Борис Яроцкий
      ПРОГНОЗИСТ
      Роман
      1
      Александр Гордеевич Тюлев, лесопромышленник и вор в законе, летел в Питер встречать новый год. Соседкой по креслу оказалась удивительной красоты блондинка. Судя по внешности, ей не было ещё и тридцати, но, видимо, замужем - такие в девах долго не гуляют.
      Двое дюжих телохранителей, вырученных из "Крестов", сидели сзади, делали вид, что читают журналы.
      Блондинка в голубом свитере / под голубые глаза/, с перстеньком на безымянном пальце левой руки, в перстеньке поблескивал бриллиант. Тюлев прикинул: "Каратов на восемь". Муж, а может быть любовник, выложил не одну тысячу долларов.
      Красотка достала из-под ног сумку, вынула вязанье. И по тому, как она ловко и аккуратно вязала, было видно, любит это занятие.
      - Никак получается варежка? - спросил Александр Гордеевич, восхищаясь рукоделием.
      - Да, - скромно ответила блондинка, не поднимая глаз - она была увлечена вязаньем.
      - Мужу?
      - Племяннице.
      - Сколько же ей?
      - Три годика, а я, к моему стыду, её до сих пор ещё не видела. Вот и тороплюсь с племянницей познакомиться, а заодно в семье сестренки встречу новый год.
      - Новый год с мужем встречают.
      - Муж - объелся груш.
      "Понятно, - решил Александр Гордеевич, - разведенная." Это уже другой коленкор. К такой можно и клинья подбить. За такую конфетку в зоне приличный пахан отдаст десяток своих лучших шестерок."
      А тут, на высоте девяти тысяч метров, над заснеженным Валдаем - в иллюминатор был виден предвечерний Вышний Волочок - удовольствие само шло в руки.
      Сестра обещала подыскать - не в бордели, конечно, а в самом Смольном, - приличную, молодую и не очень истасканную блядуху. Но после того, как он угробил её любовника и она узнала, сколько брат заплатил за смерть Валентина Владиленовича, бывшего секретаря обкома, ставшего бизнесменом, свое обещание аннулировала. "Уголовник и на свободе остается человеком зоны", - к такому неутешительному выводу пришла сестра. С тех пор она старается реже с ним видеться. А брат тем временем шел в гору.
      Как-то она зашла в канцелярию губернатора - принесла бумаги на подпись, а секретарша: - Подождите. У него сейчас один важный предприниматель.
      Ждала и десять, и двадцать минут. Беседа за массивной дубовой дверью затягивалась.
      - Как долго будет этот важный? - кивнула на дверь.
      - Не выгонишь, - ответила секретарша. - Надежда региона. Да ты, Виолетта, садись. Уйдешь - губернатора не поймаешь.
      Наконец дверь распахнулась. Губернатор не поленился проводить гостя до приемной, любезно распрощался.
      Виолетта глазам своим не поверила: Сашка! Вор в законе - и такая честь!
      "Вот и пусть он обращается к губернатору", - со злостью подумала сестра. Братец не сказал ей: "Познакомь с женщиной." Ну хотя бы с "бабенкой", а непременно подыщи ему блядуху.
      Она и себя таковой не считала. Теперь к ней прилип бывший шофер Валентина Владиленовича. С шофером проще: он намного моложе бывшего начальника, разведенный. Правда, пьет, паскуда. Иной раз забывает, зачем приперся к одинокой женщине. Валентин Владиленович хотя и пил, но только для стимула.
      Без него Виолетте было тоскливо, и она уже подумывала, как насолить брату, чтоб от него уплыли миллионы, которые наварил ему Северный бумкомбинат. А теперь он намеревается приобрести ещё один, но уже в Архангельской области. Его люди уже там, околачиваются в коридорах областной администрации, задабривают нужных чиновников.
      А ещё она узнала, что он свел дружбу с братом известного олигарха, у брата олигарха деревообрабатывающий комбинат, и продукция комбината уходит за море - а это уже капают не наши отечественные, вечно усыхающие "деревянные", а "зеленые", долговечные, как знамя шариата.
      Она не сомневалась: коль Сашка завел дружбу с человеком денежным, деньги окажутся у Сашки. А тот человек, у которого сейчас деньги, останется без денег и без головы. И ей уже захотелось найти этого неизвестного бедолагу, предупредить, а то и помочь, как нагадить коварному братцу.
      ... А братец, не ведая истинных замыслов сестры, летел в родной Питер, где его каждая собака знает, мило беседовал с неотразимой красавицей.
      - Вы артистка?
      - Нет. Хотя я и имею некоторое отношение к театру, но не прямое. Я модельер. Моя страсть - мужские костюмы. Конечно, я не могу соперничать с нашим зятем, он в этом деле - ас. Своего рода питерский Зайцев. Слыхали о таком?
      - О Зайцеве - да.
      - Ну и о нашем зяте ещё услышите. Вот на вас костюм австрийский.
      - Швейцарский.
      - Немного не угадала, но модель-то одна. Вам идет современный миланский, а лучше наш - московский или питерский без вкладышей. У вас же плечи богатырские, зачем подставлять вату? Так что обратитесь к нашему зятю, он сделает из вас Джемса Бонда. - И улыбнулась скромной, несколько стеснительной улыбкой: - Разумеется, по моей протекции.
      - И успеет к новому году?
      - Как попросите.
      Уже в самолете они обменялись телефонами. Он узнал, что её звать Ядвига, Ядвига Станиславовна, а фамилия - Кинская.
      - Это не ваша родственница по телеку рекламирует какое-то мыло?
      Вопрос выдавал в нем заурядного, не изысканной воспитанности мужчину, но Ядвига сделала вид, что этот дурацкий кивок на какую-то Кинскую с её парижским мылом её не смутил, она мило ответила:
      - Кинская моя однофамилица, в Польше их, как в Москве Сидоровых.
      Александра Гордеевича уже поджидал "Мерседес" с тремя телохранителями. Одного пришлось высадить, чтоб освободить место для Ядвиги Станиславовны.
      Тюлев сел с ней рядом и тут он ощутил её острые трепетные коленки.
      "Такая бы мне в зоне... все паханы подохли бы от зависти", - вспомнил он прошлое.
      Его, конечно, больше устраивало настоящее: вор в законе - почетно, но не всегда денежно. Иное дело - предприниматель, бизнесмен, да не какой-то там забугорный хмырь, а свой, отечественный, русский по духу и крови. За отечественным предпринимателем, как недавно сказал президент, будущее России.
      В данный момент Александр Гордеевич Тюлев, по прозвищу Банкир, свое ближайшее будущее видел в этой красотке - Ядвиге Станиславовне Кинской.
      Из аэропорта он её доставил к подъезду девятиэтажного дома на Обводном Канале. Там проживал её зять - владелец ателье модной одежды.
      Александр Гордеевич встречал новый год в этом доме на правах почетного гостя. Зять Кинских - Олег Борисович Карпушин - в недавнем прошлом мастер-закройщик ателье военторга гарнизона "Мир". В Питер перебрался из Плесецкой / так распорядился шеф/. Был он человеком поразительной работоспособности - уже к новому году его заказчик, друг Ядвиги, предстал на новогоднем застолье в изящном модном костюме. Рубашку, галстук и туфли подбирала Ядвига - женщины лучше понимают, какая одежда и обувь идут мужчине.
      Семья Карпушиных - он сам, его супруга Зося и малышка Катюшка понравилась Александру Гордеевичу уже тем, что никто из них, включая, конечно, и Ядвигу, не спросил, где гость работает, какая у него профессия и женат ли он.
      Такую скромную семью он встречал впервые: никто в печенку не лез с расспросами, как будто о нем все все уже знали.
      После коньяка он порывался похвалиться, что он не случайный с улицы, что он единоличный владелец известного на Северо-Западе предприятия, что оно каждую неделю приносит лично ему миллион чистого навара и что он ухитряется не платить налоги и это позволяет ему регулярно делать крупные покупки. Вот и сейчас он в Архангельской области покупает лесокомбинат и в придачу три тысячи гектаров созревшего строевого леса.
      Даже его друг Ананий Денисович Лозинский, и тот не ведает, какой Клондайк он открыл и откуда у него сумасшедшие деньги, чтоб все это прибрать к рукам.
      Ради этого Клондайка пришлось усмирить строптивого директора. Тот яростно сопротивлялся - противился продаже предприятия, подбивал акционеров протестовать - не позволить администрации выставить лесокомбинат на аукцион.
      Директор сгинул - его труп уже плыл по Двине в направлении Белого моря. После исчезновения директора акционеры притихли, скисли: своя жизнь все-таки дороже своей акции.
      Питерские ребята постарались, теперь была остановка за малым: за торгами на аукционе. Ставка вроде уже сделана: не напрасно же его люди осваивали кабинеты областной администрации.
      - Новый год - пусть он принесет счастье! - провозгласила Ядвига и с нежностью взглянула на неотразимо обаятельного гостя.
      "Дай-то бог!" - сказал он себе, поднимая наполненный фужер.
      Впереди была чудная ночь. Для него, но не для его телохранителей. Они ютились на лестничной площадке - как будто вышли покурить.
      Порывался он рассказать о своей предпринимательской деятельности уже в новом году, точнее, в первых числах января.
      Солнечным морозным утром он повез Ядвигу знакомить со своей сестрой. Захватили, конечно, выпивку и закуску.
      Сестра его встретила нелюбезно. Говорили они правильные, как в таком случае полагается, слова. Но Ядвига чувствовала, что Виолетта держит камень за пазухой: да, видимо, братец где-то чем-то ей досадил. И досадил крепко. А чем?
      Оставив Ядвигу в комнате одну, Александр Гордеевич увел сестру на кухню, попросил, чтоб сестра на ночь уступила им спальню.
      - Пожалуйста.
      - Спасибо, сестренка, - и опять шепотом: - Ты поняла, какую я встретил?
      - Поняла. Такую я тебе не подобрала бы. А она тебя не облапошит?
      - Не обижай.
      Говорили они шепотом, но у Ядвиги слух, как у музыканта. Разговор, конечно, о ней. И вопрос Виолетта задала сугубо житейский. Если брат знакомит со своей сестрой женщину, которую та видит впервые, то приходит на ум: не аферистка ли?
      Но Александр Гордеевич, как он сам о себе мнил, тоже был тертый: не она к нему повесилась на шею, а он к ней прилип. Знакомство дорожное, но опять-таки инициатива исходила от него.
      Застольничали долго. Саша / теперь Ядвига так его называла/ говорил о Питере, каким он его знал в детстве, как он озоровал на улице и в школе. И сестра кое-что припоминала о его "художествах". Не отмалчивалась и Ядвига. Она знала многих питерских модельеров, упомнила, что зять готовит выставку одежды предстоящего весенне-летнего сезона, пообещала презентовать Виолетте пригласительный билет.
      - Вам, Саша, тоже было бы полезно посмотреть, - говорила она, по-дружески положив руку ему на колено. - Ах, да, мы же с вами москвичи. Удастся ли опять скоро побывать в Питере?
      Уже ближе к полночи Александр Гордеевич предложил:
      - Дорогие красавицы, не пора ли на отдых?
      - Пора, - сказала Виолетта - я вам уступаю свою спальню.
      - Спасибо, - поблагодарила Ядвига. - Но меня ждут мои родственники.
      - А зачем телефон? - мягко напомнил Александр Гордеевич. - Телефон, телефоном... но все-таки...
      Друг Саша не уговорил остаться. По дороге, уже в машине, чтоб не слышали телохранители, она тихо сказала:
      - Потерпим до Москвы... А то у нас как-то стремительно. Вы мне нравитесь... Очень...
      В Москве он её увез к себе на дачу. Трое суток не отвечал ни на какие звонки. Ананий Денисович попытался было с ним связаться, но секретарь, бывший журналист с уголовным прошлым, вежливо отвечал: "Хозяин болен".
      Александр Гордеевич болел "любовью". Такое с ним приключилось впервые: были женщины на час, на ночь, справил нужду, облегчил свои органы - и адью, даже имена запоминать не было надобности, все равно блядухи врали.
      А тут... Тут что-то в груди екнуло...
      Только на четвертые сутки с такой неохотой он отпустил свою голубоглазую подругу: за прогул её могли уволить с работы - так она объяснила необходимость отлучки. И он с ней согласился. Да и ему пора было вспомнить о своих обязанностях.
      А на Новом Арбате в офисе фирмы "Лозанд" Ананий Денисович Лозинский заслушивал доклад товарища полковника - Ивана Ивановича Мишина, бывшего кэгэбиста, ведавшего в этой фирме вопросами разведки и контрразведки.
      - Агент внедрен, - говорил товарищ полковник. - Так что теперь у вашего друга любовная горячка.
      - Агент надежный?
      - Молодая красивая женщина надежней любого академика.
      - Вы ей задачу поставили, что нам нужно от Банкира?
      - Так точно.
      - Держите меня в курсе... - Есть.
      2
      Фидель Михайлович Рубан, аналитик фирмы "Лозанд", мечтал встретить новый год в Приосколье - с отцом и сыном. Оттуда, из Приосколья, отец писал не часто, но регулярно. Хвалился успехами внука. Дед огорчался, что мальчик, в отличие от его родителя, учился не на круглые пятерки, но преуспевал по-английскому. У них с первого класса иностранный - английский и почему-то турецкий. Наверное, потому что турки строили за городом хранилище по утилизации радиоактивных отходов / проект инвестировала Германия/.
      Турки в качестве безвозмездного дара обязались построить школу, но только чтобы в ней уже с первого класса преподавали турецкий. Мэрия согласилась - хоть что-то на ниве образования да будет построено. А пока как задаток для турков - в некоторых школах города ввели турецкий, преподавателями стали контрактники-турки, многие свои педагоги оказались без работы.
      Олежка к турецкому был равнодушен, хотя некоторые слова запоминал легко, да и как не запомнить, если слово "дурак" по-турецки означает "остановка", "стакан" - "характер", а "характер" если произнести по-турецки в русском звучании при девочках даже не произнесешь. Не язык, а шифрограмма. Что-то похожее у ворья: "кусок" - "тысяча рублей", "писка" "бритва".
      Фидель Михайлович уже предвкушал радость встречи, как вдруг телеграмма: "Пропал Олежка. Подозреваю, выкрали. Отец".
      Еще недавно с отцом можно было поговорить по телефону, но так как отцу несколько месяцев не приносили пенсию, и он вовремя не внес плату за телефон - его лишили этого вида связи. Поэтому отец писал сыну письма, а письма до Москвы теперь идут в десять раз медленней, чем десять лет назад. Но телеграммы пока ещё разносят.
      Эту бросили в почтовый ящик утром, Фидель Михайлович распечатал её только вечером, когда вернулся с работы.
      Прочел - ужаснулся. Куда бежать на ночь глядя? Первое, что пришло в голову: дозвониться до Аркадия Семеновича Герчика, профессора-психиатра, работавшего у Лозинского семейным врачом.
      Дозвонился. Трубку взяла Клара, дочь профессора, бархатным голоском отозвалась:
      - Это вы, Фидель Михайлович? Что случилось?
      - Папа дома? - У шефа. - Шеф опять болен? - Как всегда.
      - А как до папы дозвониться?
      - Никак. Успокоит шефа и приедет.
      - А когда?
      - 0б этом сам господь бог не ведает... Так что случилось?
      - Олежка пропал. Сын.
      - Выкрали?
      - И ты о том же...
      - Фидель Михайлович, не вам объяснять: коль исчез, значит, выкрали. А коль выкрали, надо искать или в Чечне или же за бугром, в тех же Соединенных Штатах...
      Клара говорила приятным, ровным голоском, еще, видимо, не осознавая, как это страшно, когда у тебя крадут ребенка.
      "В Соединенных Штатах... Стоп! Да в Штатах же моя бывшая!" - вдруг вспомнил он о её существовании. Но Паша нигде ни словом, ни полусловом о том, что сын с ней будет в Америке. Наоборот, она просила - дескать, так удобно будет всем, - Олежку Фидель увезет к деду. Дед живет один, вдовец, внук - его отрада.
      А ровно год спустя - у деда нет внука, у отца - единственного сына.
      В памяти Фидель Михайлович перебирал общих с Пашей московских знакомых. Стал названивать: не появилась ли в Москве Паша Рубан?
      И вдруг - о везение! Бывшая сокурсница по университету, восемь лет назад блестяще защитившая кандидатскую диссертацию о взаимосвязи вещества и поля, а ныне валютная проститутка, видела Пашу в гостинице "Националь" с каким-то высоким плосколицым американцем.
      За точность бывшая сокурсница не ручалась - вроде Паша, а вроде и нет, - так как была под градусом. Но Фидель Михайлович, зная приметы её нового мужа, сказал себе: она!
      С великим трудом дождался утра следующего дня. Утром позвонил Аркадию Семеновичу, Клара заспанно ответила:
      - Папа дома не ночевал.
      Не ночевал, значит, был при шефе. У шефа, видимо, тяжелый приступ. Как потом Фидель Михайлович узнал, терзаясь мучениями, куда мог исчезнуть его сын, шеф всю ночь бредил манией вседозволенности: сначала плакал, что он любит президента, потом уговаривал врача, уговаривал свою жену Дарьяну Манукяновну и её подругу Тоню / для сотрудников на Антонина Леонидовна, неприступная, как фанатичная монахиня/, чтоб они признали его, Анания Денисовича, президентом России.
      С шефом безоговорочно соглашался только врач - он был лицо зависимое от шефа, шеф был его работодателем: кто платит, того и славят.
      Дарьяна Манукяновна исступленно твердила: "Придуривается, идиот".
      Антонина Леонидовна, обращаясь к шефу, была мягче: "Аничка, золотко мое, давай уснем".
      "Только не с тобой", - отвечал шеф, прижимая к ладони левой руки большой и указательный пальцы, как бы показывая, что у него тоже, как и у всенародно избранного, рука трехпалая. Водя левой рукой перед глазами присутствующих, твердил, как заклинание: "Не с тобой, не с тобой..." У него даже голос менялся - становился хриплым, как у неизлечимого пропойцы. По хрипоте, по минутным паузам между словами в нем угадывался действующий президент.
      Портила впечатление Дарьяна Манукяновна: "Возомнил себя, рыжий, хрен знает кем".
      На жену он не обижался, потому что она - жена. Все остальные ему поддакивали, потому что у шефа капитала на многие миллионы долларов и брат в правительстве.
      Утром следующего дня после получения страшной телеграммы Фидель Михайлович обратился за помощью к товарищу полковнику - он старый разведчик на ловле интересующих власть субъектов съел не одну собаку.
      - Узнаю, - сказал тот обыденно просто, коротко взглянув на постаревшее за ночь лицо своего сотрудника. - Установлю, проживает ли ваша бывшая супруга - как её, Прасковья Федоровна Рубан? - в гостинице "Националь".
      - У нее, по всей вероятности, фамилия уже другая, - подсказал несчастный отец.
      - Ну и что? - не удивился товарищ полковник. - Сколько б раз человек не менял фамилию, а коль он вернулся в Россию, мы ему припомним его первую, а если пригласим кое-куда, то и спросим, зачем он это сделал.
      - Пашу спрашивать не надо, она дура, - заступился за свою бывшую супругу Фидель Михайлович.
      Товарищ полковник удрученно покачал облысевшей головой: дескать, наивная простота - именно чаще всего женами-дурами и делается большая политика, не обязательно государственная, финансовая - тоже.
      - Вам следует поближе познакомиться с Антониной Леонидовной, неожиданно предложил товарищ полковник. - И тогда вы поймете, как умны женщины, хотя их бывшие мужья тоже называли их дурами. Да-да, не ухмыляйтесь.
      А Фидель Михайлович вовсе и не ухмылялся. Это была не ухмылка, а нервный тик. Он вполне серьезно, с надеждой обращался к человеку, который мог выйти на след исчезнувшего ребенка, а этот человек в такой неподходящий момент говорит бог знает о чем. Он, умный и хитрый, умней и хитрей дюжины матерых волков, предлагает сойтись с какой-то женщиной. Хотя... она вовсе не какая-то, а секретарь самого шефа. Красотой она, конечно, не блещет, уже в годах, но не старая, и, как утверждает товарищ полковник / а в людях он не ошибается/, ума у неё - палата. Ну и что?
      Разве мало сейчас людей умных и в то же время глупых? Больше всего глупят умные, потому что деятельные натуры. Посредственности отсиживаются в укромных норках, присматриваются к событиям, помалкивают, идут за умными, когда те уже побежали и у тех уже что-то получилось.
      Весь следующий день Фидель Михайлович не находил себе места, а товарищ полковник сидел в своем кабинете-сейфе, никуда не отлучался. А мог бы посетить гостиницу "Националь" - там у него своя ещё с доперестроечных лет агентура.
      Ничем не мог помочь и Аркадий Семенович. Он сокрушался, но по существу дела молчал, и вообще в последний месяц что-то заставляло его молчать. Но Фидель Михайлович чувствовал, здесь была какая-то загадка - намечалась какая-то крупная игра, и не связана ли она с его выкраденным сыном?
      На четвертые сутки товарищ полковник пригласил к себе Фиделя Михайловича, не глядя в глаза, сказал:
      - Ваша бывшая супруга, она теперь Полин Маккин, была в Москве. Вашего сына она увезла в Америку,
      "Бог мой! - побледнел Фидель Михайлович. - Для моего отца это смерть!" Стараясь выглядеть спокойным, спросил:
      - Как же его вернуть? Если он там останется, он уже не будет русским.
      - Почему же?
      - Нет, не будет! Он вырастет, если станет летчиком, будет бомбить Ирак, а может, и Россию. Война-то с Америкой впереди. Я уже рассчитал...
      - Не горячитесь. Ваши расчеты...
      - Мои расчеты - это научно обоснованный прогноз! Вероятность восемьдесят процентов...
      - Вот видите! Остается двадцать. И прогноз ваш долговременный. Меня к этому времени уже сожгут в крематории, а вы уйдете на пенсию.
      - А сын? Мой сын! Что будет с ним?
      - Он же при матери... - Я его выкраду, - твердо пообещал Фидель Михаилович.
      Товарищ полковник промолчал. Он знал: Америка - не Россия. Там детей выкрадывают не мастерством и смелостью, а деньгами, притом, очень большими.
      3
      "Как же она посмела? Не пощадила мое сердце?" - спрашивал отец в ответном письме.
      Ответил он не сразу на письмо сына, а уже когда вернулся из больницы. Врачи не надеялись, что после такого потрясения учитель выживет - был обширный инфаркт.
      Спасибо, конечно, московской бригаде врачей. В Приосколье Аркадий Семенович направил своих друзей, в том числе профессора - специалиста по болезням сердца.
      У местных врачей диву не было предела: прислать целую бригаду с новейшей аппаратурой, о которой в Приосколье даже не слышали - кто-то так щедро швырнулся деньгами.
      Недавно с подобным приступом доставили бизнесмена - человека денежного и в Просколье авторитетного - врачи бились трое суток, но спасти не смогли. А пригласить из Москвы светил не рискнули - это обошлось бы слишком дорого.
      Вот и закопали бизнесмена: был - нет. Как посредник он три шкуры драл с потребителей - не выдержало сердце, в сорок лет сошел в могилу.
      Учителя жалели, уважали и любили. Сочувствовали его горю, знали, как все это произошло.
      Мальчик шел со школы домой. У школьных ворот стояла булыжного цвета "Волга". Из машины выскочил высокий рыжий крепко скроенный крепыш, спросил: "Ты - Олег?" Мальчик ответил: да, он - Олег. Тогда крепыш: "А к тебе приехал папа. Я - за тобой". Мальчик сел в машину. С тех пор его никто не видел.
      В международном аэропорту Шереметьево дали Фиделю Михайловичу справку, что мальчик Олег Рубан, в билетах нигде не зафиксирован. А вот на российско-финской границе женщина предъявила на мальчика документ, что это её сын. Мальчик был на неё похож.
      Пограничник, проверявший паспорта, фальши не обнаружил. А она была международный паспорт с фотографией матери и сына был поддельным. Товарищ полковник узнал об этом, когда уже Полин Маккин покинула пределы России, увозя с собой мальчика. В похищении Олега участвовал её муж, бывший морской пехотинец Майкл Маккин. От этой информации Фиделю Михайловичу стало не легче.
      Так с горького события для него начался новый год. А сама встреча его произошла своеобразно, с непредвиденным гостем.
      Герчики, особенно Клара, настаивали встретить Новый год у них, но он своим грустным видом решил не портить им веселья, остался дома в своей "хрущевке".
      У него были припасены бутылка коньяка и шампанское. Коньяк он берег обычно для профессора Белого, своего бывшего начальника по лаборатории прогноза. Тот регулярно посещал своих подчиненных, и те его поили, пока он не сползет под стол. Заваливался он, уже подвыпивший, и к Фиделю Михайловичу, и тому ничего не оставалось, как обильной выпивкой благодарить за выбитую для него квартиру. Сколько было выпито коньяков, а профессору Белому все было мало. Фидель Михайлович поил благодетеля, порой отказывая себе в самом необходимом.
      Но, что было, то было. Остались воспоминания.
      Этот предновогодний вечер тянулся томительно долго. Не с кем было перекинуться даже словом. Он ждал, чтоб под бой курантов откупорить шампанское, мысленно пожелать сыну если не счастья, то достойной жизни в ненавистных для русского человека Соединенных Штатах.
      Но задуманное одиночество не получилось.
      В десятом часу вечера, когда во всех квартирах внуковской пятиэтажки горели новогодние елочные огни, у двери раздался звонок.
      Кто-то нагрянул без предупреждения. "Не профессор ли Белый по старой памяти?"
      Фидель Михайлович распахнул дверь. Этим "кто-то" была... Антонина Леонидовна, секретарь могущественного шефа и подруга не менее могущественной женщины - Дарьяны Манукяновны.
      Сотрудники фирмы "Лозанд" осторожно шутили:"Ананий Денисович - правая рука Дарьяны Манукяновны, а левая нога - Антонина Леонидовна: что левая нога захочет, то сделает правая рука".
      Тридцатипятилетняя Антонина Леонидовна из-за смуглой кожи и черных, блестящих, как китайская тушь, волос выглядела на все сорок. Крупная, несколько полновата для своих лет, она была похожа на многодетную мать, хотя детей у неё никогда не было. Но был муж, курд, товарищ её отца. Муж был на двадцать лет старше, в России появлялся редко, а значит, и редко видел свою жену - пропадал где-то в Курдистане. Ему было не до семейной жизни - он воевал.
      За десять лет разлуки она забыла, как выглядит муж. У них уже были бы взрослые дети. Но когда она смотрела на детей своей подруги - на Сузика и Гаяне, - таких детей она не хотела, говорила себе: "Лучше не иметь никаких, чем безалаберных".
      Вот уже четыре месяца она присматривается к бородатому очкарику аналитику. Судя по отзывам / шефа и товарища полковника/, в лице аналитика фирма приобрела редчайший самородок.
      Сдержанней себя вел человек, нашедший этот самородок. Аркадий Семенович Герчик о нем никак не отзывался, давая понять, что его дело найти - не больше.
      Аркадий Семенович может провести кого угодно, но не Антонину Леонидовну. Этот хитрый лис, замечала она, не случайно избрал себе стезю психиатра. Просто так, ради праздного интереса, он даже пальцем не пошевелит, а тут вдруг предложил на ответственейший участок никому не известного математика, и шеф без колебаний принял это предложение. Ее несколько обидело, что с ней не посоветовались. Аркадий Семенович мог бы сразу сказать, что это сын его учителя, а учитель в свое время сделал услугу сыну осужденного за аварию инженера, то есть ему, выпускнику средней школы Герчику.
      Фидель Михайлович оказался воистину золотым самородком. В свое время величайший самородок России Дмитрий Иванович Менделеев составил периодическую систему элементов, и с тех пор даже каждый любознательный школьник четко представляет себе строение любого вещества.
      Аналитик Рубан составил таблицу, которая дает четкое представление о том, как перетекают теневые капиталы, минуя налоговые службы. Они, эти капиталы, как ртуть на ладони, - текут, дробятся, соединяются, а рукой не поймаешь - рукой налоговика. Но рука руке рознь. Все эти капиталы имеют тенденцию сосредотачиваться в одних руках и... уплывать в зарубежные банки.
      Эту рубановскую таблицу - таблицу перетекания теневых капиталов Антонина Леонидовна изучала как экономист. Поняла: если кто и нужен аналитику, там это она - женщина со связями, по хитрости и уму не уступающая профессору Герчику.
      В этот вечер она впервые увидела бородатого очкарика без очков. Сделала для себя открытие: а глаза-то у него серые, как горный хрусталь.
      В его глазах она в одно мгновение прочла и растерянность, и страх, и скрытую радость.
      - С наступающим, Фидель Михайлович!
      - Антонина... Леонидовна?!
      - Называйте меня просто: Тоня. Договорились?
      - Вы меня, Антонина Леонидовна... Тоня... извините. В квартире не убрано.
      - А мы сейчас уберем. Проводим старый год и встретим новый. Вы - один и я - одна. Подумала: "А почему бы нам не объединить усилия?"
      - Да... конечно... верно.
      - А коль верно - принимайте гостью.
      Она уже вошла в прихожую. Поставила у вешалки огромную сумку. Сняла норковую шубку, вложила в руки все ещё растерянного хозяина. С норковой шапки стряхнула снег, кинула шапку на вешалку, принялась снимать сапожки. Тесные сапожки не хотели покидать крупную женскую ножку.
      - Давайте я помогу?
      - Давай.
      Он снял сапожки, поставил под вешалку. Поискал тапочки, но не нашел. Не беспокойся, я захватила.
      В огромной болоньевой сумке нашлись и тапочки, и фартук, и даже полотенце, не говоря уже о выпивке и закуске.
      - Вы автобусом?
      Она усмехнулась - у рта морщинки.
      - Разве мы не зарабатываем или мало кому должны?
      - И как вы решились?
      - Вы не рады? Ты не рад?
      - Рад.
      - Я тоже не сразу решилась. А сегодня дай, думаю, была - не была. В такую ночь за порог не выставит.
      - Что вы?.. Я сейчас очки... Где они запропастились?
      Она опять на "вы":
      - Вы же не за компьютером... Давайте сразу по фужеру шампанского. Чтоб легче переходить на "ты".
      Из сумки она достала бутылку "Советского".
      - Открывайте.
      Он открыл. Но неловко, половина содержимого оказалась на столе и отчасти на гостье, окропив её бархатное платье цвета миндаля. Платье ей очень шло, и она это знала.
      За приготовлением стола, за разговором время словно побежало и быстро приблизилось к полночи.
      Фидель Михайлович переоделся: по случаю распечатал новую в голубую полоску рубашку, по привычке завязал было галстук, но гостья посоветовала галстук снять - ведь они дома, в семейной обстановке на семейном празднике.
      Он ожидал уже услышать от этой неприступной женщины традиционный тост с пожеланием добра и счастья в новом году. Но она сказала то, что в мыслях неотступно держал Фидель Михайлович:
      - За возвращение Олежки.
      Это были её первые слова за новогодним столом, и сказала она искренне и нежно, как будто этот мальчик был их общим ребенком.