длинные пейсы болтались под широкополыми черными касторовыми шляпа-ми. Арабские повозки, запряженные осликами, автобусы, изрыгающие дым, и карнаваль-ная смесь неправдоподобного вида людей сгущались вблизи стены Старого Города.
Джунгли колючей проволоки и британское присутствие загораживали путь там, где Яффская дорога подходила к Яффским воротам Старого Города. Дандашу пришлось са-мому выйти из машины, чтобы найти офицера, который бы их пропустил.
Они проехали Старый Город и резко свернули на Иерихонскую дорогу, к приветли-вого вида арабскому предместью. Как только они проскочили удаленные деревни, машина спустилась в унылый ландшафт Иудейской пустыни - пустыни, где Давид прятался от Саула, пустыни ессеев, Иоанна Крестителя, пустыни Христа. Они спускались все ниже, к самой нижней точке земли. Британский конвой, направлявшийся в Иерусалим, проскочил мимо них на большой скорости, выражавшей крайнюю срочность.
Когда движение стало реже, шофер нажал на педаль, сбавляя скорость только чтобы тормознуть и свернуть от внезапно появившегося грузовика или тележки. Слепящая по-слеполуденная жара выжгла дно пустыни, посылая маленькие волны, струящиеся над ска-лами. Хаджи Ибрагим удивлялся, что внутри автомобиль оставался прохладным, охлаж-даемый каким-то чудесным устройством.
Миновав раскинувшийся в застое Иерихон, они обогнули северную оконечность Мертвого моря и на сумасшедшей скорости помчались по пустой прямой дороге. Теперь они находились в глубокой впадине земли, известной как Долина Большого рифта. Вдали по обе стороны реки возвышались контуры гор-часовых, одна в Палестине, другая в Тран-сиордании.
На той стороне реки умирал Моисей, увидев Землю Обетованную, а Иисус Навин построил племена евреев для вторжения. Когда-то это была древняя Царская дорога, оживленный караванный путь из Дамаска к пристани у Акабского залива, откуда корабли Соломона отправлялись в Африку и на Восток.
14 мая грядущего 1948 года англичане уйдут и из Трансиордании, оставив там лишь офицерский корпус для Арабского легиона. Эмир Абдалла, уже короновавший себя коро-лем, правит территорией, известной как Королевство Иордании. Это будет фиктивное ко-ролевство, одно из слабейших и беднейших в арабском мире.
Все знали, что Абдалла ведет переговоры с евреями и едва ли заинтересован в том, чтобы вступить в войну с ними. Несмотря на умеренную вражду к евреям, он домогался Иерусалима и жаждал включения его в свое королевство. Ему казалось, что представляет-ся отличный случай заполучить и Восточный Иерусалим, и некоторые земли Западного Берега путем переговоров с евреями. К сожалению, как арабский монарх он испытывал неистовое давление со стороны более крупных арабских государств, требовавших присое-динения к конфликту.
Хотя Абдалла был мал и склонен покориться, у него была сильная армия, возможно, единственная в арабском мире. Египет, Сирия и Саудовская Аравия были не прочь ис-пользовать Арабский легион Абдаллы, хотя и относились подозрительно к его амбициям.
Вооруженный англичанами, обученный англичанами и руководимый англичанами, Легион находился под командованием английского генерала. Его потенциал в будущей войне вселял страх в евреев. Абдалла плясал на острие иголки.
Вечер застал их, уставших от дороги, на въезде в Тивериаду*. Этот город на Гали-лейском море имел большое историческое значение и для евреев, и для арабов. У сосед-них Хиттимских мысов Саладин-Курд едва не уничтожил в знаменитом сражении первое королевство крестоносцев.
В период римского господства Галилея оставалась относительно спокойной, тогда как остальная часть страны вела освободительную войну. Евреи, изгнанные из Иерусали-ма, скрывались в Тивериаде как в убежище. Великие рабби и ученые веками трудились здесь и сделали Тивериаду одним из своих святых городов. Могилы многих рабби, под-держивавших жизнь иудаизма, окружали озеро и были местом крупных религиозных соб-раний.
Около ста лет назад, в оттоманские времена, город был разрушен землетрясением и в значительной части отстроен заново. В качестве основного строительного материала ис-пользовали уникальный местный черный базальт, придавший городу столь же необычный вид, как розовый камень - Иерусалиму.
Как и в случае со всеми городами и поселками региона, солнце сыграло злую шутку с энергией человека. У евреев хватило энергии, чтобы устроить цепочку зеленых киббуцев и деревень. Устойчивое присутствие в регионе дало евреям возможность поддерживать относительный мир и равновесие в регионе.
Хаджи Ибрагим удивился, когда господин Дандаш велел водителю ехать мимо араб-ского Старого Города на озере дальше по дороге к стоящей на отшибе еврейской гостини-це. Называлась она "Галлей Кинерет" и принадлежала беженке из Германии. Они сверну-ли в проезд и остановились. Водитель освободил багажник, после чего ему было велено найти для себя комнату в какой-нибудь арабской гостинице и явиться утром.
- Я не хочу обижать ваше гостеприимство, - сказал хаджи Ибрагим, - но я чувство-вал бы себя более удобно, если бы отправился вместе с водителем в одну из наших собст-венных гостиниц.
- Но у меня специальные указания от эфенди, - кисло сказал Дандаш.
- Для меня это дело принципа, - добавил Ибрагим.
- Как хотите, - сказал Дандаш раздраженно, - увидимся утром.
Хаджи Ибрагим только раз в жизни был в Тивериаде - много лет назад, будучи еще мальчиком. Озеро было пьянящая вещь. Он и водитель поели в береговом кафе и смотре-ли, как колдовская луна поднимается над холмами на противоположной стороне. Это бы-
ли Голанские высоты Сирии, высокое плато, возвышающееся прямо над восточной бере-говой линией озера.
Как и везде в Палестине, разговор вертелся вокруг предстоящей войны с евреями. Водитель вскоре довел до сведения каждого, что с ним никто иной, как знаменитый мух-тар Табы. Все знали о том, кто применил тактику Саладина поджигания полей, чтобы по-разить бандитов Каукджи.
Они собрались вокруг его стола, чтобы обменяться сплетнями и мнениями. Совер-шенно ясно, что сирийцы спустятся с Голанских высот и захватят озеро, потом двинутся через Галилею и возьмут Хайфу с ее смешанным населением, пригвоздив евреев прежде, чем шевельнется их армия. Отсюда все это легко себе представить.
Еще одна бессонная ночь мучила Ибрагима. С маленького каменного балкона его гостиничного номера он смотрел на озеро, а луна совершала свой танец забвения, и холмы Сирии исчезали из поля зрения.
Гидеон Аш происходил из городка вблизи северного берега озера. Вот что занимало мысли Ибрагима. Завтра они будут проезжать близко от него. О, как ему не хватало Гиде-она. Гидеон всегда знал, что творится за кулисами. Ему захотелось повидать Рош-Пину и дом, где родился и вырос Гидеон. Что сказал бы ему Гидеон о манипуляциях арабов?
Кое-что вполне прояснялось. Неделей раньше он побывал в племени Ваххаби на свадьбе. Ваххаби кочевали на севере Синая, и мало что могло утаиться от их глаз и ушей. Его дядя, великий шейх Валид Аззиз, сказал ему, что Египет начинает военное наращивание на Синае. Едва ли было тайной, что Египет нападет на Палестину с юга.
Ибрагим был расстроен, потому что знал арабский менталитет. Ни одна арабская страна не станет просто так воевать за братьев палестинцев.
Сирия, что выше озера, всегда питала смутную претензию на всю Палестину - на том основании, что Дамаск служил политическим и административным центром для обе-их стран, а также для Ливана. Сирия непременно заберет себе Галилею и Хайфу. Ливан окажется окруженным с трех сторон, а с четвертой будет Средиземное море.
Египет? Он будет притязать на пустыню Негев, Полосу Газы и Беэр-Шеву у края пустыни, а также на Тель-Авив и Яффо.
Абдалла не сможет противиться соблазну управлять Иерусалимом и Западным Бере-гом реки.
Палестина будет разрезана между ними. А что же Ирак и Саудовская Аравия и те го-сударства, которые не граничат с Палестиной? Они тоже войдут в дело, чтобы восстано-вить арабское мужество и грабить и уничтожать евреев.
Позволят ли палестинскому народу эти страны, каждая из которых заинтересована в своем куске Палестины, образовать собственное государство? Когда дело будет сделано, мало что останется палестинцам, и какую автономию получит народ хаджи Ибрагима, зависит от того, с кем он будет сотрудничать. Вояки из Каира, Дамаска и Аммана даже не принимают во внимание палестинских арабов.
Колебался ли его дух? Откровения легко посещают на Галилейском море. Все каза-лось ему таким простым. Поговорить бы с Гидеоном. Трудно самому высказать то, что он обнаружил.
В таком случае, как Кабир-эфенди собирается все это разыграть? Что у него на уме?
Глава четвертая
Наступившее утро застало их спешащими на север вдоль береговой линии огромного исторического и религиозного значения. За тем местом, где Иисус шел по воде, из озера выступал холм с длинным склоном. Блаженство! Нагорная проповедь. Землю унаследует кроткий. За развалинами древней синагоги у Капернаума*, где Иисус проповедовал как рабби, Галилейское море внезапно кончилось.
- Мне хотелось бы взглянуть на Рош-Пину, - сказал Ибрагим.
Дандаш взглянул на свои часы, пожал плечами и дал водителю указания о кратчай-шем пути. Деревня, где родился Гидеон Аш, расположенная на склоне в нижней части го-ры Ханаан, мало изменилась со времени своего основания. Она была сонная, но опрятная. В противоположность общинным киббуцам, здесь каждый обрабатывал собственный уча-сток земли, содержал свой дом.
Эти постоянные мысли о прежнем друге удивили его самого. Почему я так много думаю в эти дни о Гидеоне? Наверно, потому, что он мне нужен. Хаджи Ибрагиму виделся Гидеон - парнишка, бездельничающий в тени огромного дерева с книгой на коленях... или садящийся на своего жеребца и покидающий это чудесное место, чтобы присоединиться к возникающему новому порядку вещей.
- Могу ли я вам помочь? - спросил его какой-то еврейский фермер.
Ибрагим чуть было не попросил показать дом Гидеона.
- Нет, - сказал он, - просто это очень приятное место.
При светском общении друг с другом евреи и арабы проявляли друг к другу полную гостеприимность.
- Пообедайте у нас!
- Это невозможно, - вмешался Дандаш, - сегодня же нам надо быть в Дамаске.
Они сели в машину и закрыли двери.
- Шалом, - сказал фермер.
- Шалом, - ответил хаджи Ибрагим.
Выехав снова на главное шоссе, они повернули на восток и стали подниматься к си-рийской границе. Со дна земли они поднялись примерно на три тысячи футов на плато Голанских высот. На британской стороне границы они вышли из машины, чтобы размять-ся и перекусить тем, что было в корзине, приготовленной в гостинице Дандаша.
Хаджи Ибрагим смотрел вниз на озеро, с этой высоты казавшееся немногим больше большой лужи. Ему была видна половина всей Галилеи до холмов Назарета и много миль на юг вниз по долине Большого Рифта, где река ниспадала от Галилейского до Мертвого моря. Цепочки еврейских поселений вдоль озера казались отсюда такими крошечными, беспомощными. Сирийская артиллерия могла бы сидеть на этой горе и просто поливать их дождем своего огня. У евреев не было оружия, способного достать такую даль. Навер-няка евреи никогда не смогут вскарабкаться на такую отвесную крутизну и завладеть этим местом. Даже его феллахи в Табе смогли бы удержать эту высоту против бригады отбор-ного Пальмаха. Не надо быть Саладином, чтобы понять, что евреи были бы сброшены вниз заградительным огнем, после чего сирийским танкам и пехоте оставалось бы только махнуть вниз и уничтожить их. Из всех военных позиций в Палестине хаджи Ибрагим не знал ни одной, дававшей арабам большие преимущества.
Сирийский офицер у пограничного городка Кунейтра склонился перед импозантным автомобилем и, обменявшись несколькими словами с Дандашем, щеголевато отдал честь, скомандовал открыть ворота и проследил, как машина устремилась в город.
На Кунейтру делали расчет как на город военный в связи с безупречным стратегиче-ским положением и из-за того, что она стояла на нефтепроводе, начинавшемся у Персид-ского залива почти в тысяче миль отсюда. Множество военных экипажей, поле аккуратно
запаркованных танков и самоходных артиллерийских установок, сотни сирийских солдат на улицах - все это говорило о приближении войны.
Проехав город, они обогнули подножье снежной вершины Хермон, крупного одино-кого пика, чье широкое основание касалось Палестины, Сирии и Ливана. На нижних склонах горы расположились деревни квази-исламской секты друзов, обедневших мусульман-шиитов и немногих арабов-христиан.
Вырвавшись на плоскую, пустынную, уродливую серую вулканическую равнину Го-лана, они поехали по Амманскому шоссе, и не успел хаджи Ибрагим привыкнуть к от-крывшейся картине, как перед ним внезапно возникли шпили знаменитой дамаскской ме-чети Умаяд, второй в священном ряду после Наскального Купола. Дамаск, город Авеля и Каина, апостола Павла и рождения христианства, претендовал на место старейшего на земле. Он возник среди окружающего запустения как гигантский оазис. Дамаск, некогда правивший империей, которая была больше Римской, продолжал жить славой минувшего тысячелетия.
Спокойствие покинуло хаджи Ибрагима; пальцы его лихорадочно перебирали четки, когда они приближались к предместьям города. Ничего подобного не испытывал он с тех пор, как побывал в Мекке. Дандаш же, наоборот, выглядел угрюмым, а водитель распуги-вал прохожих, пролагая путь сигналом. Арабская мешанина минаретов и куполов, старого обнесенного стеной города была прорвана современными стеклянными небоскребами и широкими бульварами, следами недавнего французского влияния. И все затуманено веч-ной пеленой пепла и песка, постоянно вдуваемого сюда из пустыни.
Дамаск сделала возможным река Барада, стремящаяся сюда с гор Ливана и разби-вающаяся на сотни потоков, превращенных в мешанину каналов. Воды обогатили зеленую зону, носящую название Эль Гута. Этот район в арабской фантазии уподоблялся Саду Эдема. Эль Гута состояла из неправдоподобной смеси садов и великолепных вилл, казино, ферм и питавших город фруктовых рощ, парков и рекреационных зон.
Как раз в Эль Гуте Кабир-эфенди и обосновался в своей квадратной вилле с пропор-циями, напоминающими рыцарский замок. За воротами с охраной они проехали с чет-верть мили через маленькую метель фруктовых садов, тысячи кустов Дамаскских роз и остановились у виллы с фасадом из апельсиново-персикового алжирского мрамора, за-ключенного в обрамление персидской мозаики.
Фавзи Кабир приветствовал хаджи Ибрагима так, как будто перед ним был саудов-ский принц. Столь чрезмерное радушие повергло Ибрагима в тревогу и вдвое увеличило его подозрительность. Он отлично понимал, что его вызвали для чего-то весьма важного.
К его благоговению перед открывшимися сторонами этой сказочной страны теперь примешивались настоятельные голоса предостережения. Это был сон, райское видение, но он понимал, что гостеприимство Кабира будет иметь крутую цену.
За обедом они оказались в помещении, возникшем как будто из "Тысячи и одной ночи" и обставленном специально для гулянки. Большие вышитые полотна на стенах и потолке, усеянные зеркалами, образовывали подобие шатра. Пол покрывали не тонкие восточные коврики, а западного типа ковры с глубоким ворсом. Подушки и низкие столи-ки напоминали обстановку римского обжорства. В трапезе принимали участие лишь двое мужчин, не считая четверки находившихся здесь стройных мускулистых молодых слуг и пары телохранителей, одетых наподобие старых турецких янычар с шароварами до лоды-жек, широкими красными поясами и фесками на голове. В конце трапезы двое слуг внесли шестифутовое серебряное блюдо с фруктами, орехами, сырами и европейским шоколадом, кремами, сладостями, которые казались высотой в половину горы Арафат. Кабир хлопнул в ладони, отдал приказание и погрузился в гору послеобеденных деликатесов.
И вдруг появились пятеро музыкантов, и когда они заскулили свою повторяющуюся мелодию, из ниоткуда выскользнула исполнительница танца живота и стала крутиться пе-ред ними.
Во имя Аллаха! Чего хочет от меня этот человек! Мне надо быть очень бдитель-ным! Может быть, все это для того, чтобы размягчить и усыпить мою бдительность и потом убить меня. Зачем ему надо меня убить? Да, однажды я заставил его приехать в Табу. Хотя это было четверть века назад, такой человек, как Кабир, никогда не забудет такой обиды! Вздор! Он только пытается быть хорошим хозяином... а с другой сторо-ны...
Мухтар Табы глазел на женщину, извивавшуюся перед ними и потом оказавшуюся как раз над тем местом, где он сидел, откинувшись на подушки. Она не была арабкой, ее кожа была белой, как у европейки, волосы золотистыми, а глаза синими. Кабир откинулся, облокотился на локоть и приблизил губы к уху Ибрагима.
- Ее зовут Урсула. Она немка, очень умная, одаренная. Одна из моих любимых. Ты не поверишь, она научилась так танцевать меньше чем за год! Ночью она придет к тебе в комнату. Держи ее у себя, сколько хочешь. - Кабир прервался, чтобы расколоть орех, и его взгляд упал на стоявшего в ожидании слугу. Он кивком указал на молодого человека поразительной, по-кошачьи чувственной красоты. - Или бери их обоих.
Урсула качнула восхитительной линией своего крепкого бедра в дюйме от носа Иб-рагима, встретив исходившее от него горячее, неровное дыхание. Она поворачивалась все медленнее, и ее интимная часть почти коснулась его лица.
- Зачем меня привезли сюда? - вырвалось у Ибрагима.
- Для дел будет достаточно времени завтра, - ответил Кабир. - У тебя был долгий день. Надеюсь, и ночь будет такой же долгой.
Музыка внезапно оборвалась, как часто бывает с восточной музыкой.
Это не может быть правдой, - думал Ибрагим, лежа на атласной кровати в комнате, которая годилась бы для самого Мохаммеда. Она была слабо освещена, и маленькие струйки ладана поднимались к потолку.
Я знаю! Ей поручено убить меня. Мне надо быть крайне осторожным.
Сердце его сильно забилось, едва не выскакивая из груди, когда он уловил движение за разделявшей комнату решеткой. Он едва мог видеть сквозь нее, но все же различил де-вушку на другой стороне. Одетая в тонкий прозрачный шифон, она неслышно двигалась по комнате, остановилась у изножья кровати и стала без всякого смущения раздеваться, снимая с себя одежды одну за другой с мучительной неторопливостью.
Когда ее платье упало к ногам, она перелезла к нему в кровать на четвереньках. Хаджи Ибрагим схватил ее, опрокинул навзничь, и его атаки были сильными, быстрыми и пламенными. Через момент он отвалился, тяжело дыша, в испарине. Никогда ему не при-ходилось касаться такого тела. Это было безумие.
Первую его атаку Урсула выдержала снисходительно. В следующий раз она была более долгой и не столь свирепой. Он расслабился во второй раз. Девушка лежала, при-жавшись к нему, и ее пальцы чертили маленькие кружки на его коже.
- Ты так великодушна, - сказал он наконец. - Ты меня ненавидишь. Я неправильно делал любовь. - Он сам удивился внезапному чувству виновности.
- Ты должен научиться позволять себя трогать, - сказала она.
- Я плохо делал это.
- Довольно. Познай прикосновение. Научись наслаждаться собственным спокойст-вием.
Хаджи Ибрагим несколько раз глубоко вздохнул. Все получалось одно к одному: долгая езда из Табы, очаровательный приезд в Дамаск, и эта райская ночь, дом Гидеона, луна над Голанскими высотами, танки, пушки, Таба... Таба... Таба... дорога в Иерусалим.
- Должен сознаться, что в первый раз за всю свою жизнь я слегка устал, - сказал он.
- Ну, может быть это и не совсем так, - ответила она.
Урсула села, открыла ящик столика у кровати, вынула маленькую украшенную дра-гоценностями коробочку, открыла ее, достала палочку гашиша и затолкала немножко в трубку.
Ага! Теперь, когда я ослабел, она даст мне гашиш, вымоченный в яде.
Прежде чем тревога овладела им, он увидел, как она зажгла трубку и сделала глубо-кую, жадную затяжку, а потом предложила трубку ему. Он улыбнулся, почти откровенно, собственной глупости. Когда он зажег трубку для второй затяжки, ее рука отвела ее.
- Он очень крепок, - предупредила она.
- Да, - сказал он, испытывая удовольствие, - да.
Комната поплыла, и аромат ладана стал застилать его сознание. Вокруг все стало ат-ласным. Прикосновение Урсулы стало казаться невероятным. Он никогда не знал такой изысканности. Она облизала его всего. Находившееся у него между ног, что он уже считал мертвым, начало оживать снова.
- Не двигайся, не хватай меня, - наставляла она. - Прими.
- Я постараюсь, но ты сводишь меня с ума.
- Постарайся. Ты хороший.
- Постараюсь, - повторил он.
В полумраке она обмыла себя перед ним ароматным маслом, потом обмыла его. Скользнув на него, она снова призвала его к спокойствию. Он позволил завладеть собой. Урсула взяла инициативу и любила, любила, любила его, пока он мог сдерживать вулкан внутри себя. На этот раз она слилась с ним в восторге, заставляя его покоряться ей на крошечных остановках, пока вулкан не мог уже больше извергаться и самое блаженное из всех изнеможений не завладело им.
- Урсула, - прошептал он позже.
- Да?
- Зачем он привез меня сюда?
- Я не должна говорить.
- Ну, пожалуйста.
- Завтра ты встретишься с Каукджи и Абдулом Кадаром Хуссейни.
Ибрагим сел, туман мигом рассеялся.
- Но они мои кровные враги! Они и Кабиру кровные враги!
Хаджи Ибрагим бормотал в тревоге. Урсула снова вложила трубку ему в рот и за-жгла ее. Он глубоко затянулся и упал на подушки, и она была рядом с ним.
- Начну беспокоиться завтра, - сказал он.
Глава пятая
Ночь повстречалась с днем, и завывающий голос муэдзина пронзил воздух, призывая благоверных к молитве. Как и каждый день, хаджи Ибрагим автоматически проснулся. Он медленно открыл глаза. Он был очень слаб. Дамаск! Кабир-эфенди! Он сел, и в голове его стучало после ночи гашиша, вина и любви.
Он быстро оглянулся по сторонам. Она ушла, но он еще мог ощущать ее запах, и по-душка была смята после ее сна. Он глубоко вздохнул, вспоминая, и улыбнулся, бормоча о пережитом, снова улыбнулся и отбросил простыню. Наверно, этого вовсе не было, поду-мал он. Даже если это был сон, он стоил того, чтобы его видеть.
Хаджи Ибрагим развернул свой молитвенный коврик, положил его в сторону Мекки и сделал поклон.
"Во имя Аллаха, всемилостивейшего, участливого.
Хвала Аллаху, повелителю миров,
Всемилостивейшему, участливому.
Владыке Судного Дня.
Тебе мы служим, и к Тебе взываем о помощи;
Веди нас прямой дорогой,
Дорогой тех, на кого Ты возложил благо,
Не тех, на кого пал гнев, или кто сбился с пути".
Совершив молитву, он осторожно поднялся: болело во многих местах.
- Я приготовила ванну, - сказал сзади женский голос. Обернувшись, он увидел в дверях Урсулу, и его сердце забилось. - Я велела подать завтрак на веранду. Твоя встреча будет позже.
Она помогла ему спуститься на три ступеньки в большое мраморное углубление с ванной. Они сели в теплую пену по шею. Она ласково терла его губкой.
- Гадкий старик, - сказала она, - пять раз. Последние были так хороши. Ты чудес-ный ученик.
Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тре-вогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная де-вушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...
- Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть по-другому.
- У тебя здесь тревожно на душе, не так ли? - сказала она.
- Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.
- Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.
- В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы счи-тал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Что-нибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?
- Ты хороший человек, Ибрагим. И умный тоже. В конце концов, я ведь, в самом де-ле, всего лишь проститутка.
- Аллах многое мне давал, и разными способами. Я думаю, Он послал мне тебя как большую награду. Не брани себя. Женщина, позволившая мужчине заглянуть в рай, - хо-рошая женщина.
- Кажется, я никогда еще не краснела с тех пор, как была маленькой девочкой, - ска-зала Урсула.
- Я не хочу, чтобы ты совсем уходила, - сказал он. - Я узнал кое-что важное. Очень трудно научить меня чему-нибудь. Никто из моих людей не может даже помыслить о том, чтобы чему-нибудь меня научить. Это я, Ибрагим, должен принимать решения за всякого другого, и я один из сотни людей приму на себя ответственность. У меня есть сын, Ишма-ель. Он моя единственная надежда, но он еще очень молод. Он храбр и хитер, так что мо-жет стать вожаком. И умен тоже. Он уже знает, как вертеть мною. Ишмаель читает мне, так что я могу знать. Но в конце концов я должен все решения принимать согласно Сунне, согласно обычаю. Живя по обычаям, не приобретешь много знаний. Знание сталкивается с обычаями. Я следовал Корану по суре и стиху. Для этого нужно отказаться от любозна-тельности. Прости меня, Урсула, я говорю бессвязно.
- Пожалуйста, продолжай.
- Надо сказать, что кое-что я узнал прошлой ночью. Друг годами пытался что-то мне сказать, чтобы открыть мой ум и душу. Коран велит мне не делать этого, а только прини-мать все в жизни как судьбу и волю Аллаха. Прошлой ночью я протянул руку. Ты подари-ла мне первый верный взгляд в этот пугающий мир, который евреи принесли в Палестину. Я принял милосердие и сочувствие от женщины. Я знаю теперь мою первую женщину и признаю, что она... что ты... о многом знает больше меня. Ты понимаешь, что значит для хаджи Ибрагима, мухтара Табы, принять это от женщины?
- Я знаю арабских мужчин, - сказала Урсула, и в ее голосе проскользнул оттенок ус-талости.
- Знаешь ли ты, что это значит? - повторил он. - Внезапно открыть дверь в запрет-ную комнату? Я боролся с человеком, который, наверно, мой лучший и может быть един-ственный друг. О, друзья у меня есть, много друзей. Но тот, кому я доверяю... Я не верю даже своему сыну, Ишмаелю. - В его голосе появилась боль. - А тот человек - еврей. Ви-дишь, я даже разговариваю с женщиной о своих личных мыслях.
- В чем дело, хаджи Ибрагим?
- В чем дело? Нам надо сесть и говорить с евреями. Великий муфтий Иерусалима ус-тановил стандарт ненависти. А может быть, его установили до него. Может быть, это все-гда было частью нас. Ты знаешь, прошлой ночью я узнал от женщины, и я отгородился от правды, а правда в том, что мы можем учиться у евреев... и что мы можем жить рядом с ними. Если бы в нашем мире появился единственный голос умеренности, его заглушили бы, убив. Такова наша природа. Эта война будет очень тяжелой для моего народа, и я единственный, кто будет принимать решение.
Он протянул руку, потрепал ее по руке и улыбнулся. Хаджи Ибрагим ответил на вы-зов Кабира, захватив с собой свою лучшую одежду и надев лучшие драгоценности. Это не были драгоценности богатого человека, но это были старинные бедуинские украшения, примитивные, но прелестные. Он снял кольцо с мизинца, раскрыл ее ладонь, вложил в не-го колечко и закрыл.
- Пожалуйста, - сказал он.
- Спасибо, я буду хранить его, - прошептала она.
- Теперь, если позволишь, мне надо подумать.
- Хаджи Ибрагим...
- Да?
- Пожалуйста, будь осторожен с Кабиром. Он вероломен.
Солоноватый ручеек Барада журчал мимо веранды. В тихом воздухе висел аромат дамасской розы. Хаджи Ибрагим сидел и размышлял. Из того, что читал ему Ишмаель, он узнал много нового и многое додумал до конца.
Хаджи Амин аль-Хуссейни, великий муфтий Иерусалима, - его кровный враг. Муф-тия теперь разыскивали союзники как военного преступника. Он увернулся от "джентль-менского" ареста французами и скрылся в арабском мире, где не было проблем с предос-тавлением ему убежища. Здесь чтили и его, и его философию. Не имея возможности вернуться в Палестину, муфтий направлял на евреев свою яростную ненависть из разных арабских столиц.
В тот момент, когда Объединенные Нации проголосовали за раздел Палестины, муфтий поручил своему племяннику Абдул Кадару Хуссейни набрать добровольцев и от его имени принять командование над ними. Племя и кланы Хуссейни в основном распола-гались на территории Иерусалима. Добровольцы получили известность под названием "Армия джихада".
Абдул Кадар мало что понимал в делах военных, зато был популярен на Западном Береге от Хеврона до Рамаллы. Он заменил своего дядю и стал официальным лидером арабов в Иерусалиме, Иудее и Самарии. Ибрагиму было известно, что набираемое им ополчение - смесь безработных, клубной молодежи, фанатиков из Мусульманского брат-ства, фермеров и торговцев. В военном деле они понимали еще меньше.
Несколько тысяч палестинских арабов получили во время войны британскую воен-ную подготовку, еще несколько тысяч служили в полиции и охране границы. Эта самая Армия джихада должно быть состояла из пяти-шести тысяч плохо вооруженных людей, без настоящей организации и руководства.
