Денис Юрин

Время мушкетов

Глава 1

Последний шанс

Наступило утро, семнадцатое по счету с начала штурма безымянного форта. Измученные боями и голодом защитники не хотели сдаваться, тем более что капитуляцию им никто и не предлагал. У дикарей с правобережья Удмиры были свои представления о войне, надо сказать, довольно странные с точки зрения цивилизованного человека. Даже если над перекошенными, разваливающимися деревянными стенами маленького укрепления и взмыл бы белый флаг, то разозленные воины лесов не удостоили бы вниманием этот символ воинского позора, знак признания врагом полной беспомощности. Они воевали не «за», а «против»: не за деньги, не за славу, не за территории, а против пришлых людей, настырно навязывающих чуждые, непонятные им порядки, а также неоднократно осквернявших мир обрядов, ритуалов и священных таинств, в котором жили они и их предки; созданную несколькими десятками поколений духовную среду, в которой существовал род урвасов. Дикарей не интересовал маленький клочок земли за гниющими от сырости, отмеченными следами огня и боевых топоров стенами; они пришли за душами чужаков и не собирались уходить, пока острый кол не украсит окровавленная голова последнего филанийского миссионера.

Туман только-только покрыл густой пеленой небольшой участок земли между стеной форта и опушкой леса. Казалось, наступил самый удачный момент для утреннего нападения: когда не видно даже пальцев на вытянутой руке, лишь сумасшедший лучник поднимется на стену и достанет из колчана стрелу. Жалкие остатки филанийского миссионерского корпуса, которые, собственно, и являлись защитниками обреченного укрепления, лишились в этот час существенного преимущества перед нескончаемыми полчищами обитавшего в лесной глуши врага. Однако отощавшие и небритые солдаты в одеждах когда-то бело-голубого цвета не были опечалены весьма прискорбным фактом и продолжали невозмутимо дремать возле еле тлевших костров. Утомительный бой, растянувшийся на целых шестнадцать дней, и предшествующее ему четырехлетнее пребывание на правобережье Удмиры научили миссионерское воинство многому. Солдаты знали, что враг хоть и беспощаден, но отнюдь не коварен и, по большому счету, наивен, как десятилетний подросток, грезящий ночами о подвигах, овеянных славой, и представляющий войну большим, увлекательным приключением.

Странные традиции запрещали дикому лесному народу использовать в бою многие хитрости и уловки, к которым без зазрений совести прибег бы любой полководец. Незаметно подкрасться в тумане к форту урвасы считали столь же позорным, как ударить врага в спину или напасть на спящих. Они были рядом, они были готовы к предстоящему бою, но терпеливо ждали момента, когда их нежеланный союзник-туман рассеется и ненавистные чужаки смогут встретить их во всеоружии. Так было уже шестнадцать раз, и семнадцатый не должен был стать исключением.

Где-то поблизости пропел кудвор, маленькая, серенькая птичка с ярко-зеленым клювом, писклявым голоском, будящим людей ни свет ни заря, и подлой привычкой воровать редкие куски мяса из солдатских котелков. Ему ответил другой пернатый воришка, но тут же замолк, испугавшись пронзившего тишину утра рева походной трубы. Единственный уцелевший горнист протрубил подъем и, едва успев закончить незамысловатую мелодию, тут же взял более низкие и тревожные ноты. Туман рассеивался, оголяя торчащие вверх кореньями пни, небольшие лужицы стылой болотной воды вперемешку с кровью, несколько десятков истерзанных падальщиками трупов в кольчугах и меховых шкурах, обломки оружия, одним словом, все то, во что превратился когда-то довольно плодородный участок земли между фортом и лесом.

Сигнал тревоги быстро поднял еще сонных бойцов на ноги. Не привыкшие снимать стальные кольчуги и нагрудники даже на ночь филанийцы двигались неестественно вяло, да и не спешили подниматься на стены, а ведь из леса уже стали доноситься звериные крики – самый верный признак предстоящего сражения. Дикари бойко переговаривались на понятном только им языке. Миссионеры не знали, что означают трижды пронесшийся над чащей вой волка, ответившая ему трель иволги, жалобное попискивание куницы и рев оголодавших медведей, кстати, чье племя пару лет назад покинуло эти места. Защитники форта были уверены лишь в трех вещах: враг вот-вот должен напасть, воители лесов не подозревали о приготовленном им сюрпризе, и этот бой должен стать самым кровопролитным, самым скоротечным и самым судьбоносным сражением за всю пятнадцатилетнюю историю покорения правобережья Удмиры, ведь именно от его исхода зависело, вернутся ли они на Родину.

Разминая затекшие во время сна конечности, солдаты подобрали оружие и не спеша направились к тому месту, где еще неделю назад находились ворота, а теперь красовался огромный завал из обломков досок, искореженных доспехов и всякой, давно ставшей бесполезной утвари. Приказов никто не отдавал, но каждый знал, что делать и где его место. Прозорливый командир заранее объяснил бойцам задачу и дал подробные указания, как действовать в случае непредвиденного поворота событий.

Как только в воздухе пронесся грозный и гулкий боевой клич дикарей, а за деревьями на опушке леса что-то пришло в движение, стрелки стали быстро покидать стены. Они уходили, чтобы присоединиться к товарищам, но не бросали верное оружие, а заботливо передавали луки, арбалеты и полупустые колчаны карабкающимся им на смену раненым, тем несчастным, кто хоть и мог сражаться, но был лишен возможности быстро двигаться, а значит, был обречен.

Приблизившись к самому слабому участку обороны на расстояние в двадцать шагов, сонливая толпа из неполных трех десятков вооруженных людей мгновенно организовала строй, а затем дружно сомкнула погнутые, выщербленные, одним словом, побывавшие в жарких боях щиты. Еще недавно их было больше, намного больше, да и стрелки на стенах стояли не так редко; теперь же потерявший более четырех пятых состава отряд едва прикрывал в два ряда ширину ворот и никак не мог выдержать яростного натиска дикарей. В этом не сомневался никто: ни хмуро взиравшие на завал сквозь узкие прорези шлемов солдаты, ни мчавшиеся с криками к лагерю урвасы, ни внезапно появившийся перед переминающимися с ноги на ногу миссионерами священник в бело-голубом походном одеянии, каким-то чудом сохранившем за долгие шестнадцать дней непрерывных боев свою первозданную чистоту.

– Ну, что приуныли, други мои?! Утро чудесно, а грешки вам я отпустил с вечера! Иль вы за ночь набедокурить успели?! Признавайтесь, проказники, кто возле костра на этот раз к кому прижимался?! – рассмеялся преподобный отец Патриун из Миерна, небрежно скидывая на землю сутану и беря в сильные, покрытые пучками раздувшихся вен руки испачканную запекшейся кровью утреннюю звезду.

Два дня назад погиб командир, последний из двенадцати рыцарей, ступивших вместе с отрядом четыре года назад на правый берег Удмиры. С тех пор на мускулистых плечах отца Патриуна лежали не только духовное руководство миссией, но и полная ответственность за судьбу остатков отряда. Солдаты безоговорочно доверяли ему, и не только потому, что видели священника в ратном деле. Нельзя сомневаться в легенде, а преподобный отец из Миерна был живой легендой этих диких краев. Никто из отряда не знал, сколько лет владеющий не хуже любого солдата мечом и дубиной священнослужитель пребывал на правобережье. Ходили слухи, что очень давно, чуть ли не со времен первой, почти полностью погибшей экспедиции. Кто выжил в лесисто-болотном аду долее пятнадцати лет, достоин не только уважения, но и полнейшего доверия, даже если его планы порой и кажутся абсурдными, а фривольные выражения совсем не соответствуют сану.

– Неужто никто не нагрешил?! Не заставляйте, детушки мои, из вас жалкие покаяния силой выколачивать! А что? Я и по харе заехать могу, вы меня, дармоеды, знаете! – продолжал расхаживать перед строем и на своеобразный манер подбадривать бойцов отец Патриун, не обращая внимания на то, что доносившиеся из-за частокола воинственные крики стали намного громче и яростней. – Я жду, небожители! Ну, кто первым душонку опорожнять начнет?! Может, ты, Мал?!

Возможно, седобородый ветеран и сознался бы, что вечером сделал пару лишних глотков из общей фляги, тем самым бессовестно обворовав боевых товарищей, однако на откровение не осталось времени: стрелки на стенах сделали последний залп и, отложив луки, взялись за мечи, а верхушка бесформенного завала угрожающе зашевелилась.

* * *

Посетители жалуют в мужской монастырь не часто, особенно, если духовная обитель находится в богом забытой глуши и не является вынужденным пристанищем немного набедокуривших при дворе аристократов. Скрипучие ворота монастыря Деншон обычно открывались лишь дважды в неделю: по средам, когда монахи везли на базар выращенную их мозолистыми руками каранктузу; и по субботам, чтобы принять привезенные крестьянами дары.

Естественно, что при такой отрешенности от мирского и суетного, привратника ни на въезде, ни поблизости не было, поэтому статному, молодому дворянину на вороном коне, решившему посетить монастырь среди ночи, пришлось не только спешиться, но и долее часа оббивать медную колотушку о дубовые ворота. Мужчина уж было отчаялся и хотел вернуться в деревню, но Небеса решили вознаградить его за прилежные труды. За толстыми створками что-то закашляло, зашаркало и забрюзжало, нарушая тишину ночи то ли молитвой, то ли идущими из глубины еще не проснувшейся души проклятиями.

Заслонка смотрового окошка издала противный звук, но так и осталась на месте, ею уже давно не пользовались, поэтому никогда и не смазывали. Молодой человек чертыхнулся и приготовился к долгим, мучительным расспросам: «Кто?», «Откуда?» и «Зачем пожаловал?» Без исполнения этого изматывающего ритуала сонный монах уж точно не открыл бы ворота, если бы вообще открыл, а не заставил бы путника ждать до утра. Однако дворянин ошибся, не успел он вернуться к коню, чтобы укутаться в теплый плащ, как по ту сторону дубовой преграды послышался радующий сердце лязг. Механизм старого замка пришел в движение, и вскоре одна из двух створок немного приоткрылась.

– Тайно не женим! Ступай с миром, сын мой! – довольно внятно, хоть и причмокивая губами, изрекла высунувшаяся наружу голова дряхлого старца.

– Постой! – громко выкрикнул юноша, испугавшись, что старый монах закроет ворота, и никакие выкрики, никакие посулы и заверения уже не заставят его повторно возиться с механизмом замка. – Я не за этим приехал!

Несмотря на то, что движения поспешно бросившегося к воротам юноши были неосмотрительно резкими, монах не испугался, и его седая, плешивая голова по-прежнему забавно торчала между массивными створками ворот.

– Не смеши, юноша! А зачем же еще благородный и пылкий рыцарь, как ты, мог потревожить сон мирных монахов?! – По испещренному глубокими морщинами лицу пробежала ухмылка.

– У меня письмо для твоего настоятеля, – быстро произнес дворянин и, расстегнув верхний крючок камзола, продемонстрировал собеседнику уголок аккуратно сложенного и скрепленного печатью письма.

– От кого? – удивленно вскинул брови старик, а затем мерзко захихикал.

– Не твое дело, старый хр…! – вскипел от гнева юноша, но, спохватившись, что все же имеет дело со священнослужителем, вовремя остановился. – Проводи к настоятелю… срочно… дело казенное… велено передать лично в руки!

– Велено, так чего ж ждешь, исполняй! – прошамкал старик и, резко выкинув вперед тонкую, трясущуюся ручонку с обвисшей, полупрозрачной кожей, почти ухватился за конверт.

Рыцарь инстинктивно попятился и прикрыл рукой важное послание. Дерзкая, самоуверенная выходка так разозлила молодого гонца, что он, несмотря на духовный сан, захотел все же ударить мерзкого старика, однако его взгляд вовремя остановился на запястье монаха. Золотой браслет настоятеля едва держался на тонкой руке, казалось, полностью лишенной мышц и состоящей лишь из пожелтевшей от времени кожи да хрупкой кости.

– Извините, Ваша Святость… – пролепетал не столько испуганный, сколько обескураженный юноша, доставая квадратный конверт из-за пазухи и беспрекословно передавая его старику, – … я и подумать, не мог…

– Что? Что я такой дряхлый да старый? – продолжил с ехидным смешком морщинистый собеседник.

– Да нет… что вы сами ворота откроете, – неубедительно солгал еще не научившийся достойно врать королевский гонец по секретным оказиям и, отвесив поклон настоятелю, вскочил в седло.

– Постой, а ответ?! – удивленно прошамкал старший в мужской обители.

– Ответа не требуется, это приказ, надлежащий к немедленному исполнению! – прокричал на скаку рыцарь и уже через миг скрылся во тьме ночи.

* * *

Последние мгновения перед боем всегда тягостны для солдат. В разрывающиеся от пульсирующей в висках крови головы приходят самые страшные мысли. Они парализуют, они заставляют тело неметь, а руки предательски дрожать. Даже опытный воин может легко превратиться в трусливого мышонка, если его вовремя не отвлечь, не заставить бьющееся в судорогах страха сознание работать в совершенно ином русле. Умный командир в такие минуты выкрикивает пламенные речи, пытаясь разжечь воинственный дух и ненависть к врагу; мудрый предводитель воинства действует совсем по-иному, он пошлит, вселяя в души презрение ко всему, в том числе и к собственной жизни. Преподобный отец Патриун не допускал и в мыслях, что его мужественная паства нагрешила ночью возле костров, слишком плотно прижимаясь друг к дружке; но он упорно продолжал играть роль блюстителя нравственности до тех пор, пока над вершиной завала не показалась непропорционально огромная голова первого дикаря.

– Къэргаха-а-а-а! – грозно прокричал воин лесов в медвежьем шлеме, размахивая трофейным филанийским топором и, видимо, призывая своих соплеменников карабкаться по скользким бревнам да доскам быстрее.

– Заткнись, детище преисподней, – даже не удостоив шустрого воина лесов взглядом, произнес отец Патриун и метнул утреннюю звезду.

Разрывая воздух пронзительным свистом, грозное оружие священника устремилось в недолгий полет. По строю филанийцев прокатился злорадный смешок: не каждый день удается увидеть, как тяжелые, покрытые мелкими шипами шары дробят голову врага, а цепь, которой они соединены, обвивается вокруг шеи и отрывает все еще орущее, кровавое месиво от тела.

Первая потеря не устрашила дикарей, но и не привела их в ярость. Смерть в понимании детей леса не конец жизненного пути, а лишь начало нового этапа обучения воина, та грань, которую каждый когда-нибудь, да должен перейти.

Долю секунды обезглавленное тело урваса шаталось, держась рукой за торчащее к небу торцом бревно, затем повалилось на лезущих вверх товарищей. Это замедлило подъем дикарей, но ненадолго, уже через миг на вершине показалась добрая дюжина одетых в шкуры и дубленую кожу фигур.

Обычно бой разгорался наверху баррикады: солдаты отчаянно держали опасный рубеж, ценою собственных жизней не позволяя противнику проникнуть внутрь лагеря. Однако на этот раз строй не шелохнулся, ни один из солдат не сделал ни шагу вперед. На окаменевших лицах миссионеров не дрогнула ни одна мышца даже после того, как первые урвасы стали спрыгивать вниз, а их место тут же занимали все новые и новые воины.

– Къэргаха-а-а-а!!!! – в унисон проревел немногочисленный авангард лесных воителей и, потрясая над головами оружием, устремился на застывшего в строю врага.

– Къэргаха-а-а-а!!!! – тут же подхватили боевой клич племени полсотни воинов, вскарабкавшихся на вершину баррикады.

«Къэргаха-а-а-а!!!!» – уже хотели воскликнуть оставшиеся по ту сторону, но дружный крик мужских голосов вдруг был неожиданно прерван чудовищным треском ломающейся древесины.

Время остановило свой бег всего на долю секунды, всего на один краткий миг, за который в глазах обреченных появились непонимание и животный страх, а в глазах «каменных изваяний» филанийцев загорелись искорки надежды. Под грузом все еще размахивающей оружием живой массы подпиленные намедни бревна стали ломаться. Завал начал складываться, проседать, уходить в землю, а острые обломки древесины, наоборот, устремились кверху, пронзая насквозь все, что попадалось на пути, и отрывая конечности у мечущихся, хватающихся друг за друга в тщетных попытках удержать равновесие тел.

Невидимая рука вмешавшегося в бой гиганта мгновенно перемешала живое и неживое, но не размельчила ингредиенты адской смести до однородной массы, а с силой вдавила… буквально впечатала в землю несколько сотен пудов материи.

– Вот и не пропали труды наши праведные! Не зря, не зря землицу стылую ночами рыли! Индорий не любит ленивцев, он лишь труженикам защиту дает! – прокричал отец Патриун, воздев к небу булаву, что послужило сигналом к началу атаки.

Строй филанийцев ожил. Как дикие лани, почувствовавшие поблизости запах хищника, солдаты рванулись с места и вмиг повалили, затоптали ногами застывший в изумлении авангард дикарей. Преодолевая яму, засыпанную обломками баррикады и все еще шевелящимися телами, отряд лишь немного замедлил скорость передвижения, а затем, перестроившись на ходу клином, врезался прямо в середину обомлевшего лесного воинства.

Надо отдать должное урвасам, попавшимся филанийцам на пути. Они не разбежались и даже пытались остановить рвущегося к лесу врага. Однако атака была настолько неожиданной, мощной и быстрой, что штурмовавшие стены форта отряды не успели прийти на помощь своим соплеменникам.

Добыча вырвалась и теперь ускользала, направляясь лесом к реке. Решив, что расправиться с немногочисленными защитниками форта можно и потом, обманутый и оскорбленный вожак трижды протрубил в рог, что у охотников племени Урвас означало начало загона вырвавшейся из западни дичи.

* * *

– Проклятый Кадвик, вот отомстил, так отомстил! – сетовал на жизнь королевский гонец по особым оказиям, кутаясь в промокший насквозь плащ. – Оно и понятно, я же у него, ротозея, прямо из-под носа Дивалу увел. Хотя этот байстрюк меня и так ненавидел: я красив, а он страшен, как пещерный карл; я маркиз, а он сын нишала и служанки. Но все-таки из-за Дивалы тоже. Ох, и заводная она штучка… лакомый кусочек!..

Воспоминания о ласках пышногрудой, игривой блондинки, ходившей в услужении у графини Нуар, немного согрели продрогшего юношу. Он был молод, статен, высок и красив. Всего один мимолетный взгляд его больших карих глаз безотказно разбивал хрупкие женские сердца. Он был не беден, знатен, но все же судьба отнеслась к нему неблагосклонно. Три года назад он приехал в Альмиру, чтобы поступить на королевскую службу. На нем бы великолепно сидел темно-синий мундир лейтенанта филанийской гвардии, но кто мог предположить, что его недальновидный, легкомысленный двоюродный братец додумается обесчестить четырнадцатилетнюю принцессу Анвасу Девур, очень близкую родственницу короля. Гнев венценосной особы, естественно, тут же узнавшей о произошедшем конфузе, обрушился подобно лавине на весь род маркизов Анкар.

И вот результат! Его, потомка древнейшего филанийского рода, выставили на посмешище перед всем двором, сделав всего лишь посыльным, хоть и по особым оказиям. Он должен был сейчас танцевать на балу во дворце, а не ехать по размытой дождями дороге, мечтая побыстрее попасть к пылающему очагу и ощутить приятное соприкосновение тела с обычной деревянной скамьей. Да, да, после трех дней безумной скачки в седле даже табурет кажется мягким креслом.

– И все ради чего?! Из-за чего такая спешка, кутерьма?! Я три дня мок, в седле трясся, страдал, чтобы вручить одряхлевшему старцу какой-то идиотский пакет. Нет, Кадвик точно мстит! Важные послания не пишутся развалюхе-адресату, который вот-вот отойдет в мир иной… Все же интересно, а что было в том приказе? Почему доставлять его поручили мне? Какое отношение имеет Двор к делам Церкви?

Уставший юноша немного расстроился тем, что не воспользовался удачным стечением обстоятельств и не вскрыл секретный пакет. Потом можно было бы сослаться на ливень, промочивший одежду и размывший печать.

Появившийся из-за поворота дороги, более походившей на тропу посреди болота, огонек отвлек юношу от мысли о досадном упущении. Впереди виднелся трактир, тот самый уголок уюта и тепла, мимо которого он недавно на всем скаку проскочил, спеша попасть в монастырь. Пришпорив едва переставлявшую ноги лошадь, посыльный подъехал к конюшне. Конечно же, конюхов не было; проклятые деревенские увальни пили вино в трактире и не думали выходить под дождь, чтобы принять лошадь у продрогшего господина.

«Ну ничего! Вот согреюсь, отдохну, винца выпью, часок сосну, а там и мерзавцев проучить можно!» – тешил себя надеждой маркиз, собственноручно открывая ворота и заводя лошадь внутрь.

Пустое стойло виднелось лишь в самом дальнем углу конюшни. В тусклом свете единственного горевшего факела глаз различал лишь общие очертания предметов, поэтому ничего удивительного, что сапог дворянина несколько раз попадал в кое-что вязкое и пахучее. К такому повороту событий юный посыльный был готов, а вот увидеть на охапке сена дородную крестьянку с задранной юбкой и бутылкой в руке, он никак не ожидал. Исключительно ради того, чтобы проверить, не требуется ли перепившей девице помощь, маркиз сделал пару шагов вперед и тут же пожалел, что поддался благородному порыву.

В темном углу что-то зашевелилось, юноша инстинктивно отскочил назад и попытался выхватить меч, но что-то больно обожгло его правую руку, а затем полоснуло по горлу. В следующее мгновение что-то другое, но не менее острое и твердое забралось под его ребра. В глазах потемнело, расплывчатые очертания предметов слились в одно сплошное, черное пятно.

– Готов? – спросил чуточку картавый голос.

– Мертвяк, – ответил бас с хрипотцой, – и именно тот, кого мы ждали.

На сено рядом с бесчувственным телом девицы упали окровавленные вилы.

– Ну-ка, давай помоги! Подтащим его поближе к девахе! – произнес картавый. – Как раз самое оно! Королев поскакунчик решил порезвиться после тряски в седле. Напоил девицу, сюда приволок, а тут ее ухажер и нагрянул… Все очень даже складно вышло.

– Так он же не пил, да и в трактир даже не заглядывал… – возразил ему бас.

– Ох, дурак ты, дурак! – посетовал картавый. – Давай-ка, его перевернем мальца… Вот теперича он, можно сказать, в стельку…

В полумраке конюшни что-то зажурчало, а затем на оголенные колени девицы упала еще одна пустая бутылка.

– Слышь, а я его вроде знаю! Это ж младший маркиз Анкар, Ивор, кажись…

– Ну, и что с того?!

В темноте послышался звонкий шлепок, возможно, по лысой голове.

– Маркиз, не маркиз, не важно! Он мог прочесть послание!

* * *

Обезумевшие легкие разрывали грудную клетку, стараясь вырваться на свободу и глотнуть свежего воздуха. Мокрые нити волос прилипли ко лбу и пытались залезть в глаза. Мышцы конечностей ныли, не выдерживали нагрузок; они вот-вот должны были начать разрываться. Многострадальные ноги в оковах из отяжелевших сапог уже не бежали, а просто месили болотную воду, бессмысленно двигаясь в никуда. Но значительно больше страданий отцу Патриуну доставляла мысль, что он завел отряд на болота, сбился с пути, всего один раз перепутал лесную тропу и тем самым обрек своих людей на верную смерть.

– Стоять! – разорвал первозданную тишину истошный крик запыхавшегося командира.

Четверо бежавших спереди мгновенно остановились, буквально через секунду к Патриуну подтянулись и остатки отряда; всего их было только семеро. Урвасы – загадочное племя, они каким-то необъяснимым способом умеют общаться на расстоянии. Весть о прорыве отряда миссионеров к реке мгновенно облетела всю округу. Лесное воинство упорно преследовало беглецов, но мало того, навстречу им трижды попадались довольно большие группки охотников. Случайность полностью исключалась, поскольку охотники, в основном дети, калеки и старики, не разбегались при виде большого отряда вооруженных людей, а, наоборот, набрасывались на пехотинцев и мужественно сражались.

Стычки измотали филанийцев, к тому же существенно снизили темп передвижения поредевшего отряда. Патриун не сомневался, дикари уже успели отрезать им путь к реке и теперь методично сжимали кольцо окружения, надеясь загнать их как раз на те самые болота, куда он, перепутав дорогу, и завел своих людей. Конечно, угрызения совести поедали святого отца изнутри, но он не позволил захватить им власть над рассудком. «Действиям – время, а покаяниям – час», – всегда проповедовал он и не видел причины не применить этот принцип к себе.

Осмотр отряда занял всего долю секунды. Солдаты хоть и устали, но еще не исчерпали резерв своих сил, а значит, шанс выжить у них все-таки был. Местность показалась священнику знакомой, он сюда как-то забрел несколько лет назад, перепутав дорогу к Удмире. Они чуть-чуть отклонились на северо-запад и теперь находились всего в полумиле от спасительного берега.

– Мал, – обратился священник к стоявшему по правую руку от него ветерану, – веди людей вон к тем деревьям, там будет тропа к реке. Быстрей доберитесь до берега… Потом сразу сбрасывайте барахло и вплавь! Они… они не осмелятся зайти в воду!..

– А как же?!. – изумленно захлопал глазами старый солдат.

– За меня не беспокойся, – произнес Патриун после глубокого вдоха, – я эти места знаю. Надо ребят вывести. Не все же погибли, кой-кто просто отбился… плутает!

– Ваше Святство… – попытался возразить ветеран, но тут же осекся под строгим взглядом.

– Не время спорить, десятник, ох, не время! Веди отряд к реке! Ногами во всю прыть шевелите, да не смейте кольчуг до берега снимать, толку уже не будет, а в броне биться сподручней!

Хлопнув на прощание десятника по крепкой руке, священник закинул булаву на плечо и побрел обратно к лесу, в сторону, откуда нет-нет да раздавались предсмертные крики. Лишь выйдя из болота, отец Патриун позволил себе обернуться. Возле деревьев на противоположной стороне гиблого водоема виднелась небольшая группка быстро удаляющихся людей.

Мал в точности исполнил указание и вел остатки отряда верным путем. Да, вот только добраться до Удмиры им было не просто, наверняка остатки отряда поджидает засада возле самой воды. За пятнадцать лет жизни на правобережье священник хорошо изучил повадки дикарей, гораздо лучше, чем запутанные лесные тропы. Урвасы оцепили берег еще до начала штурма форта, они не могли позволить чужакам уйти и скрыться от праведного возмездия во владениях речного чудовища, таинственного божества, непонятного и враждебного к их роду.

Вылив из высоких сапог грязную болотную воду, Патриун сел на поваленный ствол дерева и постарался как можно быстрей отдышаться. Он не думал прятаться в лесу, хотя шансы поиграть в прятки были, бесспорно, неплохи. Недаром он блуждал по прибрежным чащам правобережья гораздо больше времени, чем проводил в молельне. Не собирался священник и отправляться на поиски отставших, с ними уже давно расправились дикари или разорвали на части хищные звери. Патриун обманул доверчивого десятника, но эта ложь не была грехом, она была во благо… во благо, прежде всего, тем шестерым счастливчикам, что сейчас, не жалея ног, бежали к Удмире. Преподобный отец знал способ отвлечь урвасов на себя и тем самым дать время выжившим переплыть реку.

«Пора!» – подумал отец Патриун и встал в полный рост. На богатырских плечах и не менее мужественном торсе забагровели полосы свежих порезов и шрамы – следы давних ранений. Закрыв глаза, священник усилием воли разгонял по телу кровь, заставлял клокочущее в груди сердце биться с максимальной скоростью. Потом он поднес ладони и издал крик: долгий, протяжный и сложный, состоящий из множества интонационных фраз и переливов. Древний лес тут же ответил ему раскатами эха, а затем наполнился десятками криков, идущих со всех сторон. На потрескавшихся губах святого отца заиграла бесовская ухмылка. Ему удалось обмануть дикарей. «Враг здесь, срочно нужна помощь!» – означал неистовый крик, и теперь все урвасы, находившиеся в радиусе двух-трех миль, прекратили поиски и спешили к нему… на болото.

«Рано или поздно все умирают, каждый переходит грань… Неизбежное должно свершиться, так почему же не извлечь из этого пользу для других, для близких!» – вспомнились отцу Патриуну в страшный миг ожидания смерти слова старшего шамана племени Урвас. Наставник филанийской миссии любил беседовать со своим духовным оппонентом, но это было давно. Последний спор разгорелся двадцать пять дней назад, еще до того, как кто-то из миссионеров случайно забрел на запретные земли, и началась бессмысленная война.

«Ты прав Кад Вир, ох как прав! Но вот только меня это пока не касается… еще рано, еще слишком рано, да и особо близких у меня пока нет, а ведь во всем должен быть смысл!» – успел подумать преподобный отец буквально за миг перед тем, как на небольшой поляне возле болота появилась первая пятерка изрядно запыхавшихся дикарей.

Близость опасности мгновенно заглушает отвлеченные мысли и превращает людей в жутких прагматиков. Отец Патриун долее не размышлял, что он должен делать, а чего нет. Пришло время действовать: сеять смерть и тут же пожинать кровавый урожай. Шансы на успех стоит взвешивать до ратной потехи, упрекать себя в безрассудстве можно «после», но во время сражения в голове должна резвиться лишь одна мысль: «Как?! Как действовать и как убивать?», чтобы нанести врагу максимальный урон и самому, по возможности, избежать смерти.

Позабыв стереть с лица дьявольскую ухмылку, отец Патриун двинулся на врагов. Он медленно приближался к удивленно таращившимся на него дикарям. Он шел… высокий, мускулистый мужчина в полном расцвете сил; он шел, печатая шаг, поигрывая буграми обнаженных мышц и мерно постукивая на ходу тяжелым набалдашником булавы о свое колено. Символ индорианской веры на золотой цепи гордо возлежал на богатырской груди боевого священника и ярко блестел в первых лучах недавно взошедшего солнца.

Застывшие в оцепенении урвасы наконец-то очнулись и приняли вызов дерзкого смельчака. Двое из пятерых воинов почти одновременно метнули топоры, но неравной схватке было не суждено закончиться так быстро. Командир филанийцев ловко увернулся от летевшего ему в лоб снаряда, а второй топор отбил булавой, причем удар был настолько резким и сильным, что в воздух взмыл фонтан деревянной щепы, а завертевшееся вокруг своей оси железное лезвие скрылось в кроне ближайшей сосны.

Прорычав что-то себе под нос, урвасы набросились на священника, но тут же отскочили назад, едва успев увернуться от кругового удара булавы. Дети лесов были сильны и выносливы, но их ремесло – охота, а межплеменные войны, не говоря уже о стычках с миссионерами, происходили настолько редко, что Патриун не сомневался в успехе боя: «один ОН против пяти».