Меж тем Дэннайдзаэмон Нориёси, сын и наследник Сигэёси из Авы, возвратился в Ясиму. С отрядом в три тысячи всадников ездил он в край Иё проучить вассала своего Митинобу Кавано, ибо тот, не подчинившись приказу, так и не прибыл в Ясиму, сколько его ни звали. Самого Кавано захватить не удалось, он скрылся. Отрезав головы более чем сотне его дружинников, Дэннайдзаэмон с трофеями вернулся в Ясиму. Но смотр мертвым головам не подобает производить близ покоев, где обитает сам император, и потому головы выставили возле резиденции князя Мунэмори. Всего насчитали сто пятьдесят шесть голов, когда внезапно раздался тревожный крик «Над селением Такамацу виднеется зарево!»

— Днем?! Такой пожар — не простая оплошность!.. Не иначе как враг нагрянул и поджег селение! Сомнения нет, на нас идет огромная сила! Если нас окружат, мы погибли! Скорее, скорее на корабли, отплывем в море!

У Главных ворот, у самого берега, стояло на привязи множество кораблей. К ним-то и поспешили все Тайра, торопясь обогнать друг друга. На корабль взошла государыня Кэнрэймонъин, госпожа Ниидоно и все прочие дамы. Князь Мунэмори с сыном вскочили вместе в одну ладью. Другие сели куда придется и не успели отплыть, кто подальше, кто ближе, как на берегу, у Главных ворот, появились всадники Минамото — несколько десятков вооруженных до зубов воинов. А время было — самый разгар отлива, на мелководье вода едва доходила коням до брюха, а то всего лишь до задних бабок, местами было даже еще помельче. Сквозь брызги, взлетающие из-под конских копыт, смешанные с туманной утренней дымкой, смутным видением разом взметнулись ввысь белые стяги, и Тайра — видно, счастье окончательно от них отвернулось! — решили, что у Минамото несметное войско! А Ёсицунэ, дабы враг не понял, как мало у него войска, нарочно продвигался вперед небольшими отрядами — по пять, по семь, по десять всадников. Стремя к стремени, тесным строем неудержимо мчались они вперед!

3 СМЕРТЬ ЦУГИНОБУ

В тот день Куро Ёсицунэ облачился в кафтан из красной парчи и поверх него — в панцирь, скрепленный шнуром лилового цвета, вверху светлым, а книзу — темным, опоясался мечом с золотою насечкой, взял стрелы с оперением, вперемешку белым и черным. Сжимая в руке лук, туго оплетенный лакированным пальмовым волокном, устремил он грозный взгляд на корабли Тайра и громким голосом возгласил свое имя:

— Я посланец государя-инока, чиновник пятого ранга Сыскного ведомства Куро Ёсицунэ!

Вслед за ним объявили свои имена самураи Нобуцуна Тасиро из Идзу, братья Иэтада и Тиканори Канэко из края Мусаси, Ёсимо-ри из Исэ. Тут подоспели, примчавшись один за другим, громко выкликая свои имена, Санэмото Готоо и его сын Мотокиё, братья Цугинобу и Таданобу Сатоо из Осю, Гэндзо Эда, Таро Кумаи и Му-сасибо Бэнкэй.

— Стреляйте, стреляйте в них! — закричали Тайра, и с кораблей полетели стрелы, иные — редко, с дальнего расстояния, другие, ближние, — непрерывным дождем. В свою очередь, воины Минамото тоже стреляли по вражеским кораблям со всех сторон, и слева, и справа. Укрывая коней за кораблями, оставшимися на суше, с громким криком рвались они в бой. Только Санэмото Готоо, старый, бывалый воин, не участвуя в перестрелке, прямиком поскакал ко дворцу, поджег его сразу в десятке мест, и дворец мгновенно сгорел дотла, обратившись в пепел и дым.

Князь Мунэмори призвал своих самураев.

— Велико ли войско у Минамото? — спросил он.

— Покамест вражеских всадников не больше семи или восьми десятков! — отвечали вассалы.

— О горе! У нас достало бы силы одолеть их! Ведь у нас больше воинов, чем волос на голове у врагов! Надо было окружить их и уничтожить, а мы в страхе поспешили на корабли и позволили врагам сжечь дворец! Где Норицунэ, правитель Ното? Пусть он выйдет на берег и примет вызов!

— Слышу и повинуюсь! — ответил правитель Ното и, усевшись в небольшую ладью вместе с самураем Морицугу из Эттю, подплыл к берегу и причалил ладью напротив сгоревших Главных ворот. Ёсицунэ с дружиной подъехали на расстояние полета стрелы и остановили коней. Морицугу, поднявшись во весь рост на носу ладьи, крикнул громовым голосом:

— Донеслось до ушей моих, будто вы объявляли свои имена, но за дальностью расстояния, в море, не расслышал я ни настоящих имен, ни прозвищ! Кто сегодня главный военачальник в воинстве Минамото?

Тут выступил вперед Ёсимори из Исэ.

— Праздный вопрос!'Разве и так не ясно, что это Куро Ёсицунэ, потомок императора Сэйвы в десятом колене, младший брат властителя Камакуры Ёритомо!

— Вот как! — отвечал Морицугу. — Уж не тот ли это юнец, у которого убили отца в смуту Хэйдзи?3 Сироту отдали в служки в храм на горе Курама, потом он стал мальчишкой на побегушках у торговца золотом, таскал на спине поклажу, а после удрал в далекий край Осю... Не об этом ли юнце идет речь?

— Не смей оскорблять нашего господина, не то язык у тебя отсохнет! — отвечал Ёсимори. — А ты, выходит, тот самый, кто едва унес ноги после разгрома в битве в Тонами и, как нищий побирушка, скитался по дорогам в северных землях, пока наконец, обливаясь слезами, не приполз обратно в столицу!

— С какой стати мне побираться? — снова отвечал Морицугу. — Я служу достаточно щедрому господину! А вот ты-то как раз и промышлял разбоем на горе Судзука, в краю Исэ, и тем кормил своих домочадцев, да и себе грабежом добывал пропитание!

Тут вмешался Иэтада Канэко.

— Господа, прекратите бесполезную перебранку! — сказал он. — Если станете поносить друг друга, выдумывая всякие небылицы, вряд ли удастся вам переспорить друг друга! Воины Тайра, ужели весной минувшего года, в битве при Ити-но-тани, вы недостаточно нагляделись на молодецкую удаль уроженцев Мусаси и Сагами, земель востока? — И не успел он договорить, как стоявший рядом младший брат его, ёити Насу, вложил длинную, в двенадцать пядей, стрелу в мощный свой лук и, с силой натянув тетиву, спустил стрелу. Со свистом полетела стрела и вонзилась в нагрудную пластину панциря Морицугу, пробила ее, да так в панцире и застряла. На этом сразу закончилась словесная перепалка.

Норицунэ, правитель Ното, надел панцирь, скрепленный узорным китайским шнуром, не на боевой кафтан, как обычно, а прямо на узорчатую нижнюю одежду косодэ, ибо, сказал он, «в битве на море — свои порядки!», опоясался могучим мечом, вложил в колчан двадцать четыре стрелы с оперением из темных орлиных перьев, взял в руки лук, туго оплетенный лакированным пальмовым волокном. Во всей столице не было равных ему стрелков из лука, его стрелы всегда разили без промаха. Вот и теперь он целился только в Ёсицунэ, пренебрегая другими. Но воины Минамото — братья Цугинобу и Таданобу, Ёсимори из Исэ, Хироцуна Гэмпати, Гэндзо Эда, Таро Кумаи, Мусасибо Бэнкэй и все другие, каждый из коих равнялся тысяче, понимая, к чему стремится правитель Ното, дружно закрывали своего господина, равняя головами коней, и правителю Ното никак не удавалось прицелиться в Ёсицунэ.

— Эй, прочь с дороги, расступитесь, вы, смерды! — кричал он, вкладывая стрелу одну за другой, спуская тетиву, без перерыва стрелял в разные стороны, и там, куда долетали его стрелы, больше десяти всадников свалились с коней, несмотря на то что все одеты были в доспехи. Упал и Цугинобу Сатоо из Осю, пронзенный насквозь с левого плеча до правого бока, тяжко рухнул на землю, не удержавшись в седле даже на короткое время.

У правителя Ното был паж, могучий богатырь Кикуо. Обнажив алебарду на белом древке, он бросился вперед, чтобы снять голову упавшему Цугинобу, но в этот миг Таданобу, стремясь не допустить, чтобы враг отрезал голову брату, с силой натянул тетиву и послал стрелу. Вонзившись между защитными пластинами панциря, стрела пронзила пажа насквозь, так что кончик вышел наружу между лопаток. Смертельно раненный, рухнул Кикуо на колени, упершись в землю руками. Увидев это, правитель Ното поспешно выскочил из ладьи; не выпуская лука из левой руки, правой ухватил он раненого пажа и одним рывком втащил его назад в ладью. Хоть не удалось врагам снять голову Кикуо, но рана была глубока, и паж скончался. Раньше служил он князю Митимо-ри, правителю Этидзэн, но после гибели князя перешел на службу к его младшему брату, правителю Ното. Ему было всего восемнадцать лет. Гибель пажа повергла правителя Ното в столь глубокую скорбь, что он потерял охоту продолжать битву.

Ёсицунэ приказал отнести Цугинобу на носилках подальше от берега.

— Как чувствуешь себя, Цугинобу? — спросил он, сойдя с коня и взяв раненого за руку.

— Умираю... — чуть слышно отвечал Цугинобу.

— Скажи, может, есть у тебя какие-нибудь желания?

— Чего мне желать!.. Одно лишь обидно — умереть, так и не увидев, как вы, господин, будете процветать в этом мире! Для того, кто служит луку и стрелам, смерть от руки врага — обычный конец! Воин должен быть постоянно готов принять смерть на поле брани... А для меня, Цугинобу Сатоо из Осю, — великая честь отдать свою жизнь за жизнь господина в великом сражении между Тайра и Минамото, в битве на побережье Ясима, в краю Сануки! Повесть об этом переживет века... Нет большей чести для воина и при жизни, и после смерти! То будет мне драгоценным воспоминанием в стране вечного мрака... — так замирающим голосом говорил он, слабея на глазах и с каждым мгновением теряя силы.

— Нет ли в здешних краях праведного священника? — спросил Ёсицунэ, проливая горючие слезы, и, когда таковой отыскался, сказал ему:

— Только что скончался раненый воин. Созови монахов, пусть в один день перепишут святую сутру и молятся за усопшего! — И отдал священнику в дар вороного коня под седлом, украшенным позолотой. А был это тот самый конь, рослый, могучий, которому Ёсицунэ, получив пятый придворный ранг, тоже присвоил почетное звание, дав кличку Таю Черныш4. На этом коне преодолел он перевал Хкёдори в сражении при Ити-но-тани.

Все воины, начиная сТаданобу, младшего брата убитого Цугинобу, прослезились, растроганные столь щедрым даром.

— Поистине за такого господина не жаль пожертвовать жизнью! — говорили они.

ЁИТИ НАСУ

Меж тем с окрестных гор, из соседних долин один за другим прибывали к Ёсицунэ отряды по десять, по двадцать всадников, изменивших Тайра и ожидавших прихода воинства Минамото, и вскоре стало их у Ёсицунэ больше трех сотен.

— Сегодня солнце уже садится, исход борьбы решим завтра! — сказал он и хотел было ехать прочь, как вдруг на взморье показалась небольшая, роскошно разукрашенная ладья. Она подплывала все ближе, ближе, и, когда до берега осталось не больше семи или восьми танъов, гребцы поставили лодку боком к суше. «Что сие означает?» — недоумевали воины Минамото, разглядывая ла-

дью, как вдруг там появилась девица лет восемнадцати-девятнад-цати красоты поистине дивной, в белом кимоно на светло-зеленой подкладке и в алых хакама. Она воткнула между досками борта шест, на котором был укреплен развернутый алый веер с золотым кругом солнца, и, обратившись к берегу, стала призывно махать рукой, как бы приглашая к чему-то. Ёсицунэ призвал Мотоцунэ Готоо.

— Что это значит? — спросил он.

— Это значит, — отвечал Мотоцунэ, — что они приглашают нас выстрелить и попасть в этот веер... Сдается мне, однако, что сделано это с умыслом: они нарочно подплыли на расстояние полета стрелы, чтобы сам военачальник загляделся на эту девицу, красота которой способна покорять крепость5, и тогда кто-нибудь из самых искусных стрелков поразит его стрелою из лука... Но все же хорошо было бы приказать кому-нибудь прострелить этот веер!

— А есть ли среди наших воинов искусный стрелок, способный попасть в веер? -*

— Прекрасных стрелков сколько угодно, но самый меткий из всех — Мунэтака Ёити Насу, сын Сукэтаки, уроженца земли Симо-са. Ростом он невелик, но стреляет отлично!

— Какие же тому доказательства?

— Когда он целится в летящую по небу стаю, то из трех птиц двух собьет непременно!

— Если так, позвать его! — приказал Ёсицунэ, и Ёити предстал перед господином.

В ту пору было ему лет двадцать, не больше. В темно-синем кафтане, окаймленном алой парчой по вороту и рукавам, в светло-зеленом панцире, опоясанный мечом с серебряной насечкой, преклонил он колени перед Ёсицунэ. Стрелы с орлиным оперением, темные с белой полоской, он почти все уже истратил в сегодняшней битве, но несколько стрел еще оставалось, концы их торчали выше головы из висевшего за спиной колчана, среди них — гудящая стрела «репа», украшенная соколиными и орлиными перьями вперемешку. Шлем Ёити снял и повесил через плечо на шнурах, а под мышкой он держал лук, туго оплетенный лакированным пальмовым волокном.

— Скажи, Мунэтака, сумеешь ли ты послать стрелу в самую сердцевину этого веера? Пусть Тайра увидят наше искусство!

— Ручаться трудно! — почтительно отвечал Ёити. — Но если я промахнусь, я покрою позором все наше войско! Лучше прикажите настоящему умельцу, такому, кто наверняка стреляет без промаха!

Услышав такой ответ, разгневался Ёсицунэ.

— Все воины, покинувшие Камакуру чтобы следовать за мною на запад, должны повиноваться моим приказам! А кто хоть самую малость думает по-другому пусть немедля возвращается домой прямо отсюда! — сказал он.

И Ёити, решив, что негоже отказываться вторично, промолвил:

— Не знаю, сумею ли попасть в веер, но, раз таков ваш приказ, попытаюсь! — И с этими словами он удалился.

Конь у ёити был вороной масти, рослый, могучий, сбруя увешана кисточками из шелковых нитей, лакированное седло украшено круглыми гербами — с выложенным перламутром цветком омелы. Крепко сжав в руке лук, тронул он коня по направлению к взморью, а товарищи-воины, провожая его глазами, говорили: «Сдается нам, что этот юноша непременно попадет в цель!» — и сам Ёсицунэ тоже взирал на него с надеждой.

Расстояние до веера было, пожалуй, чересчур дальним, и Ёити въехал в воду примерно на целый тан, но все же казалось, что от веера его все еще отделяют не менее семи танъов. А дело было в середине второй луны, примерно в час Петуха; как на грех, подул сильный ветер, высокие волны разбивались о берег. Ладья плясала на волнах, то поднимаясь, то опускаясь, да и веер на верхушке шеста не был неподвижным, а трепетал на ветру. Вдали, в море, Тайра, выстроив в ряд корабли, следили за испытанием; вблизи, на суше, Минамото, стремя к стремени равняя коней, смотрели во все глаза. И те и другие с замиранием сердца следили за волнующим зрелищем!

Зажмурил глаза Ёити и вознес в сердце своем молитву:

«Слава тебе, великий Хатиман, бодхисатва! Славьтесь и вы, боги родного края, — Онамути, Тагокоро, Такахиконэ и ты, Уцу-номия, великий светлый бог — покровитель моей родины, земли Насу в краю Симоцкэ! Молю вас, помогите послать стрелу в самую сердцевину этого веера, ибо если я промахнусь, то сломаю лук и покончу с собой, потому что не посмею взглянуть в лицо людям! Если угодно вам, чтобы я снова увидел родимый край, не дайте пролететь мимо моей стреле!»

И когда он открыл глаза, ветер немного стих, веер перестал трепетать, и стрелять стало удобно. Ёити достал гудящую стрелу «репу», вложил ее в лук и, что было сил натянув тетиву, со свистом спустил стрелу. И хоть был ёити невысок ростом, но стрела у него

была длиной в двенадцать ладоней и три пальца, а лук — мощный. С протяжным гудением полетела стрела, так что звук разнесся над всем заливом, без промаха вонзилась под самую рукоять веера и сшибла его прочь с громким звоном. Стрела пала в море, а веер взлетел ввысь, в небо. Подхваченный порывами весеннего ветра, мгновенье-другое парил он в воздухе, сверкая в лучах заката, но в конце концов упал в воду.

Сияло вечернее солнце, алый веер с золотым кругом, увлекаемый белопенным потоком, трепетал на волнах, то всплывая, то погружаясь. Далеко в море Тайра от волнения стучали по дощатой обшивке своих судов, а на суше Минамото восхищенно шумели и стучали в колчаны в знак одобрения.

БОЕВОЙ ЛУК В ВОЛНАХ

Вдруг в ладье во весь рост поднялся пожилой воин в черном панцире с длинной алебардой на белом древке и, как видно, не в силах сдержать восторг, вызванный прекрасным зрелищем, принялся плясать на том месте, где все еще торчал шест. Ёсимори из Исэ приблизился к Ёити.

— Приказ полководца — сними его! — сказал он.

На сей раз Ёити вложил в лук простую стрелу, с силой натянул тетиву, и стрела, просвистев, поразила плясавшего прямо в голову, так что он кувырком покатился на дно ладьи. Ни звука не донеслось с моря, из стана Тайра, а Минамото опять зашумели, застучали в колчаны.

— Попал! — кричали иные; но другие говорили: — Бедняга!.. Тут, не стерпев обиды, три самурая Тайра высадились на берег.

Один держал щит, другой лук, у третьего была алебарда. Уперев щит в землю и укрывшись за ним6, они стали звать:

— Эй, недруги, сюда!

— Скачите туда, лихие наездники, растопчите их! — приказал Ёсицунэ, и пятеро всадников — Сиро Мионоя, уроженец земли Мусаси, с братьями Тосити и Дзюро, Сиро из Ниу уроженец земли Кодзукэ, и Накацугу из Кисо, уроженец Синано, — с громким криком поскакали вперед. Из-за щита со свистом вылетела большая стрела с лакированным древком, украшенным орлиными перьями, поразила коня Дзюро Мионоя, скакавшего впереди, и вонзилась так глубоко, что ушла коню в грудь почти по самое оперение. Как падает опрокинутая ширма, так рухнул мгновенно конь, а всадник, перекинув ногу через седло, соскочил на землю и тотчас обнажил меч. Вражеский воин выскочил из-за щита и бросился на Дзюро, но тот, как видно, рассудив, что мечом не одолеешь длинную алебарду, пригнувшись, обратился в бегство, а враг пустился за ним вдогонку и уже почти настигал. Казалось, он вот-вот поразит бегущего алебардой, но нет — вместо этого, зажав алебарду под мышкой и протянув руку, он пытался ухватить Дзюро за пластины шлема, защищавшие затылок и шею. А тот бежал что есть мочи! Трижды пытался враг схватить Дзюро, и трижды это ему не удавалось, но на четвертый раз он крепко ухватил Дзюро за пластину. Дзюро вырывался, сопротивлялся и вдруг, одним взмахом короткого меча отрезав пластину в том месте, где она прикреплялась к шлему, снова пустился в бегство. Остальные четверо всадников, опасаясь, как бы не подстрелили под ними коней, не помчались на выручку, а издали следили за поединком. Наконец Дзюро подбежал к ним и, тяжко переводя дыхание, укрылся за конями товарищей. А противник бросил погоню, остановился, опираясь на алебарду, словно на посох, и, отогнув защитную пластину у шлема, громким голосом возгласил:

— Раньше вы слух обо мне слыхали, теперь воочию поглядите! Я тот, кого знают в столице даже малые дети и зовут храбрым Кагэкиё из Кадзусы! — И, назвав свое имя, он возвратился назад, к своим.

Тайра, воспрянув духом, закричали: «Не дайте подстрелить Кагэкиё! Вперед, следуйте за ним, молодцы!» — и на берег высадились еще две сотни их воинов. Загородившись длинным рядом щитов, составив их наподобие крыльев у курицы, чтобы один край щита заходил за другой, стали они звать и манить: «Эй, сюда, наступайте же, недруги!»

— Это обидно! — воскликнул Ёсицунэ и сам помчался навстречу. Впереди него скакали отец и сын Готоо, слева и справа — братья Канэко, а позади — юный Тасиро. Следом за ними с криком и воплями устремились остальные восемь десятков всадников Минамото. У Тайра не было коней, они выслали вперед рядовых воинов, привычных только к пешему строю, и теперь все эти челядинцы в страхе, как бы не растоптали их кони, поспешно попрыгали обратно в лодки.

А воины Минамото, разбросав щиты, как легкие дощечки для счета, окрыленные успехом, преследуя врага, на скаку въехали в воду, продолжая наступать и сражаться. Заехав глубоко в воду, бился и Ёсицунэ. Из вражеской ладьи высунули боевые железные вилы и уже несколько раз ударили его прямо по шлему, но вассалы Ёсицунэ мечами и алебардами всякий раз отводили вилы прочь, как вдруг — и как только могло такое случиться? — Ёсицунэ обронил в воду лук. Перегнувшись в седле, он старался хлыстом подтянуть лук поближе. «Оставьте, бросьте!» — твердили его вассалы, но он в конце концов все-таки поднял лук и, смеясь, вернулся к своим. Старшие воины осуждающе говорили:

— Досадное дело! Да урони вы сокровище, равное тысяче или даже десяти тысячам луков, разве стоит оно того, чтобы рисковать жизнью?

— Я поступил так не потому, что дорожу луком! — отвечал Ёсицунэ. — Будь у меня мощный лук, согнуть который под силу разве лишь двоим или троим людям, или такой же огромный лук, какой

— был у дяди моего Тамэтомо7, я нарочно уронил бы его, чтоб враги подобрали... Но не хотел я, чтобы враг поднял слабенький лук и насмехался: «Глядите, вот, оказывается, каков лук у Куро Ёсицунэ, военачальника Минамото!» Это был бы позор для меня! Оттого я и готов был вернуть его ценой жизни! — И, услышав такие слова, все воины Минамото пришли в восхищение.

Меж тем стемнело, лодки Тайра уплыли далеко в море, а воины Минамото возвратились на берег и раскинули боевой стан на горах и в долах между селениями Мурэ и Такамацу. Уже трое суток они не спали; третьего дня, покинув гавань Ватанабэ, не сомкнули очей, всю ночь качаясь на бурных волнах; вчерашний день провели, сражаясь в Кацууре, заливе Победы; потом всю ночь напролет скакали верхом через горный перевал Накаяма, и наконец сегодня опять пришлось им весь день сражаться. Теперь, устав до изнеможения, уснули они мертвым сном, подложив под голову кто нарукавник панциря, кто шлем, кто колчан. Не спали только Ёсицунэ и Ёсимори из Исэ. Ёсицунэ, поднявшись на холм, глядел вдаль, высматривая, не крадется ли враг, а Ёсимори, притаившись в лощине, прислушивался, не собираются ли недруги нагрянуть внезапно ночью, и готовился прежде всего стрелять в брюхо вражеским коням.

А Тайра и впрямь хотели послать войско во главе с Норицунэ, правителем Ното, чтобы застать врага врасплох, ночью. Но пока Морицугу из Эттю и Мориката из Эми спорили о первенстве в предстоящем сражении, ночь сменилась рассветом и время было упущено понапрасну. А ведь стоило им нагрянуть, разве устояли бы Минамото? Но нет, так и не собрались Тайра в поход — еще одна роковая ошибка на пути к гибели неизбежной!

БИТВА В ЗАЛИВЕ СИДО

С рассветом корабли Тайра уплыли к заливу Сидо, в том же краю Сануки, а Ёсицунэ, отобрав из трехсот своих всадников самых отважных воинов на самых могучих конях, погнался по суше за ними следом. «Враг малочислен, — завидев его дружину, решили Тайра. — Окружим их и уничтожим!» И снова больше тысячи человек высадились на берег и с криками, воплями ударили на воинство Минамото. Как раз в это время на подмогу к Ёсицунэ подоспели две с лишним сотни всадников, еще остававшихся в Ясиме. Заметив их приближение, Тайра подумали: «О ужас, это прибыло следом все великое воинство Минамото! Если они окружат нас, мы погибли!» — и, поспешно вернувшись на корабли, опять обратились в бегство, поплыли, сами не зная куда, вверившись ветру, увлекаемые морским течением.

Весь остров Сикоку оказался под властью Ёсицунэ; на остров Кюсю Тайра податься уже не смели; и были они подобны неприкаянным душам, блуждающим после смерти по дорогам преисподней во мраке!

Сойдя с коня, Ёсицунэ произвел смотр отрубленным головам и, призвав Ёсимори из Исэ, сказал ему:

— Дэннайдзаэмон Нориёси, сын и наследник Сигэёси из Авы, ездил в край Иё, с дружиной в три тысячи всадников, дабы проучить вассала своего Митинобу Кавано, ибо тот, не вняв приказанию, не явился в Ясиму. Самого Кавано ему не удалось настичь, но вассалов его он порубил, отрезал сто пятьдесят голов и вчера возвратился назад, в Ясиму. Дошло до меня, что сегодня он прибудет в эти края. Поезжай же ему навстречу, постарайся уговорить и приведи его сюда, к нам!

Почтительно выслушал Ёсимори приказ, вскинул белый стяг, пожалованный ему Ёсицунэ, и, взяв с собой всего лишь шестнадцать всадников, надевших белые одеяния, поскакал навстречу Нориёси. Вскоре повстречал он его дружину. Всего два те разделяли волнуемые ветром алые и белые стяги.

Ёсимори отправил к Нориёси посланца, велев передать:

«Я — Ёсимори из Исэ, ближний вассал полководца Куро Ёсицунэ, военачальника Минамото, нарочно прибыл сюда, чтобы нечто тебе поведать. Не для войны, не для битвы пришли мы, сам видишь, — не надели доспехов, не взяли ни стрел, ни луков. Прикажи расступиться твоей дружине, дабы мы могли подъехать поближе!»

И расступились три тысячи всадников Нориёси и пропустили отряд Ёсимори.

Поравнял коня Ёсимори с конем Нориёси и обратился к нему с такими словами:

— Тебе, верно, уже известно, что Куро Ёсицунэ, младший брат властелина Камакуры Ёритомо, повинуясь указу государя-инока, прибыл сюда, в западные земли, чтобы разгромить Тайра. Третьего дня, в Кацууре, заливе Победы, пал в бою господин Сакурама-носкэ, твой дядя. А вчера Ёсицунэ ударил на крепость Ясиму и сжег дотла дворец и всю крепость. Князь Мунэмори с сыном взяты живыми в плен, правитель Ното сам лишил себя жизни, а все прочие вельможи Тайра либо пали в сражении, либо утонули, бросившись в море. Немногие уцелевшие убиты в сражении, в заливе Сидо... Твой отец, господин Сигэёси из Авы, добровольно сдался в плен и отдан мне под охрану. Всю минувшую ночь пребывал он в великом горе, говоря мне-. «Увы, сын мой Нориёси, ни сном ни духом не ведая, что я остался в живых, будет завтра сражаться и падет мертвый! Сколь это скорбно!» И стало мне жаль твоего отца, так жаль, что я прибыл сюда, дабы встретиться с тобой и поведать тебе эти вести. Решай же сам, как тебе поступить — либо принять бой и погибнуть, либо добровольно сдаться нам в плен и вновь свидеться с отцом... От тебя самого зависит твоя дальнейшая участь!

И на что уж прославленным храбрецом считался Нориёси, да, видно, пришел конец его военному счастью, ибо он ответил:

— Ваш рассказ точь-в-точь совпадает с тем, что я слышал! — И с этими словами снял шлем, ослабил тетиву лука и передал оружие челядинцам. А уж если так поступил сам военачальник, то и все три тысячи его воинов тоже разоружились и покорно-смиренно, пленниками, явились к Ёсицунэ под охраной всего лишь шестнадцати самураев.

— Замысел Ёсимори увенчался поистине блестящим успехом! — восхищался Ёсицунэ хитроумной уловкой своего вассала. А самурая Нориёси тут же передали Ёсимори под стражу.

— Как же мы поступим с его дружиной? — спросил Ёсицунэ, и Ёсимори ответил:

— Все они — уроженцы дальних земель, им безразлично, кого считать господином... Кто установит мир и будет править страною, тому они и будут повиноваться!

— Твоя правда, — согласился Ёсицунэ. — Так оно, наверно, и есть! — и принял все три тысячи всадников в свою дружину.

В двадцать второй день той же луны, в час Дракона, двести судов, оставшихся в бухте Ватанабэ, прибыли к берегам Ясимы во главе с Кадзихарой.

— Полководец Куро Ёсицунэ уже покорил весь остров Сикоку, — смеясь, говорили воины Ёсицунэ. — Какой толк теперь с Кадзихары и его войска! Вот уж подлинно — цветы, поднесенные, когда праздник окончен! Стоит ли после драки размахивать палкой?!

Вскоре после того, как войско Ёсицунэ выступило в поход из столицы, Нагамори, жрец храма Сумиёси явился во дворец государя-инока и через Ясуцунэ, главного казначея, доложил:

— В минувший шестнадцатый день, в час Быка, в нашем храме, в третьем приделе, внезапно послышалось гудение стрелы и постепенно затихло, устремившись в западном направлении!

Государь-инок, несказанно обрадованный этим сообщением, преподнес через жреца Нагамори великому светлому богу Сумиёси меч и много других сокровищ.

В древности, когда императрица Дзингу шла войной на корейское царство Силлу, ей сопутствовали два грозных бога из храма великой богини Аматэрасу в Исэ. Один бог стоял на носу корабля императрицы, другой — на корме, и Силлу удалось легко покорить. После возвращения в Японию первый бог избрал своей обителью уезд Сумиёси, что в краю Сэтцу; это и есть великий светлый бог Сумиёси. А второй бог явил себя в уезде Сува, в краю Синано; это великий светлый бог Сува.

Вот и теперь государь и вассалы вспоминали об этом древнем походе, и сердца их исполнились надежды на скорое одоление всех врагов трона.

ПЕТУШИНЫЙ БОЙ. БИТВА В ЗАЛИВЕ ДАННОУРА

Меж тем Ёсицунэ переправился в край Суо и соединился там со старшим братом своим Нориёри, правителем Микавы. А Тайра прибыли в край Нагато, и корабли их встали у Хикусимы, острова Отступления. Совсем недавно воины Минамото, высадившись в Кацууре, заливе Победы, одержали верх в битве у крепости Ясима; теперь, узнав, что Тайра стоят у острова Отступления, устремились вдогонку и — вот поистине удивительный перст судьбы! — встали боевым станом в Оицу заливе Погони.

Тандзо, наместник Кумано, был многократно осыпан милостями Тайра, но теперь, мгновенно позабыв об этих благодеяниях, колебался: к кому примкнуть, к Тайра иль к Минамото? В храме Новый Кумано, в Танабэ, устроил он священные пляски и песнопения, вознес молитвы, и оракул возвестил ему: «Переходи на сторону белых стягов!» Но Тандзо, все еще сомневаясь, взял семь петухов красных и семь петухов белых и устроил петушиный бой перед храмом. Ни один красный петух не одержал верх, все оказались биты. «Перехожу на сторону Минамото!» — решил Тандзо и, собрав две тысячи челядинцев, отплыл в залив Данноуру в ладьях, коих было у него больше двух сотен. На своей ладье поместил он изваяние бодхисатвы Каннон, на знамени начертал имя бога Конго-додзи. Завидев корабли Тандзо, и Тайра, и Минамото пали ниц и поклонились священному изваянию, но, когда стало ясно, что Тандзо плывет в стан Минамото, Тайра приуныли и пали духом.

Еще сто пятьдесят судов привел к Минамото житель края Иё Митинобу Кавано. Обрадовался Куро Ёсицунэ, легко стало у него на сердце. Теперь у Минамото оказалось три тысячи судов, а у Тайра — немногим более тысячи, среди них — несколько больших, какие строят в Танском государстве. У Минамото силы прибыло, у Тайра — убыло.

В двадцать четвертый день третьей луны 2-го года Гэнряку решено было начать битву между Тайра и Минамото у заставы Ака-ма, близ Модзи, что в краю Будзэн. Перестрелку назначили на час Зайца. В этот день вышла ссора между своими — Куро Ёсицунэ и Кагэтоки Кадзихарой.

Кадзихара обратился к Ёсицунэ:

— Первенство в нынешней битве поручите мне, Кагэтоки!

— Да, если б здесь не было меня, Ёсицунэ! — отвечал ему ёси-Цунэ.

— Но ведь вы — сёгун, главный военачальник! — сказал Кадзихара.

— И в мыслях не держу считать себя таковым! — отвечал ёси-Цунэ. — Властелин Камакуры — вот кто подлинный и великий сёгун! А я, Ёсицунэ, всего лишь исполняю его веления и потому равен всем прочим воинам-самураям, не более!