Борис Юдин

Город, который сошёл с ума

«На любой остановке сойди…»

Из песни

«Здесь будет город заложён

Назло…»

А. С Пушкин

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Васильев посмотрел на расписание движения поездов, висящее над проходом к кассам. Поезд в Город уходил через час. И было указано, что билеты в направлении Города – в кассе номер шестнадцать. Васильев прошёл в кассовый зал. Шестнадцатая располагалась у входа в зал, слева за бетонной колонной. Васильева порадовало то, что привычной очереди не было.

– Научились работать, наконец-то! – довольно отметил Васильев и подошёл к окошечку.

– Один до Города. – сказал Васильев и начал рыться в бумажнике.

– А зачем Вам в Город? – спросила кассирша.

Васильев оторопел. Потом рассердился. Потом начал считать до десяти, чтобы успокоиться. Но успел сосчитать только до восьми.

– Я Вас русским языком спрашиваю, мужчина, – Зачем Вам в Город? —

повторила кассирша свой нелепый вопрос и добавила ядовито, – Давай, соображай скорей. А то вас тут много таких…

Васильев взялся соображать, но тут из – за Васильевской спины окошко кассы протянулась рука с деньгами и мужской голос пробасил:

– Один до Города. Командировка.

Кассирша приняла деньги, пощёлкала клавишами на загадочных аппаратах и выдала билет.

– Вот видите, мужчина? Человек объяснил цель визита – и никаких проблем.

– А зачем объяснять? – спросил Васильев несколько грубовато.

– Инструкция.

Кассирша сделалась любезной, как нянька в детском саду:

– Город – закрытая территория. По инструкции положено спрашивать цель визита. А то… – кассирша закатила глаза в потолок.

– А то что? – Васильев чувствовал, что сейчас сорвётся и начнёт орать.

– А то… – терпеливая кассирша перестала рассматривать потолок и взялась рассматривать Васильева. – А то, что в противном случае Вы никуда не приедете.

То есть, приедете, конечно. Но куда угодно, только не в Город.

Кассирша замерла, наслаждаясь произведённым эффектом. А потом снова ожила:

– Я Вас в который раз спрашиваю, мужчина? Глухой? Цель визита?

Васильев замялся:

– Да, собственно… Я родился в этом Городе… Понимаете…

Он чуть было не обмолвился о том, что Город снится ему каждую ночь, но не успел.

– Так что же Вы тогда молчите, что возвращенец? – заорала радостно кассирша. – Так бы сразу и сказали. А то молчит, как партизан на допросе.

Она деловито выхватила у Васильева деньги, так же деловито потрещала загадочными клавишами, выдала билет и пожелала счастливого пути.

Васильев взял билет и пошёл в вокзальную столовую, размышляя на ходу:

– Что бы мог значить этот загадочный допрос в кассе?

Уже запивая шницель по – рижски компотом он решил, что волноваться и ломать себе голову не стоит. Он уехал из Города двадцать лет тому назад, и за этот срок обязательно должно было что – то измениться. Возможно, что изменились и правила на железной дороге. Успокоив себя Васильев выбрал чемоданы из камеры хранения, вышел на перрон и даже успел покурить до прихода поезда.

Соседи по купе подобрались скучные. Потрепаться было не с кем. Да и кому охота разговоры разговаривать с шестидесятилетним стариком? Васильева это вполне устроила. Он достал книжку. Начал было читать, но заснул, перелистнув несколько страниц, и проснулся от голоса проводника:

– Следующая Город. Прошу приготовиться к выходу.

Васильев уставился в окно. Уже вечерело и за окном были видны лишь цепочки огней, складывающиеся в замысловатые узоры. Васильев попробовал угадать по этим узорам знакомые места, но ничего узнать не смог. А тут сразу вывернулся вокзал с кучкой встречающих на перроне. Васильев подождал немного пока в коридоре рассосётся толпа и вышел со своими чемоданами в тёплый вечер.

Он пристроил чемоданы в металлическом гробике автоматической камеры хранения, а сам через боковой ход – на привокзальную площадь.

– Чем брать такси, пройду – ка я до гостиницы пешком. Совмещу прогулку с воспоминаниями, – решил Васильев, глянув на очередь возле стоянки такси. И двинулся по старинной брусчатке. Город лежал у него под ногами. Это потому что вокзал стоял на горке, а город раскинулся внизу. Уже включили фонари и были видны тени редких прохожих.

– А в мои годы тут по вечерам самый центр тусовки был. И встречались, и расставались, и ссорились, и мирились… – с грустью подумал Васильев, проходя мимо киоска со всякой мелочёвкой.

– Олежка! – окликнула его продавщица киоска, – Забеги ко мне. Я тут оставила кое-что для тебя.

Васильев сразу вспомнил, что киоскершу зовут Ольга Степановна, и что она всегда оставляла для него дефицитные сигареты с фильтром.

Васильев толкнулся в дверь позади киоска. Тотчас дверь приоткрылась, в двери показалась рука с пакетом и раздался голос:

– Бери скорей! Чего ждёшь? Рубль с тебя.

Васильев взял пакет и дверь закрылась. Васильев снова обошёл киоск и, уже стоя перед стеклянной витриной, начал копаться в кошельке.

– Как она сказала? Рубль? Шутки тут у них… рубль. – и Васильев протянул Ольге Степановне доллар.

– Ты что? Офонарел, парень? Ты что же это мне даёшь? – Ольга Степановна так уставилась на зелёную купюру, словно Васильев подал ей вместо денег ручную гранату. Налюбовавшись, Ольга Степановна, вздохнув, отодвинула от себя странную денежку и подобрела:

– Ладно, Олежка. Что с тебя возьмёшь? Вечно фокусничаешь. Нет денег – так и скажи. Завтра занесёшь. А то подшучивать над старухой взялся.

Васильев посмотрел на Ольгу Степановну. И стало Васильеву нехорошо.

Потому что за двадцать лет Ольга Степановна ни сколько не изменилась. Как была «сорок пять – баба ягодка опять», так и осталась. Васильев поблагодарил Ольгу Степановну и повернулся в сторону вокзала. И тут Васильеву стало ещё хуже. Потому что на фронтоне вокзала сиял, составленный из красных лампочек, транспарант: «Слава КПСС!».

Васильев развернулся и пошёл вниз по улице к гостинице, думая о том, что вот так и сходят с ума. Просто и обыденно. И некому пожаловаться и рассказать о своём горе. Ну, кто в это поверит? Васильев добрёл до бывшего Городского бульвара и присел на лавочку под тополями. Он автоматически сунул руку в пакет, что вручила Ольга Степановна. В пакете лежали три пачки «Элиты». Васильев раскрыл одну пачку и закурил.

– Эй, старик! Выдай сигаретку другану! – прохрипело слева и перед Васильевым возник бомж, лохматый и оборванный.

Васильев присмотрелся. Перед ним стоял бывший одноклассник Колька Щукин. Только очень старый. Васильеву отлегло немного. И он решил, что съеденный шницель был не совсем хороший, и что предыдущие галлюцинации вызваны заурядным пищевым отравлением.

– Ну что? Признал? – сказал Колька, садясь на скамейку рядом с Васильевым.

Васильев кивнул головой.

– Это хорошо, что признал, а то некоторые чураются. – похвалил Колька Васильева, вытряхнул несколько сигарет из пачки, что Васильев всё ещё держал в руке, и ловко рассовал эти сигареты за уши. – А то, понимаешь, спиртяга есть, а ни тебе запить, ни закурить. – и Колька показал горлышко бутылки, засунутой во внутренний карман того, что осталось от пиджака. – Будешь? Ну, как хочешь. Моё дело было предложить…

Колька глотнул из бутылки, занюхал рукавом и только потом закурил.

Васильев подумал, что вот как оно бывает, не виделись лет тридцать не меньше, а поговорить не о чем.

Но Колька нашёл тему для разговора:

– Дай – ка, парень, я тебе пульс пощупаю. Давай, давай! – Колька схватил руку Васильева своей грязной лапой и прислушался.

– Всё нормально, профессор. – Колька назвал Васильева школьной кличкой. – Всё в порядке. А то… Ты выпей, брат, а то крыша протечёт, чего я тебе расскажу.

– Щука! Ты зачем мне пульс щупал? – Васильев был насторожен и недоверчив.

– Ты в зеркале давно себя видел, – озадачил Колька Васильева.

Васильев посоображал немного и признался:

– Утром… Когда брился…

– Ты сейчас на себя посмотри, а потом с вопросами выставляйся.

Колька порылся в своих лохмотьях и достал круглое ручное зеркальце.

Васильев взял этот неизменный атрибут дамской косметички, и тогда ему стало так плохо, что, держа правой рукой зеркало, он левой потянулся к Колькиной бутылке и сделал пару глотков. Потому что увидел в зеркале Васильев себя самого сорокалетним. Исчезла седина, разгладились морщины и тяжёлые синеватые мешки под глазами испарились неведомо куда.

– Вот, вот, братан! – правильно понял Колька Васильевское молчание. – А ты думал… хаханьки.

– Что это, старина? Как это? – промямлил Васильев и для прояснения мозгов снова приложился в бутылке с тёплым разбавленным спиртом.

– Я тебе скажу, как другу, только ты не перебивай. – у Кольки неожиданно появились менторские интонации. – Ты не перебивай. Сам видишь – я уже кривой и могу забыть что или перепутать.

Васильев согласно кивнул и Колька начал свой рассказ:

– Лет пять тому назад сели мы с мужиками вон там, в татарском дворе. Сидим.

Разговор уже пошёл. А тут выскакивает какой – то ханурик и начинает права качать.

Кричит, что он такой и сякой, и ваще сейчас в ментовку позвонит. А Синяк… Ты должен его помнить… Он в «Б» классе учился. Так вот. Синяк… А он даже слово мент не выносит, не то чтобы… Вот он схватил кол да и приложил этому ханурику по котлу. А сам – бежать. А ханурик – брык с колёс. И лежит. Я ему пульс пощупал – нету пульса! Ну, думаю, попал. Попробуй теперь от мокрухи отмазаться. А пока я думал, ханурик этот встал и пошёл. Так без пульса и пошёл себе. Я с той поры у всех пульс проверяю. И вот, что я тебе скажу, друган. Ты не поверишь, блин! Здесь у нас многие без пульса. Покойники, что ли? Но живут, как ни в чём ни бывало. И не стареют, что примечательно. Кроме таких, как я, конченых. Зря ты, брат, вернулся. Видишь сам – только приехал, а уже помолодел. А дальше? Приехать – то к нам можно, а вот уехать нельзя.

– Как это нельзя? – спросил Васильев, которому в историю с пульсом верилось плохо: мало ли что алкашу почудится?

– А вот так. – сказал Щука и поднялся. – Пойду – ка я в свою конуру, Олега. А то хмелеуборочная заметёт.

Васильев посидел ещё немного, посмотрел на удаляющегося Кольку, а потом и сам поднялся. Он шёл по улице и всё думал о том, что же происходит. И, может быть, и придумал бы, но вышел на площадь, на которой стоял бетонный параллелепипед гостиницы.

Васильев попросил у сонной дамы отдельный номер и подал свой паспорт.

Дама посмотрела на американские «корочки» и проснулась:

– Посидите в холле, пожалуйста, мистер. – проворковала она. – Я посмотрю для Вас что – нибудь получше. Не беспокойтесь – это займёт минут пять, не больше.

И дама не обманула. Ровно через пять минут к Васильеву подошли двое симпатичных мужчин, показали свои удостоверения и попросили пройти с ними.

Город – это живой организм. Сомнений в этом нет и быть не может. С той давней поры, как ниандертальцы, – или как там их ещё? – обнесли свои десять землянок частоколом, город родился, и, как всякий новорожденый, начал расти и развиваться.

– Я – Город, – сказал город сам себе, – потому что я огорожен. Не то что какая-нибудь деревня…

В детстве я никак не мог решить «деревня» – это потому что она из дерева построена, или потому что там деревья растут? Остановился, помнится, на первом варианте.

И город отлично знает, что он обязан создать хоть одно каменное строение, иначе он потеряет свой статус и превратится в деревню.

То что дома в городах возводят архитекторы и строители – заблуждение и не более. Города сами подбирают себе архитектуру, нанимают строителей, подбирают жильцов и организуют эксплутационно – ремонтные организации.

Ах, какие модники эти города! Какие кокетки! Вот попробуйте построить дом, который городу не нравится. Попробуйте. Ничего у вас из этой затеи не получится. Строители будут запивать, подрядчики воровать, а стойматериалы исчезать со стройплощадки в неизвестном направлении. И если, не смотря ни на что, вам удастся довести строительство до конца, то дом сгорит, или взорвётся, или… Город много чего может придумать, чтобы избавиться от неполюбившегося.

Город – организм сложный. Запутанный кишечник канализации, нервы электрических проводов и кабелей, системы отопления и водоснабжения. Непонятная никому схема поставки продуктов. И невнятная сетка улиц. Можете смотреть на карту пока в глазах не позеленеет, но если город захочет, чтобы вы заблудились – заблудитесь непременно. Даже там, где вы родились и прожили всю жизнь.

А рождение – это вообще непонятный процесс. Каждый город убеждён, что это именно он, и никто иной родил знаменитого человека. Нет… Знаменитого – это как – то… Знаменитый – он знамя должен нести, высоко это знамя вздымая. Скажем так – Известного. А иногда и Великого. И мы, как ни странно, разделяем эти убеждения. Вот цитата из энциклопедии: «1799, 26 мая (6 июня) А. С Пушкин родился в Москве…»

То есть сначала родился в Москве, а только потом о тех, кто его реально родил.

Люди тоже привыкают к тому, что в их появлении на свет город играет самую главную роль. И называют себя по именам городов – москвич, бакинец, скобарь, новгородец, туляк, парижанин… О! Парижане! Величайший миф, который создал тщеславный город. Он и так пробовал, и этак… И революции придумывал, и Луёв бесчисленных, и Наполеона… И успокоился только тогда, когда стальным фаллосом взметнулась над городом Эйфелева башня и возник миф, что это город любви. Берлин может свои Парады любви ещё сто лет проводить – всё будет зря! Потому что место занято. Париж со своими костлявыми женщинами и некормленными мужчинами арабского происхождения был, есть и будет городом любви, моды и прочих плотских удовольствий.

Жители некоторых городов, вообще, позабыли своих родителей. И появились Ростов – папа, Одесса – мама… Но всех переплюнул Киев, присвоивший себе странный титул – Мать городов русских… После этого горожанин любого городишки просто обязан считать себя киевлянином.

И только генетические бродяги – американцы привязаны не к городам, а к работе. Скажите любому «среднему американцу» что на необитаемом острове он получит хорошую работу. Максимум через два часа он будет готов к отъезду. А месяца через три уже будет на этом необитаемом острове в собственном доме смотреть бейсбол по телевизору и пить пиво «Бадвайзер».

Что касается рождения самих городов, то они возникают только в определённых местах. И мест этих уже не меняют никогда. Войны и стихийные бедствия ни на что не влияют – город, стёртый, казалось, с лица земли, упорно вырастает на прежнем месте. Ну, чтобы отойти в сторону немного? Там и место покрасивее, и безопасней. Нет. Ни на шаг! Великая загадка исчезновения городов майя объясняется просто – они были построены не там, где им хотелось.

У каждого города – свой характер. И у жителей разных городов характеры свои. Вот попробуй тут разберись – горожане формируют характер города, или город характер горожан? Я склонен думать, что город.

Здесь не лишне вспомнить феномен Одессы. Боже ж ты мой! Куда бы жизнь не заносила человека, рождённого в Одессе, он будет отличаться от рождённых в иных городах, как чукча от англичанина. И, не дай Бог, соберутся где – то хотя бы три одессита. Они обязательно самоизолируются от остальных недостойных жителей и назовут свой микрорайончик «Маленькая Одесса». И сразу же начнут там растить, холить и лелеять несуществующий нигде, кроме Одессы, еврейский акцент и откровенное хамство, называемое Одесским юмором.

Города разумны. Это неоспоримо. Это надо воспринимать, как данность. Коллективные умишки различных социальных групп сливаются в городе воедино и формируют городской интеллект.

И согласитесь со мной – любое разумное существо однажды может сойти с ума…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Город спал. Сладко посапывали, а иногда и храпели, в своих кроватях взрослые и дети, рабочие и служащие, не говоря уже об интеллигенции, которая, не смотря на то, что своей сути всего лишь прослойка, но тоже спать хочет. Спали собаки, кто в будках, кто на хозяйских ковриках, а кто и на голой земле. Спали умные вороны на ветвях столетних тополей. Спали сторожа в своих будках. Спали любовники, натешившись от души. Спали супруги, отложившие под предлогом головной боли исполнение своего долга на потом. Спали следователи Васильева, довольные тем, что поймали наконец – то вражину, так ловко таившего свой звериный оскал под маской простого туриста. Спали все. Только Васильев всё ходил по камере одиночке от стены к стене и пытался понять, что происходит.

И, конечно, он был очень испуган. Он вспоминал, как зять отговаривал его от поездки, утверждая, что Васильева непременно арестуют, как американского шпиона. И вот пожалуйста! Зять был прав. А вдруг ещё и пытать начнут? С них ведь станется.

После того как прошагал Васильев километров тридцать, он устал. И присел на нары, чтобы перекурить. И тут же возникла новая проблема. Васильев не умел крутить самокрутки. А после ареста у него не только изъяли часы, документы и деньги, но и разломили каждую сигарету на части. А вместо зажигалки выдали коробок спичек и газету. Табак, выпотрошенный из сигарет был аккуратно завёрнут в кулёчек и со словами: «Бери, блин! Мы же не звери какие.» – и выдан ошеломлённому Васильеву.

Васильев несколько раз видел в кино – идейные крестьяне, перед тем как изречь что – нибудь мудрое, ловко крутили самокрутки. Васильев оторвал кусок газеты, насыпал на этот обрывок табаку и начал стараться. Но не простое это было дело. Ох, не простое. Табак просыпался на пол, газета рвалась в самый ответственный момент… И Васильеву хотелось плакать от беспомощности. Но в конце концов хитрое сооружение было выстроено и Васильев закурил. А затянувшись несколько раз, начал рассматривать жалкие останки «средства массовой информации», что выдали ему в дежурной части. Васильев прочитал название «Красное знамя» и только потом дату выхода – 29 апреля 1981 года. Дальше он читать не стал, а просто курил и тупо смотрел на дату. И как только докурил, так сразу его и осенила простая, казалось, но по сути гениальная мысль:

– Это у меня бред! Это у меня пищевое отравление и я в реанимации. И я просто – напросто брежу.

Потом вспомнил Васильев, что в том здании, где было расположено сначала НКВД, потом Гестапо, потом снова НКВД, уже много лет находится женское общежитие Пединститута и немного успокоился, потому что вряд ли его там пытать будут.

– И даже если мне пригрезится, что меня пытают, то это тоже будет всего лишь бред. Такой же, как и всё остальное здесь. Эта мысль так понравилась Васильеву, что он совершенно успокоился, сходил на парашку, и заснул на нарах сладким сном человека, который только что решил теорему Квадратуры круга.

Утром Васильева поднял мрачный сержант, сводил оправиться, а потом выдал кружку кипятку, два кусочка сахара рафинада и ломоть чёрного хлеба. Васильев с удовольствием позавтракал, повозился с самокруткой и закурил, довольно отметив про себя, что в этот раз мучений было меньше.

– А действительно. Чего я переживаю? – утешал себя Васильев. – Современная медицина творит чудеса. И рано или поздно я приду в сознание. И этот бред закончится.

Тут снова сержант прогремел металлической дверью и повёл Васильева на допрос. В кабинете, куда привели Васильева, следователей было двое. Один очень любезный, но суетливый. Он сразу же предложил Васильеву сесть и спросил какой кофе сварить – покрепче или послабее. Второй молча сидел за столом под чёрно – белым портретом Дзержинского и причёсывался. У него была ровненькая, детская чёлочка, закрывающая не только лоб, но и брови. И он время от времени доставал расчёску и проводил ею по волосам. Потом энергично фукал на расчёску и прятал её в нагрудный карман пиджака.

Оба следователя были в штатском.

– Ну что? Признаваться будем или как? – недружелюбно спросил тот, что с чёлочкой.

– Я – старший следователь капитан Фисенко. И мне поручено вести расследование твоих преступлений.

Васильев подумал немного, а потом сказал:

– Я – гражданин Соединённых Штатов Америки Олег Петрович Васильев. Я требую консула и адвоката.

– Требуй. Твоё право. – согласился Фисенко. – А где мы тебе этого консула возьмём? Родим, что ли?

Второй следователь радостно засмеялся и поставил на стол перед Васильевым чашку кофе. Потом подумал и добавил пачку сигарет. Васильев не стал отказываться от халявы. И кофейку глотнул, и закурил.

– Ну, так что? – Фисенко начал писать на бланке. – Так и запишем – Олег Петрович Васильев. – потом почесал шариковой ручкой подбородок, – С какой целью прибыл в Город? Организация диверсий? Сбор разведданных? Организация шпионской подпольной сети?.. Зачем, короче, приехал?

Васильева такая масса идиотских вопросов стала раздражать:

– Вы что? Чокнулись тут массово? Я родился в Городе. Имею я право посетить родительские могилы?

И тут зазвонил телефон. Фисенко взял трубку:

– Старший следователь капитан Фисенко слушает…. Есть… Понял… Слушаюсь… Есть…

Потом он нажал кнопку селектора и прорычал:

– Фисенко говорит. Вещи временно задержанного Васильева немедленно ко мне!

После этого Фисенко в очередной раз пригладил расчёской чёлочку, встал из – за стола, пошептал на ухо коллеге и сказал:

– Разбирайся сам, лейтенант. – и вышел, хлопнув дверью.

Весёлый лейтенант тут же занял освободившееся место во главе стола, покрутил задом, устраиваясь поудобнее на стуле и представился:

– Лейтенант Савин.

Потом помолчал немного для торжественности момента и продолжил:

– Значит так, гражданин Васильев. Дело Ваше закрыто. Был звонок сверху.

Оказывается, Город Вас помнит, как работника идеологического фронта, так сказать, и выражает уверенность, что и в дальнейшем Вы приложите все силы, знания, и я не побоюсь сказать, талант для воспитания подрастающего поколения, так сказать, в духе… и прочее… сами понимаете. На прежней работе в Бюро оркестров Вы уже восстановлены. Кстати, завтра Первое мая. И Вам доверено с группой товарищей вести Первомайский репортаж с площади Ленина. Текст репортажа и пропуск на площадь уже у Вас дома. А вот и ключи… – лейтенант Савин достал из ящика стола ключи на брелоке и торжественно выложил на стол.

Сказать, что Васильев растерялся – это ничего не сказать. Пока лейтенант двигал свою речь в голове Васильева возникло не менее сотни вопросов. Но задал он только один:

– Как же это – Первое мая? Я, как помню, в августе сюда приехал…

– Не волнуйтесь зря, гражданин. – Савин был просто счастлив, заметив Васильевское недоумение. – Просто, в Городе на практике осуществилась великая мечта всего человечества, и сказка стала былью. Вот, поживёте немного у нас… освоитесь… сами поймёте что к чему. Теперь, что касается Первого мая. Согласитесь, что у трудящихся, у нашего доблестного рабочего класса должны быть и праздники, а не только будни. И чем больше этих праздников, тем лучше. Вот, к примеру, завтра Первое мая, а послезавтра – Новый год.

– Какой Новый год? – снова возник Васильев. – Новый год зимой, а сейчас лето.

– А у нас всё время лето. – объяснил Савин Васильеву, как неразумному ребёнку. Поэтому Новый год мы празднуем когда захотим. Да! Вот ещё! – спохватился следователь. – Совсем Вы меня заболтали. Вот Ваши вещи, изъятые при аресте. – он пододвинул поближе к Васильеву пакет. – Можете и не проверять – нам чужого не надо. Правда, Ваш американский паспорт заменён на наш. Только представьте с какой гордостью Вы будете вынимать из широких штанин!.. Доллары Ваши обменены по действующему курсу – девяносто четыре копейки за доллар.

– Спасибо. – сказал Васильев. Уж очень ему хотелось побыстрее вырваться из этой конторы.

– Вот и хорошо, что мы нашли взаимопонимание. – зарадовался лейтенант. – Я уверен, что и по следующему вопросу мы найдём точки соприкосновения. Васильев изобразил предельное внимание.

– Вы, товарищ, должны понимать, что посильное сотрудничество с нами – это большая честь для любого гражданина, тем более коммуниста.

– Я беспартийный, – перебил Васильев. – И никогда не был членом.

– Странно. – удивился Савин. – Но, в конце концов, это дело времени. Рано или поздно Партия окажет Вам доверие… Так о чем это я?.. Да! Я о том, что сотрудничество – это большая честь.

– Так вы и есть эта самая честь, совесть и разум эпохи? – неискренне удивился Васильев.

– Увы. – с грустью отметил лейтенант. – Честь у нас в Горкоме находится, ум – в Горисполкоме, а совесть в Народном суде.

– А вы тогда что? – задал Васильев нелепый вопрос.

– А мы – прямая кишка. – гордо ответил Савин и, заметив Васильевскую улыбку, добавил. – Без ума, чести и совести всю жизнь жить можно, а Вы попробуйте хотя бы недельку пожить без прямой кишки? То, то!.. Так вот мы и предлагаем Вам сотрудничество. И мы уверены, что с Вашей энергией и работоспособностью Вы окажете неоценимую услугу, так сказать.

– Не имеете права. – спокойно сказал Васильев и, увидев недоумение лейтенанта, пояснил. – Я – иностранный гражданин. Следовательно мою вербовку должен вести отдел внешней разведки. А у вас такого отдела нет.

– Действительно… Как – то не продумали этот вопрос. – разочарованно протянул лейтенант, но тут же воспрял духом. – Но мы ещё встретимся. Вот решим этот вопрос, получим полномочия, так сказать, и встретимся.

Лейтенант Савин выписал пропуск на выход. Васильев сгрёб пакет со своим барахлишком, прихватил на дорожку лейтенантскую сигарету, и оказался на воле.

А на воле было хорошо. Васильев прошёл мимо здания детской больницы, во дворе которой красовались трёхметровые бетонные фигуры зверей. Видимо, по замыслу скульптора больные дети должны были радостно выбегать в больничный двор и водить хороводы вокруг этих монстров.

Васильев прошёл не торопясь в городской парк, присел там на скамейку и закурил лейтенантскую сигарету. Надежд на то, что всё происходящее – бред почти не осталось. Васильев курил и думал, что всё просто – это или он сошёл с ума, или Город. Оставалось только понять – кто. Васильев начал рассуждать:

– Говорят, что сумасшедший не допускает и мысли, что он сумасшедший. А я такую мысль допускаю. Значит я здоров. И сошёл с ума не я, а Город. А если Город сошёл с ума, то всё происходящее вполне объяснимо.

Васильев поднялся и побрёл к своему бывшему дому, думая о том, что надо просто принять правила игры. И потихоньку придумать как отсюда вырваться.

Улица, по которой шёл Васильев, была уже в праздничном наряде: между домами висели гирлянды разноцветных лампочек и транспаранты «Мир, труд, май! «. Витрины магазинов тоже были убраны в красное. Васильев, идя через центральную площадь с памятником Ленину, а потом по улице мимо магазина тканей, мимо странного Парка скульптур с изваянием Дон Кихота, у которого пацаны не только обломали меч, но и пооборвали медные латы, мимо чудом сохранившихся строений девятнадцатого века всё пытался понять хоть что – нибудь, но так ни до чего не додумался.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Васильев поднялся на третий этаж дома, в котором жил когда – то. Постоял возле двери квартиры. Ему почудилось жутковатое эхо, которое гуляло по пустым комнатам перед отъездом. Потом порылся в кармане и достал ключи. А достав, удивлённо отметил, что в связке не только ключ от квартиры и почтового ящика, но и от машины и гаража.

– Это хорошо. – отметил Васильев, открывая дверь. – Это всё – таки транспортное средство. Значит, есть на чём…

Васильев вошёл в коридор. Всё было так же, как в добрые старые времена, когда он ещё и не помышлял об отъезде. Васильев походил по комнатам, отметил что пыли не было, погладил, корешки книг, удивился тому, что рыбки в аквариуме живы, и сел на кухне перекурить.

Васильев включил радиоприёмник, стоящий на холодильнике. Потом вытряхнул на стол содержимое пакета, что вручил ему весёлый следователь Савин.

По радио мужской голос пел песню из кинофильма «А я шагаю по Москве». Но что-то в этой песне было не то. Васильев прислушался и сразу понял что. Баритон пел: «А я иду, по Городу иду…».

Баритон старался, а Васильев, подпевая, перебирал своё имущество. Паспорт был в полном порядке – прописка, штамп о браке и прочие ненужные нормальному человеку отметки. В бумажнике девятьсот шестьдесят два рубля. Васильев решил, что на первое время хватит, а там он обязательно найдёт возможность вырваться на волю. Лежали ещё в бумажнике не только советские водительские права и техталон, но и Васильевский военный билет офицера запаса. Васильев взял свои часы на металлическом браслете и собрался было надеть их на руку, но спохватился – часы стояли. Васильев собрался было выругаться на тупарей, испортивших дорогую вещь, но тут же замер и вслушался. Входная дверь открылась, скрипнув, и в коридоре послышались шаги. Васильев схватил кухонный нож и вжался в стенку возле двери.

– Ты это… кончай за колюще – режущие предметы хвататься. – услышал Васильев и ещё больше испугался. – А то ненароком руки себе поцарапаешь. Лечи потом. И ваще… Я тут по службе.

Васильеву немного оттянуло. Он снова сел за стол. Нож, правда, из рук не выпустил.

В дверях стоял небольшенький мужичок в ватнике и шапке-ушанке. И в такой шикарной бороде, что из бороды этой были видны только кончик носа да маленькие чёрные глазки.

– Ты меня не бойся зря. – сказал лохматый. – Я по службе зашёл.

Присмотреть… Мало ли что?

– А Вы кто? – спросил Васильев, всё ещё не выпуская нож.

– Я домовой здешний. – представился странный визитёр. – Меня Константином зовут. Всё ли в порядке нашли, Олег Петрович?

– Спасибо. Всё просто отлично. – выдал похвалу Васильев и пригласил лохматого садиться.

Тот, как был в шапке и ватнике, уселся за стол и по – хозяйски оглядел кухню.

– Это даже как – то неожиданно. – сказал Васильев, кладя нож в сторонку. – Я никогда не думал, что домоуправы будут проявлять такую заботу о жильцах.

– Я повторяю специально для тех, кто не расслышал, – терпеливо проурчал Константин, – я не домоуправ. Я домовой. Домоуправы – они за капремонты отвечают, за дворников всяких… канализация опять же… А наше дело смотреть за имуществом и порядок наводить. Чтоб возвращенцы претензий не имели.

– Ну вот и очередной сумасшедший, – с горечью подумал Васильев. А вслух сказал:

– Что – то раньше я Вас в этих краях не видел.