Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Долгий путь (№3) - Поход кимвров

ModernLib.Net / Исторические приключения / Йенсен Йоханнес Вильгельм / Поход кимвров - Чтение (стр. 4)
Автор: Йенсен Йоханнес Вильгельм
Жанр: Исторические приключения
Серия: Долгий путь

 

 


Майскую невесту возили до этого на телках, шажком, так что ребенок мог поспеть за нею; теперь же невесту с женихом помчали белые кони, летевшие стрелою; дружки кольцом окружали колесницу, зеленые ветви веяли в воздухе, словно знамена; Бойерик занимал место рядом с невестой на высоком сиденье, а позади них вещие старухи, гюдии, кивали головами и щелкали челюстями, охраняя святыню.

И святыню, и их обеих чуть не вытряхнули из соломы – кучер несся через пень-колоду, не разбирая дороги, и колесница порою словно летела по воздуху, едва касаясь земли одним колесом, а то и вовсе не касаясь. Они непременно опрокинулись бы, если бы ехали хоть чуть медленнее, но при такой быстроте нельзя было потерять равновесие. Так мчатся только спасаясь от смерти, или на свадьбу, или на праздник в честь рождения ребенка; в усадьбе невесты было много смеху, когда прибыли молодые: видно было, как они спешили!

Так гостья из дальних стран вернулась назад к себе домой, где ее с трудом узнали даже родные – она словно возмужала за один день, стала выше и красивее; даже лазурные глаза как будто потемнели, словно позаимствовали синевы у неба и фьордов; все существо ее дышало весенней свежестью лесов. А тени протянулись уже длинные, когда она вернулась, день склонялся к вечеру, и словно какая-то тучка омрачала чело невесты. Правда, не мудрено было утомиться от всех треволнений дня. Все в один голос решили, что давно не видывали такой подходящей пары, как Бойерик и Инге.

Подруги увели невесту на женскую половину, чтобы дать ей отдохнуть и приготовиться к свадьбе, а колесница со святыней и двумя вещими старухами поехала обратно в святилище. Здесь священный ковчег поставили снова на возвышение и открыли дверцу, чтобы божество могло насладиться запахом бычьей крови, кипевшей в большом котле. Сердце жарилось на священном огне перед престолом, наполняя сладким чадом все капище; обе гюдии крякали от удовольствия, что снова у себя дома под землей, подальше от ненавистного солнца. Им предстояло еще много хлопот с жертвоприношением, и они принялись прихорашиваться, выбелили мелом не только одежды свои, но и лысые головы, и наточили ножи; старые согнутые убойные ножи столько раз оттачивались, что от лезвия оставалась лишь узкая полоска – настоящие бабьи ножи, но гюдии были вполне довольны ими. Языки у колдуний так и мололи: фу! они целый день слушали противное пение птиц – пение ножей было куда приятнее!..

Жениха тем временем принял Толе и ввел в круг мужчин – впервые в его жизни. Толе держал себя с величавой приветливостью. Бойерик старался скрыть обуревавшие его чувства, делая вид, будто ему это не впервой, но его выдавала походка – честь была слишком велика. Счастливые друзья следовали за ним поодаль и видели, как старые важные бонды, старейшины родов, подавали ему руку.

Все они собрались в этот день у Толе на праздник жертвоприношения. Майская чета ехала быстро, но и многие гости не отставали; некоторые из ехавших той же дорогой неслись так, что только камни летели из-под колес; кузова повозок были все облеплены грязью; видно было, что они ехали прямо по торфяным ямам и где попало; кое-кто даже перевернулся при этом. Теперь гости ходили по лугу и при свете догорающего дня осматривали упряжки друг у друга. Кони были действительно замечательные – во всем свете не найти было таких рысаков; хозяева их бились об заклад на что угодно и с кем угодно – завтра они померяются силами! Тут были разные породы и масти; но всем нравились светло-рыжие табуны Толе – и караковые, и вороные, и сивые, и мышиные, однако все более или менее похожие друг на друга своими статями, все косматые, с угловатыми головами и широкими копытами – ногами пловцов, – местный идеал и первый признак, по которому определяли красоту лошади.

Товарищи издали видели, как Бойерик вмешался в беседу почетных гостей о лошадях, ничуть не смущаясь в кругу таких знатоков; видели, как он похлопывал коней по бокам, слегка проводил рукою по ногам до самых подков и высказывал свое мнение; умудренные опытом старики вокруг одобрительно кивали головами: да, да, да! Приятели в отдалении признательно улыбались, тронутые достойным поведением Бойерика, который, не спеша и не моргнув глазом, высказывал свои меткие суждения. Видно было, что он пришелся ко двору в кругу почтенных мужей и медленно, но прочно утверждался там, словно став вдруг на двадцать лет старше.

СВАДЬБА

С виду ничего особенно геройского в Бойерике не было, когда он затем вместе с прочими мужчинами шел в капище для совместной жертвенной трапезы – им ведь предстояло съесть убитого быка. Походка у него была косолапая, шаг широкий, в то время как другие шли твердой поступью непреложной уверенности в себе.

Тут друзья потеряли его из виду, в капище они за ним последовать не могли. Пожалуй, ему самому немного недоставало их в его новом величии; они как раз собирались развлекаться, купаться в реке и предаваться всем тем весенним удовольствиям, которые обычно предшествовали зажиганию костров.

Омовения и очищения входили в порядок встречи нового года – нельзя было грязным перейти от зимы к весне, выкурив зиму, нужно было соскоблить с себя старого человека и целиком обновиться. Все дома проветривались: за зиму они здорово прокоптились, и на них страшно было глядеть при ярком свете,

потоками вливавшимся в настежь открытые двери; в зимних потемках никто не замечал, что живет и дышит в смрадной яме, а теперь дневной свет обнаружил все безобразие. Вытаскивали и жгли старые соломенные постели вместе с мышиными гнездами и плесенью; в некоторых местностях из этой соломы делали чучело зимы и сжигали его, а взамен накладывали свежую траву. Но мало кто собирался спать в домах следующую половину года.

Мужчины и женщины шли в баню и подолгу старательно парились там. После бани одевались во все новое, в холстину и в легкое домотканое сукно; зимние шкуры прятали, если они еще могли пригодиться, или же приносили в жертву огню и сжигали с треском и дымом; в самом деле, что может быть отвратительнее старой сброшенной шкуры?

Молодежь предпочитала мыться в реке, а не в бане; парни и девушки вместе гурьбой выбегали на луг к реке и купались на виду у всех; отличить парней от девушек можно было издалека: последние были розовее, тоньше в талии, с хорошим запасом спереди и сзади; на бегу они словно прилипали к земле, как будто не в силах были оторвать от нее ноги; парни же точно летели по воздуху, костлявые и белые как мел, с радужным переливом вен и артерий под тонкой кожей; выкупавшись, все спешили одеться как можно быстрее – рубахи и сорочки так и мелькали над головами, набрасываемые прямо на мокрое тело.

Домой возвращались бодрые и веселые, с посинелыми губами, с головы до ног во всем новом, нарядные и готовые встретить вечерние торжества. Вымывшись и облачившись в новые одежды, каждый инстинктивно сознавал, что как-то весь обновился, под стать окружающей природе.

Наступало время ужина, и очередь была за матерью семейства с ее горшками и котелками. Молодежь присоединилась к женщинам и детям, вышедшим из домов, чтобы впервые в этом году поесть на свежем воздухе, у открытых дымящихся очагов, на зеленой траве; все придвигались поближе к котлам и запасались деревянными ложками. Угощались по случаю праздника овсянкой, сваренной на молоке, копчеными окороками, салом и сыром; этого всего было вдоволь; зато хлеб доставался только любимцам: мать скупо резала каравай – прошлогодней ржи оставалось уже мало, а до нового урожая было еще далеко. Зато желудевыми лепешками мать угощала щедро, но при одном упоминании о них молодежь учтиво благодарила за угощенье – они уже сыты! Вообще молодежь ела наскоро, торопясь в степь, куда их призывали ночь и костры. Жажду утоляли сывороткой из большого деревянного ковша, который ходил вкруговую; ковш был кленовый, с ручкой в форме лошадиной головы; парни при этом изловчались пить непременно после той или иной девушки, от всего сердца передававшей ему ковш с напитком.

Смеркается; очарование долгих светлых вечеров овладевает душой; расширенные взоры ищут ответа. Выплывает луна. Но перед заходом солнца синее небо, еще не успевшее заалеть, подернулось тучей, пролившей несколько холодных капель, резких и щиплющих по-зимнему, но этим дело и кончилось. Одновременно женщины, одевавшие невесту, заметили, что девушка опечалена и плачет; по этим приметам они предсказали, что наступивший год будет очень дождливым.


А в священной роще тем временем пировали мужчины – гости божества, в честь которого был устроен пир. Бык был принесен в жертву огню, но его полагалось съесть, чтобы завершить жертвоприношение и сделать всех участниками таинственного союза с божеством.

Не все вполне ясно понимали, в чем тут дело; это было тайной самого Толе и гюдий. Но и простой народ понимал, что между быком, солнцем и месяцем была какая-то связь, во всех таилась как бы одна и та же сила. Бык соединялся с солнцем, когда его приносили в жертву, и это закрепляло обновление года – это понимали все. Понятно было также, что, участвуя в трапезе, каждый делался и участником этого обновления. Впрочем, заботы о солнце и о смене времен года всецело лежали на Толе; ему вполне доверяли это. Он вместе с гюдиями исследовал сердце и печень быка и усмотрел в них самые благие предзнаменования на будущий год; остальные могли спокойно лакомиться бычьим мясом.

У всех участников пиршества лица были забрызганы кровью, которую стирать не полагалось: это была кровь быка; самая старая и почтенная из колдуний обрызгала ею присутствующих, чтобы смыть с них следы старого года и старого человека и сделать их сопричастными солнцу и его обновлению; поэтому все чувствовали себя возрожденными.

Краснее всех был Бойерик, обрызганный до самых локтей и с маской запекшейся крови на лице: его сильно обдало кровью, когда он заколол быка. Вот это было освящение так освящение! Большая часть силы быка перешла, таким образом, в него, как бы там другие ни завидовали ему. Да, он был счастливец, в один миг завоевавший все права мужа. Снаружи на дверях капища сушилась бычья узда, которая по праву принадлежала Бойерику, как кнут для коня и как знак его власти; да, Бойерику повезло!

Пирующие сидели в низком, полуподземном помещении с земляными стенами, выложенными камнем, и с бревенчатой крышей; на полу горел длинный костер – само божество в прирученном домашнем состоянии. Вокруг огня сидели мужчины – гости божества – и угощались; нежное бычье мясо не требует долгих приготовлений, а потому каждый сам заботился о своем жарком, сообразно своему вкусу: кто обжаривал куски, насаживая их на палочку и поворачивая над огнем, кто довольствовался тем, что валял свой кусок в горячей золе. Рог ходил вкруговую, но не с пивом или медом, как было принято на празднестве зимнего солнцеворота, а с ключевой водой: она лучше всего утоляет жажду после мяса, этому надо поучиться у волка. Впрочем, вода-то была не простая, а из священного источника, обладавшая чудодейственной силой. Правда, от нее не опьянеешь, но летом на солнце никому и не нужно взбадривать себя хмелем!

Разговоры велись самые серьезные – о посеве, о размежевании, о натянутых отношениях с окружающими племенами; все эти вопросы должны были получить разрешение на днях, когда на вечевом холме соберется народное вече, или тинг. Опять беседовали о лошадях, приправляя беседу лакомыми кусочками коней, сложивших сегодня живот свой на рогах у быка, то есть конскими почками и языком, так как принесение в жертву конского мяса происходило днем позже. Беседовали и об охоте – поубавилось ныне оленей по сравнению с прошлыми годами, зато диких кабанов развелось слишком много: они вредят полям, и их надо бы истребить; волки лютовали этой зимой – у одного бонда волк зарезал одиннадцать овец в самом хлеву, у другого загрызли вечером бабушку по дороге от одного закута к другому; пришлось предать сожжению лишь половину старухи – стыд и срам! Вспоминали, кого утянуло в этом году под лед: фьорд вдруг разинул пасть и среди бела дня поглотил четырех ловцов угрей, даром что ему своевременно уплатили дань рабом. Ох-ох-ох!

Снова вспоминали кончину быка, одобрительно поглядывая на Бойерика. Тот сидел разгоряченный, с осоловелыми глазами и затуманенной головой, тяжело посапывая; ему было непривычно сидеть в закрытом помещении, поэтому ноздри у него так и раздувались, а голова была тяжелая, словно кто-то хватил по ней обухом; ему куда легче было восемнадцать раз перепрыгнуть через быка, чем посидеть в доме за столом; но он крепился, ни один мускул не дрогнул у него на лице, когда его собирались похвалить за подвиг; когда же похвалы раздавались, он учтиво переводил речь на другое. Все его поведение приходилось по душе старикам, которые втихомолку испытывали его.

Но самая желанная минута празднества наступила, когда пирующие попросили Норне-Геста сыграть на арфе и, если возможно, поделиться сокровищами своих знаний – в виде саги или песни; все знали, что нынче он вернулся из дальних краев, о которых большинство и понятия не имело. Вместе с сытостью пришло желание обогатить свой ум. Успели ведь съесть и второе блюдо – суп с вареным мясом, на третье – кровяную колбасу, нашпигованную свиным салом (свиные туши приносились в жертву в другие времена года), и, наконец, полакомиться хлебом, подававшимся здесь в изобилии, толстыми ломтями, нарезанными от большого каравая и жирно намазанными маслом; все это запивалось настойками из клюквы и брусники, подслащенными медом и приправленными горьковатым болотным багульником. Да, тут умели жить!

Так вот, после всего этого угощения гостям захотелось послушать песни и сказания, и к Норне-Гесту стали обращаться с почтительными и любознательными расспросами. Одному хотелось знать, не видал или он столпов мира и достаточно ли они надежны и прочны; другой спрашивал – правда ли, что на свете водятся звери величиною с торфяную кучу и с носом, который болтается между торчащими наружу клыками и на конце снабжен отростком наподобие руки? Подумать только, хватать носом?! При этом зверь будто бы совсем неуязвим, словно весь с головою оброс железом, от природы закован в латы! Да чего только не наслушаешься порою! Впрочем, на жертвенном котле были изображены и звери с хоботом, и другие чудовища; их все видели, так что и здесь жили не круглые невежды. Здесь таких чудовищ не водилось, но изображения их свидетельствовали, что здесь чтут богов и верят в многообразие их всемогущего творчества. Правду говорят, что чудеса лунного мира неисчислимы и неисповедимы силы небесные! Так мыслил и кузнец, когда он с помощниками своими ковал во славу богов и неба большой серебряный котел, на который потратил несколько лет упорного труда. На стенках котла были возвеличены все боги, о каких только слыхали кимвры. Между прочим, был изображен и бог валлонов, с оленьими рогами на голове, держащий в одной руке священный клятвенный обруч, в другой – змею с головой овна – знамение разящей молнии; он повелевал громами в своей стране, и такого бога стоило почитать. И многих других богов и богинь: не было под солнцем сил, не достойных поклонения и жертвоприношения, вот поэтому все они и были изображены на жертвенном котле, чтобы напоминать о себе всякий раз, когда котел наполнялся кровью. Да что, на свете есть, видно, чудеса и удивительнее: теперь вот толкуют о каких-то невидимых богах, которые будто бы сильнее всех! Но пусть себе верит в них кто хочет; здесь предпочитали тех, которых можно видеть, – Солнце и Луну, да так-то вернее!

Все знали, что в свое время, когда кузнец работал над котлом, украшая его олицетворениями мировых сил и изображениями зверей, он расспрашивал обо всем Норне-Геста, побывавшего на краю света, и действовал по его указаниям; кого же теперь и расспрашивать, как не того, кто видел все собственными глазами? Какой вид у этих всех чудовищ на самом деле?

Взять хотя бы грифа – летает ли он запросто вокруг, подобно здешним орлам и журавлям, или это большая редкость? Правда, что он впрягается в небесную колесницу и возит солнце? Тогда он, должно быть, несгораем? Впрочем, про такие примеры уже слыхали: всем известно, что драконы пожирают и изрыгают пламя! Что же, глазам больно глядеть на грифа, так он ослепителен? Что касается коней, то говорят, в дальних странах они бывают диковинные – и крылатые для воздушных полетов, и с плавником вместо хвоста для плавания по морю. А как это катаются на китах на Крайнем Севере? Надо сознаться, что на юге способы передвижения достигли большого совершенства: в этом южане опередили северян, вне всякого сомнения! Но как там насчет безопасности? Правда ли, что все время приходится бороться с чудовищами и отражать их нападения? Говорят, там есть и такие дикие звери, у которых на всех четырех лапах насажены серпы и они ими скашивают все живое на своем пути? А женщины на юге так прекрасны, что могут очаровать всякого своим видом. Правда, что там есть женщины с десятком грудей? Обо всем этом и о многом другом хотелось бы хорошенько разузнать.

Бойерик тоже вставил свое слово, скромно, как подобает младшему, но коротко и ясно; старики одобрительно кивали: этот постоит за себя! Вопрос был деловой: Бойерик интересовался военным делом, даром что был молод. Ему захотелось разузнать кое-что о крепостях или городах на юге, как в стране валлонов,

так и в других. Он уже разузнал кое-что о жителях тех стран и продолжал выспрашивать всех купцов и торговых людей, прибывающих на Лимфьорд. В здешних местах крепостью или городом называли высокие земляные насыпи, валы, возводимые на возвышенностях или в лесу, за которыми в военное время укрывалось от врагов население вместе со стадами. На юге же, он слышал, крепости складывают из камней, обтесанных в виде четырехугольников, и поверху каменной кладки устраивают помещения одно над другим; такое сооружение может вместить в своих стенах весь народ. Но как же взять такую крепость? Говорят, будто враги швыряют туда каменья такой величины, что один человек не в силах поднять их, притом на расстояние втрое, вчетверо больше полета стрелы. Правда ли все это? И какое там вообще оружие?

Норне-Гест поглядывал на каждого вопрошавшего, в том числе и на Бойерика, словно мысленно собирая в памяти их вопросы, но не отвечал на них сразу и прямо. Скальд был очень молчалив. Все, что он видел и слышал, он хранил про себя, пока не облекал все в образы. Он знал, что только образы вполне понятны. Надо было придать ответу форму, которую бы ум слушателя легко схватил и удержал; язык должен быть сжатым и красочным, отражать мир и его внутреннюю сущность. Скальд задумался.

Арфу он поставил между колен и начал перебирать немногочисленные струны – без особого искусства, давая скорее просто звуки, нежели музыку; но здесь, в этом полумраке, наполовину под землей, звуки производили какое-то особое впечатление на слушателей. Лица у них дрогнули, глаза с мольбой обратились на музыканта, по спине забегали мурашки. Что это такое? Хрупкий неведомый мир плыл им навстречу, срываясь со струн, мир непонятный, заставлявший сердце сжиматься, а глаза гореть.

Держа их таким образом во власти своих чар, старик, с поникшей на грудь головой и померкшими очами, задумался, словно улетел мыслями куда-то далеко-далеко. Наконец он встал и пропел песню, одну-единственную, полную загадочной мудрости. Он стоял, выпрямившись во весь рост, и пел, как все скальды, протяжно, громко и проникновенно:

В свете нет равной

Крепости древней,

Стене многомильной.

Счета нет льдистым

Гребням с зубцами,

Что в небо вонзились.

Козы на кручах,

Тучи под ними,

Орлы реют ниже.

Разных два мира

Смотрят на крепость;

Мир первый – мир стужи.

Залитый солнцем,

В далях прозрачных

Другой из них тает,

Лезет на льдины

Белый, лохматый

Медведь за тюленем;

Ярки сполохи,

Быстры олени —

Гоняет их холод.

Хоботом длинным

Слон, как рукою,

Плод пальмы срывает.

Грифы же сыты

Ребрами негров,

Растерзанных львами.

Строивший крепость

Строил, чтоб вечно

Твердыней стояла,

Стражем на грани

Севера с югом,

Миров двух различных.

Умное племя

Держится молча

В середке меж ними.

Каплют капели

В диких ущельях

И реки рождают.

Темные ели

Стонут от ветра

На северном гребне.

К югу – ворота,

Солнечный выход,

С лазурною аркой.

Север не нужен,

Юг не заманчив,

Просторней в середке.

Птицами взвейтесь,

Ройтесь кротами,

Ползите, как черви, —

Не миновать вам

Крепости древней —

Стена путь закроет.

Северный отпрыск

Больше, чем солнцем,

Питаем надеждой!

Детям же Нила,

Что даст им север?

Умрет странник нищим!

Смехом злорадным

Встретит гиена

Пришельцев несчастья.

Видел всегда я

Тучным туземца

И тощим пришельца.

Тщетно пытаться

Местом меняться

Мирам разделенным.

Древней преграды

Не миновать им —

Стена путь закроет!

Норне-Гест умолк, и воцарилась тишина. Все сознавали благоговейно, что слышали поучение, и каждому казалось, что он получил иносказательный ответ на заданный им вопрос. Особенно интересно было упоминание о столь многих невиданных зверях. Песня несомненно была очень хороша, и праздник много выиграл от нее. Бойерик весь пылал; крепость, о которой он спрашивал, стояла перед ним, упираясь ледяными зубцами в небо! У него была отличная память, и он с одного раза запомнил всю песню слово в слово и не забыл до будущих времен, когда смысл ее вполне ему открылся.

Рабы, подававшие кушанья, принесли воду для мытья рук, и все встали их-за стола. Держа тазы, рабы косились на кучу костей в углу; она была изрядной высоты, и это была их доля.


Да, за сараями и навозными кучами, на лужайке, отведенной для рабов, тоже готовились к праздничному ужину. Варили похлебку из костей, сдабривая ее для навара жабами и другими гадами из пруда; в котле помешивали большой костью, и у всех слюнки текли от предвкушения удовольствия. Здесь тоже пелась своя песня; когда варево перекипало через край и с шипением лилось на огонь, рабы, сблизив головы вместе, припевали утробными голосами:

Буль-буль,

Пфф!

Жидок наш суп!

От сала и меда

Жиреют бонды!

Мешайте больше —

Жидкое пиво

Станет гуще!

Буль-буль!

Не все для бондов

Варить нам,

Пальцы сжигая,

Шпарить богатых добычу!

Буль-буль!

Пфф!..

Настроение было веселое, потому что на тех, которые варили суп, не пал жребий – их не принесут в жертву. Жребий этот выпал другим двенадцати, и семеро из них еще сидели в особой клетке, дожидаясь полуночи, когда их прикончат; пятеро остальных уже распростились с жизнью. Их взяли утром мыть священную колесницу после ее возвращения, увели в священную рощу, и оттуда крики их долетали сюда за четверть мили – еще бы, ведь им пришлось мыть само божество, от одного вида которого люди слепли и сгорали! Кричали они, впрочем, недолго, и последние крики были похожи на крики утопающих – по-видимому, их бросили в пруд. Ничего подобного не случилось с теми, кто сейчас варил суп! Им как-то нечаянно, без всяких усилий с их стороны, выпал на долю счастливый день!

Среди семи обреченных, еще ожидавших своей участи, находился один из работавших в кузнице, тот, которого звали Эйернетом. Но теперь он не прыгал больше. Хитрец, желавший выслужиться перед господами, узнал теперь, к чему это ведет! Чуть было сам не угодил в господа, а теперь вот угодит в чужие кишки! И при одной мысли об этом рабы, помешивавшие в котле, злорадно хрюкали.

А грек смирно сидел весь день за решеткой. Остальные шестеро сперва выли, потом как-то отупели и теперь были почти невменяемы. Грек же работал, к немалому удивлению Толлингов, случайно проходивших мимо клетки; он запасся глиной и целый день лепил какое-то изображение. И вылепил женскую фигурку, от которой глаз было не отвести: совсем как живая, не в натуральную величину, конечно, но во всем похожая на девушку без одежды, нечто восхитительное, никем не виданное и невообразимое!

Очень многие Толлинга откровенно жалели грека и считали его смерть большой потерей – он был такой искусник! Но ничего не поделаешь: они сами видели, как Толе кидал жребий – расщепленные прутики; если прутик падал вверх стороной, покрытой корой, это означало смерть. Толе подбрасывал их высоко к небу, и само небо решало, как им упасть; кто же мог спорить?.. Другие молчали и только сердито поглядывали на красавца грека, замечая, как зачастили в течение дня мимо клетки женщины, прежде то и дело пробегавшие мимо кузни. Ну, как бы там ни было, он принадлежал гюдиям.

К вечеру грек закончил свое произведение, и все видели, как он с улыбкой любовался им. Но многие, видевшие фигурку, не могли уже забыть ее и сохранили воспоминание о ней на всю свою долгую жизнь.

Остаток времени грек просидел праздно, молча, в глубокой горести; да уж этого не скроешь. Он сидел и смотрел сквозь решетку на луга и реку, вытягивая шею, чтобы рассмотреть купающуюся там молодежь.

В лучах заката луга горели зеленым пламенем; с реки подымался туман.

Он наблюдал налетевшую и умчавшуюся тучку. И на все, на все он смотрел в последний раз.


Из священной рощи несутся громкие отрывистые звуки рогов, возвещая наступление святого вечера. Всюду гасят огни и откладывают в сторону всякое оружие и железо. Божественные дары нужно получить вновь, как бы впервые, чтобы оценить их. Единственное освещение дает луна, полная, круглая, все разгорающаяся по мере того, как поднимается по небу.

Во всех дворах тишина; все, кого ноги носят, готовятся выйти в степь; но сперва должен родиться огонь. В капище в это время происходит важная и священная церемония – оттуда не слышно ни звука; роща темным островом высится в сумраке ночи, приковывая к себе взоры всех.

Кое-кто знает то, чего им знать не полагается, а именно – что к таинственным обрядам, совершающимся во тьме капища, относится и хоровод старых гюдий верхом на палках; они начинают скакать вокруг нового костра, как только вспыхнет первая искра, – странный и отвратительный обряд, невесть зачем и к чему; не то это изображает поездку за огнем, за которым будто бы надо ехать куда-то из дома и снова вернуться домой, не то колдуньи просто описывают магические круги вокруг огня. Многие утверждали, что таким образом гюдии заклинают весьма опасных, смрадных и жгучих подземных духов. Творились там и разные другие темные обряды. О рождении огня непосвященные узнают лишь по окончании хоровода, – об этом также возвестят звуки рогов, чего все и ждут сейчас.

И вот рога торжественно грянули: ту-ту-ту-ту, заканчивая вздохом освобождения: ту-у-у! Между деревьями мелькает огонь, за ним другой, загорается все больше факелов, и скоро из святилища выступает шествие во главе с Толе; все с факелами; шествие сворачивает из рощи в степь; к нему начинает присоединяться народ, зажигая факелы друг у друга, – целое переселение народов с факелами в руках; из всех усадеб на холмы устремляются люди.

Следом за Толе идет разодетая брачная чета – Бойерик с Инге, теперь уже муж и жена: они возложили руки на клятвенный обруч, и союз их освящен.

На самом высоком месте в степи зажигается костер, сложенный из целых бревен, а когда он разгорается, вспыхивают один за другим все костры многомильной округи, насколько хватает глаз.

Новобрачных снаряжают в путь: их сажают в семейную повозку, в каких всегда выезжают на летнее кочевье, снабженную шатром и всеми необходимыми принадлежностями для жизни на воле. На другой день сотни подобных повозок покинут усадьбу, направляясь в степь вместе со стадами, чтобы начать привольное летнее житье; молодая пара должна выехать первой, как бы освятить начало. Это первое их совместное путешествие, и сегодня они могут ехать куда хотят, заночевать в любом месте в лесу.

Молодежь с завистливым восхищением провожает повозку на небольшое расстояние. Счастливцы! Наутро они вернутся в усадьбу, и их будут чествовать, усадят за почетный стол на пиру и осыплют дарами. Они будут сидеть торжественные, прекрасные, овеянные какой-то тайной, принятые в круг старших. Счастливцы! Ликующие клики несутся вслед уносящейся повозке, освещенной лунным светом и сиянием белой ночи; бегущие рядом парни забрасывают новобрачных шутками, отпускают вольные остроты, но повозка ускоряет ход, и шутники остаются позади со своими советами и грубым смехом. Брачная чета скрывается из виду.

Ах! Девушки-подростки стонут и топают ногами от нетерпения: когда же они дождутся того же, когда и они станут взрослыми?!


Пока вокруг костра водят хоровод, Толе направляется на могильный курган своего отца, по обычаю, в полном одиночестве.

В его отсутствие хоровод изменяет свой торжественный характер – религиозный танец становится веселой пляской; начинаются игры – неотъемлемое право молодежи и для нее самая желанная часть празднества: парни и девушки бегают взапуски.

Начинаются игры сами собою: та или другая пара выходит из круга – таинственные узы притягивают молодежь друг к другу; пара бросается бежать, словно поссорившись, на самом же деле давно поладив между собой или сейчас только поняв, что готова поладить. Многие связи на всю долгую жизнь завязывались именно в этой игре. Девушка убегает, а парень ее ловит. Обычно он быстро настигает ее и приводит назад: сладко ей убегать от парня, но еще слаще уступать ласковому насилию и возвращаться назад с парнем.

Впрочем, не всегда девушка легко поддается парню. Даром что с виду словно приклеенная к земле, подобно ежу, она неутомимо перебирает ногами – с непостижимым искусством увертывается и ускользает от своего преследователя в самую последнюю минуту, так что закаленный прыткий молодой охотник совсем запыхается, гоняясь за нею.

Погоня переходит с холма в степь, удаляется по направлению к лесу, и случается, что пара совсем скрывается из виду где-нибудь в зарослях и кустарниках, исчезает в сиянии белой ночи.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12