1. ПОМИЛОВАНИЕ

В первый день нового 2-го года Дзисё в Обители Веры, во дворце государя Го-Сиракавы, как обычно, был праздник — придворные приносили поздравления. На четвертый день поздравить отца прибыл сам император. Все шло раз и навсегда заведенным порядком. Но с тех пор, как минувшим летом погиб дайнагон Наритика и многие другие верные слуги Го-Сиракавы, гнев неотступно терзал его душу, управление страной стало в тягость. Мрачен был государь. В свой черед Правитель-инок с того самого дня, как Юкицуна донес ему о заговоре придворных, тоже с подозрением относился к государю Го-Сиракаве и хотя делал вид, будто ничего не случилось, в глубине души считал, что госу-Даря надо остерегаться, и все время горько усмехался.

На седьмые сутки первой луны в небе, на востоке, появилась комета, волоча за собой длинный хвост, похожий на знамя; в восемнадцатый день засветилась она особенно ярким блеском.

Меж тем дочь Правителя-инока, государыня Кэнрэймонъин, супруга императора Такакуры — в то время она имела ранг тюгу1 — захворала. И при дворе, и в народе — все печалились о ее недуге. Во всех буддийских храмах читали священные сутры во здравие государыни. Всем храмам, где чтили японских богов, из Ведомства культа разослали гохэй — священные талисманы. Врачи предлагали все лекарства, какие только существуют на свете, гадальщики, владеющие тайной законов Инь-Ян, прилагали все старания, изощряясь в своем искусстве. Священнослужители провозглашали молитвы, общеизвестные и самые сокровенные. Вскоре, однако, разнеслась весть, что недуг этот болезнью считать нельзя — государыня ждет ребенка. Императору исполнилось восемнадцать лет, государыне — двадцать два, но до сих пор не было у них ни сына, ни дочери. «Если родится наследник-мальчик, вот будет счастье!» — заранее ликовали отпрыски дома Тайра, словно этот мальчик уже родился; прочие тоже твердили: «Тайра процветают все больше. Счастье и на сей раз им не изменит — несомненно, родится мальчик!»

Когда весть о том, что государыня в тягости, подтвердилась, спешно приказали священникам самых высоких рангов, известным силой своих молитв, служить молебны, взывать к звездам, ко всем буддам и бодхисатвам о рождении наследника-принца. В первый день шестой луны совершили обряд надевания пояса2. Во дворец прибыл настоятель храма Добра и Мира, Ниннадзи3, принц крови, преподобный Сюкаку; он читал сутру Фазана4, отводящую всякую беду и болезни. Прибыл также глава вероучения Тэндай, принц крови, преподобный Какукай, чтобы плод во чреве императрицы, — если паче чаяния понесла она девочку, — силою молитвы непременно превратился бы в младенца мужеска пола.

Но по мере того, как луна сменялась луною, здоровье государыни ухудшалось. Так страдала, наверное, на ложе болезни в Чжа-оянских чертогах5 госпожа Ли из Ханьского царства, та, о которой сказано: «...кинет взгляд, улыбнется, и сразу пленит обаянием родившихся чар»...6 Так грустила, верно, сама Ян-гуйфэй из Танс-кого царства, — груши свежая ветка в весеннем цвету7, что поникла от капель дождя... Но государыня Кэнрэймонъин казалась еще печальнее и слабее. Лотос, сломленный ветром, цветок шафрана, поникший от росы долу... В такое время злые страшные силы тьмы норовят вселиться в тело и в душу болящей8. Но священнослужители призывали светлого бога Фудо, силою чар усмиряли злых духов, и те, повинуясь молитвам, вещали устами отрока-ясновидца9, называя свои имена и звания.

То были духи живых и мертвых — дух покойного государя Са-нуки10, сосланного в смутные годы Хогэн в землю Сануки и похороненного у кручи Сираминэ; скорбный дух Левого министра Ёринаги11, погибшего в ту же смуту; дух убитого дайнагона Наритики; злобный дух монаха Сайко; живые духи изгнанников, томившихся на острове Демонов...

Тогда повелел Правитель-инок успокоить духов, живых и мертвых; и тотчас же покойному государю Сануки посмертно присвоили высокий титул императора Сутоку. Покойного Левого министра Ёринагу повысили в звании, посмертно пожаловав ранг Главного министра и звание вельможи первого ранга. Отвезти сей указ поручили младшему придворному летописцу Корэмо-то. Могила Ёринаги находилась в краю Ямато, в уезде Сооноками, на кладбище, неподалеку от селения Каваками, на равнине Хання-но. В годы Хогэн могилу раскопали и выбросили останки. С тех пор непогребенные кости так и валялись у дороги. Годы шли, и лишь густые травы шелестели над заброшенной могилой...12 Как же возликовал, должно быть, дух усопшего, когда прибыл императорский посланец и прочитал указ, дарующий ему новое звание!

Да, недаром страшатся люди гнева усопших! Оттого-то в старые времена провозгласили посмертно императором Сюдо ссыльного наследника-принца Савару13, а принцессе Игами14, умершей в заточении, посмертно вернули титул императрицы, и все это с единственной целью — умиротворить гнев усопших. Некогда государь Рэйдзэй помешался в рассудке, а государь Касан сам отрекся от трона, и все это натворил мстительный дух Мотокаты15, главы Ведомства земель и налогов. А дух покойного Кандзана, священника, служившего при дворе, лишил зрения императора Сандзё...

Услышав об умиротворении покойных, сайсё, тесть Нарицунэ, сказал князю Сигэмори, племяннику своему:

— Каких только молитв не возносят, чтобы государыня выздоровела и благополучно разрешилась от бремени... А только сдается мне, — нет лучшего средства снискать благоволение богов, чем объявить внеочередное помилование. Что ни говори, нет и не будет дела богоугоднее, чем возвращение в столицу ссыльных с острова Демонов!

Представ пред отцом своим, Правителем-иноком, князь Сигэмори сказал:

— Князь Норимори молит о зяте своем Нарицунэ — больно глядеть, как он горюет! Слышал я, — и молва толкует о том же, — что порчу на государыню наслал скорбный дух покойного дайнагона Наритики. Если решили утешить и успокоить дух покойного дайнагона, верните же в столицу его старшего сына, еще живого! Утолите чужие печали, — и сбудутся ваши собственные стремления, прислушайтесь к чужим мольбам, — и ваши собственные молитвы обретут силу: государыня родит сына, и род наш будет процветать все больше и больше!

И откликнулся Правитель-инок необычно мягко и тихо:

— А как же тогда поступить с Сюнканом и Ясуёри?..

— Их тоже верните обратно! Великий грех оставить на том острове хотя бы одного человека! — сказал князь Сигэмори, но Правитель-инок не согласился.

— Ясуёри можно простить, а Сюнкана я сам некогда вывел в люди, столько для него сделал! И вот благодарность — не где-нибудь, а у себя в Оленьей долине устроил настоящую крепость, собирал заговорщиков! Нет, о Сюнкане и слышать не желаю!

Возвратившись в свою усадьбу, князь Сигэмори сказал дяде:

— Успокойтесь, считайте, что Нарицунэ уже прощен! Услышав эти слова, князь Норимори так возрадовался, что,

сложив руки, готов был чуть ли не молиться на Сигэмори.

— Когда Нарицунэ уезжал в дальнюю ссылку, — сказал он, — мне все казалось, что в душе он меня упрекает — отчего я не до-I бился, чтобы его оставили у меня, не вымолил для него прощение. Несчастный! Бывало, посмотрит на меня, а сам чуть не плачет... Как вспомню, так сердце замирает от жалости!

И ответил ему князь Сигэмори:

— Поистине я понимаю вас!.. Ведь дети нам дороже всего на свете! Не тревожьтесь, я еще и еще раз напомню отцу о Нарицунэ! — И с этими словами он удалился во внутренние покои.

Так решено было возвратить двух ссыльных с острова Демонов. Правитель-инок велел снарядить посольство и выдать грамоту о помиловании. Посланник уже готов был отправиться в дальний путь. Князь Норимори на радостях вместе с ним послал и своего человека. «Не медлить, торопиться и днем и ночью!» — гласил приказ. Но морские пути не подвластны человеческой воле; прошло немало времени в борьбе с волнами и ветром. В конце седьмой луны покинул столицу посланец, но лишь на двадцатый день девятой луны добрался наконец до острова Демонов.

2. ОТЧАЯНИЕ

Посланником назначили Мотоясу Тандзаэмона. Сойдя с корабля на сушу, он возгласил: «Где тут ссыльные из столицы — царедворец Нарицунэ и монах Ясуёри?» Так вопрошал он громким голосом несколько раз. Но Ясуёри и Нарицунэ, как обычно, ушли молиться в свой храм Кумано, и не было их на месте. Оставался один лишь Сюнкан. Услышав голос посла, пришел он в смятение. Я неотступно думаю о столице, наверное, поэтому мне просто чудится чей-то голос... Уж не демон ли Хадзюн16 смущает мне душу? Нет, не может быть, чтобы то была правда!..» — так безотчетно твердил он, а сам тем временем в великом смятении, падая, спотыкаясь, бегом подбежал к послу и назвал свое имя: «Я и есть тот самый Сюнкан, сосланный из столицы!» Тогда посол достал из сумки, висевшей у пажа вокруг шеи, грамоту Правителя-инока и подал Сюнкану. Тот развернул, взглянул; там стояло:

«Тяжкую вину, за которую вы наказаны ссылкой, отныне мы вам прощаем. По случаю молебствий во здравие императрицы и дабы благополучно разрешилась она от бремени, объявлено внеочередное помилование. А посему сосланных на остров Демонов Нарицунэ и Ясуёри надлежит возвратить в столицу». Вот и все, что написано было в грамоте, имени же Сюнкана упомянуто не было «Может быть, на обороте?..» Со всех сторон осмотрел бумагу, но своего имени не нашел. Снова и снова читал грамоту с первых строк до последних, потом еще раз от конца к началу, но все напрасно: упомянуты были двое, о третьем же не говорилось ни слова...

Меж тем вернулись Нарицунэ и Ясуёри. Взял грамоту Нарицунэ, прочитал, за ним прочел Ясуёри, но все напрасно — упомянуты были двое, о третьем же не говорилось ни слова. Только в страшных снах такое может присниться... И Сюнкан невольно думал: «Уж не сплю ли я? Быть может, мне это снится?..» Увы, то была явь, а не сон! Но слишком невероятной казалась такая явь, и снова чудилось: «Нет, это сон!..» Мало того, обоим его товарищам привезли из столицы много писем, Сюнкану же не прислали ни единой весточки, никто не справлялся, как и что с ним... «Стало быть, никого из моих родных и близких уже не осталось в столице!» — думал он, и при мысли об этом нестерпимой болью сжимало сердце.

«Но ведь мы, все трое, наказаны за одну и ту же провинность, все трое сосланы в одно время и в одно место. Отчего же двоих прощают, а третьего — нет? Может быть, Тайра просто забыли обо мне или, может быть, писец ошибся при переписке? Как же так?» — горевал он и плакал, припадая к земле, взывая к Небу, но, увы, напрасно.

— Горькая участь сия постигла меня по вине отца вашего, покойного дайнагона Наритики, — говорил Сюнкан, то хватаясь за рукав Нарицунэ, то ломая в отчаянии руки. — Стало быть, вы не можете отнестись ко мне безразлично, словно к постороннему человеку. Если уж нет мне прощения и нельзя вам взять меня с собою в столицу, то позвольте хотя бы вместе с вами сесть в эту лодку, доставьте меня хотя бы до острова Кюсю! Пока вы оба жили здесь, само собой получалось, что и до меня долетали хоть какие-то вести из родимого края, словно ласточки по весне, словно дикие гуси осенней порой... А теперь как же я их услышу?

— Поистине мне понятно, каково у вас на душе... — отвечал Нарицунэ. — Вся радость нашего возвращения отравлена вашим горем. Будь моя воля, я взял бы вас в лодку, но посол ни за что не дает своего согласия. Вдобавок, если пройдет слух, что мы покинули остров все трое, это может, напротив, повредить вам в даль-1 нейшем. Лучше сначала я возвращусь в столицу, посоветуюсь там с людьми, разузнаю, в каком настроении Правитель-инок, и пришлю за вами посольство. А до тех пор крепитесь, наберитесь терпения и живите, как жили мы здесь до сих пор. Что ни говори, жизнь дороже всего на свете! Пусть на сей раз помилование вас не коснулось, но в конце концов вы обязательно дождетесь прощения, не сомневайтесь! — так утешал он Сюнкана, но тот в отчаянии ломал руки и, не стыдясь свидетелей, плакал.

«Готовьте судно!» — раздался приказ, и началась предотъездная суматоха. Сюнкан то входил в лодку, то снова выходил из нее на берег. По всему видно было, что он жаждет уехать вместе со всеми. Но, увы, чем можно было помочь? Нарицунэ подарил ему на память свое покрывало, Ясуёри оставил несколько свитков священной Лотосовой сутры.

Вот наконец отвязали веревки, столкнули ладью на воду, но Сюнкан все не отпускал свисавший с кормы канат, вцепившись в него руками. Уже вода доходила ему до пояса, потом до шеи, а он все тащился за судном. Когда же вода стала покрывать его с головой и ноги уже не касались дна, он обеими руками уцепился за лодку.

— Вот как поступаете со мною вы оба! Стало быть, все-таки бросаете меня здесь! Не думал я, что вы оба столь бессердечны! Значит, многолетняя дружба ваша на поверку — всего лишь притворство! Возьмите же меня, несмотря на запрет, возьмите, молю вас! Отвезите хотя бы на Кюсю! — так просил он, не умолкая, но посланник сказал: «Никак невозможно!» — оторвал его руки от борта лодки и приказал отчалить.

Сюнкан вышел на сушу, ибо ничего другого не оставалось, упал на землю у самой кромки воды, там, где волны разбивались о берег, и в отчаянии стал колотить оземь ногами, как малый ребенок, в исступлении зовущий мать или няньку. Он вопил, надрывая голос: «Эй, возьмите же меня с собой, слышите! Заберите и меня, говорю вам!» Но лодка уплывала все дальше, и, как поется в песнях, позади шумели лишь белопенные волны...

Лодка была еще близко, но слезы туманили взор, мешая видеть. Сюнкан бегом взбежал на пригорок и оттуда махал руками, обратившись к открытому морю. Поистине сама Саё-химэ из Мацуры17, махавшая шелковым шарфом вслед ладье, отплывавшей в Мима-ну18, сокрушалась не больше, чем горевал Сюнкан в эти минуты...

Вскоре лодка скрылась из виду, сумерки окутали землю, а Сюнкан, не возвращаясь под жалкий кров свой, всю ночь так и пролежал на морском берегу, не чувствуя даже, что волны лижут ему босые ноги и ночная роса насквозь пропитала одежду... И если в тот час он не бросился в море, не утопился, то лишь потому, что в душе все-таки уповал на доброту Нарицунэ и верил: а вдруг тот и в самом деле поможет ему вернуться — увы, несбыточна надежда! Вот когда в полной мере познал он горе близнецов Сори и Со-кури, покинутых мачехой на скалистой вершине, на острове, затерянном в море, а случилось то в Индии, в древние времена19.

3. АВГУСТЕЙШИЕ РОДЫ

Меж тем двое ссыльных покинули остров Демонов и прибыли в Касэ, поместье в краю Хидзэн, принадлежавшее сайсё, тестю Нарицунэ. Сайсё прислал туда человека, велев передать: «Зимой бушуют волны и ветер, — дорога морем опасна; отдохни хорошенько в тех краях и возвращайся в столицу с наступлением весны». Так случилось, что Нарицунэ и Ясуёри остались в Касэ до конца года.

Меж тем в одиннадцатую луну, двенадцатой ночью, в час Тиг-Ра> пронесся слух, что у государыни начались схватки. В Рокуха-РУ сбежались люди; вся столица пришла в волнение. В ожидании августейших родов государыня пребывала в Рокухаре, в отцовских владениях20, в Усадьбе у Пруда21; сам государь-инок Го-Сира-Кава соизволил прибыть туда же. Все придворные и вельможи во главе с канцлером и Главным министром, все, кто считался в этом мире сколько-нибудь влиятельной и знатной особой, кто мечтал 0 Повышении в ранге и о продвижении в чинах, все, занимавшие маломальскую должность на государевой службе, все были здесь, никто не упустил случай!

В минувшие годы тоже бывало, что в предвидении родов императрицы или принцессы объявляли внеочередное помилование. Так, простили всех осужденных в одиннадцатый день девятой луны во 2-м году Дайдзи, накануне родов государыни Тайкэнмонъин22. Следуя этому примеру, на сей раз тоже отпустили на волю множество осужденных за тяжкие преступления. Только Сюнкан не был прощен, и это прискорбно!

Императрица дала обет — если роды пройдут благополучно, поехать на богомолье в храмы Яхата, Хирано, Охарано. Слова обета почтительно зачитал пред ликом богов преподобный Сэнгэн. Жрецами более двадцати синтоистских храмов, начиная с главной обители великой богини Аматэрасу в Исэ, приказали возносить мо-литвы; более чем в шестнадцати буддийских монастырях, начиная с Тодайдзи и Кофукудзи, приказано было читать сутры, дабы боги и будды ниспослали государыне благополучные роды. Передать это повеление поручили старшим чинам, служившим при дворе императрицы. Люди, опоясанные мечом, в разноцветных одеждах, несли всевозможные дары храмам — мечи, ритуальные облачения; непрерывной вереницей шли они от Восточного павильона через Южный сад и выходили из Главных ворот на западной стороне дворцовой ограды. Великолепное зрелище!

Князь Сигэмори, неизменно сохранявший спокойствие, прибыл в Рокухару намного позже других, в сопровождении длинной вереницы карет, вместе со старшим сыном и наследником Корэмори и другими своими сыновьями.