Он обращался с сыном как с паршивой собакой, с подругой - как с тупоумной служанкой, а со слугами - как с плесенью в тронутой морозом палой листве, той самой, на отскребание которой с подошв его блестящих охотничьих сапог они тратили так много времени. Со странной короткой стрижкой, принятой у знати в этой северной части Империи, с полным набором предположительно эффектных шрамов по всему лицу и рукам - и остальному телу, наверно, тоже, - он был похож на выветренное гранитное изваяние, призванное заменить некогда живого красивого молодого человека.
И он убивал ради спорта.
В своей жизни она встречала немало людей, вполне заслуживавших быть убитыми. Теперь, по прошествии шестисот шестидесяти девяти лет, большинство из них мертвы в результате убийства, болезни или старости. Некоторые погибли от ее руки.
Но она не была наемным убийцей. Что бы там ни думал Морнан Тибальт, засевший в императорском дворце в Альтдорфе, передвигающий людей, словно шахматные фигуры, дергающий за ниточки множество своих марионеток.
Марионетка, еще одна роль в ее богатой коллекции профессий. И убийца?
Может, ей лучше было остаться с бедным Детлефом? Прошло бы еще какое-то время, прежде чем годы взяли бы свое и ей, с ее вечной юностью, пришлось бы поддерживать очередного престарелого любовника на закате его дней.
И ведь она до сих пор его действительно любила, правда.
Но она покинула и Детлефа, и Альтдорф. По пути в Тилею она угодила в силки Удольфо и выбралась оттуда лишь благодаря появлению Александра Клозовски. Потом в обществе революционера и его тогдашней возлюбленной, Антонии, она вернулась в Империю, путешествуя с ними за неимением других попутчиков.
Она спорила с революционером о политике, противопоставляя его пламенному, самовлюбленному идеализму свой опыт и холодный расчет.
Эта связь оказалась ошибкой, тем первым крючком, который требовался Тибальту, чтобы поймать ее. Она надеялась, что Клозовски сейчас в Альтдорфе, подготавливает заговор по ниспровержению Империи и в особенности злокозненного хозяина Имперской канцелярии без большого пальца на одной руке.
В тесной комнатке, которую она делила с Бальфусом, она скинула охотничью одежду - обтягивающую кожу прямо поверх белья - и выбрала одно из трех имеющихся в ее распоряжении платьев. Оно было простое, белое и грубое. В отличие от всех прочих обитателей охотничьего домика, она с наступлением ночи не нуждалась ни в мехах, ни в огне камина. Холод для нее ничего не значил.
В последнее время, когда полные луны последний раз в этом году пошли на убыль, она становилась все более впечатлительной. Она не пила крови уже больше двух месяцев. Клозовски позволил ей напиться однажды ночью, когда Антония была чем-то занята, да еще попался молодой стражник на стенах Миденхейма. И с тех пор - никого, ни разу.
Зубы ее царапали щеки, она то и дело прикусывала язык. Вкус собственной крови напоминал ей о том, чего она лишается. Она должна поесть, и поскорее.
Женевьева взглянула на Бальфуса, молившегося на ночь Таалу. У ее сообщника, еще одной марионетки Тибальта, были широкие плечи и задубевшая кожа на мускулистой груди и руках. Может, духом он был и слаб, зато силен телом. Что-нибудь да есть в его крови, если не острый привкус истинной силы, так, по крайней мере, достаточно благоуханной субстанции, чтобы на какое-то время погасить ее красною жажду.
Нет. Ее и так вынудили достаточно тесно общаться с лесным проводником. Она не хотела еще больше углублять их знакомство. Слишком много кровных связей хранится в ее памяти.
Кровные связи. Детлеф, Синг Той, Клозовски, Марианна, Сергей Бухарин. И мертвые, столько мертвых: Шанданьяк, Пепин, Франсуа Фейдер, Тризальт, Колумбина, Мастер По, Каттарина Кровавая, Чингиз, Розальба, Фарагут, Вукотич, Освальд. Раны, которые все еще кровоточат.
В узкое оконце виднелись экипажи, проезжающие по дороге из Мариенбурга в Миденхейм, главному пути через эти нехоженые леса. Позади охотничьего домика бежал шустрый маленький ручеек, местами уже затянутый льдом, снабжая обитателей чистой водой, унося прочь нечистоты.
Клозовски сочинил бы стихотворение об этом ручье, который попадает в дом аристократа чистым и неиспорченным и бежит оттуда весь в дерьме.
Вместе с его кровью она всосала некоторые его взгляды. Он был прав, этот порядок надо менять. Но она, как никто другой, знала, что это никогда не произойдет.
Бальфус не разговаривал с ней, когда они оставались, наедине, и почти не разговаривал на людях. Предполагалось, что она его любовница, но она была не слишком хорошей актрисой. Как ни странно, это сделало их обман намного более убедительным, чем если бы он без конца ластился к ней и докучал прилюдными ухаживаниями.
Она обладала достаточной чуткостью, чтобы обнаружить любую подозрительность, если бы таковая была. Марионетка-убийца выдержала первый экзамен.
Граф Рудигер был слишком самонадеян, чтобы думать о своей уязвимости. Он путешествовал без охраны. Если он и вспомнил, что Женевьева была подругой Детлефа Зирка, то ничем не выдал этого. Он присутствовал на премьере пьесы Детлефа «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды», но никак не показал, что заметил тогда вампиршу.
Это произошло неделю спустя после того, как она рассталась с Клозовски и Антонией. Она притащилась в Миденхейм, Город Белого Волка, желая забыться среди людей, утолить свою красную жажду.
Она нашла караульного на городской стене и предложила ему себя, попросив в качестве платы толику его крови. Когда она присосалась к источнику в его горле, он ошалел от удовольствия.
И тут на нее набросилась ночная стража, и ее, обнаженную, завернутую в одеяло, притащили в гостиницу в лучшей части города и оставили в темной комнате привязанной к стулу.
Через пару минут усилий она разорвала веревки, но было поздно. Пришел кукловод, и началась их беседа.
Она видела желтовато-коричневую физиономию Тибальта при императорском дворе, когда он рысью поспевал за Карлом-Францем, обряженный во все серое. Следила за его попытками обложить ежегодным налогом в две золотые кроны всех трудоспособных граждан Империи. Эта подать, прозванная налогом «с большого пальца», двумя годами раньше привела к целой серии бунтов и мятежей, во время которых сам Тибальт лишился большого пальца. Несмотря на причиненный ущерб, после этих восстаний его влиятельность и могущество только возросли.
Его главным конкурентом в борьбе за влияние на Императора был Микаэль Хассельштейн, ликтор культа Сигмара, но Хассельштейн оказался замешан в некоем скандале и удалился предаваться созерцанию и размышлениям в стенах ордена. Тибальт тоже был на премьере «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» и решительно выступил против спектакля. Корректный, лишенный юмора, рябой и лысеющий, благочестивый Тибальт напугал Женевьеву больше, чем слуги богов Хаоса. Бесстрастно преданный Дому Вильгельма Второго, Тибальт обладал задатками тирана. И, прикрываясь патриотическим рвением и трудами по разработке новой системы законодательства, он находился в самом центре паутины интриг и двуличия и дергал за ниточки своих марионеток, исходя из собственных, а отнюдь не императорских планов, оставаясь при этом вне досягаемости для любой законной власти.
Разумеется, у министра имелись враги. Враги вроде графа Рудигера фон Унхеймлиха.
Там, в темной комнате, этот Морнан Тибальт с перебинтованной ладонью поставил ее перед выбором. Если она откажется выполнять его приказания, он отдаст ее под суд, обвинив в пособничестве печально известному революционеру Клозовски. Ее имя приплетут к целой куче заговоров против Карла-Франца и Империи. Ее былая связь с недоброй памяти семейством фон Кёнигсвальдов будет свидетельствовать против нее, к тому же, напомнил Тибальт, ее бессмертных сородичей не любят и не доверяют им. Если повезет, ее обезглавят серебряным клинком и запомнят как ту, что вдохновила Детлефа Зирка на создание сонетов «К моей неизменной госпоже». Он, Тибальт, будет настаивать на более суровом наказании: заточении в серебряных кандалах в недра крепости Мундсен, где каждый новый бесконечный день похож на предыдущий, покуда хоть капля упорства сохранится в ее нестареющем, бессмертном теле. Но если она станет его марионеткой и поможет ему осуществить его план, то получит свободу…
Если бы она послушалась своих инстинктов, то разорвала бы министру тощую глотку. В таком случае, по крайней мере, наказание было бы заслуженным. Но у него имелся и второй крючок: Детлеф. Тибальт пообещал, что, если она откажется с ним сотрудничать, он использует все свое значительное влияние, чтобы закрыть Театр памяти Варгра Бреугеля и организовать судебные преследования драматурга. Тибальт намекал, что не составит большого труда сокрушить Детлефа, который в последнее время стал уже не тот, что прежде. Женевьева и так была достаточно виновата перед Детлефом и понимала, что не сможет послужить причиной его дальнейших страданий.
Тибальту не требовалось объяснять ситуацию, сложившуюся между ним и графом. О ней и так все знали. Тибальт был сыном дворцового клерка, поднявшимся из низов благодаря собственному уму, решимости и шантажу, вымогательству и двуличию тоже. Он окружил себя такими же людьми, бесцветными тружениками без роду без племени, проложившими себе путь к преуспеванию скрипучими перьями, людьми, которые исподволь втерлись в дела Империи и сделались необходимыми. Тибальт и ему подобные никогда не обнажали меч в битве, не утруждали себя изучением необходимых при дворе манер. Они носили одинаковые скучные серые одежды в знак протеста против цветистого щегольства чистокровных аристократов, которых считали паразитами и нахлебниками.
Граф Рудигер фон Унхеймлих был шефом Лиги Карла-Франца, знаменитого студенческого общества при Университете Альтдорфа, и необъявленным, неофициальным лидером старой гвардии, семей, служивших Императору со времен Сигмара, всех тех обветшалых и косных чистокровных аристократов, которые командовали армиями Империи и снискали своими победами славу имени Карла-Франца.
Граф редко удостаивал визитами крупные города Империи, но Карл-Франц и его наследник Люйтпольд множество раз гостили в охотничьем домике, выстроенном семейством фон Унхеймлихов в бескрайних лесах Талабекланда. Карл-Франц доверял Рудигеру, а граф был не тем человеком, чтобы молчать, видя нашествие серых человечков с гроссбухами, сосущих жизненные соки из Империи. После бунтов, вызванных введением налога «на большой палец», именно выпускники Лиги Карла-Франца, а не перемазанные чернилами бюрократы из казначейства помогали восстановить порядок.
Пока Морнан Тибальт валялся в госпитале, оплакивая свой утраченный пальчик, а Империю, прознавшую про альтдорфские восстания, лихорадило, именно граф Рудигер созвал коллегию выборщиков и еще девятнадцать баронов из лучших семей в своем охотничьем домике. Там они разработали план, позволивший предотвратить революцию.
«Мы снова будем Непобедимыми», - сказал он, и Империя вспомнила былые дни, дни политиков-воинов вроде графа Магнуса Шеллерупа. После месяцев кровопролития все вновь склонились перед Домом Вильгельма Второго.
В этом же году, позднее, граф Рудигер и Император собирались встретиться вновь на церемонии по поводу вступления принцем Люйтпольдом в пору зрелости. Там должны были собраться и выборщики, и девятнадцать баронов. И Морнан Тибальт боялся, что тайное совещание между этими потомками великих родов Империи может привести к ниспровержению одного серого сына клерка.
«Граф должен умереть, - сказал ей Тибальт, - и таким образом, чтобы эта смерть не вызвала вопросов. Если получится, несчастный случай. Если придется, простое убийство. В любом случае указующий перст должен быть направлен в другую сторону. Фон Унхеймлих - охотник, самый лучший в Империи. А вы, мадемуазель Дьедонне, хищница. Полагаю, что ваше противостояние будет захватывающим».
У Тибальта уже имелась в нужном месте одна марионетка, Бальфус. Но проводник был просто шпионом. А министр нуждался в убийце.
Женевьева отвечала требованиям.
Бальфус окончил свое богоугодное занятие и поднялся. «Интересно, - подумала Женевьева, - на каком крючке Тибальт держит его?» Должно быть, знает насчет проводника нечто такое, что могло бы уничтожить его.
Он не упоминал про ее сегодняшнее прегрешение. Как бы там ни было, благодаря этой ошибке она еще больше будет казаться пустоголовой куклой. Теперь граф, может, и презирал Женевьеву в высшей степени, но не опасался, не подозревал ее.
Она вспомнила, как он вел себя в лесу. Его обращение с сыном, Доремусом. Его нетерпимость и раздражительность.
Он обозвал ее вампиршей-потаскухой.
Ее клыки уперлись в нижнюю губу, и она ощутила их остроту. В глазах ее, должно быть, вспыхнул красный огонь.
Она вспомнила Доремуса, глотающего кровь единорога, чтобы стать мужчиной. Она слышала про этот обычай, но никогда не видела, чтобы ему следовали. Ее потрясло такое варварство. А она, родившаяся в эпоху варварства и пережившая ее, испытывала ужас при виде подобных вещей.
«И в качестве повода к размышлению, - сказал Тибальт, - у графа есть сын и наследник, Доремус. Как мне говорили, весьма чувствительный юноша. Надежда рода фон Унхеймлихов. У него нет ни братьев, ни кузенов, чтобы унаследовать имя. Кажется маловероятным, чтобы этот Доремус смог заменить отца среди девятнадцати, но я терпеть не могу оставлять оборванные нити. У них есть обыкновение цепляться за что-нибудь, и тогда распутывается весь клубок. После устранения графа позаботьтесь и о сыне тоже. Как следует позаботьтесь о сыне».
3
- Графиня Серафина была красивой женщиной,- сказал граф Магнус.- Это трагедия - умереть такой молодой.
Доремус смотрел на портрет, висящий в столовой, размышляя, что скрывалось за лицом матери, которой он никогда не знал.
Она была изображена в лесу, стоящей на коленях возле ручья, среди весенних цветов. В ее острых тонких чертах проскальзывало невозможное сходство с эльфами. А деревья отбрасывали тени на ее лицо, словно живописец провидел несчастье, которое погубит ее. Двадцать лет назад в этих самых лесах она упала с лошади и сломала свою тонкую шею.
- И если когда-нибудь ты склонен будешь судить своего отца слишком строго, мой мальчик, вспомни про его великую утрату.
Магнус положил ладонь ему на шею и ласково сжал, ероша волосы.
- Какая она была, дядя?
Магнус стал для него «дядей» еще в детстве, хотя и не был родным по крови.
Граф улыбнулся той половиной рта, которая его слушалась, и шрамы его порозовели.
- Красивее, чем на картине. У нее был дар. Она делала людей добрее.
- Она была…
Магнус покачал головой, оборвав его на полуслове:
- Довольно, мальчик. У нас с твоим отцом слишком много старых ран. И они болят с прошлой Тихой Луны, когда год идет к концу.
Слуги установили в нише свечи и подали на стол ужин. Ужин охотников. Мясо дневной добычи и лесные плоды.
Его отец сидел во главе стола, осушая уже третий рог с элем, пересказывая дневные подвиги своей теперешней подруге, Сильване де Кастрис, и Ото, который хоть и был на охоте, казалось, слушал рассказ с не меньшим интересом.
Граф уже пришел в себя после недолгой мрачности, в которую повергало его каждое убийство, и оживленно комментировал каждый шаг зверя, каждый скрип лука, каждую судорогу жертвы.
В Сильване было нечто, заставляющее Доремуса вспоминать портрет матери, хотя она, на пороге двадцатишестилетия, уже была на пять лет старше, чем Серафина в момент смерти. Он предполагал, что именно это сходство привлекло отца к непримечательной во всех иных отношениях женщине, не достигшей тогда еще даже брачного возраста младшей дочери - слуги шептались, что она бесплодна, - богатого торговца из Миденхейма. В двадцать шесть Сильвана стала уже старовата для своей роли. Граф всегда предпочитал делить ложе с женщинами-детьми. Доремус с ужасом и смятением отметил, как смотрел его отец на вампиршу Бальфуса. Рудигер видел только шестнадцатилетнее лицо, а не шестисотлетнюю душу.
Граф взял невидимый лук и скупо улыбнулся, демонстрируя свой верный прицел.
Ото Вернике пил наперегонки с Рудигером, и это уже становилось заметно. Он был магистром ложи, организованной Лигой Карла-Франца при Альтдорфском университете, и тем самым удостоился покровительства графа, некогда тоже занимавшего эту должность.
Ото был великим князем чего-то загадочного, выдвинувшимся из себе подобных заурядностей не благодаря каким-то воинственным подвигам его семьи, но потому, что льстивый ростовщик, его дед, открыл неограниченный кредит выборщику-моту. После этого семестра Ото должен был покинуть университет, чтобы предаваться любимым забавам - азартным играм, распутству, пьянству, дракам, мотовству - где-нибудь в другом месте, и в его обязанности входило избрать своего преемника. Для Рудигера было важно, чтобы Доремус стал следующим магистром и продолжил семейную традицию. Доремус являлся членом Лиги Карла-Франца, но редко участвовал в ее легендарных разнузданных празднествах, причисляя себя к существовавшей в университете группировке более прилежных студентов, «чернильниц».
Ото слишком громко рассмеялся в ответ на какое-то замечание Рудигера.
Ото председательствовал на церемонии посвящения Доремуса, во время которой нужно было поднять с земли лесное яблоко голым задом и без штанов трижды обежать кругом внутренний двор колледжа, не выронив плод, потом выпить пять больших рогов крепкого пива и после этого повторить наизусть задом наперед родословную Дома Вильгельма Второго.
С того памятного мероприятия Доремус не обменялся с Ото и несколькими фразами и очень удивился, узнав, что Вернике приглашен на эту охоту. Конечно, на Ото, первого из магистров ложи, выходца не из семьи выборщика или одного из девятнадцати баронов, произвело большое впечатление то, что его пригласила столь важная особа, как граф Рудигер. С момента их выезда из Альтдорфа в Миденхейм и до прибытия в охотничий домик графа он был назойливо заботлив и общителен с Доремусом.
Граф пустил невидимую стрелу и рассмеялся, вспомнив свой верный прицел и меткий выстрел.
Сильвана захлопала в ладоши, стараясь одновременно изобразить на лице восторг и не нарушить слой пудры вокруг глаз и губ.
Ото таращился в ложбинку между грудей Сильваны, похожую на долину среди холмов, и пускал слюнки пополам с пивом.
Граф, разумеется, не мог не заметить интерес гостя к его подруге. Доремусу было любопытно, насколько радушным готов быть отец в отношении этого выскочки.
Доремус снова перевел взгляд с Сильваны на портрет матери. Графиня Серафина погибла во время очередной охоты Рудигера на единорогов. Если об этом и ходили какие-нибудь сплетни, они ни разу не достигли ушей Доремуса.
Магнус стоял перед пылающим очагом, грея у огня спину, и потягивал вино из кубка. Бальфус сидел за столом, под рукой, на случай, если графу понадобится квалифицированный свидетель, чтобы подтвердить или дополнить его рассказ. Его вампирша пряталась где-то в уголке.
Доремус сел к столу и отрезал себе кусок оленьей ляжки.
- Отличное мясо, сын! - крикнул ему Рудигер.- Самое лучшее, поскольку свежее.
На самом деле Доремус, возможно, предпочел бы, чтобы оно полежало денек-другой, но отец настаивал, что убитая утром добыча должна быть съедена вечером.
- Чтобы по-настоящему оценить вкус мяса, его нужно добыть самому, - громко объяснял Рудигер. - Таков закон леса, право клыка и когтя. Мы все - и охотники, и жертвы. Я просто помню это лучше других.
Доремус прожевал сочное мясо и отрезал себе хлеба. Анулка, смуглая девушка-служанка с отсутствующим взглядом, принесла ему кувшин вина со специями. Его ноги и спина ныли после целого дня в лесу, но он проголодался сильнее, чем думал.
Ото где-то отыскал лютню и принялся распевать непристойные песни. Доремус, уставший от шума, налил себе бокал вина в надежде, что оно поможет отгородиться от этого гвалта.
«У отважного цирюльника такой большой стручок, - пел Ото, - а у дочки булочника щелка-то сладкая…»
4
- Жаль, что на столе нет блюда из единорога, граф,- осмелился сказать Ото.
Он устал, самоотверженно развлекая остальных. Какой-то чертов слуга отобрал у него лютню. Он рассчитывал, что Рудигер немедленно прикажет высечь и вышвырнуть парня за дерзость, но граф непонятно почему не стал вмешиваться. Наверно, не хотел поднимать шум во время обеда.
- Единорог - не дичь, - ответил старый охотник. - Единорог вообще едва ли животное.
- А это рог единорога на стене? - спросил Ото, прекрасно зная, что да, но желая отвлечь внимание графа Рудигера.
Пока он нагонял на всех скуку охотничьими баснями, то не смотрел на Сильвану. А когда он на нее не смотрел, женщина водила по ноге Ото под столом проворными пальчиками, пощипывала его бедро, возбуждая его интерес.
Сильвана де Кастрис целыми днями глаз не сводила с Ото, и сегодня ночью, если старый Рудигер как следует напьется, между ними случится то, что скрасит эту скучную поездку. С тех пор как он в последний раз ходил к проститутке, прошла неделя, и яйца у него уже горели.
Ото едва сдержал смешок, когда рука Сильваны забралась ему между ног. Ему отсюда была видна внутренняя сторона ее платья почти до пупа. У нее пышное тело, слегка веснушчатое, как раз такое, как он предпочитал у проституток.
После целого дня охоты нет ничего лучше вечеринки с едой и выпивкой и ночи с хорошей шлюхой. Среди собратьев по Лиге Ото славился своими аппетитами во всех отношениях. Для братства ненасытность их коменданта была предметом гордости. Хотя, судя по слабаку Дорри, в новом году эта традиция прервется.
Ото пытался придумать, нет ли способа не пустить Доремуса на это место и передать бразды правления одному из настоящих парней, вроде Бальдура фон Диеля, Большого Бруно Пфейфера или Догтарда Домреми.
Добытый у единорога трофей висел на щите с гербом фон Унхеймлихов. Три фута длиной, хорошо отполированный, он представлял собой правильный конус, испещренный серебряными прожилками. В домике была традиция после каждой удачной охоты наливать в рог немножко крови в качестве дани, и щит был заляпан засохшими пятнами.
Рудигер осушил кубок и приказал наполнить его снова. Служанка Анулка, аппетитная деваха с голубоватыми губами и странным выражением лица, подчинилась. Если не выйдет с Сильваной, Анулка числилась у Ото под номером вторым. Она казалась вполне подходящей для ночных игр в «куда-спряталась-сосиска».
- Да, магистр Вернике, - ответил Рудигер, - это рог самки единорога. Великолепного существа, которое выследил и подстрелил мой дед, граф Фридрих. Как вам известно, достойные внимания рога бывают только у самок единорога. Самцы, которых мы видели сегодня, выглядят жалкими по сравнению с самками. Те выше, быстрее, безбородые, наделены почти человечьим разумом. У единорогов не так, как у людей. Каждое стадо состоит из самки и шести-восьми самцов. Сильные существа эти самки единорога. Матки бодают своих новорожденных телят женского пола, так что до взрослого возраста доживают лишь сильнейшие, чтобы создать собственное стадо. Самки единорога живут дольше всех остальных, переживая всех жеребцов и спариваясь с их внуками и правнуками.
Ото громко рассмеялся и подтолкнул локтем Сильвану. Под столом, куда не проникал взгляд Рудигера, он поймал ее гладкий пальчик в кулак и принялся водить им по нему вперед и назад. Сильвана мелодично рассмеялась, и ее груди затряслись, как желе.
Во рту Ото пересохло, и ему пришлось залпом осушить бокал, чтобы не поперхнуться.
Он пил и пил эль, вино, эсталианский херес и грубый драквальдский джин. Он всегда смешивал напитки, и желудок никогда еще не подводил его.
- Вы охотились на самку единорога?
Ото оглянулся. Женевьева, девушка-вампир, осмелилась задать графу вопрос.
Повисла пауза. Ото ждал, что граф сейчас набросится на нахальную пиявку. Вместо этого Рудигер отхлебнул эля и покачал головой:
- Нет, но буду. Завтра. И вы все составите мне компанию.
В наступившей тишине слышно было, как потрескивает огонь.
- Это палка о двух концах, - сказал Магнус, - учитывая, что об этом говорят.
Все смотрели на старого северянина.
- А что об этом говорят? - спросил Ото, пытаясь поднять компании настроение.
- Из всех, кто охотится на самку единорога, домой вернется только один. Это знают все, и в Драквальде, и на севере.
- Предрассудки, - фыркнул Рудигер.
- И, тем не менее, это часто оказывается правдой. Еще ребенком я гостил в этом охотничьем домике, когда граф Фридрих отправился за тем рогом. И я был тут, когда он вернулся, сжимая рог в руке. Ушли пятеро. Включая вашего отца, Рудигер. И только один вернулся.
Граф умолк. Хотя о Фридрихе часто упоминалось в преданиях и песнях, про деда Дорри, Лукаса, не говорилось почти ничего.
- Вы боитесь, дружище?
Магнус покачал головой:
- Нет, Рудигер, не боюсь. Я слишком стар для этого.
- Вернулся домой, а дом-то пустой, да?
Рудигер уже объяснял, что он годами ждал возможности поохотиться на самку единорога. Обычно их можно было выследить только в промежутке между днем зимнего солнцестояния - Тихой Луной и празднованием начала нового года - Ведьминым Днем. И подобные случаи, несмотря на множество историй, были редки.
- Сегодня мы лишили нашу самку двоих самцов. Это разозлит ее. Завтра мы должны разыскать ее, или она сама придет за нами. Вот и все.
Ото решил, что ему стоит продемонстрировать некоторый энтузиазм.
- Славная охота, - заявил он. - Я играю.
Он хлопнул по столу, заставив звякнуть ножи, и отправил в рот кусок мяса, залив его сверху элем. Сильвана села очень прямо, отняв у него руку.
- Сегодня ночью, - шепнула она, - снаружи… Будет холодно, но члены Лиги не боятся неудобств.
- Это будет занятное приключение, - сказал Ото с набитым ртом. И рыгнул.
Рудигер неодобрительно взглянул на гостя, но он тоже был пьян, и хотя его опьянение и было не столь заметным, но более опасным.
- Извиняюсь,- выговорил Ото. Рудигер пожал плечами и улыбнулся.
- Я тоже иду, - сказал Магнус.
Дорри держал рот на замке. Но Ото знал, что маленькой «чернильнице» деваться некуда. Когда граф Рудигер объявил охоту на единорога, он говорил и за сына тоже. Придется этой тряпке лазать по кустам вслед за графом. Кабы не происхождение, Доремусу в университете приходилось бы куда хуже. Он как раз из тех, кого парни из Лиги любят извалять в дегте и перьях или привязать голышом к статуе Императора во внутреннем дворе. Не пьет, не дерется, не ходит по бабам. Все время сидит, уткнувшись носом в эти чертовы книжки. Та покойница на портрете небось тоже, как Сильвана, ходила налево, поскольку уж совсем не похоже, чтобы у малютки Дорри был такой старик, как граф Рудигер. Если подумать, он слышал кое-какие сплетни…
На серебряные нити в роге самки единорога упали последние отблески пламени, и они засверкали, словно расплавленный металл.
- Самка единорога - самый опасный зверь для охоты на свете, - сказал Рудигер.
- А кто на втором месте? - дерзко спросила вампирша.
- Самка человека,- улыбаясь, ответил граф.- Женщина.
5
Полночь. И снова она пробирается по темным коридорам, снова оживают ее ночные чувства.
«Рудигер понял бы», - подумалось Женевьеве. Он охотник. Его потребность в этом была столь же остра, как ее красная жажда.
Сегодня днем ей показалось, что Ото Вернике мог бы сгодиться. Он болван, но, безусловно, по-своему силен, импульсивен, горяч. Но сейчас в его крови полно эля и вина, а она достаточно напробовалась спиртного в бытность барменшей. Ей совершенно не нужно его похмелье. Сильвана тоже много пила, и Женевьева не была уверена, что стала бы связываться с ней в любом случае. Граф мог узнать и принять какие-нибудь крайние меры. Тот рог единорога из кости и серебра мог бы оказаться очень эффективным способом покончить с ее вампирской жизнью. Доремус был табу по той же причине, хотя юноша и привлекал ее. В нем была глубина, которую не сразу разглядишь, и это притягивало.
В эту ночь, одну из последних в году, уже идущие на убыль луны светили в застекленное окно в конце коридора. Тусклый свет холодил и успокаивал ее кожу, но горло и желудок горели от жажды.
Скоро она вынуждена будет приняться за Бальфуса. Марионетка едва ли сможет оказать сопротивление, а все уже и так решили, что она сосет из него кровь в койке. Но пока она еще может позволить себе быть более разборчивой.
Лесной проводник приспособился раскладывать перед божницей Таала цветы чеснока, чтобы защититься от нее. А под матрасом держал серебряный нож. Нож она достала обернутой в тряпку рукой и засунула в комод. Она не хотела, чтобы Бальфус запаниковал и поранил ее.
Женевьева возвращалась в обеденный зал. В золе камина еще теплились угли, слуги прибирались при свечах, унося посуду на кухню, ссорясь из-за остатков мяса и фруктов.
Они застыли, когда она вошла в зал, но, узнав ее, пожали плечами и вернулись к работе. Они знали, кто она, но знали и то, что среди домочадцев фон Унхеймлиха она стоит лишь чуть выше их. По сравнению с капризами графа Рудигера она не представляла опасности.
Здесь была девушка-служанка, лет около двадцати, темноволосая среди прирожденных блондинок, страстная среди мешковатых подруг. За обедом Женевьева ощутила интерес девушки. Ее звали Анулка, и она была с другого конца Империи, с Гор Края Мира. В тех местах водились Истинно Мертвые вампиры, и дамы, и господа, и крестьяне наперебой рады были угодить хозяевам. Анулка задерживалась около Женевьевы, приносила ей вино и еду, остававшиеся нетронутыми, и одаривала улыбками и многозначительными взглядами.
Девушка подойдет.
Анулка была у камина и ждала. Женевьева поманила ее пальцем, и та, сделав реверанс, с самодовольным видом пошла через зал, явно специально, чтобы позлить других служанок. Они повернулись к ней спиной и затрясли белыми косами, беззвучно бормоча молитвы Мирмидии.
Смуглянка взяла Женевьеву за руку и повела прочь из зала, в гардеробную. Обставлена она была небогато, но там нашлась койка с подушками, а не с соломенным тюфяком. Анулка села на кровать и, улыбаясь, распустила шнуровку на юбке, сняла шейный платок с тонкой шейки. Клыки Женевьевы удлинились и заострились, рот раскрылся. Красная жажда застила ей глаза. Она ощутила, как вытягиваются ее ногти на манер когтей, и отбросила волосы с лица.
