- Значит, завтра после полудня! - дрожащим от радости голосом говорит он.
      - Да, завтра, - отвечает Фанни, - и какое-то обещание слышится в ее тоне, необычным каким-то светом загораются их устремленные друг на друга глаза.
      От избытка чувств Карпати крепко жмет руку Болтаи, потом Терезе. Теперь очередь Фанни.
      - Разрешите прелестную эту ручку пожать?
      Фанни охотно протягивает крохотную свою, такую мягкую, такую нежную ручку. От гальванического ее прикосновения совсем голову теряет г-н Янош: не только в руки забирает хрупкие эти пальчики, но и к губам прижимает, а девушка не гневается ничуть.
      На радостях после удачного своего покушения Карпати бросился обнимать Болтаи и Терезу, поймав себя на том, что и Фанни, оказывается, заключил в объятия. Безо всякого жеманства или кокетства, доверчиво прильнула к нему девушка, как истое дитя природы.
      Наконец он кинулся к карете и, не дожидаясь, пока Палко подножку опустит, сам открыл дверцу и крикнул из нее:
      - Завтра после полудня!
      - Тс-с! - приложила Фанни к губам указательный пальчик.
      - В Пожонь гони! - с нетерпением бросил Карпати Палко, который неторопливо взбирался на козлы.
      Тот обратил к нему флегматичную свою физиономию.
      - Ну, чего глядишь? Трогай!
      - А не позабыли мы чего? - возразил старый слуга.
      - Что еще позабыли?
      - Двадцать лет ваши, _баринок ммолодой_! - упирая на это "м", отозвался гайдук серьезно, без улыбки.
      Довольный смех был ответом на эту подковырку. Возница хлопнул длинным бичом, влет распластались резвые кони, минута - и карета уже далеко пылила по тракту.
      ...Но о чем это сговаривались они там между собой?..
      На другое утро явилась в деревенское жилище Болтаи какая-то особа вроде служанки с тахтой от Майерши на наемной, с базара, повозке.
      Служанка шепнула Фанни потихоньку, что под сиденьем - письмо.
      Отлично.
      Фанни отыскала его. Писала мать. Богатый господин страшно рад и на радостях званый вечер устраивает у его высокоблагородия г-на Кечкереи, на который торжественно приглашает Фанни; пригласительный билет, весь в затейливых виньетках, прилагался тут же.
      "Mademoiselle Fanny de Mayer avec famille" ["Мадемуазель Фанни де Майер с семейством" (франц.)].
      С семейством.
      То есть с матерью, сестрами - с выводком со всем.
      Ах, значит, и о публике позаботились! Толпа зевак, зрителей будет. Что ж, тем лучше. Не замедлит и спектакль.
      Фанни отпустила служанку, велев передать, что приглашение принимает, а г-ну Кечкереи просит кланяться.
      Господин Кечкереи... Это еще кто?
      Безукоризненнейший джентльмен, играющий в обществе роль отнюдь не последнюю. Он посвятил себя служению одной современной потребности, которую без него трудно было бы и удовлетворить.
      Все, почитающие себя знаменитостями, от вельмож до артистов, знают г-на Кечкереи.
      В залы его, на его торжественные ужины и завтраки сбирается весь _модный свет_.
      Это знатные дамы, коих страсть к искусству влечет поближе взглянуть на какую-нибудь артистическую знаменитость; свободомыслящие амазонки, кои не стесняют себя в своих увлечениях узами Гименея; особы постарше, которым вместо чинной салонной скуки хочется побольше живых, веселых лиц видеть вкруг себя; избалованные успехом артистки, чья кокетливая болтовня пикантнейшая приправа к общему разговору. Это и несколько синих чулков, просвещенных женщин-философок, в дневники заносящих свои надо всеми наблюдения, и одна-две великосветские красавицы, почитаемые за великих певиц и любящие поклонение, и красавицы более сомнительной репутации, кому открывает доступ в избранное общество чье-нибудь высокое покровительство, и добропорядочные матери семейства, таскающие сюда дочек, у которых хватает простоты не понимать, чему обязаны они этим счастьем. Это юные кавалеры, аристократы духа и злата, и старички гурманы, кто лишь в созерцании да пищеварении находит еще усладу; сатирический какой-нибудь ум, гораздый над чужой глупостью потешаться, и заезжий богач, пожелавший поглазеть на выставку здешних лиц и нравов; пресыщенные, ко всему безразличные тюфяки, способные лишь скуку нагонять, и поэтические безумцы, по первому знаку готовые выскочить на середину зала и с яростными гримасами свои стихи продекламировать. И, наконец, два дли три фельетониста, - чтобы в листки свои понаписали про все увиденное, услышанное, съеденное и выпитое на вечере у Кечкереи.
      Вот из кого составлялось блестящее общество, которое привлекали рауты г-на Кечкереи. Устраивались же они дважды в неделю, а в экстраординарных случаях - в честь приезжего артиста, например, - даже чаще, и все обставлялось на них самым пышным образом.
      Но делать отсюда вывод, что г-н Кечкереи невероятно богат, было бы чистейшим заблуждением. Решительно ничего у него нет на грешной сей земле и даже в недрах оной, кроме лишь одного: "реноме". Он тонким, культурным и ученым человеком слывет, благородным кавалером и знатоком искусства. Попасть на его вечер - это высокая честь. У него никому за свое звание краснеть не приходится, ибо г-н Кечкереи, конечно же, - поклонник аристократии, но его вечера объединяют аристократию герба и духа, злата и красоты. Через их посредство разные общественные слои соприкасаются. Вот эта-то остроумная посредствующая роль и понуждает наших вельмож побогаче, бравых банкиров помоложе и галантных магнатов-старичков, коли уж явилась у них претензия соорудить приют столь возвышенного общения, поставлять для пего лишь строительные средства, а художественную отделку препоручить хозяину. Короче говоря, вечера они только финансируют, а уж гостей на них приглашает Кечкереи.
      Кто решится на основании сказанного утверждать, будто г-н Кечкереи "сводник", опять-таки очень погрешит, на сей раз против правил приличия.
      Господин Кечкереи никого не залучает, не улещает и не сватает. Все на его вечерах совершается по строжайшему этикету.
      Сначала артисты и артистки поют, декламируют, на флейте играют и на фортепьяно; потом у рояля несколько скромных вальсов и кадрилей танцуется, и все чинно шествуют к столу, - мужчины закусывают стоя, дамы сидя; за их здоровье и присутствующих знаменитостей, если таковые имеются, осушается несколько бокалов шампанского, и протекающую меж тем непродолжительную, но высокоумную беседу снова сменяют вальсы да кадрили, а после одиннадцати дамы одеваются и уходят. Лишь несколько денди постарше и помоложе остаются еще посидеть за каргами и вином.
      Всякий может из этого увидеть, что ни нравственность, ни приличия нимало не оскорбляются на его вечерах.
      О, г-н Кечкереи этого бы и не позволил! Он дорожит своим реноме. Он только людей вместе сводит, а не торгует живым товаром. Для этого другие есть. И ежели молва тем же словом прозывает его, в этом лишь дурацкий наш венгерский язык повинен: почему другого не создаст - для одного и того же занятия?
      Итак, у г-на Кекчереи готовился большой званый вечер в назначенный день. Расходы покрывал Абеллино из собственного кошелька, - вернее, из кошелька Фенимора, коему с появлением Фанни предстояло потерять тысячу золотых.
      Исход спора до того был очевиден, что и секрета не делалось из него. Абеллино по-английски выбросил шестьдесят тысяч, чтобы тысячу выиграть на пари, прочее же несущественно.
      Он был приглашен официально, и все модное общество обещалось быть: свободомыслящие молодые дамы, жизнелюбивые старухи, избалованные вниманием красавицы, молчком ведущие дневники синие чулки и громогласные поэты, артисты и артистки, денди и гурманы, умные помещики из Баната и прочие егозливые господа, числом своим способные любого фельетониста повергнуть в отчаянье, пожелай он каждого почтить лестным эпитетом.
      Утром знаменательного дня, занимавшего юных наших отцов отечества больше последней петиции палаты. Майерша все в том же купленном Болтаи наряде уселась в наемный экипаж и по дороге измыслила такой план действий. Оставив экипаж у леса, пешком добраться до Болтаи и сказать там, что приехала с торговками на базар. Потом выйти с Фанни в поле - хлеба, мол, посмотрим, - дойти до кареты и - поминай как звали! А прощаться - не взыщите уж.
      С этим благовидным объяснением на уме благополучно прибыла она к летнему домику Болтаи, ни руки, ни ноги дорогой не сломав по бесконечной милости божьей.
      Но там подстерегала ее неприятная неожиданность. На вопрос, где Фанни, слуги ответили, что барышня в Пожонь уехала еще утром.
      Впору испугаться было.
      - Уж не старики ли увезли?
      - Нет, те на заре поехали еще, а она через несколько часов, наняв лошадей.
      Ай-ай-ай! Что это она еще выдумывает? Уж не мать ли хочет обдурить и сама дельце прибыльное обделать? Не научили ли ее, что после подобных услуг лучше избавляться от посредников. Вот это мило, если она ее же и перещеголяет!
      Живо назад, к извозчику! Гони обратно в Пожонь во всю мочь! Но там-то куда могла Фанни поехать? Плохо, если с Абеллино уже успела повстречаться, а может, и раздумала вообще? Решила не приходить? Но ведь все уже только о ней и говорят, для того и вечер устраивается. Нет, нет, женскую натуру она все-таки знает. Уж скорее того можно опасаться, что одна, без матери хочет туда пойти. Пускай; все равно ее труды, ее заслуга, что уговорила. Эх, тревог сколько да волнений, чего только не приходится материнскому сердцу выносить!
      А гости уже наполняли залы г-на Кечкереи, легкие грации одна за другой выпархивали из экипажей, на миг с утонченным кокетством приоткрывая ножки с подвязками взорам кавалеров, которые лорнировали их у подъезда. На галерее наемные лакеи в ливреях принимали бурнусы, мантильи, проверяли приглашения, как обычно, а в дверях сам его высокоблагородие, хозяин дома, встречал прибывающих. Все знали: вечер оплачивается не им, и ему было отлично известно, что это ни для кого не секрет, и, однако, раскланивались столь церемонно, будто всамделишный хозяин со всамделишными гостями.
      - Рад, что не пренебрегли скромным моим приглашением, - покрывает шум резкий носовой голос г-на Кечкереи. - Высокая честь видеть вас в скромном моем жилище. Мадам, как мило с вашей стороны самого вашего искреннего обожателя не забыть. Сударь, мне очень лестно, что вы прервали свои научные занятия ради меня. Графиня, ваше чарующее пение величайшую радость доставит всем на этом вечере, и так далее и тому подобное.
      Затем являются юные джентльмены, представляя друг дружку хозяину, который и их приветствует со всей своей натуральной ненатуральностью сочетание в данном случае не парадоксальное.
      Достойный хозяин от души старался, чтобы гостям было у него легко и приятно. Представит друг другу еще не знакомых, но желающих, по его мнению, познакомиться, хотя, может статься, они без него это сделали. Поэту газеты подсунет с его стихами; пианиста усадит за инструмент и сзади приставит кого-нибудь его игру хвалить. Каждому найдет сказать что-нибудь любопытное, подымающее настроение, - свежими новостями, пикантными анекдотами так и сыплет, переходя от одной группы к другой, чай тоже приготовит, в чем смыслит лучше всех; словом, за всем уследит, ничто не ускользнет от бдительного его глаза. Не хозяин, а загляденье.
      Наконец прибывает и Абеллино. Являться вовремя не в его привычках. Под руку с ним немолодой какой-то иностранец, которого подводит он прямо к хозяину.
      - Общий наш друг Кечкереи - мосье Гриффар, banquier [банкир (франц.)].
      Поклоны, расшаркиванье, рукопожатия.
      - Надеюсь, уважаемый хозяин простит, что я поспешил воспользоваться случаем, чтобы познакомить с драгоценной вашей элитой нашего высокочтимого, всемирно известного друга, который как раз прибыл из Парижа.
      О, г-н Кечкереи не только что прощает, он премного обязан за предоставленное ему счастье видеть личность столь выдающуюся. Снова расшаркиванье, поклоны, рукопожатия. И все это с такой серьезностью, будто не Абеллино - настоящий хозяин, устроитель приема; будто никто о том и не догадывается.
      Из Парижа, который еще не настолько приблизили тогда к Пожони железные дороги, бравый наш банкир прибыл, собственно, лишь затем, чтобы лично удостовериться, собирается ли вообще когда-нибудь помирать престарелый этот набоб, под чью шкуру он уже столько денег одолжил.
      Так или иначе, Кечкереи со всем возможным усердием озаботился, чтобы славный сей муж у него не скучал. Передал его на попечение обворожительнейших дам - с главной целью избавить от него Абеллино, который между тем в компании молодых денди отправился сразиться в карты: приятнейший способ время убить до прибытия Фанни.
      За зеленым столом сидело уже много игроков, среди них Фенимор. При виде его Абеллино разразился громким непочтительным хохотом.
      - А, Фенимор! Ты в картах особенно должен быть силен, потому что в любви обанкротился совсем. Diable, тебе много надо нынче выиграть, ты ведь тысячу золотых теряешь против меня, Ха-ха-ха! Я, думаете, за этот вечер плачу? Ошибаетесь, Фенимор мне выложит денежки за него. Освободите-ка местечко, хочу тоже счастья попытать!
      Фенимор ни слова не сказал, он как раз метал батик. Спустя несколько минут банк был сорван, Абеллино досталась уйма денег.
      - Ах, друг мой, плохо что-то подтверждается поговорка: кому не везет в карты, тому везет в любви. Бедняга! Жаль мне тебя, истинный бог.
      Фенимор встал и бросил карты. Его и без того молочной бледности лицо совсем побелело от сдерживаемого раздражения.
      Проигранное пари и выказываемое ему пренебрежение, денежная потеря и издевки удачливого соперника переполняли его обидой и злобой. Он близок был к тому, чтобы, схватив подсвечник, учинить оскорбление действием. Но предпочел подняться и выйти из комнаты.
      Абеллино продолжал играть, выигрывать и вызывающей своей, надменной повадкой смертельно обижать побежденных. Счастье упорно не желало ему изменять, что его веселило несказанно.
      - Ну, будет! - объявил он наконец, запихивая в бумажник целую кипу громоздившихся перед ним банковых билетов. - Фенимор двойной неудачей опроверг поговорку, пойду посрамлять ее двойной удачей.
      Но в соседней же комнате столкнулся с лакеем, который его давно искал, чтобы доложить: в передней дожидается г-жа Майер, которая не может войти, так как с дороги только, не успела переодеться.
      "Ого! Это дурной знак!" Абеллино тотчас поспешил к ней. Та сказала, что никак не может разыскать дочку, но она придет непременно, иначе не стала бы приглашения принимать.
      Абеллино сердито выслушал это приятное известие и ушел, оставив Майершу в передней.
      - Diable! Ну, если они меня надувают...
      Но раздражение показывать нельзя, надо с довольным, с дерзким, торжествующим видом ходить. Эх, лучше б все деньги просадить, только бы девушка пришла.
      И вдруг ему стало очень неприятно видеть Фенимора с белым его яйцом, и мысль даже мелькнула: а не помириться ли, не проявить ли великодушие.
      Опять он вышел к Майерше спросить, сказала она дочери, что он женится на ней.
      - О да, и видно было, что она рада очень.
      Это его немного успокоило, и, вернувшись в гостиную, стая он развлекать мосье Гриффара.
      Уже чай подали и графиня Х. спела "Casta diva" ["Невинная богиня" (итал.) - ария из оперы Винченцо Беллини (1801-1835) "Норма"], когда к Абеллино протиснулся его лакей.
      - Барышня Майер только что из кареты вышла, я видел, - шепнул он ему на ухо.
      Абеллино сунул ему несколько золотых, - все, что нащупал в кармане, и воспрянул немного духом. Встал, посмотрелся в зеркало. Внешности он был привлекательной, надо отдать ему должное. Завит безукоризненно, усы и борода самые живописные, лицо чистое, шейная косынка восхитительна и жилет великолепен.
      "Quanta species" ["Какие мы важные" (лат.); так говорит у Федра лиса, насмехаясь над неживой, неодушевленной трагической маской], - сказала бы про него Эзопова лиса.
      Вошел камердинер доложить о гостях (Абеллино его в зеркало увидел) и возгласил по-французски с салонной торжественностью:
      - Madame Fanny de Karpathy, nee de Mayer! [Госпожа Фанни де Карпати, урожденная де Майер! (франц.)]
      "Тьфу ты, - подумал Абеллино, - девица-то всерьез моим именем пользуется. Ну да пусть, коли ей так нравится. Вреда от этого не будет".
      - Ах, брак? - воскликнул г-н Гриффар. - Вы браком сочетались?
      - Морганатическим, - отшутился Абеллино.
      Часть гостей с любопытством устремилась навстречу новоприбывшим, хозяин (г-н Кечкереи) подошел к дверям, камердинер их распахнул, и на пороге явилась молодая дама в сопровождении мужчины. Удивленье на миг сковало все языки. Красота ли ее лишила всех дара речи? А дама поистине была красива. Простое, но дорогое кружевное платье мягкими складками облекало изящную ее фигуру, по моде тех времен чуть приоткрывая полные ножки для восхищенных взглядов; воздушного брюссельского кружева косынка обвивала пышные волосы, которые длинными локонами по-английски ниспадали с двух сторон на беломраморные плечи и дивной красоты грудь. А это нежно-розовое личико, этот величественный взор; эти жгучие черные очи, полные чувства, страсти, в противоположность детским еще губкам, которые выдавали спящую сном невинности душу, - но так в свой черед гармонировали с нежными ямочками на щеках и подбородке, едва она улыбнется! Ямочки эти с ума могли свести.
      А она улыбалась, подходя к г-ну Кечкереи, который не знал, что и сказать.
      Фанни поклонилась.
      - Сударь, я с радостью приняла любезное ваше приглашение пожаловать к вам с семейством; _вот муж мой, господин Янош Карпати_! - указывая на вошедшего с ней, промолвила она.
      Кечкереи не мог ничего придумать, кроме того, что безмерно рад, в явном замешательстве ища между тем глазами Абеллино.
      Но тот в соляной столп там, у своего зеркала, обратился, как Лотова жена.
      А Янош Карпати - веселый, сияющий, блистательный - все жал хозяину дома руку, словно старому знакомцу.
      - Пожелайте мне счастья, уважаемый друг! - беря под руку свою супругу, сказал он. - Нынче приобрел я сокровище неземное, и нет никого меня блаженней. Теперь и рая мне не нужно, я и на этом свете, как в раю!
      И, смеясь, лучась радостью, присоединился к остальному обществу, представляя всем и каждому свою жену, осыпаемый поздравлениями в ответ.
      И на все это вынужден был смотреть Абеллино.
      Смотреть и думать: девушка, которую он столь упорно преследовал своей любовью, отдала руку его дяде и для него теперь навек недосягаема.
      Если б на небо ее забрели или в пекло самое, в замке держали на отвесной скале или ангелы мести охраняли с подъятыми огненными мечами, и то не была бы она столь недоступна, как огражденная магическим этим именем: "Супруга Яноша Карпати".
      С супругой Яноша Карпати отношений никаких не завяжешь.
      Все взоры, устав любоваться прекрасной новобрачной, обратились на Абеллино. И во всех читались ирония, откровенная насмешка.
      Денди, вместо собственной свадьбы угодивший на чужую!
      Посрамленный фанфарон, чью дульцинею похитил его собственный дядюшка!
      Абеллино почти облегчение доставило увидеть еще одного человека, ошеломленного происшедшим: мосье Гриффара. Но и тут он себе не изменил, осведомясь у него в обычной своей глумливой манере, будто все это только банкира и волновало:
      - Qu'en dites vous, Monsieur Griffard? [Что вы на это скажете, мосье Гриффар? (франц.)]
      - C'est bien fatale! [Весьма фатально! (франц.)]
      - Mon cher Абеллино, - раздался вдруг возле фальцет Фенимора. - Похоже, что это вы задолжали мне тысячу золотых. Ха-ха-ха!
      Абеллино обернулся в ярости и оказался лицом к лицу с дядей, который как раз к нему направлялся с супругой.
      - Дорогая, это мой драгоценный племянник, Бела Карпати, - с самой доброжелательной улыбкой отрекомендовал он их друг другу. - Дорогой племянник, поручаю мою жену _родственным твоим заботам_.
      Вот он, сладчайший миг, который предвкушался им заранее; миг утонченной мести, зародившейся в сердце преследуемой девушки и воспламенившей взоры незлобивых существ, коим Фанни о ней поведала.
      Охотник в яме! В вырытой им самим западне. Перехитренный, презираемый, наказанный.
      Поджав губы, Абеллино сдержанно поклонился, белый, как мел.
      Янош Карпати двинулся дальше - познакомиться с самим мосье Гриффаром, который выразил живейшую радость по поводу того, что видит его в столь добром здравии.
      Абеллино же, едва они отвернулись, заложил большие пальцы за края жилета и как ни в чем не бывало непринужденной поступью прошествовал с высоко поднятой головой через всю гостиную, что-то напевая и, казалось, ни шепота, ни смешков не замечая вокруг себя.
      Он спешил в ломберную.
      Уже открывая дверь, услышал он общий смех, даже хохот и резкий фальцет Фенимора, выделявшийся среда других голосов. При появлении Абеллино смех и оживленный разговор разом смолкли, все постарались принять вид серьезный и спокойный.
      Что может взбесить сильнее?
      Абеллино подвинул стул к столу, сел.
      Какого шута не смеются они, не продолжают разговора? И чего пыжится этот Фенимор, серьезность на себя напускает, отворачивается поминутно?
      - Сдавайте, что ли, наконец!
      За картами хоть посмеяться можно - выиграл, проиграл, все равно. Предлог есть.
      Теперь черед Абеллино метать банк.
      И начинается невезение.
      Сидящий на другом конце стола Фенимор выигрывает беспрерывно, иногда в четверном, восьмикратном размере, удваивая, утраивая ставку.
      Абеллино начинает терять хладнокровие, становится все рассеяннее. За ставками не следит, выигрыши не забирает, а проигрыши не платит. Раздраженный ум его занят другим, и от этого страдает игра.
      Вот опять учетверенную ставку забрал Фенимор - и не удержался от торжествующего смеха.
      - Ха-ха-ха! Мосье Карпати, а вы тоже с поговоркой не в ладах: и в любви вам не везет, и в карты. Бедный Абеллино, ей-богу, мне тебя жаль. С тебя тысяча золотых.
      - С меня?
      - А с кого же? Не будешь же ты утверждать, что и сейчас Фанни обольстишь; она богаче тебя теперь, деньгами ей голову не вскружишь; а захочется ей кавалера иметь, другого может выбрать, вон хоть меня, или Ливиуса, или Конрада. Тебе уж скорее остерегаться впору, как бы ей не приглянуться, а то прощай майорат: вот чем может для тебя кончиться такая авантюра. Великолепно, клянусь богом! Абеллино от объятий дядюшкиной супруги спасается. Новый Иосиф и жена Пентефрия. И тебе же еще следить придется, как бы она не влюбилась в другого молодца! Ой-ой-ой! Абеллино блюститель нравственности! Абеллино - garde des dames! [паж, провожатый, телохранитель (франц.)] Нет, это прелестно. Это тема для водевиля!
      Каждое его слово впивалось ядовитой занозой, ранило, задевало за живое. Абеллино побледнел, онемел от ярости. Верно говорит Фенимор, придется теперь от страха дрожать, как бы она не полюбила кого-нибудь. О, проклятье, проклятье.
      И он проигрывал и проигрывал.
      Почти даже смотреть перестал, кто сколько ставит. Фенимор опять сорвал четверной куш. Абеллино выплатил, но лишь в двойном размере.
      - Ого, ошибка, дружок: я ведь два раза поставил.
      - Я не заметил.
      - Как? Это же flibusterie [разбой, пиратство (франц.)], - воскликнул Фенимор с заносчивой самоуверенностью.
      При этом оскорблении Абеллино вскочил вдруг и всю дюжину карт запустил ему в физиономию.
      Белое лицо мгновенно пожелтело, позеленело. Схватив стул, на котором сидел, Фенимор кинулся с ним на обидчика. Окружающие вмешались и удержали его.
      - Пустите! Пустите меня! - не своим голосом вопит вспыльчивый юноша.
      Пена выступает у него на губах, хриплый визг рвется из перехваченного яростью горла.
      Абеллино молчит, хотя его грудь высоко вздымается и глаза налиты кровью. Приятелям стоит немалого труда его укротить.
      - Пустите же! Нож дайте мне, нож! Убью! - взвизгивает Фенимор и, не в силах вырваться из стиснувших его рук, вымещает злобу на ни в чем не повинном стуле, пиная его и лягая.
      На безобразный этот шум прибегает с перекошенным лицом сам г-н Кечкереи, и, встав между вздорящими в картинную позу, возглашает:
      - Прошу святость моего дома уважать!
      Это вмешательство привело в себя враждующие стороны. Все сообразили, что улаживать подобные дела здесь не место. Многих, правда, очень развеселила ссылка на _святость_. На Абеллино и Фенимора посыпались советы идти домой, а утром уж разобраться во всем. Они тотчас и удалились, хотя общество отнюдь не дало себя смутить этим происшествием. Все, правда, моментально узнали, что Фенимор с Абеллино поссорились за карточным столом, но сделали вид, будто не слышали ничего. Старший Карпати отозвал в сторонку хозяина дома, с глазу на глаз упросив принять тысячефоринтовый билет за блестящий вечер, и через четверть часа все уже повторяли, что истинный его устроитель - Янош Карпати, пожелавший представить свою супругу модному свету.
      Веселье продолжалось до двух часов пополуночи, и по домам все разъехались, очарованные друг другом. Спать же ложась, попризадумались над странной этой историей, а кто уж поистине беспокойную ночь провел, так это Абеллино, Фенимор и - мосье Гриффар.
      16. ВСТРЕЧА
      На другой день Гриффар уехал обратно в Париж, не спросив даже ничего про Абеллино.
      У Абеллино же с Фенимором после афронта на вечере у Кечкереи _встреча_.
      Так именуется дуэль на учтивом светском языке.
      Средством примирения секунданты избрали сабли.
      Любопытно: чем ссора свирепей, тем менее грозное выбирается оружие.
      Основания для этого самые естественные.
      Дуэль - ни законом, ни общественным мнением не одобряемое, но принятое все-таки и действующее установление. Бывают ведь обиды, нападки, от которых закон и власти не могут предложить защиты.
      Если, например, будут утверждать, что вы в чем-то уступили, оказались не на высоте.
      Если нежелательной связи надобно воспрепятствовать.
      Если требуется одним ударом положить конец распространению какого-нибудь злостного слуха.
      Если кто-либо считает себя политически дезавуированным.
      И когда стороны не по злобе, не из кровожадности ищут дуэли, а вынуждены к ней, дабы пред лицом смерти доказать твердость характера и стойкость взглядов, секунданты вооружают обычно дерущихся пистолетами. Те же, обдумав хладнокровно положение, решают каждый лучше подставить противнику грудь, а самому не стрелять, и этим мужественным, благородным исходом дуэль завершается, требования чести удовлетворены, и щекотливый инцидент считается навсегда исчерпанным, - возвращаться к нему больше уже непозволительно.
      Но если причина дуэли - оскорбление действием, если стороны за картами повздорили и дело до кулаков, пощечин, поношений дошло, тут уж секунданты начинают о собственной шкуре подумывать, предлагая оружие, которым нельзя уложить противника сразу.
      Секундантов было четверо: у Фенимора - Ливиус и Калачи (юноша из сиятельной семьи), у Абеллино - Конрад и Кечкереи.
      Дуэлянты и слышать поначалу не хотели о саблях; но секунданты, особенно Конрад, решительно заявили, что пистолетов не допустят. Пришлось подчиниться.
      Фенимор, правда, немного еще поколобродил: шпагу ему, мол, подавайте, так он привык, во Франции люди благородного звания иначе не дерутся. Но и это пожелание не было удовлетворено. Драться на саблях, и кончено.
      Местом поединка избран был ресторан "Зеленое дерево", снятый в нем заранее просторный зал. Там при закрытых дверях и ознакомили противников с выработанными сообща условиями и правилами.
      О мировой, об извинениях ни тот, ни другой и слышать не хотели.
      Кровь должна пролиться непременно.
      Но если по истечении пяти минут раны не будет нанесено, дуэль считается оконченной.
      Дерутся оба с засученными рукавами.
      Голову и живот поражать не разрешается, только лицо, грудь, руки или ноги. И ложные выпады в запрещенные части тела не допускаются. Колющие удары вообще запрещены.
      Секунданты будут находиться возле каждого дуэлянта, по бокам, и при нарушении правил выбьют саблю у него из рук.
      - Но, господа, это же несерьезно! - бесновался Фенимор. - В игрушки играть позвали вы нас сюда? Это не дуэль, а детская забава. Уж лучше цирюльника пригласить да кровь по жребию пустить! - пронзительно выкрикивал он.
      - Так условлено, и разговоры ни к чему не поведут, - возразил Конрад. Не нравится - оставайтесь здесь один!
      - Ничего, пусть только сабли нам дадут, - глухим голосом сказал Абеллино. - А разговаривать потом будем.
      Замолчал и Фенимор, придя к такому же точно мнению. Пускай только поставят в позицию, сабли дадут, а дальше - уж их забота!
      Встревоженные этой решимостью, секунданты долго шептались, прежде чем подать сабля. Сначала сами заняли с обнаженными клинками свои места, потом вымеряли оружие дуэлянтов и, найдя одинаковым, вручили им.
      - Раз, два, три! En garde! [В позицию! (франц.)]
      Сорвавшись с места, оба, точно по обоюдному уговору, подскочили друг к другу так близко, что всякий удар с подобного расстояния был бы смертелен.
      Глаза сверкнули и сабли заблистали.
      Минута - клинки всех четырех секундантов скрестились меж ними.
      - Господа, так нельзя! Не насмерть же поединок, что за нужда лезть прямо друг на друга? Дистанцию соблюдайте! Деретесь, как мясники.
      Слова эти принадлежали Конраду, который пуще их самих опасался смертельного исхода.
      Дуэлянтов развели по местам, и они повели бой осмотрительнее: не вкладывая все силы в удар и не лязгая без толку клинками, а ложными выпадами стараясь подловить противника. Оба опытные фехтовальщики, задались они целью окровавить лицо, памятным клеймом обезобразить нос или глаз один другому. Но не удавалось; взгляды скрещивались испытующе, руки стискивали эфесы, и блистающая сталь едва уловимо вздрагивала в воздухе, издавая легкий, холодный звон, как при натачивании, ничуть не похожий на бряцанье театральных шпаг.
      Так они долго изощрялись, не в силах поразить один другого. Чувствуя, что рука устает, Фенимор стал отступать, Абеллино же наседать на него. Со стыда и досады Фенимор хотел с размаху нанести Абеллино удар по голове, который тот лишь с большим трудом парировал, и тотчас сам его возвратил.