Алексей Язычьян
      АГРЕССИЯ АДА
      Повесть ужасов
      - Спасибо!
      Взяв свои немудреные пожитки, Тимофей соскочил с телеги.
      - Счастливо добраться!
      Возница дернул вожжи, и возок, оставляя Тимофея позади, не спеша покатился среди деревьев по лесной дороге.
      Возница всю дорогу что-то рассказывал и остался очень доволен своим случайным попутчиком - тот молча и очень внимательно слушал его. Тимофей же, всю дорогу думавший о своем, был благодарен вознице за то, что разговор остался монологом. Ему не хотелось ни о чем говорить. Он хотел вбирать в себя свежие песнью запахи, впитывать в себя переливчатое веселие птичьих голосов, окунуться в шорох листвы на деревьях. Семь лет он не имел всего этого. Разве могут сравниться московские парки с превозданной, родной ему, выросшему в глухой уральской деревушке, природой.
      Шагая заросшей травой лесной дорогой, он вспоминал события семилетней давности. Да, целых семь лет прошло с тех пор, как он уехал из родной деревни в Москву поступать в институт.
      Родители Тимофея были трудолюбивыми людьми. Мать его - потомственная крестьянка, как все деревенские женщины, держала домашнее хозяйство в идеальном состоянии. Отец был ветеринарным врачом. В этой глухомани он был единственным на обширный район и большую часть времени проводил в' разъездах. Поэтому и дом, и воспитание сына были .полностью в руках матери. Испытав все горести деревенской жизни, оба родителя спали и видели в снах сына городским "ученым" человеком.
      Будучи женщиной набожной, мать и сына пыталась пристрастить к Библии, но он рос мальчишкой любознательным и своенравным. Его больше привлекали мирские познавательные книжки. Библию он прочиталеще маленьким, как сказку, но, пойдя -в школу, поставил мать перед выбором: или учеба, или религия. Ни уговоры, ни порка не помогли. Так велико было желание родителей видеть ребенка образованным, что мать настаивать перестала. Инцидент был исчерпан, и суждено было Тимофею рас^и безбож
      С детства Тимофей выделялся среди сверстников. Будучи не по годам серьезным и сообразительным, он по прав)* был вожаком и верховодил не только одногодками, но и теми, кто был его старше.
      Родители нарадоваться на него не могли, учеба в школе давалась ему играючи. С первого класса он был круглым отличником. Учителя неизменно его хвалили и говорили, что он далеко пойдет. И он пошел. В их деревне была только школа-трехлетка. Закончив ее, Тима стал бегать в соседнюю деревню, там была восьмилетка. Каждый день пять километров туда, пять обратно. Нелегко давалось ему знание. А потом уезжал в город, к двоюродной тетке, чтобы закончить десятилетку. Потом Москва, институт. Городская жизнь закрутила, одурманила. Писал домой все реже и реже. Через три года пришло известие: умерла мать. И ведь даже на похороны не поехал. Нашлось так много причин, чтобы не ехать. Теперь он понимал, что тогда ему просто не хотелось ехать. Он не хотел снова видеть деревшо, оа брезговал ею. Прошло семь лет, и вот теперь сн соорзлся приехать сюда.
      Начало вечереть. Хотя небо еще было светло, но солнце уже скрылось за деревьями. Большого желания ночью, в потемках брести по лесуу спотыкаясь о корни, у Тимофея не было. Решив срезать путь, он свернул на тропинку. Темнеет в это время года быстро. Прошло минут сорок, и вокруг уже не бьшо видно ни зги. Продираясь сквозь заросли кустарника, Тимофей вдруг понял, что идет он нетронутым лесом.
      Тропа осталась где-то далеко сбоку или сзади. Не столько испуганный, сколько удивленный, он остановился. Приблизительное свое .местонахождение он знал, и ему, выросшему в тайге, не стоило бы большого труда выбраться к деревне, но перспектива брести по лесу лишний час не слишком радовала. Перебрав в уме слова, уместные в данной ситуации, он решил не терять зря времени. Небо, как назло, затянуло облаками так, что ориентировка по звездам исключалась.
      Страшного ничего в этом не бьшо. В запасе у Тимофея бьшо еще минимум три способа определить стороны света. Он остановился на деревьях. Ощупав стволы нескольких, по мху он нашел север. Прикинув направление, в котором могла находиться деревня, быстрее зашагал вперед. Изредка сверяя направление, он быстро продвигался, как вдруг заметил, что деревья редеют. Он не придал этому значения и понял свою ошибку лишь когда под ногами зачавкало. Болото! Синий, мерзко ощутимый туман поднимался над водой. Идти приходилось на ощупь. Вдруг вдали, где-то за стеной тумана, Тимофею послышался собачий лай. Решив, что собаки лают в деревне, он побрел в том направлении. Лай слышался все ближе и ближе, и вдруг пропал. Тимофей остановился.
      Ничего не понимая, он сделал шаг, и вдруг ухнул по пояс. Выбираясь из липкой, втягивающей в себя грязи, Тимофей услышал неподалеку от себя разговор. Судя по всему, разговаривали двое. Слов слышно не было, вернее, их было не разобрать, но голоса прослушивались четко. Разговаривали ребенок и мужчина с мощным басом. Зацепившись за кочку, Тимофей крикнул и прислушался. Послышался детский смех, и все смолкло. В полной тишине, выбравшись из грязи, Тимофей сидел на кочке. Вокруг творилась какаято чертовщина, и ему это не нравилось. Поднявшись, он потащился дальше. Уже отчаявшись выбраться из этого болота, совершенно неожиданно он вдруг вышел на сухое место. Голова начала болеть. Пробираясь меж сухих чахлых сосенок, он никак не мог понять, куда его занесло. Вдруг он наткнулся на тропу. Тропа была хорошо натоптана и, преисполнившись самых радужных надежд, Тимофей пошел по ней. Тропа довольно уверенно петляла среди деревьев. Лес по бокам становился все гуще и мрачнее благодаря мохнатым елям. Изогнувшись, тропа вывела на открытое место, и Тимофей увидел могилы. Это было кладбище. У .них в деревне это кладбище называли "Нечистым".
      Как-то, будучи еще ребенком, Тимофей заинтересовался названием родной деревни- "Нечистая". Обидно было, когда ребята из других деревень дразнились: "Нечистый, нечистый". Он спросил у матери о названии. История, рассказанная матерью, запомнилась ему надолго, как страшная сказка.
      Давно это было. По Руси шел мор. Вымирали целые деревни. Чума собирала свою черную жатву. Не умели тогда лечить этот Бич Божий. Спасение было одно, пока здоров, бежать, бежать от жилья, от людей, и как можно дальше. Умные люди так и делали: бежали в одном рубище, бросая дом, скотину, скарб, зачастую даже одежду.
      Оставляли все из суеверного ужаса перед чумой, чтобы не смогла она увязаться следом, спрятавшись в какую-нибудь вещь. А куда еще бежать русскому человеку, как не в Сибирь? Вот и убежали они в глухую тайгу, создавая там таежные поселения. Оказались таким манером в тайге две семьи.
      Кое-как отстроили близ дороги хутор. А надо сказать, попали они в Сибирь в самую середку зимы. Без запасов пищи, без теплой одежды были они обречены на верную смерть.
      Первое время пробовали есть древесную кору, пить отвар из еловой хвои. Но прекрасно понимали, что долго так не протянут.
      И когда были они доведены голодом до полубезумного состояния, в ночной час Б дверь постучали. У порога стоял огромного роста мужчина. Почти все лицо скрывала густая черная борода, и только маленькие глазки хищно поблескивали. Его пустили, предупредив, что не смогут накормить.
      Скинув с плеча большой тяжелый мешок, он вошел в горницу. Взгляды всех как магнитом приковало к мешку. Постоялец исчез утром так же внезапно, как и появился. Он забыл мешок. Изголодавшиеся люди, в надежде найти что-нибудь из пищи, заглянули в него. В мешке лежало расчлененное тело человека. Через некоторое время все окрестные поселения почувствовали серьезную угрозу. Стали пропадать люди. А по дороге, возле которой хутор этот стоял, и вовсе люди ездить перестали. Правильно говорит мудрость: "Один раз попробовавший человечины, другую пищу после этого ест с отвращением".
      Несколько лет не могли узнать, куда исчезают люди.
      Лишь случай помог это узнать. Два охотника поздно ночью вышли к хутору. Чтобы не будить хозяев, решили переночевать в хлеву. Проходя через двор, в потемках не заметили погребка. Подгнившие доски проломились под ними, и они рухнули в темноту. Когда один из них запалил трут и подземелье осветилось, волосы у них на головах стали дыбом.
      Весь погреб был забит человеческим мясом и бочками с кровью.
      Когда толпа разъяренных жителей из соседних деревень прибыла на хутор, было поздно. Не месть человеческая покарала людоедов, а Бич Божий. Чума все-таки достала их в Сибири. Мстителям оставалось только сжечь сам хутор. А место это с тех пор называется "Нечистым". Ну а деревня образовалась значительно позднее и название получила от места, на котором встала. Считалось, что этим местом владеет Сатана. Было поверье, что с тем, кто побывает на нечистом кладбище, случится несчастье. А в того, кто на кладбище заснет, вселится демон.
      Стоило ли говорить, что ощущения Тимофея были не из самых приятных, когда он понял, куда его нелегкая занесла.
      Ну, да благо хоть дорогу отсюда до деревни он хорошо знал.
      Быстро обогнув неприятное место, Тимофей нашел нужную тропу и скорым шагом двинулся в деревню.
      Деревня встретила его сумеречной тишиной. Да и не удивительно, ведь в их глухомань даже электричества не провели. Так и течет жизнь, как, наверное, сто лет назад.
      Чуть стемнело, все, экономя керосин в лампах, ложатся спать.
      Дом Тимофея стоял чуть в стороне от основной массы строений. Дом был большой, добротный. Прадед Тимофея строил его, как говорится, на века. Еще из леса Тимофей заметил в окне второго этажа тлеющий свет керосинки. Поднявшись по крыльцу, от толкнул дверь в темные сени и сразу окунулся в родной, знакомый до боли запах детства. Поднялся по лестнице и, стараясь не скрипеть половицами, подошел к комнате отца. Дверь была полуоткрыта. Отец сидел сгорбившись за столом и, подперев голову ладонью, в тусклом свете лампы читал книгу.
      Что рассказать про встречу? Слез умиления не было. Конечно, оба были рады встрече, но, закаленные Сибирью, скупы в проявлении чувств. Сели за стол, выпили. Отец был немногословен и больше спрашивал. Его интересовало все про жизнь Тимофея в городе. Так что говорил в основном сын. И только Тимофей хотел сам задать вопрос, расспросить, наконец, про деревенские события семи лет, как вдруг снизу раздался стук в дверь. Отец ушел вниз. Быстро вернувшись, расстроенно сообщил, что должен уехать. В соседней деревне падеж скота, сдохло уже три коровы. Собрав немудреные принадлежности своего ветеринарного ремесла, накинул дождевик и двинулся к выходу. Тимофей провожал его до дверей. Уже в дверях, прощаясь, отец сказал:
      - Ты в нехорошее время приехал, Тима. Время Черной Луны. Всякая нечисть из земли вылазит. Ты не улыбайся, может я и слишком суеверным стал, ну, да здесь поживешь, еще не таким станешь. В общем, по ночам лучше из дому не выходи.
      - Ладно, ты лучше скажи, когда вернешься?
      - Ну, как получится. Постараюсь, конечно, поскорее.
      Заперев входную дверь, Тимофей поднялся наверх. В комнате отца ему явно делать было нечего. Усталость, накопившаяся за день, вдруг со страшной силой навалилась на него. Глаза слипались. Решив, что нужно ложиться спать, он, взяв со стола лампу, прошел в свою комнату. Уже расстелив постель, он застыл в нерешительности. Ему вдруг очень захотелось взглянутькомнатуматери. Переборов сонливость, он взял лампу и вышел в коридор. Ему вдруг стало жутко одному в этом когда-то родном, а теперь чужом, большом и пустом доме. Быстро пройдя коридор, он вошел в комнату матери и, захлопнув дверь, прислонился к ней спиной. Сердце бешено стучало. Это подействовало на него очень угнетающе, ведь никогда раньше он темноты не боялся.
      Обстановка в комнате подействовала на Тимофея успокаивающе. Здесь все было по-старому. На столике у изголовья кровати как обычно лежала Библия, на стене висело распятие, а в углу образ Богоматери, только вот лампа под ним не горела. Пламя в лампе лихорадочно дернулось и погасло. Исчиркав несколько спичек, Тимофей понял, что кончился керосин. Подойдя к окну, он остановился. Звезд не было видно. Тучи затянули все небо, надвигалась гроза.
      Подступившие к самому окну сосны трепетали кронами.
      Было душно, и Тимофей открыл форточку. Вслушиваясь в звуки ночного леса, он прилег на кровать. Мыслей не было.
      В голове была полная пустота и покой. Шорох в коридоре встряхнул его и заставил напрячься. У него мороз пробежал по коже, когда он услышал тихие шаги. Ужас вызывала мысль о том, что он сам запер дверь на засов, а окна первого этажа были забраны ставнями. Шаги приблизились и замерли за дверью. Замерев, Тимофей даже дыханье задержал.
      Дверь медленно распахнулась, и возникшая на пороге фигура двинулась к кровати. В темноте были видны лишь очертания, и остановившимся взглядом он следил за приближением силуэта. Когда их разделял лишь метр, Тимофей понял кто это.
      - Мама!
      Мать беззвучно присела на кровать в изголовье. Обдав холодом, ее рука скользнула по его лицу.
      - Вот и ты вернулся в родной дом. Четыре года я тебя жду.
      - Ждешь? Но ты же четыре года мертва!
      - Тело душу не отпускает.
      - Но почему?
      - Зарыта я на нечистом кладбище. Проклято мое тело, и не может душа от него уйти. Помоги мне!!!
      - Чем?
      - Выкопай останки и сожги. А потом уезжай, уезжай, или погибель свою найдешь.
      - Почему?
      - Тебя ищет Зло! Беги, пока оно не нашло тебя.
      Внизу раздался стук во входную дверь.
      - Поздно! Помни! Лишь символы веры тебя спасут!
      Мать встала.
      - Мама! - Тимофей рванулся за ней и, падая с кровати, проснулся. Капли дождя стекали по стеклу. За окном бушевал ливень. Порывы ветра колотили форточкой. "Какой!
      странный сон", - подумал Тимофей.
      Во входную дверь снова постучали. Тимофей встал и закрыл форточку. Взял было лампу, но вспомнил, что в ней нет керосина. Под столиком в коробке обычно лежали свечи.
      Запустив туда руку, к великому своему удовольствию, действительно их там обнаружил. При старом укладе их семьи каждой вещи в доме полагалось свое место, и поэтому, даже спустя семь лет, Тимофей находил все на прежних местах.
      Он зажег свечу и спустился в темные сени. Подняв лежавший у стены колун, подошел к двери:
      - Кто?
      - Открой, Тима.
      Приятный женский голос не показался ему ойасным.
      Сунув топор обратно к стене, он отодвинул засов и распахнул дверь. Ворвавшийся с улицы порыв ветра затушил свечу. В темноте невозможно было определить, кто же стоит на крыльце. Сверкнула молния, и в ее мгновенном мертвенном свете Тимофей узнал стоявшую. Это была Анфиса.
      У каждого создания под названием Человек рано или поздно начинается сложное цветение чувств. Без сомнения, все испытывают хоть раз в жизни это состояние души под названием любовь. Пришло это чувство и к Тимофею. Обрушилась на него любовь, как снег на голову. Анфиса... Рядом росли, вместе в школу ходили, и вдруг девчонка-подросток как-то внезапно превратилась в изумительной красоты девушку. Все парни были в нее влюблены. Каково же было счастье Тимофея, когда из всех она выбрала его. Причем воспылала к нему такой страстью, которую могут подарить либо Бог, либо Дьявол. Взаимная любовь. Что может быть слаще в этом мире? С уверенностью они оба могли сказать, что те дни, которые они провели вместе, были лучшими днями в их жизни. Лишь одно омрачало их безоблачное счастье. Мать Тимофея возненавидела Анфису. Трудно сказать, почему. Родители Анфисы были сектантами. В деревне никто не знал, какую веру они исповедовали. Мать Тимофея была уверена, что молятся они Сатане. При их упоминании плевалась и истово крестилась. Называла их антихристами.
      Ненависть ее была настолько сильна, насколько может быть сильна лишь религиозная непримиримость. Возможно, поэтому и на Анфису косо смотрела. "Яблоко от яблони недалеко падает", - любила говорить. Когда же Тимофей возражал, что, мол, такая красота не может творить зло, отвечала:
      "И красота ее бесовская. Сатана, чтобы такие души неокрепшие, как у тебя, смущать, наделяет ею своих слуг". И в город на учебу когда его провожала, была сильно довольна. Знала, что Анфиса следом никак не может поехать. Потому как что ни говори, а родители Анфисы действительно были люди странные. Одна из их странностей заключалась в том, что запрещали они Анфисе вообще куда-либо из деревни уезжать. Когда Анфиса узнала, что Тимофей уезжает, с ней случилась истерика. Она билась у него на руках и сквозь приступы рыданий умоляла не уезжать. На вопросы Тимофея, что тут страшного, ведь он вернется, ничего вразумительного ответить не могла и лишь твердила, будто чувствует, с ней должно случиться что-то страшное. Ее слезы могли растопить самое ледяное сердце, но Тимофей понимал, что гнев матери будет страшен, и учиться все же поехал. Он написал ей много писем, но ответа так и не получил. В конце концов отчаялся и больше не писал. Разве мог он узнать, что все письма прямиком попадали в руки его матери. Почтальон сам нес их ей, а она, не скупясь, выставляла ему поллитра.
      Семь лет неизвестности, и вот она на пороге его дома.
      - Ты? Входи! - он посторонился, пропустив ее внутрь.
      Забежав, она скинула промокшие насквозь босоножки и тряхнула изумительной гривой волос. Тимофея окатило водяными брызгами и еще какими-то крошками.
      Придержав ее за талию, он взял густую прядь ее волос и пропустил сквозь пальцы. В ладони у него остались комочки земли. Не дав ему и рта раскрыть, она весело защебетала:
      - Дорожки из-за дождя такие скользкие. Упала поскользнувшись, вся голова в земле. Так торопилась, как узнала, что ты здесь.
      - Но как ты узнала?
      - Пусть это останется моей маленькой тайной, - она прижалась к нему всем телом, и у него пропала всякая охота спрашивать. Он задвинул засов, и они, поднявшись по лестнице, прошли в его комнату.
      - Сейчас я свечу зажгу, - он принялся шарить по столу в поисках спичек.
      - Не надо! - воскликнула она. Потом уже спокойнее добавила: - Зачем? Разве нам плохо так?
      Гроза закончилась. Мерцающий лунный свет пробился между туч и залил всю комнату. Анфиса опустилась на кровать и потянула его к себе. Ее глаза в лунном свете блеснули холодным синим огнем. Накопившаяся за день усталость взяла свое. После бурных любовных ласк Тимофей уснул.
      Разбудило его какое-то неприятное ощущение. Он открыл глаза. Анфиса сидела рядом и смотрела на него каким-то остановившимся взглядом.
      - Ты чего? - он сел.
      - Да так, задумалась. Мне пора. Проводи меня.
      Одеваясь, он спросил:
      - Почему ты мне не писала?
      Она задумчиво посмотрела на него и медленно, подбирая слова, ответила:
      - Понимаешь, я же сейчас не в деревне живу. Я... в другом месте живу. Она усмехнулась. - Ну, а адрес твой при переезде затерялся.
      Они вышли из дома.
      - Ну, а где ты теперь живешь?
      - Проводишь - увидишь.
      Свернув на тропу, они пошли лесом. Занятый разговором Тимофей не обращал внимания на дорогу, как вдруг отвлекся и понял, что тропа та самая, по которой он пришел от нечистого кладбища. Это его неприятно удивило.
      - Мы что, через нечистое кладбище пойдем?
      - Да.
      - А обойти его как-нибудь нельзя?
      - Зачем? Ведь так короче.
      Тимофей не настаивал. Он не хотел показывать свою слабость. Тропа сузилась, рядом идти уже было невозможно, и Анфиса, приотстав, пошла сзади. Деревья расступились, и они вышли на кладбище. Идя между могил, Тимофей не оглядывался и не видел, что творилось с Анфисой. С каждым шагом ее кожа синела, а посинев до черноты, начала покрываться трещинами и съеживаться. Превращаясь в когти, стали быстро расти ногти. Стараясь не смотреть по сторонам, Тимофей быстро шел, желая как можно скорее миновать кладбище, как вдруг сзади раздалось:
      - Стой!
      - В чем дело, Анфиса?
      - Мы пришли.
      Они стояли около разрытой могилы.
      - То есть как пришли? - Тимофей не мог оторвать взгляд от могилы.
      - Я здесь живу.
      - У меня нет настроения шутить, Анфи.., - слова застряли у него в горле, когда он обернулся.
      Вместо красавицы Анфисы перед ним стоял оживший труп, ведьма.
      - Заходи же. Для тебя там есть место.
      - Анфиса!?
      - Бывшая Анфиса. Теперь я Лилит!!! [Лилит - первая жена Адама, один из самых страшных бесов преисподни] - Она дико расхохоталась. Скованный ужасом, обомлев, он почувствовал, что парализован.
      - Заходи же, ну!
      Как в замедленной съемке он увидел тянущуюся к нему когтистую лапу. Он прыгнул в сторону и понесся к деревне.
      Куда бежать он выбрал как-то подсознательно, сознание было заполнено ужасом и места для мыслей там просто не осталось. Не разбирая дороги, он несся по кладбищу, прыгая через могилы. Казалось, все кладбище наполнилось визгом и воем. Анфиса, настигая его, неслась сзади. Страх не позволял ему оглядываться. Дыхание слышалось все ближе и ближе. Он понял, что обречен. До тропы оставались считанные метры, но и дыхание ведьмы уже холодило спину Тимофея. От тропы его отделяла только одна могила, как вдруг он увидел, что земля на ней забурлила и из нее начала высовываться рука. Зажмурив глаза и дико крича, он прыгнул.
      Перелетев через могилу, он, пересилив страх, оглянулся.
      Анфиса бесновалась на могиле. Рука, торчащая из земли, впилась в ее лодыжку и не давала бежать.
      - Беги, Тима! - услышал Тимофей голос матери.
      Он понесся по тропе, а сзади начался такой шабаш, что волосы у него на голове зашевелились. До дома оставалось уже совсем немного. Вдруг, не заметив в темноте сильно выступающий корень, он споткнулся и со всего размаха рухнул на землю. В ноге что-то хрустнуло. Попробовал встать, но нога полыхнула такой острой болью, что он чуть не потеряд сознание. Под руку подвернулась какая-то палка. Опираясь на нее как на костыль, с огромным трудом встал. Попробовал идти. Каждое встряхивание больной ноги ударом отдавалось в голове. Медленно двинулся к дому. Он прошел метров десять, как вдруг сзади, за деревьями, раздался приближающийся вой. Страх подстегнул его. Сзади, среди деревьев уже мелькала Анфиса. Она была страшна. С развевающейся гривой седых волос, с горящими белым огнем глазами и сыплющимися во все стороны синими искрами, она огромными прыжками неслась по тропе. Он уже больше не оглядывался. Отбросив костыль, он начал прыгать на здоровой ноге. Он уже распахивал входную дверь, когда когтистая лапа вцепилась в полу его пиджака. С неожиданной для себя силой он рванулся. Раздался треск и, с оборванной полой, он ввалился в сени.
      Захлопывая дверь, навалился на нее всем телом. Но было рано вздыхать с облегчением. Анфиса, споткнувшись на последней ступени крыльца, рухнула с вытянутыми в дверной проем руками. Дверь не закрывалась, защемив кисти, и поэтому Тимофей не мог задвинуть засов. Ведьма навалилась на дверь плечом. Упираясь в дверь изнутри, Тимофей ужаснулся, чувствуя огромную силу старухи. Он понял, что продержится не долго. Чувствовала это и ведьма. Не спеша, миллиметр за миллиметром, дверь поддавалась под ее натиском. Тимофей терял уже последние силы, как вдруг рука наткнулась на спасение. Зажав в пальцах рукоять топора, он одним взмахом отсек обе кисти Анфисы. Дверь захлопнулась, и он задвинул засов. Теперь между ними была хоть и иллюзорная, но преграда. Все тело у Тимофея стало ватным.
      Казалось, последние силы вытекают вместе с потом. А пот лил с него в три ручья. Организму после страшного напряжения нужна была разрядка, и он разряжался таким пассивным способом.
      Ноги подкосились, и Тимофей буквально сполз по стене, оказался сидящим на полу. Все тело, включая внутренности, колотилось мелкой дрожью. Он вспомнил, как шевелились скрюченные пальцы всего в нескольких сантиметрах от его лица. Эти кисти напоминали кровососущих пауков. Воображение вкупе с памятью услужливо подсовывало эти когтисто-хищные пальцы к самому лицу, пихало прямо в глаза.
      Казалось, он даже чует запахи, источаемые этими руками, сладковато-приторную смесь. Смесь из запаха сырой земли и аромата гниющей, разлагающейся плоти. Его чуть не вырвало, когда он вспомнил, что всего несколько часов назад целовал эти руки, а эти пальцы трупа ласкали все его тело!!!
      Он тихонько смеялся, откинувшись спиной на дверь. Похоже было, что начала "крыша ехать". Тихий смех перешел в дикий хохот. Подхватившись, Тимофей с хохотом и криками, беснуясь, носился по сеням.
      - Что, догнала, ведьма?! Ха-ха-ха!!! Жизни моей захотела?! Крови?! Ха-ха-ха!! Ты хотела рвать меня зубами?!
      Ха! Врешь, бестия!!! Это я, а не ты!!! Это я буду рвать тебя зубами!!! - Тимофей схватил с пола отрубленную кисть ведьмы и вонзил в нее зубы. Рев, раздавшийся за дверью, вдруг отрезвил его. Выпустив отрубленную кисть, он прислушался. За дверью все стихло. На цыпочках Тимофей подкрался к входной двери и прижался ухом. За дверью слышалось всхлипывание. На крыльце кто-то рыдал нежным голосом.
      - Эй! Кто это!
      - Я это, Тима, Анфиса, - послышалось в ответ сквозь всхлипывания. - Что с тобой, Тима, ты болен?
      - Я?! Не заговаривай мне зубы, ведьма!!
      - Ну, вот опять, - рыдания за дверью усилились.
      - Да за что же ты меня ведьмой-то?
      - То есть как за что??? Ты же мертвая...
      - Да какая же я мертвая-а-а-а?? - Анфиса зарыдала еще пуще.
      - Может, скажешь, с кладбища...
      - Да с какого кладбища?? Только мы из дома вышли, родимый, как ты на землю упал. Я к тебе, а ты без сознания лежишь. Насилу в чувство тебя привела. А ты, как меня увидел, закричал дико и по земле кататься стал. И тоже все "ведьма" да "ведьма"! А потом оттолкнул меня и в дом кинулся как угорелый. Дверь захлопнул и на засов. Не сделай ничего с собой, Тима! Ты не в себе! Открой дверь, Тимочка!
      Слышишь? Я боюсь за тебя, Тима-а-а!!
      Тимофей засомневался: "Неужели действительно просто приступ? Но ведь со мной же такого не было никогда! Да, конечно же, это просто бред!"
      От сердца отлегло, и он, шагнув к двери, взялся за засов.
      Нога за что-то запнулась. Отодвигая левой рукой засов, он пошарил правой в темноте под ногами. Его рука наткнулась на обрубленную кисть. Дряблая кожа и длинные когти. Даже на ощупь было ясно, эта рука не могла принадлежать молодой женщине. К счастью, он не успел отодвинуть засов, вернее, отодвинул лишь до половины. Задвинув его до упора назад, он в ярости крикнул:
      - А про руки скажешь, что из анатомического театра принесла?!!
      Ответом был страшной силы удар в дверь. Дверь затрещала. На голову Тимофею посыпалась труха. Удары посыпались на дверь один за другим. Нужно было что-то делать, так как дверь хотя и была прочной, но такого натиска долго бы не выдержала. В промежутках между ударами нечеловеческий голос ведьмы монотонно вещал:
      - Ты все равно будешь моим. Все силы АДА помогают мне! Сама судьба предназначила тебя мне.
      Забившись в угол, Тимофей лихорадочно думал. Нужно было предпринять что-нибудь для собственного спасения.
      Не хотел он уподобиться скоту, безропотно идущему на убой. "Где, где, думал он, - путь к спасению? Спасению?"
      Он сосредоточился. Где-то в глубине памяти мелькнули слова матери о том, что его может спасти. Он напрягся и вдруг как будто снова услышал всю фразу, сказанную матерью:
      - "Помни! Лишь символы веры тебя спасут!"
      "Что, что она имела в виду?" - думал он, а ноги уже сами несли его в ее комнату. Припадая на больную ногу, по скрипящим ступеням он поднялся наверх. Уже переступая порог комнаты, на. мгновенье приостановился. Он услышал, как со страшным грохотом рухнула в сенях выбитая входная дверь.
      В его распоряжении оставались считанные даже не минуты, а секунды. Ликующий, на одной высокой ноте, вой приближался. Опасность не бьша видна, а была лишь слышна, и это было во сто крат страшнее. Воображение, мешая думать, дорисовывало все остальное в самых мрачных красках. Тимофей лихорадочно обвел комнату взглядом. Что имела в виду мать? И тут до него дошло. Шагнув к стене, он снял икону Божьей Матери. Вой приближался. Ждать в неподвижности было невыносимо. Страх растянул время до бесконечности.
      И, заставив сознание отступить на задний план, все существо Тимофея заполонил инстинкт. Тот инстинкт отчаянного безрассудства, который заставляет загнанную в угол крысу бросаться на преследователя, и этот инстинкт толкнул Тимофея вперед, навстречу вою. Навстречу тому душераздирающему вою, который еще несколько минут назад гнал его прочь, как страшный таежный пожар гонит прочь все живое.
      Держа перед собой икону, несвязно шепча перекосившимися губами молитву, он двигался к тому, что было для него страшнее самой смерти. Их разделял лишь коридор. Он уже видел в темноте у лестницы ужасную, беснующуюся фигуру, хищно тянущую к нему культи изувеченных рук. С оскаленных то ли зубов, то ли клыков, как сама смерть, падали хлопья пены. Икона с расстояния в несколько шагов обжигающе подействовала на ведьму. Анфиса вся затряслась. Тимофей был рядом, но она не могла к нему приблизиться.
      Стоило ей подойти ближе, как сила покидала ее. Воспрянувший духом Тимофей понял это и наступал, гнал ее из дома прочь. Внезапно ведьма словно почувствовала что-то неведомое Тимофею, но очевидно имеющее важное значение для нее, развернулась и бросилась прочь. Время Власти Сатаны прошло, наступал день. До рассвета Тимофей просидел в комнате матери; забившись в угол и прижав к себе икону обеими руками, он глядел в одну точку, находясь в состоянии какого-то оцепенения. Его состояние было близко к обмороку.
      Солнце, нежно коснувшись лица первыми лучами, разбудило его. Свет наступившего дня привел его в чувство, став стеной между ним и ночными страхами. Он поднялся, размял затекшие ноги и, положив икону на стол, распахнул окно. Утро ворвалось в комнату свежим ветром, озорно пробежавшимся по волосам. Деловито пролетевшие мимо пичуги вызвали у Тимофея улыбку. Лес жил суетливой утренней жизнью. Весело гомонили птицы в кронах деревьев, а те в свою очередь стряхивали с хвои и листвы капли прошедшего за ночь дождя. Капли собирались в лужицы и, обласканные солнечными лучами, взмывали вверх, насыщая воздух влагой. Веселье леса подняло Тимофею настроение.
      Решив посмотреть, что же творится внизу, он спустился в сени. Он примерно знал, что там увидит, и не очень удивился. Петли у двери были довольно крепкие, и поэтому сорвана она была вместе с косяком, оказавшимся не таким надежным.