Не проверив подлинности представленного ему подложного документа и не усомнясь в доносе, делаемом весьма подозрительным лицом, ландграф грубо нарушил мирный договор и вторгся в Вюрцбургскую епархию, епископ которой был выставлен участником мнимого союза. На новом рейхстаге сторонники «нового учения» оказались уже в меньшинстве. Опираясь на выгодное для них политическое положение, императорские комиссары, возвещая весьма решительно о созвании нового собора, предложили вычеркнуть во все ту статью, которая была утверждена решением предшествовавшего рейхстага (1526 г.) и подавала повод ко всем смутам; иначе говоря, они требовали немедленного исполнения Вормсского эдикта. В комиссии, назначенной по этому делу, староцерковники имели решительный перевес и постановление рейхстага, одобренное большинством сословных чинов, гласило, что отныне не допускались никакие дальнейшие новшества, никому не воспрещалось отправлять богослужение по-прежнему, духовенство сохраняло свое верховное положение, секты, противоречившие таинству истинного тела и крови Христовой, равно как и перекрещенцы, не должны быть долее терпимы. Остальное подлежало решению духовного съезда, еще принимаемого за высшую и конечную инстанцию, пока события не разрушили и то самообольщение, по которому какое-либо человеческое собрание может решать высшие вопросы совести и желания жить согласно Божескому закону. На этом сейме для сословных чинов, примкнувших к новшеству, весьма важно было то, что им выяснилось, по крайней мере, насколько большинство в рейхстаге не может еще решать дела в религиозных вопросах. К этому соображению примешивался и мирской повод. Решение последнего рейхстага было большой победой территориальных властей, верховенства земельной аристократии, и отказ от такого приобретения был немыслим. Сверх того, дело зашло уже слишком далеко для того, чтобы можно было повернуть назад, и так как большинство твердо стояло на своем, то меньшинству не оставалось ничего, кроме протеста против принятого решения. Этот протест был изложен в пространном документе, в котором свободное собрание священного христианства – немецкий национальный собор – заявляло императору, что люди будут отныне держать ответ лишь перед Богом и его императорским величеством. Этот документ, благодаря которому новому учению, ставшему такой силой, придано название «протестантства», был подписан именитейшими из последователей евангелического учения: курфюрстом Саксонским, ландграфом Гессенским, герцогом Эрнстом Люксембургским, князем Ангальтским Вольфгангом, и маркграфом Георгом Бранденбургским, с которыми разделили честь и опасность 14 имперских городов: Страсбург, Ульм, Констанц, Линдау, Мемминген, Нюренберг, Нордлинген, Гейльброн, Кемптен, Исни, С.-Галлен, Вейсенбург, Виндгейм и Рейтлинген.
      Из числа этих первых протестантов ландграф Гессенский был более других государственным человеком. Он понял, что, зайдя так далеко, ничего не стоило уже сделать еще шаг и заключить формальный союз против угрожавшего порабощения. Но это было далеко не так просто, как может казаться в наше время, когда политические союзы заключаются даже между врагами без всякого зазрения совести, если только предвидится, что таким путем можно поживиться чем-нибудь насчет третьего лица.

Беседа в Марбурге, 1529 г.

      Прежде всего требовалось уничтожить рознь, господствовавшую в среде самой евангелической партии, причем одно из этих несогласий грозило пустить глубокие корни. Это был спор между Лютером и Цвингли, возникший еще в 1524 году, по поводу учения о таинстве причащения – «трапезе любви», разжигавшей более, чем что-либо, всякие распри между христианами. Цвингли по своему природному стремлению к ясности образов, равно как и его Меланхтон Околампадий, принимал слова Писания просто в смысл прощальной Вечери, видя в известном изречении Христа о теле и крови не более, как иносказание, нечто подобное тому, как, в других случаях, Спаситель называл себя лозою, путем и проч. Лютер не удовлетворялся этим. Его религиозное глубокомыслие, вскормленное старыми мистиками, потребность принимать тайны христианства за нечто осязаемое, – все это возмущалось в нем против такого, чисто отвлеченного, воззрения. «Сатана хочет теперь суесловить», – говорил он с раздражением. Совершенно понятно, что отсюда должен был развиться богословский спор, и один пункт, в котором эти богословы не сходились, заставлял их позабыть о девяносто девяти, по которым они были согласны. Чтобы достигнуть соглашения между сторонами, весьма желательного при данном положении дел, ландграф, по своему здравомыслию более склонявшийся к толкованию Цвингли, устроил личное свидание споривших в Марбурге (октябрь 1529 г.). При этом религиозном собеседовании, оба вожака Лютер и Цвингли, более сошлись, как это обыкновенно случается при личной встрече двух честных противников: они вели спор в более разумном тоне, нежели многие тогдашние и позднейшие богословы. Они были совершенно согласны в мнениях по многим пунктам и согласились в обоюдных отступлениях от римского вероучения; но вопрос о таинстве причащения остался столь же спорным. Лютер негодовал на ясную твердость швейцарца, которую принимал за еретическое высокомерие. Чтобы оградить себя от доводов Цвингли, он начертил перед собой на столе изречение: «Сие есть тело мое», и прервал собеседование жестким и несправедливым замечанием: «В вас другой дух, нежели в нас».
      Не понимая вовсе целей ландграфа, он отказал Цвингли в полной братской любви, допуская к нему лишь любовь общехристианскую, которую обязуется питать всякий и к врагу своему. Политическая цель свидания не была достигнута, так как горные города не могли подписать так называемых «швабахских статей», потому что они были составлены в строго лютеранском смысле по указанному важному вопросу. Но было еще другое препятствие к осуществлению протестантского союза. Император был властью, установленною от Бога (посл. к римл. 13. «Противящийся властям, противится Божиему постановлению»), а Лютер, прежде всего, был против всякого перетолкования ясных слов Писания или старания пригнать их к известным обстоятельствам. Каждый, подобно ему, всегда и везде должен был держаться этих слов, хотя бы и с опасностью для себя, и если бы император прибыл, страна была обязана его допустить. Многие, даже среди князей, разделяли мнение Лютера, а большинство признавало безусловно всякое его решение. Колебания и сомнения распространились повсюду, тормозя дело. Это было не умно, не согласно с политикой, не могло долго продержаться; но, само по себе, представляет нечто необычайно величественное. Совесть и Священное Писание становились вновь силами, не поддававшимися беззаветно людским расчетам. «На Господа можем положиться, – говорил Лютер, – Он нас не оставит».

Османы под стенами Вены, 1529г.

      И действительно, помощь пришла на этот раз совершенно неожиданно и была уже близко. В мае того же года Османский султан Сулейман Великолепный (с 1520 г.) приготовился к новому большому нашествию на Западные государства. В войске его насчитывалось до 250 000 человек, и оно безостановочно надвигалось на наследственные земли Габсбургов. Знатные венгерцы из партии Иоанна Заполия бежали в турецкий лагерь, в который была привезена и уважаемая святыня, древняя корона Св. Стефана. Османские полчища достигли беспрепятственно равнины перед Веной и разбили свои бесчисленные шатры вокруг города. Они привели с собой до 20 000 верблюдов, рассчитывая на приобретение громадной добычи.
      Перед лицом общей опасности религиозная вражда на время утихла. В спешном порядке католические и протестантские князья встали под ружье, и все силы государства собрались под командованием пфальцграфа Фридриха, который должен был повести армию от Линца к Вене. Военное счастье, сопровождавшее императора в последние годы, не оставило его и на этот раз. Устоять Вене представлялось маловероятным, так как численность гарнизона города не превышала 17 000 человек, а судя по опыту прошлых лет не приходилось рассчитывать и на то, что войска, спешившие Вене на выручку, подоспеют вовремя. Но город решился сопротивляться, боевой дух защитников города ничуть не ослабел даже тогда, когда турецкие стрелы посыпались уже на крыши домов, расположенных вблизи городских стен. Началась подземная война с применением мин и контрмин. Османы подступили к Вене 26 сентября, 9 октября они пробили брешь между Каринтийскими воротами и цитаделью, и штурм начался. В течение этого и следующего дня осаждающие несколько раз были отброшены от стен города. Сулейман пришел к убеждению, что Всевышний на этот раз не захотел сделать так, чтобы город отошел к Турции, тем более, что он уже был осведомлен о приближавшейся подмоге. Ночи становились холодными, горы заиндевели, дальнейшее пребывание у Вены могло сделать обратный поход крайне опасным. Пробив еще одну брешь, Сулейман повел свои войска на новый приступ, но фанатизм и боевой задор не воодушевляли уже его солдат. Штурм был отбит, и на следующее утро турецких палаток у стен Вены уже не было (1529 г.).
       Турецкий воин, ведущий пленных австрийских поселян. Гравюра на дереве работы Ганса Гульденмундта

Император и папа

      Таким образом, Карл добился нового большого успеха и ничто уже не препятствовало ему заняться целенаправленным искоренением ереси. В феврале 1530 года папа (к этому времени уже его союзник) короновал его в Болонье; однако Карл все еще старался покончить дело с еретиками мирным путем и имел на то свои основания. Он относился совершенно серьезно к собору, тогда как папа путем всевозможных ухищрений, проволочек и уклончивых заявлений всячески оттягивал это мероприятие.
      Гусситские войны, прокатившиеся более столетия назад, показали, что война из-за религиозных споров – это не пустые разговоры. А ведь ни Карл, ни Фердинанд не были настолько властными хозяевами в своих владениях, чтобы иметь возможность безусловно распоряжаться их ресурсами. Опасность турецкого вторжения не миновала, она была лишь отстранена на время, так как большая часть Венгрии все еще находилась в руках султана. Карл, будучи от природы рассудительным, не спешил с принятием решений и никогда не поддавался эмоциям. Он надеялся искоренить религиозные заблуждения своим собственным авторитетом, не прибегая к силе оружия. И эта уверенность имела под собой реальную почву потому, что положение Карла было теперь совершенно иным, нежели девять лет назад в Вормсе. Его политическое и личное влияние с тех пор значительно укрепились.

Сейм в Аугсбурге, 1530 г.

      Карл решил лично принять участие в сейме, созванном им в Аугсбурге. Главными предметами обсуждения были: опасность со стороны турок и религиозные заблуждения. Королевское окружение уже было в предвкушении победы. Еще в Италии, имперский канцлер Гранвелла заверял Карла, что протестантские князья разлетятся, как голуби, над которыми реет ястреб.
      Въезд Карла в Аугсбург был организован с большим великолепием (16 июня 1530 г.). Вечером император показался на мосту через Лех, на котором был встречен курфюрстом Майнцским, архиепископом Альбрехтом из дома Гогенцоллернов, который приветствовал его от имени всех собравшихся. Затем шествие продолжилось: впереди шли два взвода ландскнехтов из лейб-гвардии императора, затем войска курфюрстов, сначала 160 всадников Иоанна Саксонского, в основном дворяне, князья и княжеские сыновья, далее баварцы в количестве 450 всадников, на конях в блестящей сбруе и в красных кафтанах. За курфюрстскими людьми следовали придворные служители императора и его брата, затем знатные персоны: Эрнст Люнебургский, Генрих Брауншвейгский, Георг Саксонский, ландграф Филипп, крайний консерватор со своим зятем, вождем протестантов, герцоги Баварские, князья Бранденбургского дома и т. д. За ними ехали курфюрсты. Курфюрст Саксонский по старому обычаю нес впереди меч. Наконец, следовал сам император, уже не юноша, как в Вормсе, а тридцатилетний мужчина, в испанской одежде, верхом на польском жеребце, под балдахином, который несли шесть членов аугсбургского совета. По сторонам от балдахина ехали верхом: король Фердинанд и папский легат. Шествие замыкали кардиналы, епископы и другие духовные сановники. «Было много епископства и великого духовенства, – как записано в одной из летописей,– иностранные послы, за ними конница императорская в желтых кафтанах, королевская – в красных кафтанах». В заключение шли войска имперского города Аугсбурга, пехота и конница. После молебна в соборе император отпустил князей и отправился во дворец.
       Процессиональное шествие Карла V и папы Климента VII после коронования в Болонье (24 февраля 1530 г.).
       Изображение, заимствованное из большой современной гравюры на меди, исполненной Николаем Гогенбургом, как очевидцем этого торжества, и посвященной «августейшему и непобедимому императору Карлу V»
       Император Карл V на 31 году жизни
      В тот же вечер он пригласил к себе в особую комнату протестантских князей: Иоанна Саксонского, которого тщетно приглашал и Инсбрук, маркграфа Георга Бранденбургского, герцога Франца Люнебургского и Филиппа Гессенского. Здесь, именем императора, король Фердинанд потребовал от них отмены проповедей в церквах. Филипп ответил что-то о чистоте Божьего Слова, о Святом Августине. Тогда император лично повторил свое требование. Маркграф Георг, будучи уже в преклонных годах, поседевший на императорской службе, возразил с юношеским пылом, что лучше даст себе голову отсечь, нежели откажется от чистой веры. «Любезный князь, зачем же голову отсекать!»,– ответил ему на нижнегерманском наречии император, удивленный еще сильнее, чем в Вормсе. Если монах не щадил своей собственной головы, то в этом не было ничего удивительного, и было даже в порядке вещей. Но было нечто совершенно неожиданное в том, что и имперские князья проявили религиозные убеждения, которыми дорожили выше своего спокойствия, чести, имущества и самой жизни.

Аугсбургское исповедание

      Совещания начались 20 числа. Вслед за предложением об общей государственной обороне против турок, каждому участнику съезда было предложено изложить свои взгляды и мнения по религиозному вопросу в письменной форме. Протестанты ответили на это исповеданием своего вероучения. Этот документ по их просьбе был прочитан 25 числа императору по-немецки, а он в это время следил за чтением по латинскому экземпляру. «Исповедание» было составлено Меланхтоном на основе «швабских статей». Умеренное по форме и содержанию, оно было лишено всякого полемического задора и имело вид скорее защитного, нежели обвинительного акта. В нем говорилось, что евангелическое учение нисколько не противоречит в своей основе общему церковному положению, что оно отвергает все старые ереси: манихейство, пелагианство, арианство; отстаивает положение, что спасение души возможно только через веру в Христа.
      Однако выражая без всякой резкости так называемое лютеранское понятие о значении добрых дел, оно настоятельно требует принятия таких положений, как возможности вступления в брак для священнослужителей, и возможности причащения мирян под обоими видами, а также лишения епископов права владеть мечом. Данное право могло оставаться за ними лишь в силу человеческого, а не небесного закона. Этому документу, приличия ради, было противопоставлено опровержение «Confutatio», в составлении которого вместе с другими принимали участие Эк и Вимпина, старые противники Лютера. В этом документе, подготовленном к 3 августа, поддерживалось все, что отвергалось протестантами: признание среди семи таинств литургии, пресуществления, молитвословия святых, необходимости безбрачия духовенства, недопущения мирян к причащению под двумя видами. В заключение, от протестантов требовалось немедленное отречение от их заблуждений. Но последователи евангелического учения проявили твердость и вынудили императора сделать еще несколько примирительных попыток, правда безуспешных.
      Несмотря на то, что Лютер, находясь в изгнании, не мог лично присутствовать на этом сейме, его участие выражалось в письмах поддержки, которые он посылал слишком миролюбивому Меланхтону.
      Даже если какая-нибудь комиссия выработала бы здесь формулу для соглашения – разумеется при содействии посредников, в которых на этом форуме недостатка не было, особенно деятельно старался в этом смысле Альбрехт, курфюрст Майнцский – то пользы от этого было бы немного, так как ни одна комиссия сейма не была представительницей всей латинской Церкви. Уступки сторон, были лишь словами, тонким покрывалом, способным лишь на мгновение скрыть глубокую рознь, разделявшую два основных мировоззрения. Никто еще не хотел сознаться даже самому себе, что трещина пересекла уже все здание, что единства западной церкви уже не существует.
      Но было необходимо на что-нибудь решиться и рейхстаг завершился тем, что император, признав неотложным исполнение Вормсского эдикта, отверг всякие его смягчения как в отношение лютеран, так и в отношение цвинглистов или анабаптистов, установил срок для возвращения этих «заблудших овец» к старому законоучению – до будущей весны, в противном случае всем подобным еретикам пригрозил жестокими карами. Наблюдение за исполнением этого приговора возлагалось на вновь учрежденную государственную судебную палату.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Шмалькальденский союз. Катастрофа в Швейцарии. Анабаптисты в Мюнстере. Успехи протестантства: Бранденбург, Саксония. Европейские отношения до мира в Крепи