Дата моей смерти

Сознание меня не обмануло: разбудившие меня звуки разнеслись по дому именно из гостиной, и это был, действительно, шум падающих предметов.

Книг.

Книги рассыпала Муся, причем с самой верхней полки книжного шкафа.

Сейчас она торопливо собирала их, ползая по ковру, и почти завершила эту работу, намереваясь, судя по всему, водрузить книги обратно.

" Интересно, что вдруг потребовалось ей из этих книг? " — подумала я, продолжая свое наблюдение На верхней полке традиционно стояли самые нечитаемые книги: старые справочники, путеводители, календари, — словом то, что раньше, без сожаления, сдавали в макулатуру, а теперь — непонятно было куда девать.

Выбрасывать книги на помойку у меня как-то не поднималась рука.

Ларчик, однако, открылся скоро и просто.

Собрав книги в аккуратную стопку, Муся, взобравшись на стул, водрузила их на прежнее место, однако, прежде чем расставить книги вдоль полки, она поместила в самой ее глубине еще один предмет.

Это была кассета с видеофильмом, яркая упаковка которой хорошо запомнилась мне вчера.

Упрятав, таким образом, кассету, Муся принялась аккуратно расставлять книги, а я, стараясь производить как можно меньше шума, отступила от двери гостиной и поспешно вернулась к себе под одеяло, на всякий случай, накрывшись с головой.

Днем я, конечно же, извлекла фильм из Мусиного тайника, и досмотрела его до конца.

Впрочем, это было уже лишним.

Фильм сделал свое дело, определив направление моих мыслей, а вернее — фантазий.

Я возвратила кассету на место, восстановив на книжной полке прежний порядок, и вечером встретила Мусю, как ни в чем ни бывало.

Следующие несколько дней не принесли с собой ничего.

Ровной, бесцветной чередой тянулись они, одинаковые, хмурые, наполненные ожиданием и тоской.

Утром одного из них телефонный звонок, бесцеремонно разорвал пелену моего сна.

Пока я, просыпаясь окончательно, вяло тянулась к трубке, звонки прекратились, а из прихожей, где стоял второй аппарат, раздались приглушенные звуки Мусиного голоса. Значит, она еще была дома и поспешила подойти к телефону, пока его настойчивые трели не разбудили меня.

Вероятнее всего, звонили ей, и я зарылась головой в подушку, надеясь подхватить обрывки нарушенного сна, однако спать мне сегодня уже не пришлось.

Скрипнула дверь моей комнаты: Муся тихо приоткрыла ее и застыла на пороге, не решаясь будить меня, хотя, очевидно, нужда в том была.

— Я не сплю — говорю я недовольным сонным голосом, одновременно садясь на кровати — Это тебя — Муся протягивает мне трубку и лицо у нее при этом и испуганное и растерянное одновременно.

В трубке знакомый женский голос, однако, спросонья я не могу сразу вспомнить, кому он принадлежит.

Впрочем, женщина на том конце провода, предусмотрительно избавляет меня от необходимости напрягать память, сразу же представляясь.

Звонит секретарь Егора.

— Я обещала держать вас в курсе событий. Так вот, сегодня тело Егора Игоревича, наконец, доставили в Москву. Столько держали… почти три недели прошло, но вот… вчера привезли… — она тихонько всхлипывает и продолжает говорить уже сквозь слезы — Похороны завтра. Сначала отпевание в церкви на Комсомольском проспекте. Знаете, возле метро, такая красивая, маленькая…

Еще бы мне не знать храма Николы в Хамовниках! Егор любил его более всех других храмов в Москве. В нем он крестился несколько лет назад, придя к этому решению самостоятельно и очень непросто. В этом храме собирались мы обвенчаться, но как-то вышло так, что не успели.

— Да, я знаю этот храм — Отпевание в двенадцать, потом похороны на Ваганьково — она совсем захлебнулась слезами, а у меня никак не находилось слов ее утешить, да и просто поблагодарить.

Ваганьково.

Конечно, ни на каком другом кладбище, Егор и не мог быть похоронен.

Даже в смерти он не изменил своей традиции — пользовать все самое лучшее.

Однако, не сам же он организовал себе место на Ваганьковском кладбище?

Впрочем, влиятельных друзей у него всегда было достаточно. Кто-то расстарался, исполняя свой последний долг. Собственно, это было справедливо.

Жизнь складывалась так, что Егору довелось хоронить не одного своего друга, и всякий раз именно он решал вопрос о выделении места на Ваганьковском кладбище.

Даже идиотская поговорка прочно сидела в его лексиконе: « Мы тебя похороним на Ваганьково» — отзывался он немедленно на чье — либо жалобное: "

Я этого не переживу" или " Скорее я сдохну, чем… ".

Теперь на Ваганьково хоронили его.

— Вы придете? — совладала, наконец, с душившими ее рыданиями женщина, рискующая общаться со мной в той ситуации, которая сложилась в их офисе и наверняка еще более обострилась в эти дни.

— Не знаю — честно ответила я — Но почему? Вам некого бояться и стесняться нечего Мне кажется, вы обязательно должны прийти…

— Я подумаю. Спасибо вам.

— Пожалуйста. До свидания — она положила трубку, по-моему окончательно разочаровавшись во мне, и сожалея о том, что вообще позвонила.

Мне было жаль ее доброго ко мне отношения, теперь очевидно утраченного, но опущенная на рычаг трубка избавляла мне я от необходимости что-то говорить и объяснять ей.

Однако оставалась еще Муся, и от нее нельзя было отгородиться простым движением руки, опускающей трубку.

Она ждала объяснений.

И ожидание ее было настолько напряженным, что лицо покрыла непривычная бледность, а глаза превратились в крохотные поблескивающие гвоздики, каждый из которых вонзился в меня до самой шляпки.

Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие мучить Мусю, но и пускаться в подробные объяснения, которых она ожидала так требовательно, я была не в состоянии.

Однако, молчать далее было невозможно.

— Звонили из офиса Егора — Я знаю, она представилась. И — что?

— Его тело привезли в Москву.

— Понятно. И что теперь?

— Ну что теперь? Теперь его будут хоронить — Когда?

— Завтра — Уже завтра?

— Да. А чего же ты хочешь? Он и так уже больше трех недель… — я замялась не в силах подобрать слова, определяющие столь длительное пребывание тела без погребения.

— Да, да… Это ужасно. Правда, ведь столько дней уже прошло с его смерти — Ну вот, теперь, наконец, похоронят, как полагается.

— Где?

— А как ты думаешь?

— На Ваганьковском?

— Конечно. Помнишь, он всегда сам приговаривал — Да, помню. Жутко даже.

— Да ничего жуткого, просто дурацкая была поговорка — И ты пойдешь?

— Нет — отвечая Мусе, одновременно, приняла это решение для себя. И совершенно точно знала, что оно будет неизменным. Более того, уже в эти минуты, я уверена была, что поступаю правильно и никогда не пожалею о том, что поступила именно так — Но почему? — изумление Муси было совершенно искренним и безграничным, но вместе с тем, я отчетливо различила в нем и некоторый отголосок облегчения. Мне он были хорошо понятен: в душе Муся была категорически против того, чтобы я появлялась на похоронах Егора. По ее разумению, это было непосильным испытанием для моей нервной системы. Однако, остановить меня, вздумай я все же отправиться на похороны, она бы не смогла, да, возможно, что не стала бы и пытаться. В конце концов, она не имела права лишить меня возможности последний раз взглянуть на Егора и сказать ему последнее « прости». Это было бы слишком жестоко. Теперь Муся испытала огромное облегчение, однако, она не очень верила в искренность моих слов, и это немедленно отразилось на ее лице. В состоянии сильного волнения, Муся, как правило, прекращала контролировать свою мимику, и тогда ее полное невыразительное обычно лицо говорило много больше того, что заключалось в словах.

— Не знаю. Просто я не хочу туда идти. И все.

— Что ж, возможно ты и права. Если хочешь, пойду я. Это никого не удивит, мы же были знакомы и…

— А зачем? — довольно бесцеремонно перебила ее я — Ну… Не знаю. Чтобы посмотреть, как там все будет, и вообще…

— Что вообще?

— Вообще, я хотела бы проститься с Егором…

— От нас двоих, ты это хочешь сказать?

— Ну, в общем, да. Хотя, звучит, наверное, странно.

— Да нет. Много происходит странного, так что это вполне нормальное желание. Иди, конечно, если хочешь. В конце концов, ты же действительно знала его, и вовсе не должна спрашивать у меня разрешения.

— Нет, но я не хочу делать что-то, что будет неприятно тебе — Да нет же, говорю тебе. Почему мне должно быть неприятно? Иди.

Честное слово, я совершенно нормально к этому отношусь. Это завтра. В двенадцать — отпевание, потом — похороны. Потом. наверное, поминки в каком — ни — будь ресторане из крутых.

— Ну ладно, мы еще поговорим об этом вечером, а то я уже опаздываю.

— Счастливо. — желаю я Мусе совершенно искренне и испытываю облегчение, когда дверь моей квартиры, наконец, закрывается за ней.

Телефонным звонкам сегодня, видно, определено судьбой, играть в моей жизни самые фатальные роли.

Очередная трель настигает меня на кухне, где я вяло пытаюсь завтракать.

На том конце провода — снова женский голос, но на этот раз совершенно точно, мне незнакомый, молодой и приветливый.

Барышня называет мое имя и уточняет, по прежнему ли этот телефонный номер принадлежит мне.

Я подтверждаю и то, и другое.

Тогда совсем уже весело, словно оба эти обстоятельства очень ее обрадовали, невидимая собеседница сообщает:

— Вас беспокоит компания «Инфорс». Меня зовут Людмила, я менеджер службы сервиса. Мы получили ваше сообщение о возобновлении контракта и подтверждение о переводе денег на наш счет, и рады снова быть вам полезны.

Подключение уже состоялось, и я звоню сообщить вам об этом. Если вы захотите изменить какие-то параметры того договора, который был подписан вами ранее или реквизиты своего почтового ящика в системе электронной почты, то сделать это можно самостоятельно, зайдя с нашей главной страницы на сервер статистики любое время. Если у вас возникнут еще какие — ни будь вопросы, то их можно адресовать службе сервиса, к нам на сервер тоже можно зайти с главной страницы — бодрый молодой голос звучал так, словно моя собеседница читала текст инструкции, лежащий перед ее глазами или выученный наизусть, что, вероятнее всего, так и было.

Перебить ее, чтобы задать вопрос или вставить реплику казалось невозможным, так механически четко и безостановочно выговаривала она положенные слова.

Я решила дослушать их до конца, хотя вопросов у меня возникло великое множество.

Собственно, вопрос был один, поскольку все остальное стало мне ясно уже на второй фразе, которую весело пробубнила сотрудница службы сервиса по имени Людмила.

« Инфорс» был крупнейшим интернетовским провайдером, по крайней мере, года три назад, когда Егор, шагая в ногу со временем, увлекся дебрями всемирной паутины.

Именно тогда все компьютеры, имеющиеся в нашем доме, включая мой персональный, были подключены к интернету, мы обзавелись десятком электронных адресов, одни из которых был закреплен лично за мной.

И погружение в виртуальный мир началось.

Откровенно говоря, поначалу паутина затянула меня в свои сети достаточно крепко, и я часами просиживала за компьютером, осваивая все новые и новые пространства и возможности Более всего увлекли меня виртуальные покупки, и совершенно обалдевшая, с красными как у кролика глазами, я вскакивала с постели ночью и мчалась к компьютеру, что бы во время сделать ставку в интернет — аукционе и выиграть в острой борьбе какой-ни-будь антикварный кувшинчик у собирателя древностей из Санкт — Петербурга.

Некоторое время я развлекалась, посещая интернетовские «чаты» — странички, на которых народ общался друг с другом на прямую, в интернете это красиво называлось " в режиме on-lain ".

Штука был на первый взгляд захватывающая.

Ты был невидим, неслышим и, следовательно, мог, представляясь, кем угодно, общаться с огромным количеством людей, находящихся в самых разных концах планеты.

Люди эти, естественно, также как и ты, могли называть себя как угодно и что угодно про себя рассказывать.

Особая прелесть была в том, что никто ни про кого не знал правды и никогда не смог бы узнать.

Поэтому позволить себе можно было все.

И позволяли.

Довольно быстро я убедилась, что добрая половина «чатов», чему бы они изначально не посвящались, сводиться к банальному « сексу по интернету», где каждый пытался реализовать свои сексуальные фантазии, подыскивая подходящего партнера.

Наверное, для людей имеющих проблемы с плотскими забавами, это был блестящий и самый оптимальный выход.

Я даже прочитала где-то, что «чаты», по — русски говоря — болталки, остановили не одного маньяка, удерживая его в паутине уникальной возможностью подробно сообщать всему миру о том, что он хотел бы совершить в действительности, обнаруживая при этом еще и виртуальных партнеров — единомышленников.

Вероятно, все это было так.

Но меня пара экспериментов в части виртуального общения со слишком уж навязчивыми партнерами, один из которых в финале признался, что он — женщина, как-то не вдохновили, напротив., вызвали довольно брезгливое чувство и желание немедленно принять ванну.

Постепенно мне наскучила фантасмагория, где все обманывают всех, и я стала обходить «чаты» стороной, находя для себя в паутине новые развлечения.

Что же касается электронной почты, то ей, в отличие от Егора, составившего даже некую классификацию своих корреспондентов, в соответствии с которой каждой категории был известен электронный адрес, заведенный специально для общения с ней, я своим почтовым ящиком пользовалась нечасто.

В основном " мылили " ( то есть слали сообщения, e-mail, а по-русски — « мыло» ) в него партнеры по интернет — шопингу.

Друзья же мои в ту пору еще не были настолько продвинуты, и предложение переслать мне что-ни-будь электронной почтой прозвучало бы для них в лучшем случае малопонятно, в худшем же — просто оскорбительно.

Однако, все эти воспоминания не имели ни малейшего отношения ко дню сегодняшнему.

Сразу же после того, как мы расстались с Егором, я сообщила провайдеру, что более не нуждаюсь в его услугах и, само собой, с той поры не заплатила за них ни копейки.

Очевидно, что и Егор не стал платить за меня в рамках общего своего контракта с фирмой. И моя связь с виртуальным миром прекратилась.

Теперешний звонок бойкой представительницы компании, мог быть только ошибкой, о чем я и собиралась сообщить ей, как только она отбарабанит заученный текст.

Наконец, это свершилось, голос на том конце провода облегченно вздохнул и с чувством выполненного долга затих, ожидая ответной реакции — Боюсь, что произошла какая-то ошибка — начала я как можно любезнее.

Но энергия службы сервиса, похоже, была неисчерпаема — Никакой ошибки. Я проверила все реквизиты по прошлому контракту. И деньги поступили на счет. Везде указано ваше имя и даже домашний телефон на случай, если возникнут вопросы с подключением. Это ведь ваш телефон, не так ли?

— Телефон мой, но я не писала никаких писем и уж тем более не платила денег.

— Но тогда, возможно, это сделал кто-то от вашего имени? — службу сервиса не так-то легко было сбить с толку.

— Не поставив меня в известность?

— А почему — нет? Может, вам хотели сделать сюрприз? — она определенно не намерена была сдаваться и признавать, что кем-то в их замечательной компании была допущена ошибка. Молодец, девчонка, она начинала определенно мне нравится! Кроме того, в словах ее была некоторая логика. А вдруг и вправду кто-то решил порадовать или удивить меня. Возможно, разыграть?

Вокруг сейчас творилось столько странностей! И я сдалась.

— Ну, хорошо. Что сейчас требуется от меня?

— Абсолютно ничего! Включайте компьютер и развлекайтесь в виртуальном пространстве. Спасибо, что воспользовались услугами нашей компании. — последние слова она снова проговорила совершенно механическим голосом, словно энергичную, слегка настырную девицу на том конце провода быстренько заменили стандартным роботом — автоответчиком, из тех, что доводят вас до белого каления самой любимой своей фразой: «Ждите ответа…!»

Мне же теперь ждать было нечего — напротив, нежданно — негаданно предо мною раскинулось поле деятельности, при желании, весьма активной.

Кто бы ни сыграл со мною эту шутку, он совершил это с какой-то целью, и, следовательно, рано или поздно проявит себя.

Впрочем, наступления этого времени можно было не ждать, а заняться поисками анонимного благодетеля немедленно — вот тебе и занятие, причем довольно нетривиальное.

Я поспешила в гостиную, служившую мне одновременно и кабинетом, в ту пору, когда необходимость в кабинете у меня была.

Там, под ворохом старых газет и журналов, пылилась моя старенькая «Сонька», теперь уже допотопной модели, потому что приобретена была еще в бытность мою телевизионной дивой. Однако, полагаю, верная « Сонька» пребывала все еще в рабочем состоянии, потому что полгода назад, когда я забирала ее из того дома, вместе со своими книгами, рукописями, фотографиями и прочим кабинетным хламом, работала исправно.

А с той поры ничья рука не тревожила ее потрепанной клавиатуры, половина русских букв на которой благополучно отклеилась и потерялась, отчего печатая текст или трепясь с кем — ни-будь в интернетовской болталке я постоянно смешивала русские буквы с латинскими, и слова выходили смешными уродцами.

Компьютер оказался на месте и приветливо пискнул, радуясь, что о его существовании вдруг вспомнили, радушно засветился синим маленьким монитором — словом выразил полную готовность преданно служить мне и в дальнейшем.

С непривычки я провозилась много дольше обычного, но минут через двадцать виртуальный мир снова распахнул передо мною свои объятия.

Почтовый ящик электронной почты был пуст, но в находился в полной боевой готовности, на случай, если вдруг кто-то решит завалить меня « мыльными» посланиями.

Словом, жизнерадостная девочка из службы сервиса оказалась настоящей, и все, сказанное ею, было чистейшей правдой.

Откровенно говоря, я сомневалась в этом до последней минуты.

Теперь сомнения рассеялись, и я в некотором смятении застыла возле монитора, механически заглядывая на полузабытые интернетовские адреса, краем глаза фиксируя знакомые картинки и помечая массу нововведений.

Однако, паутина не влекла меня, как прежде, и скоро я отключила компьютер, так и не погрузившись в ее лабиринты.

Время, между тем, пролетело удивительно быстро: близился вечер, а, значит, скоро появится Муся, как всегда, торопясь, потому что каждую проведенную мною в одиночестве минуту она неизменно вменяла себе в вину, сколько не пыталась я уверить ее обратном.

История, которую я поведала ей, повергла Мусю в шок.

Маленькие невыразительные глаза ее неопределенного цвета, обычно не выражающие ничего, кроме бесконечной доброты и всепрощения, теперь потемнели.

Бледные и осунувшиеся щеки вспыхнули багровыми пятнами нездорового румянца.

Даже голос Муси, когда дослушав мою историю до конца, она заговорила, не струился волнами невесомого шелка. Она как-то сразу вдруг охрипла, и от этого голос ее стал ниже и грубее.

— И ты спокойно со всем согласилась?

— А что мне было делать? Требовать, чтобы все отключили обратно? Фирма на это бы не пошла, ведь деньги уплачены, и их надо кому-то возвращать — Вот именно — кому?

— Они были уверены, что платила я. Значит, тот, кто платил, назвался моим именем. Или вообще никак не назвался просто пришел в кассу и заплатил деньги или перевел их через банк.

— И ты оставишь все, как есть, даже не попытавшись выяснить, кто это был?

— Но каким образом? И потом, он или она, или они не сделали мне ничего плохого, наоборот — решили снова приобщить меня к модной игрушке.

— Но зачем?

— А зачем вообще люди делают добрые дела? Вот ты, например, зачем все это время возишься со мной?

— Значит я и эти неизвестные с их загадочными подарками для тебя — одно и то же? Спасибо, вот не ждала.

— Вовсе нет. Не цепляйся к словам, пожалуйста. Просто я хотела напомнить тебе, что и другие люди тоже иногда умеют быть добрыми.

— Отлично. И кто же, по-твоему, эти добрые люди?

— Понятия не имею — И тебя это устраивает?

— Вполне.

— Вынуждена тебе напомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке — Тогда, извини, я тоже вынуждена еще раз поинтересоваться у тебя, чем я обязана твоим бесплатным благодеяниям?

Муся замолчала надолго.

Теперь уже не только щеки — пылало все ее полное лицо, и глаза сверкали так, что мне становилось не по себе.

Это было уже не волнение, не тревога, и даже не страх.

Гнев.

Откровенный, неприкрытый яростный гнев — вот что такое отразилось сейчас на лице Муси. Таким я не видела его никогда, да и вообще предположить не могла даже, что тихая, безответная моя сиделка способна на такие чувства.

Возможно, мне следовало извиниться, и своим долгим молчанием, Муся давала мне этот шанс: все вернуть на круги своя. Думаю, она бы не стала требовать от меня долгих унижений, достаточно было бы просто короткого:

«прости».

Но я молчала.

Во-первых, я буквально остолбенела при виде такой Муси, а, во-вторых, во мне поселилось вдруг какое-то глупое упрямство, сродни тому, которое иногда обуревает детей. В такие минуты они точно знают, что выполнить то, чего требуют взрослые, все равно придется, но упрямо застывают на месте, дожидаясь применения более радикальных мер. И даже получив заслуженную затрещину или шлепок, и чувствуя как непрошеные слезы бегут по щекам, продолжают упорствовать, доводя до истерики и себя, и близких. Со мной такое нередко случалось в детстве, и именно это состояние тупого упрямства овладевало мной сейчас.

Я молчала.

Когда молчать далее было уже невозможно, Муся поднялась из-за стола и, в очередной раз за сегодняшний вечер, нарушив свои обыкновения, вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Посуда на столе и на полках возмущенно звякнула: она не привыкла к такому обращению.

Так же, как и я.

В квартире наступила мертвая тишина.

И время, вроде бы даже замедлило свой неустанный бег, по крайней мере, большие деревянные часы с кукушкой, тикали как-то непривычно медленно и почти бесшумно.

Однако, время все же двигалось вперед, как это и полагалось ему самой сущностью мироздания, и ровно через полтора часа все оказалось кончено.

Говоря « все» я имею в виду наши отношения с Мусей, но поскольку ничего иного в моей жизни не происходило целые полгода, то это «все» представляется вполне уместным.

Некоторое время Муся, очевидно, все же ждала, затаясь в своей комнате моего покаянного визита, с целым ворохом извинений, омытого обильными слезами и скрепленного клятвой в вечной дружбе до гроба.

Такое случалось не раз, потому что не раз и не два мы с Мускй ссорились и разбегались по своим комнатам в тоске и обиде.

Однако, всегда виноватой стороной, в итоге, оказывалась я.

Да, собственно, это, наверное, и было так.

Я была не сдержана, вспыльчива, упряма, порой — откровенно груба.

Однако — отходчива.

И каждый раз, отсидевшись в своих бастионах, мы заключали очередной мир.

И каждый раз инициатором этого процесса была я.

Я виновато скреблась в дверь Мусиной комнаты, бормоча извинения, впрочем, она никогда не заставляла меня предаваться этому не очень-то приятному занятию долго: дверь распахивалась почти сразу.

Теперь ничего этого не произошло.

Я не пошла к Мусе просить прощения, хотя некоторое ощущение вины бередило мою душу, но делало это так слабо и неуверенно, что я вполне могла себе позволить просто не обращать на него внимания.

Я не сделала этого потому, что в соседней комнате дожидалась меня и моих извинений совсем другая Муся. У этой — новой, разгневанной, возмущенной мне совсем не хотелось просить прощения. И я решила подождать. Возможно, странная метаморфоза, так неприятно преобразившая милую Муся, окажется всего лишь следствием усталости и напряжения последних дней. Тогда все должно разрешиться каким-ни-будь естественным образом.

Я решила не торопить события.

В это же время Муся, очевидно, тоже приняла решение.

Дверь моей комнаты открылась без стука, но довольно шумно.

"Новая " Муся продолжала демонстрировать свой нрав.

Она стояла на пороге одетая в пальто, в сапогах, с волосами, убранными под черный шерстяной платок с яркими цветами, из тех, что так любят увозить из России иностранцы.

Словом, всем своим видом, Муся демонстрировала готовность уйти сию же минуту.

К тому же, возле ее ног, на полу стояла большая спортивная сумка, в которой Муся перевозила ко мне свои вещи. Сумка, судя по раздувшимся бокам, была набита до предела. Очевидно, Муся решила сразу же забрать все необходимое, что тоже подчеркивало окончательность ее намерений.

— Я думаю, что теперь тебе лучше пожить одной. — Произнесла Муся торжественно и скорбно. Я молчала.

— У тебя появились какие-то новые представления о жизни, с которыми я не согласна, и это тебя сильно раздражает, как выяснилось. В конце концов, ты права: в своей квартире ты совершенно не обязана прислушиваться к мнению постороннего человека. — Произнося эту тираду, она сделала ощутимое ударение на два слова: «своей», относительно квартиры и « постороннего», относительно себя. Сделала, надо полагать, совсем не случайно. Во время наших прошлых ссор, даже беглое упоминание о том, что она живет в моей квартире и является для меня посторонним человеком, немедленно приводили меня в состояние жесточайшего раскаяния, и я буквально заходилась в припадке вины. Однако теперь я отчетливо понимала, что Муся педалирует эти моменты не от того, что они действительно тяготят ее, отнюдь — это был всего лишь кратчайший путь к моему раскаянию. И сразу же отчетливо зазвучала фальшь. Я не ощущала ничего, кроме раздражения и неприязни, а потому продолжала упорно молчать.

— Ну что ж, молчание — знак согласия — подвела черту под своим монологом Муся. Похоже, она поняла мое состояние и то, что говорить дальше просто не имеет смысла. — Захочешь сказать мне что — ни — будь — позвони.

Ключи я оставила на кухне. — Она легко подхватила с пола свою туго набитую сумку и уже повернулась ко мне спиной, но вспомнила еще что-то, чего не могла не сказать мне на прощание. Так и не выпуская тяжеленной сумки из рук, она повернулась и проговорила мне в лицо, медленно, внимательно наблюдая за моей реакцией. — Да, и вот что. На похороны Егора я завтра пойду обязательно. А ты — как хочешь. Это дело совести каждого. — Я снова промолчала, и Муся, неловко развернувшись в узком дверном проеме, скрылась в коридоре.

Через несколько секунд звук закрывающейся двери завершил очередной этап моей жизни.

Закончились полгода Мусиной эпопеи В том, что закончились безвозвратно, я почему-то была совершенно уверена И еще крутилась в голове странная мысль: « Похоже, это начертано мне судьбой: все близкие люди, казалось бы, прочно связавшие свои судьбы с моей, исчезают из моей жизни нежданно-негаданно, в одночасье, вдруг, словно подхваченные порывами какого-то злого, и очень недоброжелательно настроенного ко мне, урагана»

А более в эти минуты я не думала ни о чем.

Хотя пищи для размышлений было, хоть отбавляй.

К примеру, . я совершенно не думаю о том, что это последний вечер Егора в этом мире.

Что завтра тело его будет предано земле, и мне никогда уже не дано будет увидеть его в том образе, который был так любим мною.

Я не пытаюсь представить себе, кто в эти минуты рядом с ним?

Что переживает сейчас та «другая женщина».

И представлять себе завтрашние похороны я не хочу.

И вовсе не от того, что эти фантазии доставят мне боль.

Нет.

Сейчас, отчего-то все это мне совсем не интересно.

Нет в моей душе горя, нет боли и обиды нет, пустота.

И уж конечно мне следовало подумать о Мусе.

О том, как странно и совсем не вовремя, если исходить из ее гипертрофированного гуманизма, она покинула меня.

О том, как спокойно отпустила ее я, не испытав при этом ни вины, ни раскаяния.

Ну, хорошо, лукавила Муся, фальшивила, чтобы заставить меня удерживать ее, как и прежде. Но что уж в этом такого отвратительного или ужасного?

Разве не говорила она, что боится одиночества и страдает от него? Так откуда же взялась во мне вдруг такая жестокость?.

Вопросы, цеплялись друг за друга, вытягиваясь в бесконечную, тяжелую цепь, наподобие кандальных цепей. Они вроде бы даже позвякивали, совсем как кандалы, ржаво и тоскливо. Нет, тянуть эту каторжную ношу у меня теперь не было сил. И откровенно говоря, меня совершенно не интересовали ответы.

Вопреки здравому смыслу и логике нормальных человеческих реакций, послонявшись еще какое-то время по квартире и выпив на пустой кухне чашку безвкусного чая, пить который мне вовсе не хотелось, я отправилась спать.

И сон мой в эту ночь был, на удивление, спокойным и глубоким.

Наступило утро.

Обычное, серое московское утро, такое же, как тысячи других в неуюте наступающего межсезонья.

Проснувшись, я сразу же вспомнила все.

И то, какой сегодня день.

И то, что со мной рядом больше нет Муси.

Но не могу сказать, что настроение мое от этого сильно испортилось.

Куда ощутимее повлияло на него хмурое небо, бесцеремонно заглядывающее в комнату, и грязный серый город, который открылся мне с высоты птичьего полета, когда нехотя поднявшись из теплой постели, я зачем-то выглянула в окно. Словно там могло открыться мне что-то иное!

Не горе и тоска, и даже не тревожное волнение наполнили тотчас по пробуждении все еще пустующую душу.

Нет.

Это была всего лишь вязкая унылая хандра, от которой лень даже пошевелиться, и целый день можно пролежать в постели, не умываясь и не завтракая, не включая телевизора и уж тем более не беря в руки книги или журнала.