Вкус яда

      - Что вы имеете в виду? - Обладающий завораживающим мюнхенским диалектом его напарник очень доброжелательно улыбнулся.
      - Я завидую вам, - сказал Морель, не совсем и притворно вздыхая.
      - Чему же вы завидуете?
      - Вы переспите с ней в первую же встречу, когда муж ее укатит по каким-то делам. Разве я не видел, как вы перемигнулись, мой друг, с ней?
      - Вот о чем вы! - рассмеялся компаньон. - Добрый, хороший мой друг Теодор! Она улыбнулась мне так, как и вам. Это была грустная и очаровательная улыбка. Она улыбнулась нам как победителям. Мы в ее понятии выше проигравшего на гонках жизни ее мужа. Он распродает, а мы с вами покупаем. Мы - владельцы. Он - торгаш от нужды... Впрочем, хотите она придет к нам в гости?
      - Вы спрашиваете! Но у меня шансов...
      - Теодор, вы знаете, что у меня и без этой очаровательной женщины есть поклонницы. Мы сделаем так... Вы, наверное, не заметили того, что ее муж сказал... Он сказал, что сегодня вечером уезжает почти на месяц... Впрочем, он уже уехал. - Поглядел на часы. - И мы пригласим ее - как консультанта. Мы же не знаем все подробности. Почему он продал, это ясно. Он горит, как коммерсант. Но можно ли полностью рассчитывать на эту фирму? Или мы с вами подумаем о том, что со временем станем подыскивать что-то помощнее? Не так ли, мой друг?
      4
      Сам Бог не заподозрил бы эту женщину в игре. О, какая это была изысканная, точная, аристократически бесподобная игра. И вся эта игра предназначалась не стройному бесподобному мужчине в молодом цветущем возрасте, а ему, "этому несравненному толстячку". Она никогда не обращала до этого внимания на таких толстячков, если признаться откровенно. А посмотрите, сколько в нем, этом толстячке, жизни! Какой огненный взгляд! Какой пожирающий мужской взгляд! Молодые, они пресыщены, они насытились и любовью, и ласками. Что не скажешь о Теодорчике. Он - один?! И никого у него в эти дни не было?! И это свидетельствует его напарник?! Вы не обманываете оба?
      Она сидит с Теодором рядом. Видны ее округлые, будто атласные колени. Что-то жаркое у Мореля на губах, во рту. Он волнуется так, как не волновался давным-давно. И она волнуется.
      - Не бойся, Теодор. Твой компаньон ушел... Я ему сказала, и он ушел. Я хочу быть только с тобой... Потом, может, он придет... Но сейчас я хочу быть лишь с тобой...
      С этого незабываемого вечера вдвоем с женщиной, которой в подметки не годилась даже Ева Браун, и началось верное и расчитанно-медленное отравление фюрера. Дозы стрихнина, которые вводились в таблетки, вырабатываемые фирмой, постепенно увеличивались. Увеличивала их эта непревзойденная женщина... О чем они только потом не говорили! Он ей говорил ласковые нежные слова, и она ему в ответ говорила тоже сладкие слова. Они договорились, что она будет всегда с ним, если ему придется приехать на фирму - теперь уже твердую собственность.
      - Теодор, можно заработать много денег. Мой муж... Нет, не спрашивайте, почему он так поступил с фирмой. Он был к ней невнимателен. Его можно простить. У нас семейная тайна. У нас, Теодор, трагедия с нашим ребенком. Он, понимаешь, Теодор, он попросту прикован к постели. И этого калеку муж обожает. Он виноват в этом. Я, Теодор, хорошая крепкая женщина. Мне надо было родить от другого. Я же не знала и родила от своего мужа... Как хочется иметь такого же толстячка, как ты, Теодор. У тебя есть дети?
      Есть ли у него дети?
      Что же она спрашивает?
      Какая женщина будет постоянно терпеть его?
      Он толст, неуклюж. Считается, - он глубоко и искренне вздохнул, - что от него исходит постоянно дурной запах. Он ко всему не умеет вести себя за столом. Это она, видно, заметила. Там, где он находится, это неумение всегда вызывает неприязнь.
      - А посмотрите на мои очки. Они толстые, выпуклые... Я иногда скрываю свой взгляд, растерянный, недоуменный... Я знаю, что меня нельзя любить. И меня не любят.
      - Полноте, Теодор! Милый толстячок Морельчик! Каждая женщина выбирает себе мужчину таким, каким ей хочется. Не вы, мужчины, выбираете нас. Мы выбираем. Если я пошла сегодня с вами в постель, не вы повели меня. Это сделала я. Потому и будем считать, что я вас и дальше поведу. Я не обижусь, Теодор, если узнаю, что вы женитесь. На здоровье. Я не эгоистка. Ведь я тоже имею мужа. Нас что-то же связывало. И пусть я буду с ним по-прежнему несчастна и знаю, что он не может мне дать здорового ребенка, но я буду с ним жить, так как выбрала его. Выберут и тебя, мой дорогой толстячок.
      Аллен Даллес был страшно доволен своими агентами. Он знал уже о Мореле все или приблизительно все. Как ни странно, после приобретения фирмы, живя последние дни в Цюрихе, Морель прекратил пить, он был задумчив, и даже Даллес не мог объяснить, что же случилось. Разве мог он догадаться, что этот жирный безобразный человек, которому сам Гитлер прощал все его недостатки потому, что Морель был способен вылечить, попросту влюбился. Он даже вынашивал в эти последние дни своего затянувшегося отпуска план - забрать ее от мужа, увезти с собой. У них будет толстенькое существо - девочка или мальчик. Он станет их любить. Война кончится когда-то. Настанут мирные дни. Если его хозяин одумается, то все можно поправить. Для этой женщины можно свернуть горы, взорвать все, что на пути. Разве не может он и сам теперь разбогатеть, как этот парень, предусмотрительно ушедший из дому, чтобы сделать ему приятное? Почему он разбогател? Да потому что спокойно смотрит на все, что происходит. Не сетует при проигрыше. Не радуется сильно при удаче. Он тих. Скромен. Любезен. Разве Теодор не может стать таким? Можно же, когда тебя станет ждать подобная женщина, не пить столько, сколько ты пьешь обычно? Можно. Можно ли купить себе отменный костюм, белую рубашку? Можно. Можно ли как эта утка плавать ежеминутно в таком бассейне? "Теодор, через год мы будем иметь такой капитал, что выстроим для вас где-нибудь тут, у моря, виллу. Сперва небольшую, на семь - десять комнат. А потом докупим, достроим..." Можно заиметь прислугу, которая станет тебе помогать купаться. Можно заиметь личного парикмахера. Который и побреет, и смоет жир с волос... Подправит усики. Толстое лицо не будет казаться таким безобразным, если прикрепить под своим носом усики тонкой ленточкой...
      Он мечтательно вздыхал. И тогда его хозяин даже взглянет на него по-другому. Его хозяин считается очень разборчивым в людях. Он их видит насквозь. И Теодора он увидит в новом качестве. Теодор, который ни у кого не вызывал симпатий, станет своим человеком, с ним станут здороваться за руку. И если такая красивая женщина придет на прием, где будет цвет партии, и придет вместе с ней Морель, никто не удивится, как это он попал сюда, на этот большой партийный праздник?
      Даллес потом раскусил, почему Морель замкнулся. Он все-таки признался этой красивой женщине, которая и во второй раз пришла к нему, и он чувствовал, что он хорош, силен и она не притворна... Он сказал ей о своей идее. Это - Германия. Нет, она не проиграет. Фюрер не проиграет. На стороне его такие силы... Нет, она станет украшением Германии. Разве личный врач фюрера - мало?
      - Да, Теодор. Это не только врач. Фирма твоя, он, твой компаньон, прав, станет давать немалый доход. С богатыми везде считаются. Но давай повременим. Я тут буду соблюдать твои интересы. Я Юнита. Какова она была поклонницей твоего хозяина, такова и я буду тут твоей не только поклонницей, а и хранительницей. Я уже не дам никому проиграть. Я корю себя сейчас за то, что прогорел муж. Судьба, однако, отнеслась ко мне благосклонно. Я благодаря несчастью приобрела тебя. И я тебя уже постараюсь не потерять. И для себя, и для тебя я постараюсь все делать так, чтобы у нас было светлое будущее.
      Она говорила чуточку высокопарно. Но она любила его в эти минуты больше, чем всегда. И он растерянно принимал ее ласки, которые давно отучился принимать.
      ИЗ ДОНЕСЕНИЙ АЛЛЕНА ДАЛЛЕСА
      Мне кажется, что я на пути громадной перспективной разработки в области медицинской практики. Как я Вам уже сообщал, мои агенты в настоящее время уцепились за ценный металл - личного врача Адольфа Гитлера. У нас сегодня на руках данные, подтверждающие откровения этого врача. Два с лишним года тому назад он действительно производил полное медицинское обследование-исследование Адольфа Гитлера. По имеющимся у нас на руках документах он пришел к заключению, что его пациент страдал из-за гастритных проблем и из-за неправильной диеты. В документах его рукой записано: припухлость в нижней части живота, написано также, что левая половина печени увеличена, что правая почка причиняет значительную боль... Врач в обследовании отметил экзему на левой ноге. Он не написал категорически, что это - результат расстройства пищеварения, но из врачебного листка это свидетельствует.
      Мой пациент незамедлительно прописал так называемый "мутафлор". Он рекомендовал одну-две капли. Растянул прием на месяц. Мои агенты свидетельствуют: пищеварительная система Гитлера после этого начала функционировать более нормально, а экзема исчезла через шесть месяцев. Адольф Гитлер, по свидетельствам его приближенных, стал на глазах поправляться, выглядеть часто просто неузнаваемо прекрасно.
      Я уже сообщил Вам, что мой пациент дурно воспитан, много пьет, среди приближенных немецкого вождя не пользуется авторитетом, напротив, они вечно над ним подтрунивают, часто - очень зло, не щадя его самолюбия и человеческого достоинства. Но Адольф Гитлер не раз публично высказывался очень положительно о высоких лекарских способностях своего доктора. Он благодарил его прилюдно за облегчение, за лекарства. По высокой оценке Адольфа Гитлера, этот мой пациент - величайшее медицинское светило в третьем рейхе. Куда бы ни ехал Адольф Гитлер, с ним следует мой пациент.
      Докладываю, что мы "привязали" моего пациента. Фирма подписана теперь его именем. Через некоторое время мы выведем второго его компаньона, он выйдет из фирмы, и это, наверное, станет для моего пациента сильным возбуждающим средством. Дело еще в том, что кажется мой пациент, ничего не заподозрив, клюнул на приманку, которую мы подбросили, доверяет этой приманке, надеясь иметь с ней в будущем какие-то стабильные связи, а, может, и большее. Тогда следует продумать ход дальнейшей операции...
      Буду сообщать обо всем новом, сэр.
      Жму Вашу мужественную честную руку.
      А.Даллес. Конец декабря, 1939-й".
      В последующей переписке Даллеса зазвучали вдруг имена Юниты Митфорд, ее лечащего врача. Подставные ли они лица? Но это была уже парафия английской разведки. Англии было не до частностей. 1 сентября 1939 года гитлеровская Германия напала на Польшу. Английское правительство, предоставившее Польше гарантию ее независимости, потребовало от Германии сразу же прекращения войны. Примеру Англии последовала и Франция. Английский посол, вручая ноту, правда, обратил внимание МИД Германии на то, что этот документ носит "предупредительный" характер, а не является ультиматумом. Выступая с этими требованиями, английское и французское правительства не теряли надежды уладить это дело мирным путем. Они обратились с просьбой о посредничестве к Муссолини, который однажды уже сыграл эту роль при расчленении Чехословакии. Но Германия не была заинтересована в новых соглашениях. Делить мир с кем-то хозяин Мореля не хотел. Третьего сентября и была объявлена война Германии. Юнита Митфорд в этот день и отправилась в Мюнхенский парк - Английский сад - и выстрелила себе в голову. Попытка самоубийства, как мы уже знаем, оказалась неудачной, однако ранение привело к параличу нервной системы. И это тоже мы знаем.
      Странная завязь очень странной истории. До сих пор специалисты копаются в ней. И до сих пор детали, детальки, эпизоды, эпизодики полностью не раскрыты. Почему английская аристократка была такой неистовой поклонницей Адольфа Гитлера? Предположим, что была. И история это вроде доказала. У Гитлера было много друзей. Но не следовало бы намекнуть и на иную сторону медали? Намекнуть на то, что эта Юнита попросту была шпионкой. И тут у историков немало фактов: Гитлер был на виду. Все может быть. Тогда надо отдать должное фюреру. Несколько месяцев британская поклонница мракобесных идей вождя немецкого народа была под его опекой. Он действительно прикрепил к ней лучших врачей третьего рейха. Действительно прикрепил своего врача Мореля, которому, видимо, полностью доверял. Кроме того, Адольф Гитлер по всем каналам бомбил, пока Юнита Митфорд находилась в лучшей лечебнице, чтобы договориться об отправке ее домой, в Англию, через нейтральную Швейцарию. Видимо, он был более чем человечный, посылая личного своего лекаря для сопровождения такой поклонницы. Он, конечно же, знал, что к тому немедленно прилипнет разведка, каждый шаг этого человека станет лихорадочно исследоваться.
      Гитлер пошел на это. От благородства? От особого уважения к женщине, которая недвижно лежала в немецкой белоснежной больничной постели? Пожалуй, и такое необъяснимо по сию пору.
      Естественно, Даллес и его коллеги бомбили английскую разведку письмами, пытаясь докопаться до подлинной истории Юниты Митфорд. Шли вежливые ответы, уклончивые, изысканные, из коих трудно было понять доподлинную суть Юниты в судьбе набирающего вес не по дням, а по часам Гитлера в мировом переустройстве. Да и от немецких агентов из Англии шли неутешительные в этом отношении шифровки: Митфорд так и не оправилась.
      5
      Как ни странно, после приезда Мореля его хозяин стал к нему больше благоволить. Неужели никто не доложил фюреру о маленькой слабости его личного врача - приобретении и открытии маленькой фармацевтической фирмы? Неужели разведка немцев, кичащаяся всегда тем, что она знает все и еще сверх того по высокой норме, проглядела Мореля, занимавшегося пьянкой, любовью, коммерческими делами? Именно вечная тяга к водке и не оставила след в таинственных сделках Мореля. "Он беспробудно пил", - доложили агенты по своим каналам, проморгав и "красивую даму", и "красавчика с Мюнхена". Агенты поставили вечный диагноз окружению Мореля - собутыльники. Под его прикрытием истосковавшаяся по большой любви красивая женщина, часто оставляемая коммивояжером-мужем, отдавалась любви и с Морелем. Делали это они всегда тайно.
      Некогда было болеть вождю немецкого народа. Но случались казусы - эти "скопления газов в желудке", которые готовы были вырваться на простор при нередко громадном скоплении человеческих орущих толп. Тогда фюрер шел к своему эскулапу и просил помощи. Гитлер никогда не разрешал его в эти минуты (иногда целые часы) беспокоить. Почему-то тогда он завязывал с доктором непринужденный и острый разговор. То ли ему казалось, что веселие его доктора распространено и на психологические изыскания того (что чувствует Гитлер душой), то ли он просто проверял новые свои мысли на этом, кстати сказать, очень изменившемся и умеющем теперь слушать Мореле.
      Кончался страшно неожиданный тридцать девятый. И фюрера очень интересовала личность Сталина. Морель читает же газеты. Что он думает о Сталине? Почему, начиная с тридцатых годов, так стремительно простирается его могущество?
      - Мой друг, нет ни одной значительной области экономики, социальной и культурной... Теодор, так пишут большевики... культурной жизни страны, которая не подчинялась бы его воле и прихоти. Вы что-нибудь понимаете?
      - Я? Порой понимаю. Но порой не понимаю.
      - Говорите яснее. Что вы понимаете? Не отвечая ни перед никакой другой властью, этот человек имеет решающее влияние на внутреннюю и внешнюю политику своей страны. Он что? Маг? Чародей?
      Естественно, Морель не мог и предположить, что его хозяин, ярый антикоммунист, щупает его серьезно, так как почему-то идет на сближение со Сталиным и его страной. Тридцать девятый, тридцать девятый... 15 марта Германия вторглась в Чехословакию, события тех дней до сих пор оказывают влияние на сегодняшний день. Сталин, Сталин... Единодержец. Его решения оформляются - как директива. И Гитлера это волнует. Он и спрашивает Мореля, не маг ли и не чародей ли Сталин... 1939-й. 1 мая 39-го. Гитлеру сразу же доложили, что на трибуне Мавзолея появился Берия и нет, не было Литвинова - наркома иностранных дел. Гитлер сразу понял: Литвинов мешал Сталину сблизиться с ним, Гитлером. Ему всегда докладывали, как умело обставляет Сталин отстранение. Через некоторое время Гитлеру доложили: Литвинов написал письмо Сталину и оставил его в сейфе. Берия допрашивал Литвинова, тому удалось уехать на дачу. "Зачем эта комедия?" - якобы сказал он Берии. И тот ему ответил: "Максим Максимович, вы цену себе не знаете".
      4 мая - смена наркомов. Телеграмма в Германию. Само собой разумеется - Гитлеру лично. "Молотов - не еврей".
      Вскоре на стол ложится новая телеграмма: "Нарком Молотов по-сталински руководит международной политикой". При Литвинове и не помышлял Гитлер о договоре с СССР. С 22 на 23 июня 1939-го Германии было предложено заключить договор на 25 лет... Сталин сам решил принять Риббентропа. Весьма скромная встреча. Не знали о ней даже Маленков и Хрущев - были отправлены на охоту. Риббентроп привез новое послание Гитлера - Сталину лично. Отныне все дела в Европе будут решать СССР и Германия...
      Сталин, как потом докладывали Гитлеру, сказал одному из сопровождавших Риббентропа:
      - В следующий раз вы должны приехать к нам в форме.
      Риббентроп докладывал:
      - Я опешил, мой фюрер. Спросил: как мне быстрей позвонить? Я звонил вам из кабинета Молотова. Я передал ваши самые лучшие пожелания Сталину... Когда я уезжал, мой фюрер, они срывали антифашистские лозунги...
      Риббентроп докладывал в кабинете врача. Боли в животе были и уже, по мановению волшебной палочки Мореля, снялись.
      - Вы волновались, мой хозяин. Поэтому были боли.
      - Может, ты и прав, Морель. Я действительно волновался.
      - А если бы, мой хозяин, Сталин не подписал договор? - буркнул Морель, озадаченный обострением болезни своего пациента.
      - Удивительно логичный вопрос, Теодор. Тогда мы все равно напали бы на Польшу. Ты доволен моим ответом?
      - Не совсем, мой хозяин. Я кое-что читал в последнее время. Сталин считает: он выбрал правильное решение - ведь с американцами и англичанами не получилось у него...
      - Зато, мой друг, наш пакт, как взрыв бомбы. И для янки, и для этих англишек...
      Сейчас, после приезда, Морель чувствовал: всякий разговор с ним о Сталине наводит Гитлера на размышления. Он невольно сжимается не только от стетоскопа, щекочущего рыхловатое тело фюрера. Видимо, все время спрашивает себя: не обманет ли Сталин его, Гитлера? Но уже по договору шли в Германию из России каучук, марганец, нефть, продовольствие, сталь.
      - Потому Сталин думает: мы не нападем, - буркнул Морель. - У вас, мой хозяин, хороший аппетит?
      Фюрер улыбнулся:
      - Отменный. - Он как бы намекал на что-то другое.
      - Нам не надо было бы воевать, мой хозяин. - Морель задумчиво уставился на окно, вместо того, чтобы ощупывать то место желудка, где у вождя начинается боль.
      - Почему, мой друг?
      - Это ужасно в принципе. Я это как врач чувствую. Вы представляете распластанное человеческое тело. И всем не поможешь, если случится много тяжелых ранений.
      - Но ведь не один вы врач. Их у нас много. Они все пойдут и выполнят свой долг перед рейхом. Не так ли?
      - Так-то оно так. Но, знаете, сколько могут погибнуть мирных людей, они, мой хозяин, не привыкли к войне.
      - Все дело в том, что их и не приучали к ней. А если вы, мой друг, захотите жить лучше, надо, чтобы кто-то из нас позаботился об этом. Я и забочусь о нации. Это мой долг.
      Морель перед приходом своего хозяина начитался газет. Здравый смысл подсказывал ему, сколько крови льется теперь, в эти минуты и часы, когда они сидят и рассуждают за других. Морель представил, что делала бы теперь на поле брани женщина, о которой он все чаще и чаще думал. Первое время по приезде что-то на время забылось, но только встречался он с более или менее красивой женщиной, он тут же сравнивал ее с той женщиной, с которой ему довелось быть в Цюрихе, и горячая волна шла откуда-то из души, он задыхался от тех чувств, которые испытывал тогда, в волнении, в близости... "Боже, сохрани нас! Пожалей нас. Пожалей милую мою женщину. Пожалей мою фирму..."
      - Что-то вы шепчете, мой друг?
      - Я молюсь.
      - Помолитесь и за меня. Мне временами бывает больно. Если бы не вы...
      - Я помолюсь, мой хозяин. Помолюсь и за вас, и за себя.
      - Вы стали меньше пить, мой друг. Это хорошо.
      - Я бы не хотел стареть, мой хозяин.
      - Все об этом мечтают, Теодор. Мечты не возбраняются.
      - Я бы хотел, мой хозяин, иметь дело с чистым небом. Страшно, когда шумит над головой снаряд. Не правда ли?
      - Да, это скотское чувство. Вроде за шеей у тебя сидит кот и царапает своими крепкими когтями.
      - Что бы вы подумали, мой хозяин... Вдруг бы я обзавелся семьей?
      Гитлер подумал всего капельку и ответил:
      - Почему бы и нет? Тогда хотя бы за вами можно будет последить серьезно... Это шутка, Теодор. Не обижайтесь.
      - Я не привык обижаться.
      - Да они все одолевают вас шутками, вы им прощайте!.. Она - немка? Чистокровная или с какой-нибудь смесью?
      - Нет, я еще не знаю, - смешался Морель. - Я только предполагаю...
      - Морель, если вас будет двое, это уже много. Тогда я при всем моем старании не спасу вас.
      - Что вы имеете в виду, мой хозяин?
      - Неужели они вас не обзывают евреем, мой друг?
      - Но я же не еврей. Я им уже много раз растолковывал.
      - Вы видели портреты этого человека, который работает у Сталина? Этот их нарком Молотов? Сталин считает, что он не еврей. А мне кажется, что чистокровный юда...
      - Видите, чем отличаетесь вы от Сталина. Сталин защищает, а вы... Сразу меня зачислили туда, откуда я никогда не выберусь...
      - Если вас посадят наши эти палачи, то вам никогда не вырваться. Вы не докажите там, внутри тюрьмы, когда вас посадят за десять замков, что вы - совсем другой национальности, не такой, как этот их нарком Молотов.
      - Почему вы решили, что таких надо убивать?
      - Да потому, что они распяли Христа. Они всегда безнаказанны. Это меня, если хотите знать, бесит. Почему они такие?.. - Он сделал паузу и потом жестко выдавил: - Я вас уважаю, Морель. Я ограждаю вас от любых случайностей. Но я умываю руки, если вы приведете к нам еврейку.
      - Следовательно, не стоит при вас говорить о каких-то серьезных вещах.
      - Нет, не правда. Со мной вы можете говорить, сколько угодно. Но с другими - будьте осторожны... Вы знаете, почему Сталин живуч и его беспрекословно слушают?
      Морель пожал плечами:
      - Не могу ответить.
      - Не можете? - удивился фюрер. - Это же так просто. Сталин все засекретил. Они имели, мой друг, привычку. Боролись с царем, конспирировали дела. Сейчас все труднее и труднее достать материалы их пленумов. Уж не говоря о Политбюро. Нам надо учиться тоже держать все в секрете. И мы непобедимы.
      - Но вы же говорите с народом...
      - С народом? Вы верите, что есть где-то народ? Это кричащая и рычащая толпа, Морель.
      - У вас есть основания верить, что народ вас поддерживает...
      - Поддерживаете вы меня, Морель. Я всегда вам благодарен... Насчет меня и народа... Я тут не заблуждаюсь... Я смотрю на своего нового друга и кое-чему учусь у него.
      - Да, у него есть чему поучиться.
      - Вы считаете? Впрочем... Благодаря мастерству политического и психологического манипулирования моего друга общественным сознанием своего народа, он решил многие проблемы эпохи... Кто может так долго править, держа людей под страхом?.. Кстати, вы когда-либо узнавали, какие лекарства ему выдают? Перед выходом к своим даже соратникам? Я слышу какие-то легенды о его этой походке... Что он перед этим употребляет? Почему спокойно говорит и люди боятся его? А я - раздражителен... Я кричу... Я надрываюсь... Почему вы ничего не придумаете для меня, чтобы я не выглядел иногда как клоун?
      - Ваши таблетки, мой хозяин, единственные... Они укрепляют ваше здоровье. Вы немножко возбуждаетесь. Но вы совсем другой человек, чем ваш новый друг... Зачем вам завидовать ему?
      - Может, мы поделимся с ним лекарствами? Пусть мы станем с ним долгожителями... Европа будет под нашим сапогом. Что же мой друг станет надрываться, везти нам то, что можно взять у других?
      Фюрер то ли шутил, то ли говорил все это всерьез. Морель, однако, испугался:
      - Нет, нет, мой хозяин! Нет. Это мой секрет. Он принадлежит вам и мне. И сколько бы вы меня не упрашивали, я не дам ни одной таблетки постороннему, другому. Обижайтесь на меня или не обижайтесь, но не просите...
      6
      Настои на своем Гитлер, пошли своему другу партию таблеток, помогающих даже от экземы (у Сталина она тоже была), и кто знает, что бы произошло? Дотошные русские обязательно проверили бы содержание таблеток "лично фюреру". Да, дозы стрихнина постепенно-постепенно увеличивались, увеличивались. А фюрер их пил, пил... И нельзя было подступиться к Морелю. Всех, кто подступался, убирали, прятали. Через пять лет, в конце 1944 года, когда над Германией нависла смертельная опасность, посмелее стали говорить о Мореле как о каком-то агенте...
      ...Было солнечное зимнее утро. Мрачно были настроены люди в бункерах. Ничего утешительного с фронта. Одергивали друг друга, ссорились. Морель в это утро, чуть-чуть выпив, шел к фюреру, чтобы сделать ему укол.
      Перед этим была бурная сцена между Гитлером и Евой Браун. Ева не раз уже говорила ему, что он зря доверился этому Морелю. По ее мнению, по мнению многих, - она это говорила раздраженно, - Морель давно является британским агентом. Он делает все возможное, чтобы Гитлер не мог реалистично думать и принимать правильные решения.
      - Это сказано в горячах, - успокаивал ее фюрер. - Ты же знаешь, что я отлично чувствую себя после его инъекций.
      - Неправда, - в отчаянии крикнула Ева, - ты всегда возбужден, лицо твое горит. Мне бывает за тебя страшно.
      - Успокойся, Ева. Нам сейчас надо держать себя в руках... Какая ответственность, какая навалилась ответственность! Подумай... А это все мелко, глупо! - Гитлер говорил уже раздраженно.
      - Хорошо, и ты успокойся... Ты ничему не веришь, когда речь идет о Мореле. Уже доказано...
      - Что - доказано? - взорвался он.
      - Доказано, что Морель не случайно посещает Швейцарию. У него там...
      - Что бы у него там ни было... Он мой лекарь! Я бы давно скончался, если бы не Морель... Вы все этого теперь хотите! Вы только и занимались эти годы тем, что травили его. А он привозил из Швейцарии мне лекарства. Боли утихали, я начинал работать!
      - А те доклады о нем? А письма?
      - Не говори суконным солдатским языком, Ева. Ты женщина... Я понимаю, все началось с Юниты. Стоило ему поехать с ней в Швейцарию, как ты стала мне то и дело напоминать о Мореле. Ты ревнуешь ее. Но причем здесь Морель и его фирма? Ты мне хочешь о ней сказать? Но о ней мне уже в течение этих лет много раз докладывали...
      - Ты никому не веришь...
      - А чья это была идея в тридцать девятом году? К Морелю подослали возвращенца. Он должен был обязательно доказать враждебность Мореля ко мне... И что бы вы достигли? Ты хотя бы понимаешь, что Морель... не боится меня! Он не боялся меня все эти годы. Это важно, чтобы доктор не боялся! Сталин в своем Кремле запугал даже врача. Этот мерзавец остается один, когда ему плохо. А со мной мой Морель. Я тысячу раз вдалбливал в головы идиотов, что он лечит меня!.. У тебя есть новые доказательства? Ты не можешь быть так...
      - Да, у меня есть факты. Доктора Карл Брандт и Эрвин Гизинг сделали анализ твоего чудодейственного мутафлора. Это лекарство, по их мнению, страшно для тебя.
      Ева в этот раз все предусмотрела. Она не случайно накалила разговор. В эти минуты Мореля, следовавшего сюда, вели два молчаливых эсэсовца. Он сразу же испугался, увидев и Брандта, и Гизинга. Это были хорошие специалисты. И он понял, что присутствуют они тут, вместе с какими-то людьми - их трое - не случайно.
      - Посадите его, - приказал сидевший среди этих троих в середине.
      Двое эсэсовцев насильно посадили Мореля на стул, который стоял посередине комнаты.
      - Вы догадываетесь, почему здесь? - спросил его вновь средний.
      Личный доктор, порядочно струхнув поначалу, теперь огляделся. Ему рассказывали, какие кабинеты в гестапо. Здесь ничего не было похожего. Ни пыточных устройств, ни машинистки, которая должна строчить все, что он скажет. Он поднял большую свою лохматую голову и прохрипел:
      - Вы за это ответите!
      И здесь промашку сделал Карл Брандт:
      - Это вы ответите! - крикнул он фальцетом. - Ответите перед историей и нацией! Я не позволю дурачить нас!.. Вы... вы... Жалкий лгун... Жалкий пройдошка...
      - А вы завистник, - отчеканил грубо и веско Морель. - Вы и вы! - Он поднял свою большую руку и коротким пальцем прицелился в Эрвина Гизинга.
      - Что вы хотите этим сказать? - бешено стукнул кулаком по столу, за которым сидели эти трое, крайний из них, что был справа от Мореля.
      - Я сказал, что они паршивые вонючие завистники. И больше я ничего не сказал, - затрубил личный врач фюрера. - Еще я хочу сказать вам... Вам троим... Я иду, этот в устах этих завистников, шарлатан... Я иду к фюреру, чтобы сделать ему инъекции. И вы ответите за то, что задержали процесс...
      - Вы не пугайте нас, - сказал средний, который начинал этот базар. Они, - показал на врачей, - сделали, а точнее произвели анализ. Секрет раскрыт. Вы разоблачены.
      - Вы знаете, - прогудел вновь Морель, - сколько раз разоблачался я? Ну и всякий раз после разоблачения передо мной извинялись. Что сделаете и вы. Я в этом уверен. Если вы не сделаете, вас заставят сделать. Я хочу спросить: вы компетентны в том, что преподнесли вам эти господа? Не думаю. Но откуда вы тогда знаете, что эти люди желают мне добра? Вот Брандт... Он не даст мне солгать. Не мы ли с вами, Карл, как-то пили дружескую чарку? И вы высказывались насчет зависти ко мне... Это было или не было?
      Все теперь глядели на Брандта. Пауза затянулась. Морель встал.
      - Отдайте их анализ куда-нибудь... Ну, скажем, в лучшее, что есть у нас. Я готов стать перед любым судом. Но только не надо так хватать и запугивать... Я даже готов придти снова. После того, как сделаю инъекции... И выслушать любой бред... Любой...