Нынешнее поколение сынов Великого Горна не знало ни Солнца, ни Луны. Они жили, блуждая во тьме и гордясь мудростью сумевших спастись от неминуемой гибели предков. Любой атрибут многоцветного и разнообразного наземного мира был для большинства жителей Махакана пустой звуковой оболочкой, не несущей в себе никакого смысла. Солнце, Луна, небо, звезды – всего лишь призрачные реалии чужой жизни, абстрактные теоретические понятия, в которые можно поверить, но нельзя принять…

* * *

Пархавиэль видел небо и звезды, слышал шелест листвы и ощущал нежное дуновение весеннего ветра. Это случалось трижды, каждый раз, когда ломался старый грузовой лифт, на который гномы сгружали товары в конечной точке маршрута, чтобы отправить их наверх, на поверхность.

Хауптмейстер точно помнил ту смену, когда впервые произошла поломка – двести пятьдесят семь смен назад, конец шестого похода. Перегруженный товарами лифт заскрипел и рухнул вниз с высоты пятнадцати метров, насмерть задавив четверых и тяжело ранив десять гномов. Ему тогда вместе с товарищами долго пришлось карабкаться вверх по отвесной стене шахты, вися на одной руке, вбивать второй в твердый скальный монолит длинные крепежные стержни, протягивать тросы, а наконец-то выбравшись на поверхность, вручную поднимать груз. От усталости ныли мышцы, кровоточили ободранные руки и плечи, но страдания стоили того, что он увидел…

Яркий свет, огромный темно-серый простор, затянутый причудливыми неоднородными сгустками, порывы ветра, обжигающие глаза и щеки, воздух, который пьянил и сбивал с ног своей свежестью, запахи, новые запахи… Даже впервые увиденные им люди и огромные, впряженные в телеги животные не вызвали у него такого удивления и восторга, как бескрайний простор, обилие цветов и запахов.

Именно тогда он понял, в чем заключается основная привилегия караванщика: «Возможность случайно увидеть чудо, соприкоснуться с большим, светлым миром».

Из тех счастливцев, кому двести пятьдесят семь смен назад повезло выбраться на поверхность, в живых осталось лишь трое: он, Зигер и Карл. Шестеро погибли на маршруте, трое покончили с собой по возвращении в столицу, а четверо бесследно исчезли. Говорят, что они сбежали во «внешний мир», навеки наложив проклятие на свой род, стали изгоями… Однако Зингершульцо не верил расхожим слухам, даже когда они превратились в официально зарегистрированный Гильдией факт измены. Уж слишком много солдаты болтали в пивных о необходимости перемен и «свежего воздуха»…

Последующее за позорным фактом измены ужесточение инструкций не охладило желание Пархавиэля увидеть «внешний мир» вновь, всего на несколько минут соприкоснуться с ним и сохранить в памяти чудесные воспоминания на всю оставшуюся жизнь.

Когда лифт сломался во второй раз, он первым вызвался добровольцем полезть наверх. Небо преподнесло ему неожиданный сюрприз: оказывается, оно могло быть не только серым, но и черным, усыпанным множеством сверкающих точек, называемых на языке людей звездами.

К сожалению, третье посещение поверхности сильно разочаровало гнома. Ловко карабкаясь по отвесной стене, Зингершульцо терялся в догадках, каким же будет небо на этот раз: зеленым, нежно-желтым, а может быть, голубым? Когда же он наконец заглянул за край шахты, то чуть ли не свалился от расстройства обратно. Небесная высь была вновь темно-серой.

Три смены он ходил сам не свой, не мог спать и перессорился со всем отрядом, включая самого командира. Никто не мог понять причину его внезапной вспыльчивости и резких перепадов настроения. Карл предлагал Пархавиэлю пропустить один поход и немного отдохнуть в столице. Животворящим бальзамом, исцелившим его от меланхолии, стали мысли о предстоящей по возвращении с маршрута свадьбе.

«А все-таки каким небо может быть еще и почему оно способно менять цвет? – размышлял хауптмейстер Пархавиэль Зингершульцо, крутя между толстыми, сильными пальцами левой руки флакон с ярко-синей жидкостью. – Неужели я никогда не смогу ответить на этот вопрос? Ведь небо так близко, всего в трех сменах пути. Его новым цветом и бескрайним простором насладится кто-то другой!»

Одним резким движением руки Зингершульцо сорвал сургуч с горлышка и опрокинул содержимое флакона в рот. Он не успел ничего почувствовать. Голова закружилась, стало трудно дышать, и гном потерял сознание.

Глава 2

Застава

Малага приготовилась к прыжку, распрямила длинный, раздваивающийся на конце хвост, которым во время броска могла изменять направление движения тела, и напрягла сильные мышцы. В тот самый момент, когда задние лапы уже были готовы оттолкнуться от камня, а тело должно было взмыть ввысь, откуда-то издалека послышался незнакомый зверю скрипучий, протяжный звук. Малага встревожено подняла голову вверх и неподвижно застыла на месте, распустив веером большие перепончатые уши. Теперь хищнику было не до охоты, скрип приближался, нарастал. Вслед за ним появилось много новых, никогда ранее не слышанных звуков.

Как большинство обитателей пещер, зверек был слеп. Живущим в вечной тьме не нужны глаза, достаточно острого слуха и хорошо развитого обоняния. Малага не увидела появившийся вдали свет фонарей и вереницу медленно ползущих по камням телег, но точно знала, что по направлению к ней движется огромное стадо существ, каждое из которых гораздо больше и сильнее ее. Забыв о добыче, она приняла единственно верное решение: быстро соскользнула с камня и, низко прижавшись брюхом к земле, прошмыгнула в узкую расщелину.

Караванщики даже не пытались идти тихо. Во-первых, это было бесполезно, поскольку семнадцать груженых телег так сильно грохотали по камням, что у местных обитателей, обладающих чутким слухом, наверное, лопались барабанные перепонки. А во-вторых, в осторожности просто не было смысла: кроме малаг и суховертов, хищников до Ворот не водилось. Обе разновидности ящериц были неядовиты и охотились лишь на мелкую дичь.

Колеса и рессоры жалобно скрипели, а телеги чудовищно грохотали по сыпучим камням, мотаясь при каждом новом толчке из стороны в сторону и причиняя массу неудобств впряженным в них вместо лошадей гномам. Сквозь многоголосую какофонию механических скрежетаний и ударов то и дело доносились громкие выкрики и забористая ругань смертельно уставших, измотанных многочасовой тряской караванщиков.

– Парх, бочонок старый, ты тащить-то будешь али нет?! А ну, напрягись, захребетник, хватит спать! – громко орал прямо в ухо Зингершульцо идущий позади него в упряжи Нарс. – Коль спать охота, так завались на телегу и дрыхни или на закорки мне залезь, и то легче будет!

Негодование гнома было вызвано странным поведением напарника. С Пархавиэлем в ту смену было что-то не так, это заметил каждый член команды. Он то сильно тянул повозку вперед, заставляя других ускорять темп и сбивать дыхание, то резко затормаживал, и тогда вся шестерка сбивалась в кучу. Однако аритмичность движения была не единственной странностью гнома. Порой, когда телегу мотало из стороны в сторону или заносило на крутом склоне, хауптмейстер не мог удержать равновесия и падал, увлекая за собой всех остальных. Окрики, предупреждения, ругань, сменяющиеся тычками и затрещинами, казалось, не имели никакого воздействия, всегда собранный и хорошо знающий свое дело караванщик упорно продолжал чудить, никак не реагируя на внешние раздражители. Ни Нарс, ни его товарищи даже не могли предположить, что хауптмейстер просто не слышал их раздраженных голосов и не чувствовал сыплющихся на его крепкую спину ударов.

Когда Пархавиэль очнулся после отравления, то отряд был уже на ногах и готовился отправиться в путь. Голова кружилась, тело не слушалось, а очертания палаток и фигур гномов плясали перед глазами в каком-то мутном, бледно-сером тумане. Боли не было, и с памятью вроде все тоже было в порядке. Он отчетливо помнил события вчерашней смены и, конечно же, судьбоносный разговор с командиром, после которого он все-таки решился рискнуть и выпить «гейнс». Но вот с восприятием настоящего были проблемы: он то не слышал слов окружающих, то не мог понять, что же от него хотят, движения были скованными, а реакция замедленной. Гном чувствовал, как порой на него нападает оцепенение и он на ходу погружается в странную, непривычную полудрему, как будто невидимый злой колдун время от времени произносит таинственные магические заклятия, высасывающие из него силу и притупляющие рассудок.

Когда он оборачивался, то видел озлобленные лица кричащих на него товарищей, но не слышал слов, когда падал, не чувствовал боли, хотя точно знал, что она должна быть.

Сквозь пелену тумана хауптмейстер видел, как конвой остановился и к нему подошел командир. Карл интенсивно шевелил губами, жестикулировал, зачем-то щупал его пульс и силой заставил открыть рот. Закончив с осмотром, он что-то начал говорить столпившимся вокруг телеги гномам. Пархавиэль почувствовал, как его осторожно взяли под руки и заботливо повели к одной из телег, уложили сверху между тюками с товарами и накрыли теплым одеялом. Сил сопротивляться произволу не было, да и особого желания тоже не возникало. Единственная мысль, одиноко блуждающая в его пустой голове, призывала закрыть глаза и заснуть.

Первое, что увидел Пархавиэль, открыв глаза, был высокий бревенчатый потолок, местами облепленный паутиной и грязью. Через маленькое оконце в комнату с трудом пробивался тусклый свет фонарей, костров и факелов, горящих где-то снаружи барака. Несмотря на царивший кругом полумрак, гном узнал помещение. Два ряда железных кроватей, накрытых грубыми войлочными одеялами, стоящие возле стены в ряд сундуки, большой камин и оружейные стояки у входа не оставляли никаких сомнений, он был в одном из бараков пограничной заставы.

«Интересно, как долго я провалялся? – крутилась в ясной как никогда голове гнома тревожная мысль. – А где отряд? Неужели меня оставили у стражей Ворот и ушли?!»

Испугавшее гнома предположение придало ему сил и заставило забыть о соблюдении хотя бы минимальных норм приличия. Быстро вскочив с кровати, Пархавиэль прыжками кинулся к входной двери, совершенно не обратив внимания на такую несуразную мелочь, как полное отсутствие одежды на его мускулистом, покрытом густой растительностью теле.

С шумом и треском Зингершульцо распахнул дверь и… с облегчением вздохнул. На центральной площади пограничного лагеря было многолюдно, горели костры и слышалось приятное слуху гудение многоголосой толпы: кто-то смеялся, кто-то громко кричал, видимо, проигрывая в карты более удачливым сослуживцам жалованье за десять смен и усиленный походный паек. Жизнь заставы шла своим чередом, между казарменными бараками и служебными помещениями сновали взад и вперед полусонные стражники и караванщики из его отряда. «Слава богам!» – слетело с губ Зингершульцо, который тут же расслабился и прислонился спиной к дверному косяку. Холодные металлические скобы двери в тот же миг впились в горячее тело и заставили взглянуть на его неприкрытую наготу. Испуганно ойкнув, Пархавиэль захлопнул дверь и быстро побежал к кровати, пытаясь найти впотьмах куда-то запропастившуюся одежду.

К счастью, никто из проходивших мимо барака не обратил внимания на распахнутую настежь дверь и не заметил оплошности гнома. В противном случае Пархавиэлю пришлось бы долго быть объектом злых шуточек и мишенью для язвительных колкостей, обильно отпускаемых при каждом удобном случае и по любому поводу весельчаками-сослуживцами.

Перепачканные дорожной грязью штаны и сапоги нашлись под кроватью, рубашка лежала в изголовье. А вот куда соседи по бараку задевали его широкий кожаный ремень, обшитый стальными клепками и пластинами, оставалось загадкой до тех пор, пока недовольно ворчащему, поддерживающему одной рукой постоянно сползающие вниз портки гному наконец-то не удалось разжечь в камине огонь.

Воистину, доброта и сочувствие ближних не имеют границ. Пока Пархавиэль был без сознания, предприимчивые обитатели барака умудрились использовать его любимый пояс вместо порвавшегося шнура самодельной люстры. Узорная стальная пряжка была надета на торчащий из потолка крюк, а к другому концу свисающего ремня была прикреплена железная квадратная рама с четырьмя закопченными светильниками по углам.

Еще никто и никогда не осмеливался так бесцеремонно обращаться с вещами заслуженного караванщика и уважаемого не только в Гильдии, но и во всем Обществе гнома. Ноздри Пархавиэля расширились, лицо побагровело, а прищуренные глаза налились кровью. Ярость закипела в нем. Зингершульцо тяжело засопел, закрыл глаза и до боли сжал огромные кулачищи, пытаясь совладать с нахлынувшими на него эмоциями и удержаться от массового мордобоя, грозившего в тот миг зарвавшейся и обнаглевшей пограничной страже.

Через несколько секунд Пархавиэль открыл глаза и облегченно вздохнул. Рассудок победил, ему удалось побороть приступ гнева. Хладнокровно констатировав врожденную наглость стражей, которых караванщики всегда недолюбливали, и мысленно излив на находчивых обитателей барака богатый арсенал изысканной ругани, гном подпоясался валяющейся на полу веревкой, пододвинул к центру комнаты дубовый стол, кряхтя влез на него и принялся осторожно, боясь ненароком побить светильники, разбирать хитрую осветительную конструкцию. В тот самый момент, когда отнятая во время безмятежного сна собственность уже почти вернулась в руки законного владельца, входная дверь открылась, и на пороге появились пятеро весело болтающих между собой стражников. Если Пархавиэль, будучи не на шутку разозлен бесцеремонным поступком стражи, сдержал свой праведный гнев, то сменившиеся с караула гномы действовали импульсивно, совершенно не беспокоясь о последствиях…

Одновременно с возмущенным криком «Эй!» сзади послышалось глухое гудение рассекающего воздух тяжелого предмета, и острый угол деревянного табурета больно впился между лопаток гнома.

Толчок был сильным и неожиданным. Пархавиэль потерял равновесие и кубарем полетел со стола, увлекая за собой люстру. Ударившись в падении грудью о край железной кровати, Зингершульцо громко закричал от боли, но тут же попытался подняться на ноги. Опыт участия во множестве кулачных боев и массовых потасовках подсказывал, что при подобных обстоятельствах бить лежащего все равно будут.

К сожалению, подняться он не успел. Виной тому было не столько проворство противников, сколько проклятая рама, свалившаяся прямо на него и придавившая бедолагу к полу. Попытка сбросить с себя увесистую железку была прервана самым неделикатным образом: подоспевшие стражники принялись безжалостно избивать попавшего в ловушку караванщика. Удары сыпались со всех сторон, его пинали по ногам, рукам и лицу, в ход пошли не только ноги и кулаки, но и уже знакомый Пархавиэлю табурет.

«Будешь знать, собака, как люстру воровать! Проверьте сундуки, все ли на месте?! Подселяют тут всякое воровское отребье! Грязный бродяга! Мразь караванная!» – неслись со всех сторон гневные выкрики, сопровождаемые звуками ударов и тяжелым сопением.

«Приняли за вора, надо же! – думал гном, уворачиваясь что есть сил от сыплющихся на него ударов и пытаясь прикрыть руками лицо и другие жизненно важные органы. – А то, что пояс мой прихватили, так, значит, не в счет?!»

Избиение барахтающегося под люстрой гнома неожиданно прекратилось. Пограничники не могли «веселиться» в полную силу, поскольку массивная конструкция люстры прикрывала самые важные части тела жертвы: живот и пах. Трое стражников ухватились за края металлической рамы и начали медленно поднимать ее, а двое стояли наготове, чтобы не дать освобожденной жертве вскочить на ноги и быстро кинуться наутек.

Пархавиэль понял предусмотрительный замысел врагов и бежать не собирался. Как только трехпудовый груз перестал давить на грудь, гном мгновенно перевернулся на живот и по-пластунски заполз под ближайшую кровать.

Вытащить его из укрытия оказалось не так уж и просто. Хауптмейстер извивался как угорь, отражая удары ног, и даже умудрился прокусить одному из нападавших сапог. В конце концов взбешенным охранникам пришлось поступить с кроватью так же, как и с люстрой, то есть поднапрячься и откинуть ее в сторону. Именно в этом и заключалась их роковая ошибка. Пока нападавшие возились с тяжелой преградой, Пархавиэль сумел встать на ноги…

* * *

От только что начавшейся увлекательной партии в «критс», традиционно проводимой при каждом проходе через Ворота между лучшими картежниками караванщиков и пограничников, толпу зевак отвлекли неожиданно донесшиеся из ближайшего барака истошные крики, стоны, шум ломающейся мебели и жалобные мольбы о помощи.

Несколько десятков удивленных глаз мгновенно оторвались от карт. По мановению невидимой волшебной палочки толпа развернулась, гномы подошли ближе к бараку и застыли в безмолвном ожидании. Даже игравшие небрежно побросали карты и присоединились к товарищам. Звуки стихли так же внезапно, как и раздались. Наступила зловещая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием полусырых поленьев суомы в костре.

«Акхр меня раздери, там же Парх!» – осенила страшная догадка одного из караванщиков, за которой последовал неистовый по мощи и наиболее действенный в подобных случаях боевой клич: «Наших бьют!»

Следуя инстинкту коллективной солидарности, шестеро караванщиков кинулись к двери барака, недвусмысленно засучивая на ходу рукава, остальные гномы, не сговариваясь, похватали друг друга за грудки. В считанные секунды толпа только что веселившихся вместе солдат разделилась на два враждующих лагеря. Намерения обеих сторон были серьезными, и смена грозила закончиться в лучшем случае массовой потасовкой без применения боевого оружия. Сразу вспомнились старые обиды и давние ссоры, принципиально важными стали вечные разногласия между Гильдией и Пограничной Службой. Однако, к счастью, побоище не состоялось…

Ринувшиеся к бараку караванщики застыли на месте, остальные разжали кулаки и широко открыли изумленные глаза. Из здания вновь послышались звуки. Дверь казармы широко распахнулась, и наружу вывалился стражник в порванной униформе и с мусорным баком на голове, затем раздался звон разбитого стекла. Из окна, ломая раму, вылетело и с чмоканьем шлепнулось в грязь второе тело.

Третий пограничник вышел самостоятельно. Он шатался, переносица и полные губы были разбиты, а из разорванного до самого каблука сапога свисали уродливые ошметки окровавленной кожи. «Он кусается!» – жалобно простонал солдат и потерял сознание.

Пока гномы недоуменно перешептывались и переминались с ноги на ногу, не решаясь войти, к казарме подоспели комендант гарнизона и Железный Карл.

– Хорошенького головореза ты хотел мне подсунуть, друг! – с упреком прошептал на ухо Карлу седобородый комендант, как только старшие офицеры переступили порог казармы. – Считай, что наша договоренность не имеет силы. Мне убийцы не нужны, разбирайся с ним сам!

– Не сгущай краски, Рудольф, – возразил Карл, надеясь спасти положение, – жертв нет, все вроде бы живы… Ну, повздорили ребята, погорячились…

К сожалению, комендант гарнизона, обергабер Пограничной Службы Рудольф Дортон, уже не слышал слов командира конвоя. Он ушел, громко хлопнув на прощание дверью. Карл его не винил. Действительно, зрелище было не из приятных и только закрепляло за караванщиками репутацию психопатов-маньяков, жаждущих крови и разрушений.

По полу, среди перевернутых кроватей и раскрытых сундуков, были раскиданы порванные в клочья одежды и глиняные черепки, бывшие совсем недавно посудой. Сорванная люстра, мелкие осколки светильников, безногие табуреты и переломанный пополам деревянный обеденный стол свидетельствовали об основательном, серьезном подходе хауптмейстера к такой важной в жизни каждого солдата церемонии, как групповой мордобой. Красочную картину разрушений дополняли две пары ног в высоких армейских сапогах: одна торчала из раскрытого сундука, а вторая из-под перевернутой кровати. В том, что их владельцы еще долго будут пребывать в бессознательном сон стоянии, у Карла сомнений не возникало.

В центре комнаты, на единственном уцелевшем табурете, восседал виновник «торжества», весь в порезах, ссадинах и кровоподтеках. Он флегматично, не обращая никакого внимания на присутствие командира, пил большими глотками пиво из откупоренного обломком ножки табурета бочонка.

– Оставь мне, – спокойно произнес Карл, присаживаясь на трехногую, перевернутую вверх дном кровать.

– Возьми другой бочонок, отрываться лень! – невнятно буркнул в ответ Пархавиэль, жадно припав разбитыми губами к источнику живительной влаги.

– Может быть, объяснишь? – не теряя спокойствия и даже не повышая голоса, настаивал Карл. – Расскажи командиру, что здесь произошло и почему стражники из окон летают?!

– Не знаю, – пробулькал Пархавиэль, захлебываясь сильной струей пива из перевернутого бочонка, который страдающий от жажды хауптмейстер держал обеими руками высоко над головой. – Они, пограничники, народу странный. Захотелось полетать, вот и летают…

Наконец-то утолив жажду, Зингершульцо бесцеремонно выкинул наполовину опустошенный бочонок в пустой, оконный проем и только после этого был морально готов приступить к серьезному разговору.

– История типичная настолько, что и рассказывать противно, – невозмутимо и гордо заявил гном, смотря через распухшие веки прямо в глаза командиру. – Пограничники – жулье и ворье, тыловые крысы, отсиживающиеся за толстыми крепостными стенами. Мы оба и все остальные в отряде об этом прекрасно знают.

– Дальше и ближе к делу!

– Пока я спал, ребята решили поделить мои шмотки. Я возмутился, они тоже, ну и… началось!

– Кто первым начал мордобой?! – сурово задал вопрос Карл, парализуя гнома своим гипнотическим взглядом.

– Они, – как на духу сознался Пархавиэль, – как только сменились из караула, так сразу же и запустили табуретом по спине, а дальше…

– «А дальше» меня уже не интересует! – прервал описание последующей батальной сцены Карл, вставая и направляясь к выходу. – Сиди здесь и наружу не высовывайся, попрошу наших постеречь вход, – бросил он на прощание и скрылся за дверью.

Зингершульцо был искренне удивлен спокойствием командира отряда. Самое меньшее, что грозило Карлу, – отстранение от должности и большой денежный штраф. О нем самом и речи уже не шло – трибунал, изгнание с позором из Гильдии, лишение всех привилегий и нищета. Но Пархавиэль мог поклясться, что видел улыбку на губах уходящего Карла.

Ждать ответа и теряться в догадках пришлось недолго. Минут через десять, как раз вслед за стражниками, пришедшими забрать в лазарет бесчувственные тела сослуживцев, дверь снова открылась, и на пороге появился Карл.

– Выходи, все улажено! Рудольф не глуп и не хочет встречных обвинений в воровстве и грубом нарушении дисциплины. Однако о нашем разговоре у костра можешь забыть. Здесь тебя видеть больше не хотят, так что придется тебе рискнуть и выпить отраву. С нами дальше пойдешь! – кратко изложил ситуацию Карл, с непониманием смотря на расплывшееся в широкой улыбке побитое лицо Пархавиэля. – Чего радуешься, дурень, не понял, что ли, тебе зелье пить придется!

– Так я ж уже, с того в дороге и скрючило, – бесшабашно заявил гном и, весело подмигнув, бросил в руки озадаченного командира пустой флакон.

* * *

Несмотря на то что гномы работали не покладая рук и почти не спали, на приготовления к дальнейшему пути ушло полторы смены. Впереди был опасный участок пути, как раз та часть маршрута, ради которой и был нужен усиленный конвой. Если бы не проход по опасной, кишащей хищниками и бандитами местности, то в Гильдии вообще не было бы необходимости. Для того чтобы тащить телегу, не нужно быть хорошим воином, достаточно иметь крепкие мышцы и выносливые ноги.

Командир не торопил бойцов и, казалось, даже не следил за ходом приготовлений. Он знал, что сложная, кропотливая работа по промазке брони и защитных тентов будет выполнена качественно. Вопрос же сроков завершения работ и, следовательно, прибытия груза в пункт назначения был второстепенным и волновал лишь торговцев из наземного представительства, мнение которых совершенно не интересовало караванщиков.

Карл неотступно следовал основному правилу Гильдии: «Безопасность – прежде всего!» От того, насколько тщательно будут обработаны доспехи и остро заточено оружие, зависело многое: судьба всего груза и жизни солдат. В его отряде не было самоубийц, никому не хотелось быть вписанным в «Почетную Книгу» – длинный перечень имен членов Гильдии, погибших или пропавших без вести на маршруте.

Подготовка началась с того, что по распоряжению Железного Карла палатки отряда и телеги были перемещены ближе к Воротам, то есть к самой крепости с огромными двустворчатыми воротами, защищающей Махаканское Сообщество от набегов хищников из неконтролируемых гномами территорий. После инцидента с хауптмейстером Зингершульцо оба командира, Карл и Рудольф, предпочитали свести общение между солдатами враждующих подразделений к минимуму. Стражники, несущие караул на высоких сторожевых башнях, были не в счет. Шанс, что кто-то затеет ссору прямо под носом у дежурных офицеров крепости и постоянно находившегося поблизости коменданта, был весьма незначительный и не воспринимался всерьез.

Гномы деловито суетились вокруг костров, над которыми висели огромные чаны с кунгутной смолой. Пятеро караванщиков в перепачканных сажей и копотью фартуках следили за черным густым варевом. Еще около дюжины чихающих и морщащих носы от неприятных запахов бедолаг перемешивали промежуточные растворы, состоящие из едких и пахучих добавок органического происхождения. Получаемые в ходе утомительной процедуры смеси осторожно сливались в огромные колбы из небьющегося стекла и бережно подносились к чанам.

В соответствии с инструкцией по приготовлению кунгутной смолы, специально составленной для отрядов «проблемных» маршрутов старшим кемарием Махакана, Адором Циолием, добавлять каждую смесь нужно было в строго определенной последовательности. Первые три компонента: красная, синяя и зеленая жидкости сливались в чан со смолой в самом начале варки и почти одновременно, затем раствор следовало остудить до 50 фаров и слить в него желтую жидкость. После тщательного перемешивания вновь нагреть смесь до кипения, причем в течение нескольких минут. «Если на поверхности образуются мелкие разноцветные пузырьки, а в воздухе запахнет тухлой капустой, то сливайте чан и начинайте все заново…» – гласила инструкция ученого мужа, составленная языком, понятным даже для тех, чьи руки привыкли пользоваться топором, а не ретортой.

Работа была сложной и утомительной, состояла из нескольких этапов и промежуточных фаз, однако в результате добавления в смесь более двадцати отдельных растворов получалась первосортная кунгутная смола, липкая, пахучая масса, возможно, не романтичная по цвету и запаху, но способная спасать жизни.

Пока на кострах готовилась очередная партия смолы, не занятая в процессе варки часть отряда не сидела сложа руки. Те гномы, кто уже успел обработать доспехи слегка подогретыми старыми запасами кунгута и заточить оружие, накрывали телеги специальными защитными тентами.

Толстая дубленая кожа тентов была способна выдержать удар острых когтей и надежно защищала груз от случайного попадания на него брызг ядовитой, способной разъесть металл слюны хищников.

Обработка груза шла медленно и вяло. На подготовку каждой телеги требовалось несколько часов и усилия двух-трех десятков гномов. После обтяжки повозки тент закреплялся дополнительными стальными тросами и тонкими полосками железа, протянутыми сверху повозки и под ее днищем. Только потом поверх конструкции, походившей со стороны на огромного общипанного дикобраза, наносилось несколько толстых слоев смолы. Промазка прекращалась только после того, как новая порция черного вещества уже не могла удержаться на покатой, гладкой поверхности телеги и начинала стекать вниз ручейками черной, тягучей жидкости.

Бывали случаи, когда на подготовку повозок уходило несколько смен, но в этот раз работа шла достаточно быстро. Прошлый поход был удачным, и отряд потерял всего нескольких бойцов, которых Гильдия по настоянию Карла заменила не зелеными новичками, а опытными караванщиками из ветеранского резерва и со смежных, «проблемных» маршрутов. Лишь для троих этот поход был первым…

– Гифер, ну куда ты полез?! – кричал на новобранца с ног до головы перепачканный в смоле Зигер. – Чего тебе у повозки надо? А ну, пшел прочь!

– Я подсобить хочу.

– Без тебя, сопляка, как-нибудь справимся. Иди доспехи свои промазывай!

– Я уже все подготовил.

– Дааа?! – с издевкой протянул Зигер, окидывая Гифера то ля презрительным, то ли насмешливым взглядом. – А сапоги за тебя кто обрабатывать будет, я или, быть может, сам Карл?!

– Как, их тоже надо?! – искренне удивился солдат, имеющий на своем счету уже несколько походов, но впервые попавший на «проблемный» маршрут.

– Нет, не надо… – перешел на гнусавый крик Зигер, оправдывая свое прозвище «Скрипун», – твои сапожищи так изнутри пропахли, что их любая тварь укусить побрезгует. А ну, давай живо отсюда!

Новичок не стал спорить и отвечать встречной дерзостью на обидные слова. Он всего несколько дней был в отряде, но уже усвоил две прописные истины: к обработке доспехов нужно относиться серьезно и не следует обращать внимание на грубости Скрипуна.

И вот приготовления были наконец-то завершены. Не дожидаясь, пока высохнет смола на последней из телег, гномы начали разбирать лагерь. Провизия, палатки и прочее походное имущество были аккуратно сложены в три саркана – огромные, обшитые броней телеги с двумя рядами вертикальных бойниц, пугающие непосвященных в искусство перевозки товаров пограничников своим грозным, неприступным видом.

Естественно, основным назначением крепостей на колесах была не перевозка походного инвентаря, а защита отряда в случае нападения многочисленного стада хищников или банды пещерных разбойников, умело пользующихся не только оружием ближнего боя, но и, как правило, отлично стрелявших из луков и пращей. В связи с увеличением численности конвойных отрядов открытые нападения случались все реже и реже. Избегая прямых столкновений, разбойники постоянно придумывали различные хитрости и уловки, устраивали на маршруте многочисленные засады, чтобы измотать караванщиков в мелких стычках и нанести как можно больший урон конвою перед столкновением с основной частью притаившейся на маршруте банды.

Удобно расположившись в надежных укрытиях на вер шинах скал, бандиты могли ждать конвой десятками смен, неторопливо пристреливая позиции и подготавливая об валы. Если отряд попался в засаду, то идти на прямой штурм было бесполезно. Медленно карабкающиеся по отвесным склонам солдаты – отличные мишени для стрел и камней. Укрыться за телегами обычно не удавалось, бандиты размещали позиции по обеим сторонам пещеры и держали караванщиков под перекрестным огнем. Единственной возможностью отряда избежать больших потерь было быстро укрыться в сарканах и вступить в длительную, порой многочасовую перестрелку.