Пролог

Они звали меня Мак. Впрочем, имя не имеет значения. Таких, как я, различают по шевронам и нашивкам. Тридцать лет в Корпусе морской пехоты США.

На борту военных кораблей я побывал во всех уголках мира, охранял посольства в Париже, Лондоне, Праге. Я знаю каждый порт и любой бордель на Средиземноморье не хуже, чем свою винтовку. Повидал северное сияние в Исландии и великолепие стран под Южным Крестом. И, конечно же, зеленые холмы Кореи, те самые, что когда-то видели наши морские пехотинцы в 1871. Для Корпуса уже вошло в традицию воевать в Корее...

Однако не буду отвлекаться, потому что, когда старый морской волк вроде меня начинает рассказывать свои приключения... А ведь речь должна пойти вовсе не обо мне.

Оглядываясь назад, я часто вспоминаю ребят, с которыми служил, и подразделения, в которых довелось тянуть лямку. Сколько их было за эти тридцать лет! Но как ни странно, только одно подразделение я считаю своим, и только об одном человеке я вспоминаю как о своем командире. Сэм Хаксли и батальон, которым он командовал во Второй мировой войне. Батальон, известный среди морских пехотинцев под названием «Стервецы Хаксли». Что отличало их от остальных? Черт меня возьми, если я знаю! Самая отчаянная банда сорвиголов во всем Корпусе. А ведь они не были профессиональными солдатами. Да что там, многие даже не были мужчинами. Горстка безусых юнцов от восемнадцати до двадцати лет, которые и пары бутылок пива не могли одолеть...

До войны многие из нас знать не хотели, что и вне Корпуса существует жизнь. Загорелые, подтянутые, с задубевшей от солнца и ветра кожей, задиры и любители выпить... А потом началась война, и в Корпус пришли мальчишки, тысячи мальчишек. И нам приказали сделать из них солдат, морпехов. Господь свидетель, мы никогда не думали, что у нас это получится, и тем не менее вчерашние салаги стали морпехами.

Так что же отличало этих ребят от остальных? Был у меня в отделении один парень, настоящий писатель. Вот он, пожалуй, мог бы объяснить. Он всегда здорово все разъяснял нам. С ним можно было говорить о чем угодно, на любую тему, и, казалось, не было такого на свете, чего бы он не знал.

Говорят, что морские пехотинцы все немного с приветом, когда дело доходит до драки. Фанатики войны, охотники за славой. Но ведь если копнуть поглубже, то мои ребята ничем не отличались от таких же во флоте или в армии. У нас тоже были и свои трусы, и свои герои, и хохмачи. И те, кто сходил с ума от тоски по дому или по своей девчонке. Свои пьяницы, картежники, музыканты...

И, конечно же, женщины. Те, кто ждал нас дома. И те, кто не захотел ждать.

Но разве много таких людей, как Сэм Хаксли, Дэнни Форрестер, Макс Шапиро? Что заставило вчерашних мальчишек бросить уютные дома, своих любимых, родителей и надеть военную форму? Что заставило их отдавать свои молодые жизни на Гвадалканале, на пропитанном кровью песке Таравы, на Сайпане? Они прошли через ад, но никогда не теряли этого поистине прекрасного чувства фронтовой дружбы...

Я всегда склоню голову перед тем, кто воевал. И неважно, в каких частях, главное, что человек знает, что такое война. Но тем не менее хочу подчеркнуть, что морпехи всегда были там, где труднее всего. Поэтому моя книга о батальоне непобедимых парней. И в том числе о моих ребятах — отделении связи.

После Перл-Харбора Корпус морской пехоты насчитывал всего несколько разбросанных по всему миру полков. Много хороших ребят — ветеранов Корпуса полегло, защищая чужие земли, названий которых у нас в Штатах раньше и не слышали.

И тогда в Корпус пришли эти юнцы, чтобы удвоить, утроить наши ряды и вместе с нами пройти нелегкую дорогу к победе...

Когда началась война (я имею в виду официально), шестой полк морской пехоты, где я служил, находился в Исландии. Полк наш имел славные боевые традиции и в свое время десятилетиями не вылазил из банановых войн. Во время первой мировой полк покрыл себя неувядаемой славой в Белль Вуде, остановив наступление германцев. За это французское правительство наградило нашу часть аксельбантом, который полагалось носить на левом плече.

Рассказывают, что в Шато-Тьерри, когда войска союзников начали отходить под натиском немцев, один из наших офицеров крикнул: «Отступать? Черта с два! Мы только пришли сюда!» Возможно, вы даже найдете эти слова в какой-нибудь исторической книге. Тогда это стало одним из боевых кличей морских пехотинцев.

Весь Корпус завидовал нашему полку, потому что мы, без сомнения, были лучшими. Поэтому нам придумали дурацкую кличку «шоколадки». И все из-за глупой байки, якобы в 1931 году шестой полк направлялся в Шанхай и в корабельной лавке вдруг обнаружилось, что в наличии нет ни куска мыла, зато практически весь трюм завален шоколадом...

Мы без сожаления покинули Рейкьявик, так как женщины и погода здесь были ниже нуля, а от местного виски просто с души воротило. Как только мы вернулись в Штаты, полк тут же распотрошили, разбросав по всему Корпусу, чтобы создать основу для сотен новых подразделений. Тысячи парней проходили подготовку в военных лагерях, и ветераны ценились на вес золота.

Мне дали месяц отпуска, а потом отправили на Западное побережье вместе с моим старым корешом сержантом Бернсайдом.

Что и говорить, мы были рады остаться в родном полку, чтобы помочь создать его практически заново. Меня назначили командиром связи батальона, а Бернсайда моим заместителем и одновременно командиром отделения радиосвязи. Лагерь Элиот, куда мы прибыли, располагался недалеко от Сан-Диего, Громадные бараки, выстроившиеся строго по линейке, еще пустовали.

Берни и я с радостью узнали, что капитану Хаксли присвоили звание майора и назначили командиром нашего батальона. Он был выпускник Аннаполиса, стопроцентный американец и офицер до мозга костей; крутой, но справедливый. Ростом почти два метра, широкоплечий и несгибаемый, он невольно внушал уважение и как ни гонял своих подчиненных, те не очень обижались, зная, что Хаксли (или, как его называли за глаза, Френч) всегда рядом с ними, во главе колонны, разделяет все их тяготы.

...Итак, мы с Берни стояли у бараков, с нетерпением ожидая, когда пополнение выгрузится из машины. До этого у нас был всего один радиооператор — Джо Гомес, скандальный тип, прибывший в Элиот всего неделю назад.

Водитель передал мне список личного состава, и, когда я увидел новичков, лицо у меня вытянулось дюймов на десять. Впрочем, у Берни, наверное, еще больше.

— Построиться! — со вздохом скомандовал я.

Эти ребята являлись самой жалкой пародией на морских пехотинцев.

— Браун Сирил!

— Я!

Господи Иисусе, да его же только от сохи оторвали! Небось, еще пару месяцев назад месил навоз где-нибудь на ферме в Техасе.

— Форрестер Дэниэл!

— Я!

Этот вроде ничего, но совсем юнец.

— Грэй Мортимер!

— Я!

Еще один чертов техасец. Ковбои хреновы.

— Ходкисс Мэрион!

— Я!

А этот еще и в очках... Так, ну что там дальше.

— Хуканс Энди!

— Я!

Здоровенный швед. Наверняка бывший лесоруб. Этот левую ногу от правой не отличит. Да что они там, сдурели? Кого они мне прислали?

Следующее имя удалось прочитать только со второй попытки.

— Сияющий... Маяк!

Может, у меня крыша поехала, или это кто-то из шутников в штабе постарался?

— Я! — пискнули откуда-то из второй шеренги. — Я индеец!

Великан швед посторонился, и я едва не уронил слезу. Этот несчастный краснокожий напомнил мне жалостливую картину «Конец пути». От горшка два вершка, нос картошкой... Жалкое зрелище, только глаза у него были, как у шкодливого кота.

— Звонски!

— Константин Звонски! Мои друзья зовут меня...

— Я сам решу, как называть тебя! — рявкнул я. Еще один в весе петуха. Ну что же это за морпех весом в пятьдесят килограммов? Как он будет тащить на себе Ти-Би-Уай[1]?

Бернсайд, бледный, как с похмелья, молча смотрел то на меня, то на пополнение. У Хаксли наверняка будет инфаркт, а старшину Китса, пожалуй, стошнит.

Тот, что был в очках, Ходкисс, нацепил вещмешок и нагнулся за двумя чемоданами.

— Что у тебя в чемоданах?

— Фонограф и пластинки.

Я подошел к нему и посмотрел пластинки. Что ж, хороший свинг всегда пригодится для поднятия настроения, но то, что оказалось у Ходкисса, совсем не походило на свинг. Шопен, Чайковский, Брамс, ну и тому подобное.

— Отведи их в бараки, Мак, — простонал Бернсайд. — По-моему, мне нужно в сортир.

— А ты чего ждал, сметану в пиве? — пискнул индеец, и все пополнение дружно заржало.

...Сказать, что пацаны, прибывшие в лагерь Элиот, сильно отличались от ветеранов, значило ничего не сказать. Они были просто невинные младенцы! Старого доброго Корпуса больше не существовало. Сплошной детский сад.

После первого же полевого учения старшина Китс стал всерьез подумывать об отставке или переводе в другую часть. Хаксли, обычно сдержанный и невозмутимый, как сфинкс, ругался последними словами, не стесняясь нашего присутствия.

Я находил для них самую грязную и тяжелую работу, какую только можно выдумать в полевых условиях, лишь бы поменьше видеть этих жалких цыплят. А когда дело дошло до работы на ключе, то мне захотелось обратно в Исландию.

Тогда я не знал, кто они, откуда и каким ветром их занесло в шестой полк. Наверное, с этого и нужно начать...

Глава 1

На третьей платформе крытого вокзала в Балтиморе провожали призывников. Где-то всхлипывали женщины, где-то слышались нарочито бодрые голоса мужчин.

Дэн ни Форрестер застегнул молнию на куртке и нервно переступил с ноги на ногу. Рядом с ним были его отец, младший брат Бад и лучший друг Вирджил со своей девушкой Салли.

— Эй, леди, а мой брат морпех! — крикнул Бад Форрестер проходившей мимо женщине.

— Потише, Бад, — поморщился мистер Форрестер. Кэтлин Уокер стояла рядом с Дэнни, крепко сжав его руку. Дэнни почувствовал, как повлажнела ее ладонь, когда мимо прошел сержант в синей форме морской пехоты.

— Жаль, что мама не пришла на вокзал, — вздохнул Дэнни. — Но она должна понять меня.

— Не беспокойся, сынок, с ней все будет в порядке.

— Черт возьми, Дэнни, — сказал Вирджил. — Хотел бы я уехать с тобой.

— Еще чего, — сердито бросила Салли.

— Я видел тренера Граймса, — продолжал Вирджил. — Он, похоже, обиделся, что ты не зашел попрощаться.

— Да он, наверное, привел бы сюда всю футбольную команду, а я... я не хотел этого. Я напишу ему.

— Ты не забыл бутерброды? — спросила Салли.

— Не забыл. Спасибо, Салли.

Генри Форрестер достал бумажник и протянул сыну десять долларов.

— Возьми, сынок.

— У меня уже есть двадцатка, па. Этого вполне достаточно.

— Бери, бери. Деньги никогда не помешают.

— Спасибо, па.

— Не знаешь, куда вас пошлют? — поинтересовался Вирджил.

— Понятия не имею. Одни слухи. Говорят, что несколько недель мы будем в тренировочном лагере где-то недалеко от Сан-Диего.

— Ты напиши, как только приедешь на место.

— Конечно.

— Эй, Дэнни, я хочу японскую саблю, ладно?

— Вряд ли я в ближайшее время увижу японцев, Бад. Ты лучше слушайся отца и помогай маме. И чтобы писал мне письма, понял?

Где-то навзрыд заплакала женщина, и вся толпа на несколько секунд притихла. Дэнни и Кэтти украдкой взглянули друг на друга.

— Ты, наверное, хочешь попрощаться с Кэтти. — Мистер Форрестер понимающе улыбнулся и подтолкнул сына к девушке.

Дэнни и Кэтти отошли в сторону. Она наклонила голову, пряча слезы, и он тихо заговорил с ней.

— Ты не передумала, зайка? Не беспокойся, я пойму, если это так.

— Нет... нет.

— Страшно, зайчонок?

— Немного.

— Мне тоже.

— Поцелуй меня, Дэнни.

Они стояли, обнявшись, пока не раздался металлический голос из громкоговорителя.

— Внимание! Призывники в Корпус морской пехоты, собраться на третьей платформе!

Пятьдесят парней почти с облегчением торопливо обнялись с провожающими и заспешили на место сбора.

— Становись! — рявкнул сержант.

Началась перекличка.

— Тэтум... Соффолас... О'Нэйлл... Гринберг... Вебер... Форрестер... Бурк... Томас... Все. Слушай мою команду! Всем в первый вагон. Запрещается употреблять алкоголь и не вздумайте дебоширить, иначе будет вызвана военная полиция. Все! Разойтись! У вас есть три минуты.

Строй сломался, смешавшись с провожающими.

— Ну, ребята, не сладко вам придется! — крикнул матрос, стоявший у края платформы.

— Ох, не сладко! — отозвался его подвыпивший приятель.

— Я тоже хочу с тобой! — всхлипнул Бад, уткнувшись лицом в куртку брата.

Дэнни потрепал его по голове.

— Счастливо, Дэн, — стиснул ему руку Вирджил.

— Береги себя, сынок.

— До свидания, отец, не волнуйся за меня.

Салли быстро чмокнула его в щеку и уступила место Кэтти.

— Я люблю тебя, Дэнни.

Ее голос все еще звучал у него в голове, когда Дэнни вскочил в вагон и подбежал к окну. Последние слова прощания — и поезд тронулся. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее...

Дэнни медленно опустился на полку. Теперь он остался один. Совсем один... Господи, зачем я сделал это? Сердце колотилось, как после пробежки... Зачем я это сделал?

Сидевший рядом парень протянул пачку сигарет. Дэнни поблагодарил, но отказался и представился:

— Форрестер, Дэнни Форрестер.

— Джонс, Эл Кью. Ты лучше зови меня по инициалам — Элкью. Так будет проще. Я из Лос-Анджелеса, а здесь гостил у дяди, когда началась война...

Дэнни рассеянно кивнул, глядя в окно. «Теперь я морской пехотинец... морпех... морпех». — «Морпех... морпех...» — подтвердили колеса поезда.

Все вокруг теряло реальность, и только одно чувство наполняло восторгом и тревогой: Кэтти любит меня...

Поезд ненадолго остановился в Филадельфии, чтобы забрать следующую партию призывников. И снова слова прощания, последние объятия.

— Береги себя...

— Пиши мне...

— Не волнуйся, родная, я вернусь...

— До свидания, Конни, я буду ждать тебя, любимый.

— Сьюзан... Сьюзан, ты только дождись меня...

— По вагонам!!!

Дэнни невидящими глазами смотрел в окно. Все случилось так быстро, что он все еще был дома, в Балтиморе...

Кэтлин Уокер, Салли Дэвис и Бад поджидали Дэнни и Вирджила в машине.

— Отличный был матч, Дэнни! — крикнул Бад, высунувшись в окно. — Вы с Вирджилом играли лучше всех.

— Что он здесь делает? — недовольно спросил Дэнни.

Настроение у него было неважное... Несмотря на то, что они с Вирджилом играли действительно здорово, их команда все же проиграла одно очко.

Вирджил пожал плечами.

— Твой отец ушел с моими родителями сразу после матча, а его оставил. Все равно твой братец не поехал бы домой без тебя.

Дэнни сел за руль. Бад тут же уступил место Кэтлин на переднем сиденье и перебрался назад к Вирджилу и Салли.

— Жаль, что я еще не взрослый, я бы показал, как надо играть, — вызывающе объявил он.

— Помолчи, — устало попросил Дэнни.

Бад на секунду умолк, глядя в окно. Машина проезжала Музей искусств, перед которым посреди травяного газона стояла статуя роденовского «Мыслителя».

— Отец говорит, что он сидит, как на горшке, — важно изрек Форрестер-младший.

— Бад! — рявкнул Дэнни, повернувшись к нему.

Младший брат тут же сник, хотя молчать после такого футбольного матча было для него сущей пыткой. Минут десять они ехали молча, пока Бад снова не выдержал.

— А Вирджил целуется с Салли!

— Дэнни, успокой его, не то я дам ему подзатыльник, — простонал Вирджил.

Когда они высадили друзей у дома Салли, где Вирджил собирался ужинать, Бад уже крепко спал на заднем сиденье.

Дэнни плавно развернул машину и покатил вниз по улице.

— В чем дело? Ты сердишься на меня — спросил он.

— Нет, конечно, — тихо ответила Кэтлин. — С чего ты взял?

— Ты все молчишь и молчишь. Словечка не проронила с тех пор, как мы сели в машину.

Она слегка коснулась кончиками пальцев синяка на его щеке.

— Больно?

— Пустяки.

— Наверное, мне следует гордиться тобой, как Салли Вирджилом, но я боюсь, что когда-нибудь тебе сломают шею во время матча.

Дэнни чуть улыбнулся.

— Значит, волнуешься за меня? Мне нравится, когда ты волнуешься за меня.

— Пойдем сегодня на танцы?

— С таким фингалом?

— Ладно, тогда посидим у меня, послушаем музыку. Ты, наверное, здорово вымотался.

— Ну, нет я уже две недели обещаю сходить с тобой на танцы, так что, Бог с ним, с фингалом. Светлее будет в зале...

Машина остановилась у дома Кэтлин. Дэнни оглянулся на крепко спящего Бада и привлек Кэтти к себе.

— Ты что, Дэнни! Соседи увидят.

— А мне плевать.

— Не глупи, — она мягко отстранилась. — Увидимся через час.

После танцев они поехали к озеру и там под тихую музыку, доносившуюся из радиоприемника, Дэнни снова и снова целовал Кэтти, а она сидела, подобрав под себя ноги, притихшая и печальная.

— В чем дело, зайка? Тебе холодно?

— Нет, — она отодвинулась от него и облокотилась на дверь. — Просто задумалась.

— Тогда поделись. Мне тоже интересно.

— Не знаю, как тебе сказать. Ты ведь скоро уезжаешь в Джорджию в колледж. — Голос у нее дрожал, но она пыталась говорить бодро. — Нам хорошо было вместе, правда?

— Я тоже думал об этом. Но что поделаешь, ведь надо получить профессию.

— Конечно.

— Я буду скучать по тебе, но ведь есть каникулы. Я постараюсь на лето устроиться здесь на работу.

— Ты здорово все продумал, да?

— Котенок, это же не зависит от нас. Ты же знаешь, я всегда хотел попасть в этот колледж.

— Знаю, — вздохнула она. — Но я очень боюсь, что ты встретишь другую девушку и забудешь меня.

— Зачем мне другая, если у меня есть ты? Когда-нибудь ты поймешь, почему я так хочу стать инженером-строителем. Они ведь ездят повсюду, по всему миру. Строят тоннели, мосты. Вот это настоящее дело! Инженеры везде нужны, а хороший инженер сам решает, в какой стране ему работать.

— Я знаю, ты давно об этом мечтал.

— Кэтти!

— Что?

— Ты пойми, мне очень не хочется расставаться с тобой.

Кэтти снова прижалась к нему.

— Может, это смешно, малыш, но иногда мне кажется, что, если другой парень прикоснется к тебе, я его убью.

— Правда?

— А в себе ты уверена, зайка? Я не хочу, чтобы ты из-за меня весь год сидела дома.

— Все равно без тебя я не хочу никуда идти.

— Пять лет — долгий срок... Подумай. Мне иногда хочется столько сказать тебе, но я не желаю тебя связывать. Надо сначала знать, насколько это у нас серьезно.

Кэтти вздохнула.

— Никогда не думала, что в жизни столько проблем.

Рано утром, в Буффало, новобранцев покормили в привокзальном ресторане, и, поев горячего, Дэнни понемногу начал приходить в себя и даже ощутил некоторое нетерпение — когда же они прибудут на место? Солнце светило в окна поезда и манило, звало, пробуждая знакомую всем мужчинам жажду приключений. Поезд постепенно заполнялся призывниками, которые садились почти в каждом большом городе.

— Привет, меня зовут Тэд Дуайер, а это Робин Лонг.

— Дэнни Форрестер, а тот тип наверху — Элкью Джонс.

— Как насчет перекинуться в картишки, ребята?

— Неплохая идея. Все равно до Чикаго еще далеко.

— В поезде уже полно народу.

— Будет еще больше.

Миля за милей рельсов, миля за милей американской земли, и долгие разговоры ни о чем, тягостные мысли о доме.

В туалетной предприимчивый тип по имени Шэннон О'Херни организовал нечто вроде мини-казино. О'Херни был здоровый малый, компанейский и разбитной, поэтому вскоре вокруг него собралась группа восторженных слушателей, а потом началась игра, сопровождаемая обильной выпивкой...

Генри Форрестер сидел в большом мягком кресле, погрузившись в воскресную газету. Бад, обложившись игрушками, расположился прямо на полу. Комнату наполнял голос футбольного комментатора:

— А сейчас, друзья, тридцатисекундная пауза для радиопереклички...

— Дэнни! — послышался из кухни голос миссис Форрестер. — Ты бы поторопился заехать за Кэтти. Ужин будет готов через полчаса.

— Хорошо, мама, уже еду.

— Бад!

— Ну, чего? — недовольно откликнулся тот на голос матери.

— Начинай накрывать на стол.

Ответ Бада потонул в возбужденном реве стадиона и пулеметной скороговорке спортивного комментатора:

— ...Только что Микки Паркс вышел на замену. Он заменил Кай Олдрича в центре. Кстати, если вы не знаете, то Микки дальний родственник адмирала Паркса. Микки, безусловно, один из любимцев публики. Четвертый сезон он выступает...

— Мы прерываем радиотрансляцию футбольного матча для передачи экстренного сообщения. Только что японскими самолетами атакована американская военно-морская база в Перл-Харборе. Мы будем постоянно держать вас в курсе событий...

— ...Итак, четвертый сезон Микки Паркс играет за «Краснокожих»...

— Ты слышал, отец?

— Гм... Что? Я тут вздремнул малость.

Зазвонил телефон. Бад поднял трубку и передал ее Саре Форрестер. Она несколько секунд слушала, а потом крикнула мужу:

— Генри! А где находится Перл-Харбор?

Генри Форрестер тихо постучал в комнату Дэнни и, отворив дверь, вошел. Его старший сын лежал на кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.

Окинув взглядом стены, увешанные фотографиями футбольных знаменитостей и команд, в которых играл Дэнни, Генри Форрестер присел на стул.

— Ты разве не будешь ужинать, сынок?

— Я не голоден.

— Мать очень расстроена. Сигарету хочешь?

— Нет, спасибо.

— Тебе не кажется, что нам нужно поговорить?

— Кажется, но как только я пытаюсь это сделать, мать закатывает истерику.

— Тогда давай поговорим вдвоем. Может, мне ты сможешь объяснить?

— Я не могу этого объяснить даже себе, папа.

— В школе мне сказали, что тебя готовы принять в колледж в Джорджии. Ты же мечтал об этом.

— Мечтал... Только разве я могу учиться в колледже, играть в футбол, когда началась война?

— Но тебе ведь всего семнадцать! Армия обойдется пока без тебя. Не беспокойся, когда ты им понадобишься, они сами найдут тебя.

Дэнни вздохнул и безнадежно махнул рукой.

— Ну вот видишь... Мы уже сто раз говорили об этом.

— Поговорим и в сто первый. Я должен понять, иначе просто не подпишу твои бумаги.

— Делай, как хочешь.

— Я бы еще понял, если бы тебе плохо жилось дома или ты влип в неприятности.

— Да дело вовсе не в том, что мне плохо. Наоборот, мне очень хорошо. Ты даже ключи от машины мне отдал.

— Тогда почему ты записался добровольцем в морскую пехоту?

— Лучше не спрашивай.

— А Вирджил?

— Ты же знаешь, он бы пошел со мной, но его мать очень больна.

Генри Форрестер потер ладонью лысеющую голову и глубоко затянулся сигаретным дымом.

— Знаешь, Дэнни, я так паршиво себя чувствую, когда понимаю, что не смог стать для тебя хорошим отцом, не дал тебе всего того, что мог бы дать.

— Да ты всю жизнь работал, как лошадь, когда же ты мог еще и мной заниматься!

Форрестер-старший снова выпустил клуб дыма.

— Я иногда завидую тебе, Дэнни. Да-да, я завидую своему собственному сыну! И все потому, что ты стал таким, каким я сам всегда хотел быть. Когда тебе не было еще и десяти, ты уже не нуждался во мне. Помнишь, как ты бегал продавать газеты на углу и каждый день приходил в синяках, но все-таки отвоевал это место?

Дэнни молча кивнул, не понимая, к чему клонит отец. Тот тем временем закурил новую сигарету и продолжал:

— А когда мы запрещали тебе играть в футбол и запирали тебя, ты убегал через окно. И опять-таки добился своего и стал футболистом. У тебя хватило характера настоять на своем. А у меня это никогда не получалось.

— О чем ты говоришь, папа!

— Я всегда хотел, чтобы ты играл в футбол, но я тогда принял сторону мамы, Впрочем, я всегда принимаю ее сторону... В общем... я вот что хочу сказать... В душе я горжусь, что мой сын пошел в морскую пехоту. Но не думай, что так легко расстаться со своим мальчиком... Ну, ты сам понимаешь...

— Папа! — Дэнни приподнялся на койке. — Папа... Я... я даже не знаю что сказать...

— Ты уже сообщил Кэтти?

— Нет, сэр.

— Тогда тебе лучше не откладывая повидаться с ней.

Глава 2

Константин Звонски лежал на скрипучей кровати, окутанный облаком синеватого дыма, медленно плывущего по потолку. Тусклая лампочка под потолком едва освещала убогую комнатку дешевого отеля.

Тишину улицы нарушил стук каблучков. Звонски метнулся к окну и отодвинул грязную штору. Это, должно быть, Сьюзан.

Нервно затягиваясь сигаретой, он слушал, как она поднимается по лестнице и подходит к двери. Едва она оказалась в комнате, он захлопнул дверь и обнял ее, свежую и раскрасневшуюся от январского холода.

— Господи, солнышко, ты же вся дрожишь.

— Я сейчас согреюсь.

— Нет-нет, ты чем-то напугана.

Она мягко освободилась от его рук, сняла пальто и, присев на кресло, закрыла лицо руками.

— Что, опять твой старик?

Она молча кивнула.

— Черт возьми, ну почему он не оставит нас в покое!

— Я сейчас... сейчас, Конни...

Он зажег ей сигарету.

— Спасибо, милый.

— Что, совсем плохо?

Сьюзан уже взяла себя в руки, но глаза у нее были полны слез.

— Как обычно. Обзывал, грозился... Но это уже не важно. Я здесь, значит, все в порядке.

Конни крепко ударил кулаком по своей ладони.

— Черт, иногда мне кажется, что он прав. Я не то, что тебе нужно... Иначе разве я позволил бы тебе приходить в этот крысятник? Он ведь желает тебе добра. Если бы я был таким парнем, как он хочет!

— Разве я когда-нибудь жаловалась?

— Да в том-то и дело, что никогда. Нет... я не то говорю...

Он отвернулся и оперся руками на стол. Сьюзан подошла сзади и, обняв его, положила голову ему на плечо.

— Ты сегодня даже не поцеловал меня, Конни.

Он тут же обернулся и обнял ее.

— Я так люблю тебя, солнышко, что иногда кажется, что сойду с ума.

Он несколько раз поцеловал ее, едва касаясь губами ее губ.

— Я тоже люблю тебя, Конни, — прошептала она.

Конни усадил ее на кровать.

— Слушай, малыш, мне нужно сказать тебе что-то важное. Мы уже говорили об этом. Твой отец не оставит нас в покое, поэтому нам нужно уехать из Филадельфии. Мы сможем... Я найду работу... Господи, ты же знаешь, что я стану пахать, как вол, только бы у тебя было все, что ты хочешь...

— Я знаю, Конни.

Он быстро нагнулся к ней и жадно, но в то же время нежно поцеловал в губы.

— Сьюзан, ты даже не представляешь, что значишь для меня. Вся моя жизнь — это ты. Без тебя и жить не стоит.

Она поцеловала его руку и улыбнулась.

— Надеюсь, мистер, вы знаете, что тоже небезразличны мне?

Он закурил сигарету и некоторое время нервно ходил по комнате, не зная, с чего начать.

— В общем, так... Вчера я записался добровольцем в морскую пехоту. — Долго мямлить было не в его характере.

— Что?!

— Подожди. — Он обнял ее. — Мне сказали, что нас повезут в Калифорнию, понимаешь? Я буду откладывать деньги, каждый цент, потом сниму тебе квартиру, и ты приедешь. Мы начнем жить сами, подальше от твоего отца и этого вонючего города. Вдвоем, понимаешь? — Он говорил торопливо, словно опасаясь, что она перебьет, но, увидев ее лицо, запнулся. — В чем дело, Сьюзан? Ты что, не рада?

— Н-не знаю, милый. Все это так неожиданно.

— Ты что, не хочешь уехать в Калифорнию?

— Дай мне подумать, Конни, как же так вот сразу... Некоторое время она задумчиво разглядывала его.

— Морская пехота, да?

— Это единственный выход. — Голос у него был почти умоляющим, — Там наверняка найдется работа, и я смогу быстро вызвать тебя.

— А твои мать и сестра?

Конни вздохнул.

— Мать подписала мои бумаги, а Ванде остался только год в школе. К тому же дядя Эд присмотрит за ними. И хватит об этом. Мы сейчас говорим о нас!

— Мне страшно, Конни.

— Ну что ты, маленькая, чего же тут бояться?

— Не знаю, но все равно страшно. Отец опасается трогать меня, пока ты здесь, а когда я останусь одна... Конни, столько всякого может случиться! А что, если ты не вызовешь меня в Калифорнию?

— Ты будешь там, клянусь тебе. Это ведь наш единственный шанс. — Он снова обнял ее и, уложив к себе на колени, укачивал, как ребенка. — Если мы останемся и будем встречаться в грязных отелях, ты скоро возненавидишь меня. А ведь я живу только для тебя, солнышко.

Его губы касались ее лица.

— Малыш, ты так и не согрелась.

— Я боюсь, Конни, что-то случится...

— Ш-ш-ш... Все будет хорошо, моя девочка.

— Правда? — Она пригрелась в его объятиях и постепенно успокоилась.

— Сегодня наш последний день перед Калифорнией, — прошептал он, медленно расстегивая пуговицы на ее блузке.

— Да, Конни... да, милый...

Константин Звонски вышел из ресторана вокзала Чикаго, где призывников накормили ужином, и остановился на платформе выкурить сигарету.

— Эй, приятель, мы с тобой нигде не встречались? — раздался голос позади.

Звонски обернулся и внимательно оглядел высокого красивого парня, заговорившего с ним.

— Может, и встречались. Лицо знакомое. Ты призывался в Филадельфии?

— Нет, в Балтиморе... Вспомнил! Ты играл за «Сентрал Хай»!

— Играл... Черт возьми, так это ты тот полузащитник из Балтимора, который попортил нам столько крови! Рад познакомиться, старик. Меня зовут Звонски.

— Точно, имя я теперь тоже вспомнил. И ты еще говоришь, что я попортил вам крови! А кто половину матча мотал нашу защиту?