Но на самом деле я решил бросить школу потому, что готовил себе место возле отца. Тогда я осмелился бы окончательно перейти из мира женщин и безопасной кухни в страшноватый мир мужчин. За этим переходом стоял замысел моей матери.
После окончания второй мировой войны дела в Палестине пошли совсем неважно. Моему отцу, уважаемому мухтару Табы, приходилось постоянно раздумывать. Радио и арабские газеты стали неистово антиеврейскими. Отец много раз говорил мне, что на на-ших людей легче действуют слова, чем идеи, а идеи больше, чем логика. В объяснении еврейской стороны дела он полагался на господина Гидеона Аша. Но после той ночи, ко-гда умер ребенок Рамизы, господин Гидеон Аш ни разу не показывался в Табе, так что отец остался наедине со своей точкой зрения.
Каждый вечер у нас в доме исполнялся ритуал. Камаль читал отцу арабские газеты. Хаджи Ибрагим усаживался в свое личное большое кресло, а Камаль - на длинную ска-мью, предназначенную для остальных членов семьи и не слишком важных гостей. Чтецом Камаль был неважным, отец терял терпение, и это было совсем плохо. Не зная какого-нибудь слова, Камаль начинал запинаться.
- Ты до того глуп, что не сумеешь обеими руками найти собственную задницу при полной луне, - частенько орал отец.
Но Камаль скорее съел бы милю ослиного навоза, чем спросил меня, как произно-сится какое-нибудь слово. Все это видела Агарь.
- Очень скоро отцу будешь читать ты, - обещала она.
Она стала соблазнять хаджи Ибрагима своими женскими чарами, и в самом деле че-рез несколько ночей он велел мне заменить Камаля в чтении. Это был главный день в мо-ей жизни.
Агари нетрудно было заполучить моего отца себе в спальню и отвлечь его от Рами-зы. Рамиза была в постоянном страхе. Она кусала губы и ногти и кралась, как побитая со-бака, когда вблизи появлялся отец. Она изо всех сил слушала, когда отец отдавал какое-нибудь приказание, вскакивала, чтобы принести ему трубку или еще что-нибудь, что он спрашивал, и с идиотской ухмылкой вручала ему, надеясь получить кивок в одобрение. Она яростно делала домашнюю работу, стараясь, чтобы на нее не накричали, и держалась за мою мать и Наду. При малейших признаках недовольства она убегала и принималась плакать. Она была слишком робка, чтобы ходить к деревенскому колодцу и самой об-щаться с женщинами.
Мы к ней относились как к слабоумной сестренке. Агарь перестала ревновать к ней и временами выказывала доброту. Отец продолжал ходить к Рамизе в спальню, но болта-ли, что он только хочет посмотреть на нее голую и заставить ее танцевать для него. Одна-жды я подслушал, как Агарь говорила ей, чтобы она притворялась, что наслаждается сек-сом; она ее наставляла насчет некоторых телодвижений и как стонать, будто она в экстазе.
Камаль был в бешенстве оттого, что я занял его место чтеца. Его способ реванша со-стоял в том, чтобы жениться и заиметь сына и таким образом утвердить себя в очереди наследников. Он женился на девушке из Табы, дочери шейха одного из кланов. Ее звали Фатима, и она была некрасива. Но держалась она приятно и была пухленькая, что так нра-вится многим арабским мужчинам. Хаджи Ибрагим дал за нее хороший калым. Свадьба была далеко не столь же грандиозна, как отца с Рамизой, но и Камаль не был сокровищем, так что они подходили друг к другу. Фатима сразу же забеременела, но, к счастью для ме-ня и амбиций моей матери, родилась девочка.
Фатима была из числа немногих женщин с диктаторскими наклонностями. Когда Камаль командовал ею, она подчинялась, но непременно сводила с ним счеты. Кажется, Камаль ее побаивался. Это было смешно, потому что Камаль становился все слабее в гла-зах отца.
Теперь, будучи свободен от школы, я мог тратить время на изучение деревенских книг и записей. Это дало мне власть над Камалем. Я притворялся, что нашел новые участ-ки земли, за которые не платили арендную плату. Говорю "притворялся", потому что и раньше знал о них. У меня был тайный договор с Камалем, что мы будем делить плату за эти участки. Камаль слишком боялся раскрыть хаджи Ибрагиму наш договор. Это остав-ляло мне возможность "натолкнуться" на новый участок, когда Агарь или я чего-нибудь от него хотели. Может быть, хаджи Ибрагим знал, из-за чего я его обманываю, потому что он определенно делал достаточно замечаний, что Фарук и Камаль искажают книги. Со всей искренностью должен сказать, что не чувствовал себя слишком плохо из-за этого, потому что деньги я отдавал маме.
Однажды вечером, как раз когда окончилась война, радио Дамаска донесло новость, что в Германии и Польше обнаружены лагери смерти. Адольф Гитлер и нацисты уничто-жили газом миллионы евреев. В следующие дни все газеты были полны разоблачений, и чуть ли не каждый вечер по радио сообщали об открытии еще одного лагеря смерти. Ра-дио Каира говорило, что Черчилль, Рузвельт и папа Римский уже во время войны знали о лагерях уничтожения, но хранили молчание и позволили нацистам убивать евреев, не вы-ражая протеста.
Для нас это была новость странная и шокирующая. Мы уже больше двадцати лет жили бок о бок с киббуцем Шемеш без каких-либо серьезных проблем, всего лишь с обычной неприязнью к евреям. Весть о лагерях смерти вызвала у жителей деревни стран-ную реакцию. Это было так, как будто их истинные чувства к евреям хранились где-то глубоко в пещере с заваленным входом. Скалу взорвали, и тысячи кровожадных летучих мышей вырвались наружу. Я даже не знал, что наши люди могут так радостно реагиро-вать.
Тогда я еще ходил в школу, и в Рамле происходили уличные торжества по поводу лагерей уничтожения, возглавляемые членами Мусульманского братства. Господин Салми читал нам суру за сурой, чтобы показать, что лагери смерти были исполнением пророче-ства Мохаммеда о Дне сожжения евреев. Все это было в Коране, доказывал господин Салми, Мохаммеду было волшебное видение от Аллаха, и это подтверждает главный пункт ислама: что станет с неверными.
По субботам дядя Фарук обычно произносил скучные проповеди о тех благах, кото-рые придут к благоверным с их смертью, или о жертвовании денег бедным, или наставле-ния для повседневной жизни. После известий о лагерях уничтожения он стал проповедо-вать из самых страшных сур и стихов - тех, в которых говорилось об уничтожении евреев. Мой отец, всегда авансом одобрявший дядины проповеди, почувствовав новые настрое-ния деревенских, позволил продолжать проповеди, суббота за субботой. Добродушные отношения с Шемешем внезапно сменились подозрением и напряженностью, каких я ни-когда не ощущал раньше.
Арабская пресса с торжеством сообщала о геноциде, но теперь она сделала полный поворот. Месяцами газеты печатали на первых страницах фотографии газовых камер и печей. И вдруг они заявили, что никакого геноцида не было, что все это - трюк сионистов, чтобы завоевать симпатии победоносных союзников. Теперь союзники позволят всем ев-реям Европы ехать в Палестину.
В первый раз я увидел, как мой народ сегодня верит одному, а завтра - противопо-ложному. Жители Табы быстро приняли воодушевляющую новость о сожжении евреев, и так же быстро они приняли на веру, что все это - сионистская выдумка.
Хаджи Ибрагим был в неуверенности. Он не вовлекся, как другие, в это мгновенное воодушевление, а хотел продумать дело до конца. Ему это было трудно, потому что не было господина Гидеона Аша, с которым он мог бы поговорить. Что бы ни случилось там в Европе, это было очень плохо, так как повсюду в Палестине возникло злобное броже-ние, еще более свирепое, чем во время мятежа муфтия.
Евреи начали пробивать себе путь из Европы в Палестину, заявляя, что им больше некуда деваться. Если и в самом деле был геноцид, то должно быть, это те люди, кто вы-жил. А если геноцид - сионистская ложь, то этих евреев нарочно посылали в Палестину, чтобы вытеснить нас.
Хаджи Ибрагим нередко ошибался, но не хватался за слова. В Табе только у него были вопросы к радио, газетам и даже к духовенству, только он пытался найти логику и истину. И пока я ему читал, отец бормотал и самому себе задавал вопросы.
Ему было подозрительно, как это арабская пресса мигом перевернула всю историю с геноцидом. Он был подозрителен, потому что англичане ведь делали все, чтобы не пус-кать евреев в Палестину. Тысячи и тысячи строевых британских войск прибывали в стра-ну. Отец не видел в этом смысла. Он знал, что многие тысячи евреев сражались за англи-чан на войне. Если бы это были арабские войска, то, как он считал, арабы ожидали бы в качестве награды управления Палестиной. Англичане победили, и в этом им очень помог-ли евреи. Почему же тогда англичане их не пускают? Всю войну он изучал карты, у него был невероятно развит врожденный критический ум. Хаджи Ибрагим рассуждал и пришел к выводу, что англичане слишком много вложили в регион, в Суэцкий канал, в создание Трансиордании, а главным образом - в нефтяные месторождения Аравийского полуостро-ва. Поскольку они находились в арабских странах, им приходилось подчиняться арабско-му давлению, и их инвестиции, особенно в нефть, для них куда важнее всяких там евреев.
Наконец, как-то утром в 1946 году отец позвал меня на могилу пророка. Он заставил меня поклясться, что буду хранить тайну. Омар, державший киоски на базаре, должен был каждый день покупать палестинскую "Пост", а я - читать ее хаджи Ибрагиму. Эта газета была еврейская, и она излагала историю совсем по-другому, чем арабская пресса и радио. Тогда мы впервые узнали о трибунале над военными преступниками в Нюрнберге.
Полностью обдумав вопрос, отец пришел к решению. Однажды вечером он сказал мне, что геноцид в самом деле имел место.
- Теперь мы, мусульмане, должны расплачиваться за грехи христиан. Христиане очень виноваты, даже союзники, которые держали все в тайне. Они хотят отмыть свои грехи, и будут это делать, выкидывая выживших в арабскую страну. Для нас это черный день, Ишмаель.
Я не думал, что это черный день, потому что не совсем понимал его. Я составил очень тщательный план на день. Я "открыл" еще два участка земли, которые не платили налоги, и очень хорошо читал и по-английски, и по-арабски. Несмотря на его плохое на-строение, я все же решил встретиться с ним лицом к лицу.
- Отец, - сказал я, - у меня задница начинает сильно болеть на скамье, когда я тебе читаю. Я хотел бы сидеть на другом большом кресле.
Ну, он-то знал, в чем дело. Никому из моих братьев и, конечно, из женщин не дава-лась привилегия пользоваться этим вторым креслом, которое держали для почетных гос-тей. То, что я у него просил, имело бы далекие последствия. Он раздумывал об этом, каза-лось, целый час.
- Ладно, Ишмаель, - сказал он наконец, - можешь сидеть рядом со мной, но только когда читаешь.
Глава вторая
Для Гидеона Аша война внезапно окончилась с захватом англичанами Ирака. Он по-терял левую руку в иракской тюрьме, когда попытался защитить Багдадское гетто. Ему было горько оттого, что англичане застигли арабскую резню и ничего не сделали ни для того, чтобы ее остановить, ни для того, чтобы расследовать впоследствии.
Едва оправившись от одной войны, Гидеон сразу же окунулся в другую: мрачная война нелегальных беглецов-иммигрантов, подпольная борьба, политические схватки, контрабанда оружия. Война полированных столов конференций и тайных встреч в мрач-ных припортовых отелях.
Гидеона сделали советником без портфеля при Давиде Бен-Гурионе, возглавившего Еврейское Палестинское агентство, их квази-правительство. Ему предстояло участвовать в разного рода операциях во многих местах и в разное время.
Первой задачей Гидеона было постараться использовать вклад палестинских евреев в войну. Свыше тридцати пяти тысяч мужчин и женщин носили британскую военную форму, а в конце войны участвовали в сражении в Италии под собственным знаменем.
Он сразу же постарался указать на то, что подавляющее большинство арабских на-родов и пальцем не пошевелило ради победы союзников и не имело права вопить о поли-тических трофеях. Это евреи беззаветно дрались с нацистами.
Гидеон родился в Палестине и чувствовал себя дома больше в бедуинской палатке, чем в каком-нибудь кафе на Левом Береге. Христианская Европа казалась чем-то далеким. Вести о Холокосте он встретил сначала с недоверием, а потом впал в тяжелую депрессию.
Зловоние человеческих боен проникло в Европу, когда приоткрылись крышки над выгребными ямами Аушвица и Бухенвальда, Дахау и Бельзен-Бергена, Майданека и Треб-линки, десятков других лагерей смерти.
Гидеона всегда учили: европейцы - люди цивилизованные. Христиане, конечно же, не так жестоки, как арабы и мусульмане. Для Гидеона и остальных евреев эта иллюзия была разбита. То, что сделала прогрессивная, цивилизованная западная культура с ни в чем не виноватыми и беззащитными людьми, было беспрецедентно в анналах человечест-ва.
Жалкая горстка оставшихся в живых, несколько сот тысяч из более чем шести мил-лионов, выкарабкалась из самой зловонной ямы человечества. Даже когда победоносные союзные полководцы и короли оставили поле сражения, двери милосердия были захлоп-нуты перед полуживыми остатками европейского еврейства. Среди них были тысячи ве-ликих или почти великих, благородных имен, давших миру невероятный вклад; порода людей, которая принесла человечеству столько же, сколько любой народ такой численно-сти.
Но времени для траура не было. Гидеон и ишув бросились спасать то, что еще можно было спасти, готовясь к неизбежной войне с арабами. Первым делом ему поручили уси-лить Пальмах, ударную силу из молодых отборных евреев Хаганы. Многие из них были из Особых ночных отрядов Орда Уингейта.
Когда в Англии забаллотировали Уинстона Черчилля, в новом лейбористском пра-вительстве министром иностранных дел стал бессердечный головорез и насмешник над евреями по имени Эрнест Бевин. Он грубо объявил пережившим Гитлера, что не намерен позволить евреям пробраться в голову очереди, и приказал королевскому флоту заблоки-ровать Палестину от судов беженцев.
Стремясь в отчаянии сбежать с того кладбища, в которое превратилась Европа, вы-жившие не могли найти для себя нигде в мире убежища, кроме палестинского ишува. Тем, кто остался в живых после Гитлера, приходилось садиться на утлые суда и становиться жертвами насилия со стороны британских военных кораблей, которые вытесняли их в от-крытое море, брали на абордаж и дубинками приводили к подчинению. Они прибывали в Палестину под британскими штыками, чтобы оказаться запертыми в новых концентраци-онных лагерях.
Хагана погрузилась в сражение за Алия-Бет, "незаконную" иммиграцию. Гидеону Ашу поручили создать подпольную организацию для приобретения судов для беженцев, розыска по всему миру морских ветеранов из числа евреев, создания из них корабельных команд и поисков в Южной Франции и Италии подходящих портов, чтобы прорвать бло-каду.
В самой Палестине Еврейское агентство сдерживало Хагану, чтобы сохранить воз-можность политического диалога с англичанами. В то же время они тайно тренировали Пальмах под крышей киббуцев. Хотя Хагана держала свой порох сухим, в ишуве имелись две небольшие вооруженные группы, неистово и неуловимо действовавшие за пределами юрисдикции Еврейского агентства.
Это были "Иргун", возглавляемый пережившим Холокост Менахемом Бегином, и отряд поменьше, известный под именем "группа Штерн". Гидеон Аш был введен в обе в качестве связного. Какое-то время Гидеон был в состоянии поддерживать видимость со-трудничества между Иргуном и Хаганой. Но прошло время, пока стала ясна новая британ-ская политика.
Никакие бесчисленные доводы Гидеона не могли удержать Иргун и группу Штерн от одностороннего вступления в войну с англичанами, и они досаждали им бомбами и заса-дами. Пока королевский флот рыскал по Средиземному морю в поисках беженцев, новые тысячи британских строевых войск прибывали в "крепость Палестину", чтобы остановить то, что разрасталось в еврейское восстание.
Обращение с оставшимися в живых становилось столь антигуманным, что Еврей-ское агентство не могло более хранить молчание, не теряя доверия к себе. Гидеон, прежде пытавшийся сдерживать Иргун, ныне возглавлял группу командиров Хаганы, придержи-вавшихся жесткого курса, чтобы принудить Бен-Гуриона к действию, и в конце концов Хагана была спущена с цепи!
Во время своей первой операции Хагана напала на британский концентрационный лагерь, устроенный возле развалин укрепления крестоносцев у Атлита, на Средиземном море. Ударив по всем правилам, они освободили более двухсот нелегалов и рассеяли их по киббуцам. За этим последовали одно за другим нападения на сооружения англичан: по-лицейские форты, радары, склады снаряжения, морские базы, центры связи. Англичане отвечали пополнениями свежими войсками, и их численность достигла более ста тысяч.
К 1946 году Палестина пришла к хаосу.
В мае этого года министр иностранных дел Бевин сделал ряд вероломных заявлений. Согласившись принять в Палестину ближайшую сотню тысяч беженцев, он отказался вы-полнить обещание, занял противоположную позицию и объявил об окончании еврейской иммиграции вообще! Затем он объявил о прекращении продажи земли ишуву и отверг все политические требования евреев в Палестине. Далее Бевин заявил, что отныне любой ко-рабль с беженцами, захваченный в открытом море, будет силой отведен к острову Кипр и жертвы будут интернированы в устроенные там новые концентрационные лагери.
Месяц спустя вооруженные силы Его Величества устроили огромную чистку еврей-ской Палестины, арестовав около тысячи лидеров ишува, глав Еврейского агентства и ко-мандиров Хаганы, в том числе Гидеона Аша. Молодые командиры Пальмаха были бро-шены в лагерь у Рафы, а члены Иргуна интернированы в тюрьму Акко. Когда-то это была оттоманская крепость, заставившая Наполеона повернуть назад, а ныне одна из самых не-приступных тюрем Империи. Она была набита узниками из Хаганы, Пальмаха, Иргуна и группы Штерн.
Английские отряды врывались и рыскали по киббуцам и деревням в поисках складов оружия. Тель-Авив был отрезан двумя дивизиями, которые обыскивали город в поисках оружия, нелегалов и еврейских бойцов.
Иргун, действуя теперь независимо, ответил взрывом британской штаб-квартиры в иерусалимском отеле "Царь Давид".
С исчезновением всякого подобия порядка англичане лихорадочно отступили и при-звали к перемирию с Еврейским агентством. Агентство было восстановлено в правах, его лидеры были освобождены из тюрем. В свою очередь, Агентство задержало операции Ха-ганы и призвало к переговорам. Вопреки усилиям Хаганы объединить силы, Иргун и группа Штерн сообщили из своих тайных штаб-квартир, что не считают себя связанными перемирием.
1947 год
Правительство Его Величества было поставлено перед дилеммой. Можно было бро-сить в Палестину побольше войск и остановить восстание евреев силами новобранцев и подавлением. В конечном счете англичане не имели желания совершать зверства, необхо-димые, чтобы сохранить власть, и откатились к другой альтернативе - переговорам.
Год ознаменовался британским планом раздела, который предусматривал образова-ние арабских, еврейских и английских кантонов под общим британским управлением. Они нарисовали нелепые границы. Этот план сразу же отвергли и Еврейское агентство, и арабские лидеры.
Было ясно, что возможности британского правления исчерпаны. Месяц спустя бри-танский лев стал на колени и объявил, что передает всю палестинскую проблему Объеди-ненным Нациям. Тем не менее блокада берега Палестины продолжалась, и отчаявшиеся, полубезумные выжившие евреи пополняли концентрационные лагери на Кипре после то-го, как их повернули назад в пределах видимости берегов Святой Земли.
Во время самого дерзкого своего рейда Иргун ворвался в тюрьму Акко и освободил своих товарищей. В этот период англичане повесили нескольких бойцов Иргуна, а Иргун отомстил похищением и казнью двух английских сержантов.
В июле 1947 года англичане разыграли свою самую мерзкую карту, возвратив судно с почти пятью тысячами беженцев в Германию, на кладбище еврейского народа.
* * *
29 ноября 1947 года
Генеральная ассамблея Организации объединенных наций собралась в Лейк-Саксесс, штат Нью-Йорк, чтобы проголосовать за свой собственный план раздела Пале-стины на отдельные арабское и еврейское государства. Арабы, отказавшиеся сесть за стол переговоров во времена мучительной истории британского мандата, остались последова-тельными. План они отвергли прежде, чем он был поставлен на голосование.
Еврейское агентство, понимая, что большего не добиться, согласилось принять план.
Поскольку Англия умыла руки, на палестинской сцене внезапно и живо появились Соединенные Штаты Америки.
Бросившись к своим новым друзьям - русским, арабы были уверены, что план разде-ла будет провален. В полном идеологическом противоречии с тремя десятилетиями со времени русской революции, молодой русский делегат по имени Андрей Громыко заявил пораженному миру, что Советский Союз намерен поддержать американский план раздела.
Но при всем том Объединенные Нации состояли главным образом из маленьких го-сударств, треть из которых находилась в Латинской Америке и все - податливы на нефтя-ной шантаж.
Все это привнесло момент истины в послевоенный мир. В Табе можно было почув-ствовать напряжение, когда жители деревни собирались вечером в кафе, чтобы послушать радио о голосовании плана раздела. Даже женщины посмели топтаться вокруг кафе.
С обычной воинственной бравадой деревенские успокаивали и убеждали себя, что план раздела провалится. Лишь хаджи Ибрагим смотрел в лицо реальности.
- Нам предстоит увидеть грешный мир, которым манипулируют сионисты, - предос-терегал он.
Феллахи Табы не соглашались.
Они всегда отодвигают от себя действительность и принятие решений, думал их мухтар. Вопреки благоприятным знакам сильного давления со стороны арабских госу-дарств, хаджи Ибрагим спокойно признавал, что комбинация Америки и России - слиш-ком много, чтобы можно было ее преодолеть.
Стали поступать результаты голосования. По мере того, как страна за страной опус-кали свои бюллетени, деревенские начали чувствовать вползающее в них отчаяние. Хаджи Ибрагим даже не стал дожидаться окончательного подсчета. Он мрачно поднялся, сказал: "Такова воля Аллаха", и ушел.
В Лейк-Саксесс подавленное британское правительство, воздержавшееся при голо-совании, с красными лицами наблюдало за своими союзниками военного времени, от ко-торых оно зависело. Счет был тридцать три к тринадцати в пользу раздела, при десяти воздержавшихся. Делегат его величества встал и заявил, что Великобритания не станет сотрудничать в осуществлении раздела и отзовет свои войска из Палестины до 14 мая 1948 года. Так закончился постыдный эпизод с мандатом.
Когда шло голосование, феллахи Табы откопали свой арсенал и начали гневно стре-лять в воздух, клянясь отомстить. По всей арабской Палестине прокатились эхом бунты и всеобщая забастовка. Но, увы, ночь им больше не принадлежала.
Новый мощный радиоприемник в Табе мог принимать передачи из любой части ми-ра. Они слушали, как арабские премьер-министры, президенты, короли, Мусульманское братство, Мусульманская молодежь и мусульманское духовенство публично изрыгали яд. С каждым заявлением поддержки феллахи Табы приободрялись, и крики согласия сопро-вождали каждое новое высказывание, от которого кровь стыла в жилах.
Каир: "Сионистское вторжение - как татарское нашествие. Если евреи посмеют объ-явить свою независимость 14 мая, их уничтожат так, что Чингисхан покажется мирным человеком. Будет новая пирамида из черепов... еврейских черепов!"
Дамаск: "Оружие арабов сделает этот так называемый план раздела едва стоящим потраченных на него чернил".
Багдад: "Реванш и ненависть к евреям справедливы и закономерны. Мы гордо иско-реним сионистскую опухоль из священной арабской почвы".
Кувейт: "О, братья-арабы в Палестине, мужайтесь. Мы заставим историю повто-риться. Для нас было праздником уничтожение евреев, чьи грязные экономические трюки привели к тому, что их вырезали в Европе. Мы закончим дело Гитлера".
Саудовская Аравия: "Пусть великие догматы ислама освещают нам путь к сражению за истребление евреев".
Трансиордания: "Евреи - дикие звери, кровопийцы, предатели, враги рода человече-ского. Мир презрел, отверг и изгнал их. Если они попытаются основать сионистское госу-дарство, оно будет искоренено ценой крови и жертв".
Ливия: "Мы зальем Палестину реками еврейской крови. Мы искрошим еврейские кости и употребим их на удобрение".
Йемен: "Мы живем и умрем в арабской Палестине. Мы разбросаем еврейские кишки по всей стране".
Тунис: "Пусть Пророк ослепит нас, пусть умертвит, если мы позволим еврейскому государству появиться посреди священной исламской земли".
Ливан: "Победа будет за нами! Каждого еврея и каждого еврейского младенца вме-сте с его матерью мы сбросим в море".
Хаджи Ибрагим единственный понимал разницу между риторикой и действием. Те-перь арабский язык стал самым крепким и переполненным дикими фразами. Для ино-странца это могло бы быть самым ужасным употреблением слов, какое ему приходилось слышать. Для арабских масс это была песня сирены из далекого миража. Слова создавали картины, но, как мираж, слова были иллюзией. Хаджи Ибрагим давно понял, что для его народа фантазия и реальность - одно и то же. Фантазия должна жить любой ценой.
Он знал также, что он один должен принять решение за всех, ибо кроме него никто не возьмет на себя ответственность.
Каждый вечер лихорадка исходила из кафе Табы. "Джихад! Джихад! Джихад - Свя-щенная война! Священная война! Священная война!"
Бунты и резня раскатились по арабскому миру, их ярость обратилась против малень-ких и беззащитных еврейских поселений. От Алеппо до Адена запылали синагоги. В тех арабских странах, что все еще были под британским управлением, не было сделано ниче-го, чтобы остановить резню.
Арабская ярость нарастала, а ООН, отдав евреям "положенное", в целом подняла ру-ки с возгласом: "Нейтралитет!"
Военные эксперты мира единодушно заключили, что евреев разобьют. В конечном итоге их, вероятно, выдавят в анклав вокруг Тель-Авива. В таком случае, когда у остав-шихся евреев за спиной будет море, а впереди - уничтожение, Объединенные Нации мог-ли бы выступить с каким-нибудь жестом гуманности, чтобы вывезти то, что останется от евреев.
* * *
Настало христианское Рождество. Нужно представить суматоху, поднявшуюся, ко-гда черный мерседес господина Дандаша пробирался через рытвины к деревенской пло-щади. Деревенские мальчишки окружили машину, мешая ей проехать, и шофер шикал на них. Из машины появился господин Дандаш, и все уважительно приветствовали его.
Я сразу узнал в нем одного из заместителей Кабира-эфенди. Я выступил вперед и объявил ему, что я сын мухтара, потому что догадался, что он захочет видеть моего отца. Я проводил его к могиле пророка, где отец размышлял уже не первый день.
Хаджи Ибрагим поднял взгляд. Под глазами у него были темные круги, большие круги, выдававшие бессонные ночи. Он поднялся и обнял Дандаша в знакомой арабской манере. Они не любили друг друга; их объятие было чересчур искренним.
- Я приехал из Дамаска с посланием от эфенди, - сказал Дандаш.
- Да?
- Эфенди требует вашего срочного присутствия в Дамаске. Он прислал за вами ма-шину.
Отец бросил на Дандаша тусклый взгляд, в котором угадывалось подозрение. Я поч-ти что чувствовал, как отец думает... я не поеду в Дамаск, чтобы меня там убили.
- У меня нет документов, чтобы перейти границу, - сказал он.
- Это все устроено, - ответил Дандаш. - И будьте уверены, что эфенди гарантирует вам безопасность в традициях защиты гостя.
- Нашу воду эфенди нам тоже гарантировал, а продал ее евреям.
- По-моему, вам следовало бы проявить разумность.
Подробностей отец не знал, но поговаривали, что Кабир ликвидировал большую часть своей собственности в Палестине и перевел миллионы в Швейцарию на хранение. Его не удивило бы, если бы эфенди продал землю Табы и окрестных деревень. У него не оставалось другого выбора, как ответить на вызов.
- Сочту за честь, - сказал он. - Когда отправимся?
Глава третья
Хаджи Ибрагиму никогда не приходилось видеть столь импозантный и роскошный автомобиль. Когда после езды водитель мыл его, он так блестел, что можно было смот-реться в него, как в зеркало. Внутри чудно пахло кожей, а ехал он с огромной мощью. И все же хаджи Ибрагим чувствовал себя неуютно. Эфенди никогда не был столь великоду-шен, чтобы прислать автомобиль из самого Дамаска. Что бы это значило?
Очевидно, что-то здесь связано с планом раздела. Между старыми врагами возника-ли политические и военные союзы, а Кабир - это кошка, которая всегда приземляется на все четыре лапы. Даже если Кабир перевел многое из своей собственности в Палестине, наверняка он оставил дверь чуть приоткрытой.
Это хаджи Ибрагим выяснит довольно скоро. Пока что он чувствовал себя неуютно оттого, что водитель гнал машину вверх по извилистой Баб-эль-Вад, и на поворотах, ко-торые случались каждые несколько секунд, их резко бросало из стороны в сторону. Грузо-вики распространяли дым и кашляли, двигаясь со скоростью улиток. Мерседес ревел по-зади грузовика, водитель нетерпеливо сигналил, после чего делал леденящий душу объезд по полосе встречного движения. Дандаш казался расслабленным, даже скучным, вертел радиоприемник, передававший то горячие новости, то пронзительную восточную музыку.
Хаджи Ибрагим нечасто ездил в Иерусалим. Он приглядывался к высоким насыпям по обе стороны дороги, полным мест, подходящих для снайперов и засад. Так было в те-чение трех тысяч лет войн. Во всех военных планах дороге придавалось очень большое значение.
Там, где Баб-эль-Вад выравнивалась на коротком участке вблизи своей высшей точ-ки, англичане устроили дорожный пост. Пятьдесят машин выстроились в две очереди, в одной евреи, в другой - арабы. Господин Дандаш велел водителю объехать очередь прямо к контрольному пункту. При виде важного мерседеса никто из ожидавших в арабской очереди не выразил протеста. Дандаш высунул голову из окна и сказал дежурному офице-ру несколько коротких и тщательно выбранных слов, после чего им немедленно открыли шлагбаум. Хаджи Ибрагим подивился такой власти.
