Воспоминания о войне

      Бои где-то далеко, у нас - мирная жизнь. С утра - зарядка, завтрак. Я слушал радио и проводил с бойцами политбеседу, потом комроты посылал солдат - кого в пекарню, кого - в прачечную, сапожную мастерскую: мы помогали налаживать производство и себя обеспечивали всем необходимым. После обеда, а его готовили с избытком, котел с супом, кашей, иногда и с мясом выкатывали на улицу и кормили население, изголодавшееся за долгое время осады города.
      Однажды комроты пригласил меня к себе на обед и стал говорить о том, что я вырос из солдатской шинели, и он хочет направить меня на краткосрочные курсы, откуда я выйду младшим командиром. Подобное предложение делали мне и раньше, но я не мог себе представить, как смогу посылать людей на смерть. Своей жизнью я вправе распоряжаться, а вот чужими...
      За столом нам прислуживала женщина, которая почему-то очень внимательно смотрела на меня. Я встречал ее иногда во дворе и замечал этот пытливый и доброжелательный взгляд. Подавая мне тарелку гуляша, она вдруг тихо сказала "чучело". Она повторяла это слово, значения которого, конечно, не понимала. И тут я узнал ее! Это была та самая женщина и тот самый дом, куда я ворвался в пылу боя несколько недель тому назад, с карабином наперевес, но не причинил ей зла.
      Вообще, всюду, где нам приходилось встречаться с местным населением, мы видели самое радушное отношение. Нет сомнений, мы были для них тогда освободителями, избавителями от фашистской оккупации, в которой им пришлось претерпеть много страданий и лишений.
      В день Красной Армии, 23 февраля 45 г., мы сидели за столом и отмечали его, как могли. За нашими окнами был небольшой скверик. Я посмотрел в окно и увидел женщину с изможденным лицом с детской коляской. Я сделал ей знак, чтобы она подождала меня, наскоро собрал хлеб и кое-что со стола, вынес и положи ей в коляску. Она ушла, а через полчаса за окнами были уже десять или пятнадцать женщин с колясками. Тут все наши ребята стали выносить им все, что могли. Женщины искренне благодарили нас.
      Это был зенит нашей славы. Каждый вечер на родине гремел салют (а иногда их было несколько в один вечер) в честь тех, кто освобождал от фашистов города с такими непривычными для нашего слуха названиями (Секешфехервар, например) - в нашу честь.
      После тяжелых боев в Венгрии наш батальон отвели во второй эшелон, и в Австрию мы вошли, когда она уже была свободна от фашистов, (Разумеется, передвигаясь в то время по странам восточной Европы, мы не знали государственных границ). В воздухе пахло весной и близкой победой.
      2-го мая мы услышали по радио, что после долгих, тяжелейших уличных боев в Берлине, над рейхстагом взвился наш советский флаг.
      8-го мая наш батальон снова был в Будапеште. Город ликовал. Всюду проходили шествия, возглавляемые священниками с хоругвями - весь мир праздновал победу над фашизмом. А наша армия, которая ценой неисчислимых жертв внесла наибольший вклад в эту победу, не принимала участия в празднике. Это было непонятно и обидно.
      Только в полночь, наконец, по нашему радио сообщили о Победе. Мы все вскочили со своих коек, вышли на улицу, там была сплошная стрельба, кто-то сказал, что восстали венгры, но оказалось, это был стихийный салют из винтовок. Я тоже стал стрелять в воздух из своего карабина, как и мои товарищи. Потом откуда-то прикатили бочку вина и стали разливать его по котелкам. Мы кричали: "Да здравствует победа, конец войне" и т.д.
      Перед рассветом был дан приказ строиться, нас посадили в машины, только в дороге мы узнали, что едем в Прагу, где были вражеские выступления. Однако, когда мы туда прибыли, все уже было спокойно. Мы вернулись в Будапешт, а там наши солдаты уже "гуляли на всю катушку".
      На другой день нас повезли в Вену, там в Оперном театре был концерт Дунаевского. Вспоминается маленький эпизод: мы приехали рано, сидели в машинах и курили, окурки бросали за борт. По улице шел пожилой мужчина и незаметно (как ему хотелось думать) подбирал наши окурки и клал в карман. Я соскочил с машины и дал ему пачку сигарет, он смущенно благодарил. Потом по команде "стройся" мы вышли из машины и пошли на концерт.
      Долгий путь домой
      Настала мирная пора с непривычной тишиной, без стрельбы, без окопов, без бомбежек,
      Мечталось о скором возвращении домой, к мирной жизни, но до демобилизации было еще далеко.
      53 армия, куда входил наш штурмовой полк, ушла на восток, а в 57-й армии был сформирован Трофейный полк, в основном - из солдат и офицеров, негодных к строевой службе, куда я и был зачислен.
      Мы занимались демонтажем и отправкой оборудования заводов, медицинских учреждений и т.д., из побежденных стран восточной Европы. Началась эта работа в Австрии, и больше всего запомнилась, так как все было внове.
      Меня поселили, почему-то одного, на железнодорожной станции Хохрупертсдорф и поручили заполнять документы на оборудование для нефтяных скважин, которое отправлялось отсюда в Москву, потом эти бумаги шли на подпись комбату. По ночам было страшновато, вокруг иногда бродили отбившиеся от своих немцы. Безоружные и голодные, они, в общем, не представляли опасности, но все же...
      Потом мы занимались тем же в Венгрии и Чехословакии.
      Общаясь с населением, мы узнавали о том, как жили люди на "загнивающем западе, под игом капитала". Оказывается, у них были и детские сады, и бесплатные поликлиники, и пенсии для стариков. Все это вызывало у нас удивление, ведь мы считали все это завоеваниями социализма. Удивляла и малость этих государств после просторов нашей родины. Иногда приходилось в один день побывать в трех-четырех странах.
      Были у меня и забавные эпизоды. Однажды - это было в Венгрии - вызывают меня в штаб батальона и приказывают отвезти какие-то документы в штаб Армии. Но почему это поручается мне, спрашиваю. Оказывается, накануне комбат и другое начальство отмечали день рождения комполка, и сегодня они все "не в форме". На дежурстве остался один лейтенант, а он не может оставить свой пост. Мне дали пакет, машину, и я отправился в тот самый город Папа, где в 44-м году лежал в госпитале.
      Когда я прибыл в штаб Армии, в приемной ждали своей очереди майоры, подполковники и полковники, но ординарец провел меня мимо всех и буквально втолкнул в кабинет. И вот я вижу - сидит за столом типичный канцелярист "штабная крыса", как называли их фронтовики, уж не помню, сколько звезд у него было на погонах, и разбирает какие-то бумаги.. Он поднимает на меня глаза, и на лице его отражается смесь возмущения и брезгливости - как это к нему посмели прислать с донесением простого солдата, рядового! Он снова опускает - голову и продолжает заниматься бумагами, не обращая на меня никакого внимания.
      Я, не зная, что делать, отошел к стене, и стал разглядывать карту мира, которая там висела, потом произнес вполголоса: "Рио-де-Жанейро, это там все ходят в белых штанах". Услыхав это, хозяин кабинета поднял голову и спросил: "Читали?" Тут он признал во мне человека, достойного внимания.
      - Да, конечно. "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" - мои любимые книги ответил я.
      Он взял у меня пакет, я откозырял и отправился восвояси. Так Ильф и Петров помогли мне сохранить человеческое достоинство.
      С глубоким вздохом облегчения вышел я из здания и пошел к машине, но не успел пройти и нескольких шагов, как на меня буквально налетел высокий щеголеватый лейтенант
      - Саша! Как я рад тебя видеть!
      - Андрей!!!
      Да, это был Андрей, с которым мы вместе хлебали лиха в лагере и шагали по дорогам Румынии в побеге. Такое не забывается. Теперь он - ординарец у генерала, приезжал в штаб и, увидев меня, выскочил на улицу. Мы взахлеб говорили, оба разом, договаривались о встрече, но тут его позвали к начальству, мы обнялись и расстались. Больше нам увидеться не пришлось.
      Как-то мне довелось отправлять детские вещи со склада фабрики, где их производили. Маленькие платьица, матросские костюмчики, штанишки и т.д.
      И такая тоска вдруг нахлынула на меня - о дочке, о жене - где они теперь, увижу ли я их?
      С каждым грузом ехал сопровождающий, и я попросил (впервые что-то просил у начальства), чтобы на этот раз отправили меня, и я отвезу этот груз в какой-нибудь детский дом и сам передам его из рук в руки для осиротевших детишек и, может быть, узнаю что-нибудь о своей семье.
      Однако, меня не послали, детские вещички отправили централизованным порядком в Москву, куда отдали их - не знаю. Я вложил в ящик трогательное письмо от бойцов, с обратным адресом, но ответа не получил.
      Письма с Родины...
      С тоской смотрел я на почтальона, который приходил с кипой писем, для меня там не было ни одного.
      После освобождения из лагеря я не стал писать домой, понимая, что жена и все близкие потеряли меня два года назад, а теперь - что ж, возникнуть из небытия, чтобы снова сгинуть, уже насовсем? Ведь наш штурмовой полк бросали в самые тяжелые бои, и он нес очень большие потери. А после победы, поверив, что я - жив, что я вынес все испытания, я стал искать семью, родных.
      Я пишу письма жене в Казань и в Одессу (может быть, они вернулись туда?), матери, сестрам, брату в Симферополь, но ответа нет ниоткуда.
      До армии доходили слухи о выселении греков из Крыма, в это не хотелось верить. Уже потом я узнал, что мать (ей было тогда под 80 лет), сестер, племянниц выселили в Сибирь, племянник погиб на фронте, а брат был в Самарканде, куда уехал в эвакуацию с заводом.
      Я чувствовал себя совершенно одиноким.
      В конце октября 45-го, наконец, пришел приказ о демобилизации моего возраста. Нас собрали в Высочанах, в Праге и постепенно отправляли на родину. Каждый сам указывал пункт назначения. Я готов был назвать любое место на карте Союза, но все же, после недолгих колебаний, назвал Одессу, в надежде, если не найти семью, то хоть что-нибудь узнать о ней.
      Без сожаления прощаюсь я с Европой, где прошел не столь долгий, но значительный кусок моей жизни.
      На вокзале неожиданно встречаю Сергея, с которым судьба свела меня в лагерной тюрьме. Мы не виделись с ним после освобождения, очень обрадовались друг другу и обменялись адресами (я дал свой одесский, где жил до войны). Потом мы увиделись в Москве и много лет обязательно встречались в день Победы (и по другим поводам) и вспоминали былое.
      И вот я еду в Одессу.
      В полевой сумке лежит заветное стихотворение, сочиненное в короткие минуты затишья:
      Сидя в окопе, вспоминал тебя,
      Глаза твои, и голос твой звучал.
      В атаку шел я на врага, тебя любя,
      Вздремнув, тебя во сне видал.
      И снилась мне" Российская земля
      И, как ковер, цветистая, поляна.
      И ты со мной, любимая моя,
      И ласкова, как прежде, но упряма.
      Ты сердишься за то, что не писал,
      Наверно, думала, что позабыл тебя я.
      Ты мне поверила, когда тебе сказал,
      Что я прошел все страны вдоль Дуная,
      Но все же краше милой не сыскал...
      Поезд приходит на разбитый вокзал. Впервые я приезжаю сюда по железной дороге, а до того - много раз - морем. Иду, почти бегом, по таким знакомым улицам - к дому, поднимаюсь на второй этаж, стучу в дверь своей квартиры.
      Мне открывает незнакомая женщина: "Да, мы давно тут живем, уже больше года, а кто жил раньше - не знаю, вот зайдите к соседке напротив, она, кажется, и до войны тут жила.
      Соседка, Евгения Николаевна, встречает меня очень тепло, уверяет, что Юля, конечно, меня ждет - она всегда была такой серьезной девочкой - и протягивает мне письмо, которое Юля написала в апреле 44-го года, после освобождения Одессы, чтобы узнать о судьбе своих близких, оставшихся в Одессе. На конверте - обратный адрес: Московская область, станция Сходня, санаторий Наркомпищепрома.
      Сколько раз я мысленно, с надеждой и сомнениями, подымался по этой лестнице - и вот это случилось наяву.
      Смутные чувства владели мною. Конечно, было некоторое разочарование, но радость преобладала. Я получил адрес, я держал в руках письмо, написанное дорогой рукой. Правда, полтора года назад. Многое могло произойти за это время... Нет, не хочу думать ни о чем плохом, решаю поехать по этому адресу, но прежде посылаю телеграмму из ближайшего почтового отделения. Затем еду на вокзал, узнаю, что сегодня поезда на Москву не будет.
      Иду к военному коменданту, предъявляю свои документы и прошу дать мне бронь на завтра. Тут состоялся такой разговор:
      - И что же, вы так и будете колесить по Союзу туда-сюда?
      - Да, буду, пока не найду свою семью.
      Впрочем, бронь на Москву я все же получил. Я все еще был как в угаре, но теперь у меня было время отдышаться и прийти в себя Я сел на трамвай и поехал на завод, где работал до войны и где у меня было много друзей. Там я не встретил никого из знакомых, только один парнишка узнал меня и вызвался проводить домой к Бакину, благодаря которому (он был секретарем парткома и депутатом горсовета) наша группа ополченцев смогла уехать последним транспортом из осажденной Одессы.
      Потом я прожил с ним и его женой несколько месяцев в Астрахани, они же провожали меня в армию.
      Он рассказал мне о многом и о многих. Вот, например, работал у нас главным механиком некто Г. - душа человек, мастер - золотые руки. От армии он был освобожден по броне, а когда подходили немцы, остался в городе. Видимо, был уверен, что не пропадет в любых обстоятельствах. Он и не пропал, ремонтировал фашистские танки, возвращал их в строй своими руками. Он остался жив, вот только кто из прежних товарищей подаст, ему руку, когда он вернется из Колымы?
      Был еще у нас плановик Николеску, он слыл антисоветчиком (когда-то таких называли вольнодумцами, позже - диссидентами). Когда началась война, он просился на фронт - не взяли. Он остался, вступил в подпольную группу, участвовал в какой-то акции и был расстрелян при румынском правлении.
      По-разному сложилась жизнь. Кто погиб на фронте, кто остался на востоке. Какие разные судьбы...
      Я переночевал у Бакина, а утром уехал в Москву.
      Душа моя наполнена ожиданием встречи с женой и дочкой. Добираюсь до дома отдыха на станции Сходня - и встречаюсь с Лидой, Юлиной сестрой. Она была первым родным человеком, с кем я увиделся после воины.
      Это был подарок судьбы. Дело в том, что Юля и Ириночка жили в это время с родителями в Москве, и, если бы Лида не оставалась по прежнему адресу, я мог бы опять их потерять.
      И вот я возвращаюсь в Москву, выхожу из метро на Охотном ряду, иду по Красной площади. Еще недавно в этих самых сапогах я шагал по улицам Вены, Праги, Будапешта, а вот в Москве - впервые. Уже с Москворецкого моста я вижу внушительное здание Новомосковской гостиницы (теперь - "Балчуг-Кемпински"), захожу в просторный вестибюль, затем через длинные коридоры попадаю в небольшую комнату.
      Тут меня встречает девочка с косичками - дочка, память о которой владела моими мыслям и чувствами все эти годы, - но, боже, как она выросла! - и ее бабушка, Юлина мама. Обе безмерно рады моему возвращению.
      Вскоре пришла с работы Юля. Она мне показалась очень красивой! Увидев меня, она почему-то заплакала, да и сам я был недалек от этого.
      Я обнимаю ее, целую милое лицо, глажу волосы.
      Мы простились 24 сентября 1941 года в Одесском порту на палубе грузового судна "Ногин", с того дня прошло более четырех лет. Смерть ходила за мной по пятам на фронте и в фашистских застенках, да и ей досталось немало, - но мы оба надеялись, верили в эту встречу - и вот она состоялась!
      Только неделю мы смогли провести вдвоем на Сходне, в окружении заснеженных сосен Подмосковья. Семь сказочных, незабываемых дней.
      А потом - время было суровое - пришлось окунуться в повседневные заботы, но с тех пор во всех жизненных обстоятельствах, в горе и в радости мы всегда вместе, в руке рука.
      Послесловие
      Я остался жив - "всем смертям назло", я нашел своих любимых жену и дочку, а через год у нас родился сын Дима. Иногда мне кажется, что сама Фортуна (богиня случая в греческой мифологии) вывела меня за руку из ада войны и разлуки, но потом сказала: "хватит, теперь карабкайся сам". И я карабкался, но не один, рядом была моя Юля.
      Жили мы первое время очень тяжело, не было жилья, мы снимали комнаты за городом, потом в Москве. Когда, наконец, в 58-м году мы обрели однокомнатную квартиру в кооперативном доме, были совершенно счастливы.
      Придя с войны, я не сразу сумел найти работу. Наконец, с помощью Юлиного отца, устроился на курсы по подготовке оформителей преподавателем малярного и альфрейного дела, которое я немного знал на практике, ну и книжки пришлось почитать. Среди студентов моих были и фронтовики, и совсем молодые ребята. Позже я из них сколотил бригаду, и мы много лет вместе работали в Москве и Подмосковье по оформлению клубов, магазинов и пр.
      Когда приходилось разрисовывать потолки, то было тяжело физически, но я вспоминал, как Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу, лежа в люльке и не сетовал. Юля работала в науке, защитила диссертацию. Дети росли, учились. Они были очень дружны, несмотря на разницу в возрасте.
      Мои родные вернулись в Крым и часто то мама, то сестры или брат навещали нас. И мы приезжали к ним, каждый
      Сын помогает мне найти однополчан. Отпуск был связан у нас с 9 мая. Парк им. Горького поездкой к морю.
      День Победы всегда был для нас главным праздником - "со слезами на глазах" (а потом и с сединою на висках). Не помню, в каком году возникла традиция встреч фронтовиков. В течение нескольких лет мы ходили в этот день всей семьей в Парк им. Горького. Там была праздничная и очень волнующая атмосфера, чуждая официальной торжественности. Пожилые люди, мужчины и женщины - в орденах на гражданской одежде (впрочем, попадались и старые гимнастерки, пахнущие нафталином, даже тельняшки и бескозырки), группами и в одиночку гуляли по аллеям, встречали друзей, обнимались, пели военные песни.
      Особенно трогательное впечатление производили на меня молодые люди, которые несли фотографию солдата с надписью: "отзовитесь, кто воевал с моим отцом, он служил там-то, я хочу узнать о его судьбе".
      Я тоже хотел увидеть кого-нибудь из однополчан, но никого так и не встретил, до того дня, когда Дима стал ходить с плакатиком: "ищу 53-ю армию".
      Это сработало - я нашел армию, в которой воевал, и встал, пусть символично, в ее ряды - в строй ветеранов 2-го Украинского фронта.
      Где-то в начале 80-х судьба (опять судьба?!) подарила мне необыкновенную встречу. Было это так. Мы с Юлей пошли на выставку картин. Зал был небольшой, художник расхаживал тут же, следил за реакцией публики, охотно вступал в беседу. Я остановился перед портретом пожилого мужчины с красивыми живыми глазами. Эти глаза и подпись под портретом заставили меня подойти к художнику, и он мне не только рассказал, что позировал ему близкий друг - тоже художник Наум Цейтлин, родом из Геническа, но и тут же связал меня с ним по телефону.
      Через день или два пришел к нам - как бы сошел с портрета Наум закадычный друг моих школьных лет. Мы с ним сели - обоим за семьдесят - и стали вспоминать, как сбегал с уроков, и осенью бежали к морю, чтобы поплавать наперегонки, а зимой катались по заливу на коньках, и еще много забавных эпизодов. Мы с ним не виделись и ничего не знали друг о друге около шестидесяти лет, и теперь снова встретились, как самые близкие друзья.
      Потом мы с ним часто встречались в его мастерской, иногда дома, семьями, мечтали вместе съездить в Геническ, но не получилось. Он заболел, уехал лечиться и не вернулся.
      В 85-м году мне довелось побывать в местах, по которым вела меня солдатская доля больше сорока лет назад. Я принял участие в круизе по Дунаю, организованном Советом ветеранов войны.
      С борта парохода я увидел Калафат, Чернаводский мост. Тяжелые воспоминания нахлыну на меня...
      Мы побывали в Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии. Трудно было узнать города, которые я видел в развалинах, в огне и дыму войны, теперь они сверкали вечерними огнями, яркими витринами, нарядной публикой. Особенно понравился мне Будапешт.
      Всюду нас очень тепло и торжественно встречали, мы выступали с приветственными речами, воспоминаниями. Пришлось и мне выступить несколько раз. Не обошлось без комичной ситуации. Мой друг уговаривал меня выступить на одном из митингов. Он подошел к председателю - полковнику и назвал мою фамилию. Между ними состоялся такой диалог:
      - Чин? - коротко спросил полковник.
      Солдат, - ответил мой друг.
      - Мы все солдаты, я спрашиваю, в каком он чине?
      - Рядовой, пехотинец.
      Полковник вздернул брови и махнул рукой:
      - Пусть скажет.
      Я был единственный рядовой на этом корабле. После этого меня просили выступать чуть не на каждом митинге, и я с удовольствием говорил, словно чувствовал, что это напоследок.
      В этой поездке я обрел много товарищей и четверых близких друзей: Анну, Евгения, Машу и Роланда. К великому сожалению, последних двоих уже нет среди нас.
      В круиз я взял с собой этюдник и написал десять, небольших пейзажей, но у меня попросили их для музея пароходства в Измаиле, и я с легкостью отдал все. Мне думалось, я смогу повторить их по памяти, но это оказалось не так, к большому огорчению моих близких.
      Впрочем, для творчества у меня вскоре оказалось много времени. Я тяжело заболел, перенес операцию, на горле, почти потерял голос, едва остался жив. Работу пришлось оставить, а ведь до этой болезни я не чувствовал своих 74-х лет.
      Теперь я стал много писать. Больше всего я люблю писать пейзажи. Впечатления, для работы давали путешествия: в свое время каждый отпуск я с семьей (иногда один) проводил в новом месте - Крым, Кавказ, Прибалтика, средняя полоса России. Я делал зарисовки. Юля снимала на слайды. Теперь это пригодилось в работе.
      Незабываемое впечатление произвела на меня (за несколько лет до болезни) поездка в Грецию, где мы с Юлей гостили у сестры Тони, и Христо, мой племянник, много возил нас по стране.
      Хотелось попытаться хоть как-то передать главное - то ощущение гармонии в природе и его отражение в древних памятниках архитектуры.
      И в самом деле, греческие мотивы пользовались большим вниманием не только на групповых выставках, организованных Обществом греков, но и на двух моих довольно обширных персональных выставках.
      На днях мне исполнилось 90 лет. В этот день я принимал поздравления от родных и друзей (их осталось уже не так много).
      Особенно тепло и сердечно поздравил меня Андрей Федорович Бураки - от Московского общества греков, которое всегда оказывало мне внимание и поддержку.
      Я сижу в окружении своих картин, которые украшают стены нашей квартиры, и размышляю о прожитой жизни. Наверное, я мог бы достигнуть большего - не хватало настойчивости, упорства, образования. Но я никогда не сделал подлости, не предал, не обидел сознательно ни одного человека. Моей главной заботой и опорой всегда были семья и работа.
      Не хочу переоценивать плоды своего творчества, но людям мои картины нравятся, говорят, что они излучают добро и свет - меня это очень радует, и я люблю дарить свои работы.
      Меня греет мысль, что моими небольшими картинами любуются в домах моих родных, друзей и знакомых не только в Москве, но и в Одессе, Симферополе, и даже в Афинах, в Париже, Женеве, Нью-Йорке и Лос-Анжелесе.
      Я бесконечно благодарен моей жене за то, что она оформила мои воспоминания и впечатления в виде этих записок, а также дочери, которая помогала в работе.
      ПРИЛОЖЕНИЕ
      Выдержки из писем. Январь-май 1942 г.
      № 1 АСТРАХАНЬ. 12 января
      Здравствуйте, дорогие мои Юленька, Иринушка и все родные! После долгих и мучительных ожиданий я зашел на почту перед тем, как явиться в военкомат, и получил, к великой радости, телеграмму от тебя. Так что, я был свободен, но не знал, где вы, а теперь знаю, но приехать не могу. Но не печалься, рано или поздно, а увидимся...
      № 2, 25 января
      ... Иринушка, твой папа - красноармеец, ходит с винтовкой, чтобы бить фашистов...
      № 7, 20 февраля
      Юлик, напиши мне, как вы живете, как устроились с квартирой, вам, наверное, нелегко с харчами?.. Тут очень плохо с куревом, махорку, которая стоит 35 коп., трудно достать за 50 рублей. Мы курим одну папиросу на 10 человек, а отвыкнуть при настоящем положении невозможно.
      Дорогая Иринушка, я очень обрадовался, что ты мне сама пишешь письма, пиши почаще и обязательно с рисуночками.
      № 8 РТИЩЕВО. 14 марта
      Юленька, чувствую себя неплохо, не беспокойся обо мне. У меня много новых друзей, так что я не один... Как мне хотелось бы видеть вас хоть один час, чтобы побыть вместе... Я на днях в вагоне читал лекцию о жизни и творчестве Пушкина и Есенина. Слушали 4 часа подряд - вот какие мы!
      № 10 ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ. 26 марта
      ... После долгой поездки я снова нахожусь среди любимого народа украинцев, опять вижу чутких, гостеприимных людей. По-моему, Юлик, украинцы потому такие, что им не раз приходилось испытывать горе, и особенно в эту войну. В любой хате чувствуешь себя, как дома.
      ... Поздравляю Иринушку с днем рождения и думаю, что это первые и последние ее именины, которые мы празднуем не вместе.
      № 12, 6 апреля
      Я получаю 100 р. в месяц вместо 10 р., что получил в первый месяц, я буду собирать их и вышлю для Иринушки. Мне, как и другим, в армии хорошо, потому что вы - наш тыл - заботитесь о нас.
      № 13, 16 апреля
      ... Армия лучше всех врачей вылечила меня, я еще ни разу не болел ногой, несмотря на то, что приходится делать пешие переходы по 20-30 часов без отдыха по грязи и речушкам. Но все это ерунда, пройдет война, и мне будет что сказать о нашей борьбе против фашистских бандитов.
      № 14, 29 апреля
      ... Сегодня мы второй день на одном месте, я могу написать... Помнишь: "а все-таки впереди огни"? Да, Юлик, видны огни нашей победы над врагом... Немец от нас, наверное, получит "майский подарок", ты можешь радоваться сообщениям Информбюро, знай, что и моя частица там есть...
      № 15, 10 мая
      ... Юлик, мы должны выполнить задачу, поставленную тов. Сталиным - о разгроме фашистов в текущем году, мы это безусловно сделаем... Проходя по селам, которые были разрушены и сожжены немцами, я представляю вас во время бомбежки вашего поезда и тот ужас, который вы - женщины и дети - пережили по вине немецких разбойников.
      № 16, 11 мая (последнее)
      Мои дорогие!
      Я жив и здоров, настроение тоже хорошее... С нетерпением жду письма, пиши мне как можно чаще.
      Юлик, я сохраняю все твои письма, их собралось до тридцати. После того, как мы разгромим фашистскую гадину и я приеду домой, мы будем вместе их читать и вспоминать это трудное, но насыщенное героизмом время.
      Целую тебя и любимую Иринушку.
      Привет всем нашим.
      Сотер.