8

Проснувшись, он увидел в открытое окно голубое августовское небо и зеленые кроны каштанов, сотрясаемые ажиотажем целой биржи воробьев. Он потянулся, щурясь от солнца. Ни жизнь вообще, ни собственное положение не показались ему сейчас вовсе такими мрачными, как сутки назад.

Появившийся в дверях Роберт проводил его в ванную и, смерив еще раз взглядом, вернулся с перекинутым через руку костюмом и сменой белья.

– Мой тебе не подойдет, узковат. Надевай пока отцовский, а там что-нибудь придумаем. В твоем оставаться невозможно – весь в каких-то помоях!

– Ба, я совсем забыл о существовании твоего папаши! Как думаешь, не выгонит он меня? – дурачился Эрнст.

– Отец уехал в Лондон на научный конгресс и вернется нескоро.

Вид приготовленной ванны и предупредительно расставленного перед зеркалом нового бритвенного прибора растрогал заросшего бородой скитальца. Всюду чувствовалась заботливая рука Роберта.

Свежий, чисто выбритый, в новом, чуточку просторном костюме, Эрнст поднялся наверх и застал в своей комнате обильно сервированный стол. Недолго думая, он жадно набросился на еду.

– Если будешь соблюдать минимальные меры предосторожности, сможешь здесь жить сколько влезет, – сказал Роберт, откупоривая бутылку вина. – На досуге подумаем, каким путем переправить тебя за границу.

Эрнст возразил, что уезжать за границу не собирается. Как ярый германский патриот, он вовсе не думает покидать свою прелестную родину. Знает ли, кстати, Роберт, какого рода преступника он приютил под своей крышей?

– Не знаешь? Тогда давай сначала поем, а то, может, еще раздумаешь и придется уйти не евши.

Отправляя в рот изрядный кусок шницеля и запивая его вином, Эрнст рассказал о безвременной кончине Губерта Фаулера и в юмористических тонах сообщил Роберту о роли, которую полиция соизволила наметить в этом деле его покорному слуге. Роберт вовсе не был склонен воспринимать рассказ юмористически. Бледный, с лицом, искаженным возмущением, он нервно шагал по комнате. Нет, этого так просто нельзя оставить! У него есть знакомства среди высших чинов юстиции. Надо немедленно все поставить на ноги! Прежде всего нужно посоветоваться с хорошим адвокатом.

Эрнст с любопытством наблюдал за своим взволнованным приятелем.

«Эге, брат, да у тебя, оказывается, еще здорово много иллюзий!…»

Он посоветовал Роберту не вести себя, как младенец, и – ради бога! – не затевать никаких историй, если только он не хочет засыпать его, Эрнста, и таким образом избавиться от незваного квартиранта.

Роберт обиделся. Для борьбы с произволом полицейской клики в Германии есть еще достаточно испытанные средства, начиная с печати и кончая общественным мнением! Отказываться заранее от этих средств и подчиняться произволу – это безумие, меньше всего подобающее революционеру!

Эрнст, иронически щуря правый глаз, заметил, что, к сожалению, дело не в происках коварной полицейской клики, а в государственной системе. Наполнив рюмки, он предложил выпить за скорейшее излечение Роберта от иллюзий.

Они чуть не поссорились, что в течение этого обеда грозило им неоднократно. Взглянув на смеющееся лицо Эрнста, Роберт рассмеялся тоже и предложил выпить за их старую дружбу. Было решено, что Эрнст останется здесь жить. Роберт не будет вмешиваться в его дела, хотя и считает его поведение сумасбродным.

На столе появилась вторая бутылка вина, и разговор принял более мирный характер. Они весело перебирали все свои совместные увлечения детства. Когда дошли до гиббона, Роберт заверил приятеля, что всему виной старик Геккель, который заставил их обратиться не по адресу. Ближайшим родственником человека является вовсе не гиббон, а шимпанзе – это давно доказали Швальбе и Вейнерт. У самого Роберта имеется на эту тему специальная работа. Обратись тогда Роберт с Эрнстом не к гиббону, а к шимпанзе, им наверняка удалось бы с ним дотолковаться…

Незаметно беседа соскользнула на теперешние увлечения Роберта. Основные его научные работы касались области антропогенеза. Попутно Роберт занимался проблемой возникновения рас. Звание доцента он получил за свою обстоятельную работу о питекантропе, изученном им не по слепкам, а по ископаемому оригиналу. Тут Роберт достал с полки тонкую книжку и не без гордости протянул ее Эрнсту.

– Погоди, я тебе надпишу ее на память.

– Пожалуйста, не надписывай! Я еще не знаю в точности, как меня звать.

– Обойдемся без фамилии.

Он написал: «Старому другу в залог новой дружбы».

Эрнст, перелистав длинные таблицы измерений черепной крышки и бедренной кости питекантропа с точностью до одного микрона, отложил книжку. Он заметил с улыбкой, что ему ближе к сердцу вторая область деятельности Роберта: она неизмеримо актуальнее политически и, следовательно, нужнее. Статьи Роберта, направленные против расизма, без всяких комплиментов великолепны.

Роберт ответил, что свои статьи, печатавшиеся не в специальных журналах, он считает невинными литературными упражнениями и никогда не придавал им значения. С детства его немножко тянуло к литературе, и изредка он позволяет себе эту слабость. Рассматривать эти статейки всерьез и сравнивать с его работами из области антропогенеза, конечно, нельзя. Если Эрнст считает его научные работы политически неактуальными, потому что они трактуют о каких-то древних ископаемых костях, то он грубо ошибается.

– Я не раз имел возможность убедиться, что германские коммунисты страдают весьма ограниченным взглядом на вещи и механически пытаются низвести все к экономической борьбе. Было бы полезно, если бы они меньше увлекались Марксом, а пристальнее почитали Энгельса. Хотя бы его «Происхождение семьи» или «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Энгельс, очевидно, не считал эту проблему политически неактуальной, раз изучению ее посвятил столько времени…

– Не перевирай, пожалуйста, моих слов. Я отнюдь не уговариваю тебя бросать работу по антропогенезу и переключаться на популярные полемические статьи. Я только считаю в корне неправильным твое собственное к ним пренебрежение, как к работе второго сорта. Я лично вовсе не отделяю твоей научной деятельности от политической, как ты это делаешь сам. Для меня это лишь две стороны одной и той же работы. Захирение одной повлекло бы неизбежное вырождение другой.

Произнося эту тираду, Эрнст не мог отделаться от неприятного ощущения, что его слова покажутся Роберту прописными истинами. В правоте своей он не сомневался нисколько. Но для развернутого спора с Робертом он не чувствовал себя достаточно подкованным. Этот малыш в вопросах антропогении знал куда больше его!

Многолетние выступления на митингах научили Эрнста трудному искусству полемики. Поэтому ему не стоило большого труда умело сманеврировать и, не принимая открытого боя, довести спор до благополучного конца.

В этот день они не только не рассорились, но расстались с Робертом самыми лучшими друзьями. Соотношение сил в их новой дружбе было несколько другое, чем десять лет тому назад. Перевес безусловного убеждения был по-прежнему на стороне Эрнста. Но раньше непогрешимую правоту Эрнста ощущал и Роберт. Теперь же Роберта приходилось завоевывать. Никогда до этого Эрнст не осознавал так болезненно пробелов в своем образовании. Раньше оружие их игр и действий – вплоть до винтовки в дни восстания спартаковцев – неизменно выбирал Эрнст. Теперь выбор оружия принадлежал Роберту.

9

У Роберта в этот период были свои серьезные огорчения. Поделиться ему было не с кем. В своих горестях и неудачах он привык исповедоваться отцу, единственному человеку, который – он это знал – не будет над ним ни злорадствовать, ни потешаться: взгляды отца и сына во многом совпадали. Теперь, в отсутствие отца, Роберт рад был возможности доверить свое горе Эрнсту.

В печати недавно проскользнула заметка, что Дюбуа отказывается от питекантропа! Роберт долгое время ждал опровержения. Не дождавшись, решил написать Дюбуа письмо.

Эрнст не сразу понял, почему вся эта история так волнует Роберта. Ну, отказался, подумаешь! Велика важность!

Не встретив в друге надлежащего сочувствия, Роберт даже обиделся:

– Да ты знаешь, кто такой питекантроп?

– Знаю. Обезьяночеловек. Уж Геккеля-то я читал!

– Так это же единственное, наиболее достоверное палеонтологическое доказательство происхождения человека от обезьяны!

– Ну, и что из этого?

– Как «что из этого»? Если сам «автор» питекантропа, человек, который нашел его, описал, в течение сорока лет отстаивал свою находку, вдруг отказывается от собственного взгляда, отрицает несомненное обезьянье происхождение нашего предка, как, по-твоему: стоит это в прямой связи с походом реакции против дарвинизма или не стоит?

– Ага, вот в чем гвоздь! Понимаю!

Роберт, начав говорить на любимую тему, не мог уже остановиться:

– Ты бы почитал по этому вопросу! Это увлекательнее всякого романа! Помнишь, у Геккеля «недостающее звено»? Так ведь Геккель дошел до этого путем умственной спекуляции. Его уверенность в происхождении человека от антропоморфной обезьяны была так велика, что он не побоялся ввести в человеческую родословную недостающее переходное звено. Он не сомневался ни минуты в предстоящей находке остатков этого неведомого существа, для которого он заранее придумал кличку питекантропа. И вот приходит Дюбуа, голландский врач, который начитался Геккеля и поверил ему на слово, и заявляет, что он берется найти ископаемые останки геккелевского питекантропа…

– Молодец!

– Погоди минутку! В качестве военного врача Дюбуа получает командировку в колонии. Следуя указаниям Геккеля, он едет искать своего воображаемого обезьяночеловека на Яву. Но указание это, как мы сейчас знаем, было в корне неверно! Оно основывалось как раз на ошибке Геккеля, который искал предков человека не среди шимпанзеподобных, а среди гиббоноподобных обезьян. Отсюда и неверный маршрут Дюбуа на родину современных гиббонов, на Яву. Если бы поиски питекантропа производились нами сегодня, во всеоружии новейших знаний, нам бы и в голову не пришло искать его на Яве. И мы так и не нашли бы его по сих пор. А Дюбуа нашел, несмотря на то, или, вернее, именно потому, что отправился по неверному адресу! Более поразительной игры случая невозможно придумать! Подняв верхние слои земли близ Триниля, он нашел то, чего ни до него, ни после никто никогда нигде в другом месте не смог найти: нашел черепную крышку, три зуба и бедренную кость существа, как две капли воды соответствующего геккелевскому питекантропу. Впоследствии в тех же местах был разыскан еще один зуб и четыре бедренные кости. Таким образом было найдено вещественное доказательство происхождения человека от обезьяны, огорошившее, как снаряд, всех противников дарвинизма.

– Постой,, но ведь, насколько я понимаю, сам Дюбуа официально нигде от питекантропа не отмежевывался. Может, это просто газетная утка?

– Видишь ли, Дюбуа необычайно ревностно относится к своей находке и следит буквально за всем, что когда-либо где-либо печаталось по вопросу о питекантропе. Поэтому совершенно невероятно, чтобы такого рода порочащая его заметка не попала к нему в руки. То, что он не счел нужным опровергнуть ее в печати – и тем самым разрешил реакционным элементам в науке спекулировать его именем, – говорит уже само за себя.

Эрнст живо заинтересовался личностью доктора Дюбуа. Роберт рассказал ему пространно о своем визите в Харлем в период работы над монографией о питекантропе. Оказалось, профессор Дюбуа, ныне почтенный старец, живет у себя в Голландии, в Харлеме, как форменный отшельник, сторожа свое ископаемое. Кости питекантропа можно посмотреть только у него на дому, причем редко кому из ученых он разрешает дотронуться до них рукой. Когда один из антропологических конгрессов попросил их у него на короткое время, он предложил конгрессу приехать к нему в Харлем.

– Да у него нужно эти кости отобрать! – воскликнул возмущенный Эрнст. – Ведь этак, под влиянием попов, он может их и уничтожить!

Тревога приятеля вызвала у Роберта улыбку.

– Отобрать, к сожалению, нельзя. Как тебе известно, мы проживаем пока что в капиталистическом обществе, и эти косточки составляют частную собственность голландского гражданина, профессора Дюбуа. В силу наших представлений о частной собственности он волен их уничтожить. Но эта опасность не так уж велика, хотя, конечно, досадна. Прежде всего я забыл тебе сказать, что профессор Дюбуа, на основании договора с английской фирмой Дамон, предоставил ей исключительное право производства и продажи слепков с костей питекантропа. Таким манером он эксплуатирует своего обезьяночеловека, как безропотное домашнее животное, в течение вот уже сорока лет. Наш предок оказался для него настоящей курочкой, несущей золотые яйца. Вот тебе прямая связь антропологии с экономикой! К счастью, благодаря этому бизнесу мы располагаем в настоящее время десятком тысяч точнейших слепков с питекантропа. Каждая его косточка измерена и описана бесконечное количество раз. При таких условиях даже гибель оригинала не принесла бы науке непоправимого ущерба. Единственное, что Дюбуа может делать совершенно бесконтрольно, это колдовать над внутренним строением принадлежащих ему костей. Но такого рода исследования не в состоянии внести ничего существенно нового.

– Почему ты не напишешь на эту тему памфлета? Его можно бы озаглавить: «Питекантроп, посаженный на цепь».

– Что ты? Зачем злить старичка? Он был по отношению ко мне на редкость любезен и разрешил мне даже потрогать кости. Ну, как, по-твоему, актуально это и интересно?

– Очень!

– Вот видишь! А ты говоришь: не огорчайся! Конечно, случай с Дюбуа до конца не проверен, но на фоне того, что происходит повсюду, он приобретает значение симптома. Целый ряд видных ученых, один за другим, переходит в лагерь реакции. Возьми хотя бы Вейнерта! Автор прекрасных работ в области антропогенеза! Ходят упорные слухи, что он склоняется к признанию эоантропа.

– Это еще что за зверь?

– Это челюсть и несколько костей черепа, найденные Давсоном на юге Англии, близ Пильтдауна. По всем данным, челюсть принадлежит человекообразной обезьяне, а кости черепа – пещерному человеку. Тем не менее Уорварт и ряд других антропологов пытаются доказать, что это кости одного и того же существа, жившего якобы на заре человечества и потому окрещенного ими эоантропом. Существо это, судя по челюсти, еще древнее питекантропа. Поскольку же его черепные кости гораздо ближе к строению черепа современного человека, чем череп питекантропа и даже неандертальца, вьюод отсюда ясен: человек ведет свой род вовсе не от питекантропа через неандертальца, а от неких неведомых нам доселе приматов через эоантропа…

– А что кому от этого прибавится?

– Очень много прибавится расистам и всякого рода мракобесам. Вейнерта соблазняет то, что челюсть, найденная близ Пильтдауна, шимпанзеподобна. Поэтому, по его мнению, даже признавая существование эоантропа, он не грешит против дарвинизма. Но это не совсем так. До сих пор единственная научная родословная человека ведет от человекообразной обезьяны, через питекантропа и неандертальца, к современному роду. Только на стадии неандертальца мы замечаем расчленение этого единого ствола на расы. Мракобесам и расистам такая генеалогия, конечно, не по вкусу. Сильно развитые надбровные дуги, сросшиеся зубные корни и согнутые ноги неандертальца слишком явно свидетельствуют о его обезьяньем происхождении. Поэтому самые реакционные из антропологов считают неандертальца вымершей боковой ветвью, не состоящей в прямом родстве с современным человеком, и выводят человека от каких-то неизвестных и не сохранившихся в природе существ. Практически это означает то же самое, что выводить его от адамовой кости. Более гибкие расисты не прочь иногда пококетничать с Дарвином. Так называемый «социальный дарвинизм», как известно, сослужил им неплохую службу. Они готовы признать питекантропа и вслед за ним неандертальца предками человечества, но не всего человечества, а лишь его низших рас. Пусть они происходят от обезьяны, так им и надо! Что касается, например, северной расы, то она произошла совсем другим путем! Так возникают всякие полигенетические теории, пытающиеся доказать, что разные расы возникали самостоятельно от разных высших и низших приматов. Политический смысл этих теорий разъяснять тебе нечего. Признание реального существования эоантропа нужно этим господам, как манна небесная. Это как раз тот, другой, особый путь развития, который необходим им для оправдания происхождения высших рас.