Когда Лена вошла в комнату, где я смотрел футбол, она оцепенела. А потом едва не устроила мне скандал. Действительно, как же можно после "Сталкера" смотреть футбол?! После "Сталкера" надо думать, думать, думать и думать. Думать о "Вишневом аде". А футбол после "Сталкера" смотреть нельзя. Футбол после "Сталкера" могут смотреть только идиоты. И обыватели. И проклятые коммунисты. Все те, кому скучна или просто не по зубам духовность "Сталкера" и кого тянет на разрешенные советской властью простые удовольствия. "Ты бы еще кроссворд решал", - Лена уже была готова к скандалу.
      Мне стало стыдно. Я же не конформист! Я же все-таки будущий актер-маяк! Я же как-никак молодой бескомпромиссный непредсказуемый хуй! И я перестал смотреть футбол.
      Сейчас я бы уже не стал смотреть после "Сталкера" футбол. Прежде всего потому, что сейчас бы я не стал смотреть "Сталкера". Сейчас для футбола уже просто бы уже не было причины. А у меня не было бы повода для стыда.
      Я не люблю интеллигенции. Интеллигенция меня тоже не любит. Но если еще есть люди, которые любят интеллигенцию, мне проще полюбить этих людей, чем интеллигенцию. А если есть люди, которые любят меня, то интеллигенция в состоянии полюбить этих людей. А потом интеллигенция сможет через этих людей полюбить меня. Так всем будет проще. В тот вечер в доме, где мы с Леной оказались, было много интеллигенции. Лена заворожила ее "Вишневым адом", а мне так и не дала досмотреть футбол.
      Лена волновалась. Она снова и снова пересказывала концепты "Вишневого ада". Ее внимательно слушали. Я высказывал свои соображения насчет Феди. Федю можно было сыграть с гитарой; ведь Федя - в душе поэт! Федю можно было сыграть и без гитары. Федю можно было сыграть даже и без слов - только телом и глазами. Федю можно было и совсем не играть. Только я пока не решался сказать об этом Лене. А интеллигенции тем более не решался сказать. Для них это было бы ударом. Мне приходилось беречь и интеллигенцию, и Лену.
      Тогда интеллигенция любила театр и, естественно, любила Чехова. А больше всего любила "Вишневый сад". И с нетерпением ждала метаморфозы "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Потому что, хотя у Чехова был сад, но вокруг-то был недвусмысленный ад. Вокруг была советская власть. И этот ад куда-то надо было девать. А куда? Только в сад. Сад мог бы вполне поглотить ад. А затем, поглотив, перевоспитать его в рай. Или хотя бы нейтрализовать.
      Понимаешь, Лена, тогда я боялся тебе об этом сказать. И сейчас боюсь. Но все-таки скажу. Твой, Лена, "Вишневый ад" - такое же говно, как и не твой "Вишневый сад". Оба они говно. А "Вишневый ад" даже большее говно, чем "Вишневый сад". "Вишневый сад" все же чистый секс и чистое говно. А "Вишневый ад" - грязный секс и понос. В "Вишневом аде" ниже уровень качества говна. Но тогда я был так же заворожен "Вишневым адом", как и другие.
      Лена увлеклась. Она без конца варьировала декорации и музыку к спектаклю. Меня попросили прочитать монолог Феди. Я отказался. Лена украдкой погладила мне хуй. Вдруг кто-то вздохнул. Все думали, что это вздохнул я, отказываясь читать монолог Феди. Но я не вздыхал - я в этот момент был занят. Я отказывался читать монолог Феди; мне некогда было даже вздохнуть. Это вздохнул хуй. Русский хуй обиделся и вздохнул. И правильно сделал, что вздохнул! Лена его обидела. Русский хуй только с виду грубый медведь. Но в быту он - нежная душа. Его легко обидеть. Вот Лена его и обидела! Лена его слишком быстро погладила. И даже не услышала его вздоха. Лена была погружена в "Вишневый ад". Ей нравилось, как ее слушают и кто ее слушает.
      Мы были в интересном месте. Возможно, это была мастерская. А может быть, квартира. Квартира как квартира. Я многого не помню. А многого не хочу помнить! Не хуя помнить всякую хуйню! Но многое вот именно что искренне не могу вспомнить. Как Лена гладила хуй - помню. Как хуй вздохнул - тоже помню. А где это было конкретно - не помню. Но помню, что место было интересное. И люди вокруг тоже.
      Это была не просто интеллигенция, завороженная "Вишневым адом". Это была интеллигенция, специально предназначенная для того, чтобы оценить "Вишневый ад". Это была элита. Богема. Сливки. Пенка. Я не знаю, элита я с богемой или нет. Возможно, нет. Возможно, именно элита с богемой. Может быть, я всегда был только элитарной богемой; или богемной элитой. Я никогда об этом не задумывался. А надо бы! Но с этими людьми я чувствовал себя плохо. Все они были абсолютные, законченные козлы. Это были лучшие люди своего времени. Именно поэтому они были абсолютные, законченные козлы.
      Им не нравилось, когда Лена невзначай брала меня за хуй. Им нравился только "Вишневый ад".
      Это были писатели. Журналисты. Артисты. Режиссеры. Художники. Были люди, близкие к церкви. Были просто хорошие духовные русские люди. Была просто всякая разная богемная мразь. Все они были связаны с КГБ. Или не были связаны с КГБ. КГБ к этому времени уже перестал быть силой; КГБ превратился просто в символ.
      Вдохновленная Лена придумала с ходу и третий вариант "Вишневого ада". Средней величины хлев где-то на юге. Завтра - годовщина знакомства Антона Павловича Чехова с Ольгой Леонардовной Книппер. Животные решают сделать сами себе маленький подарок: естественно, поставить "Вишневый сад". От людей такого подарка им хуй дождаться. Животных много - тут и коровы, и овцы, и козлы. И свиньи. Декорация - стенка хлева с забытой пастухом недопитой бутылкой водки и газетой "Известия" с интересной статьей. Много вишен. На юге в этот год - неурожай. Ничего, кроме вишен, не родилось. Поэтому все животные, даже коровы, едят только вишни. Воды нет. Засуха, еб твою мать! Поэтому все животные, даже коровы, пьют исключительно вишневый сок. В углу барахтается молоденький козлик Федя, любимец всего хлева. Очень перспективный молодой козлик. Один из самых перспективных козликов района. На него возлагают большие надежды. Музыкальное сопровождение - Бах, Вивальди, Чайковский, кантри, шотландский национальный инструмент волынка, а также много другой хорошей музыки. Роль Раневской взяла дойная корова Зойка. Козлик Федя хотел сыграть Гаева или Лопахина - но роль Гаева взял породистый хряк Кузя, а Лопахина - безумный боров Никитич. А козлик Федя так надеялся, так мучительно долго репетировал и Гаева, и Лопахина! Но разве пойдешь против Кузи и Никитича? В том-то и дело, что не пойдешь. Феде кинули самую завалящую роль Фирса. Есть и хореографические номера - дойная корова Зойка пытается завалить навозом козлика Федю, породистый хряк Кузя хочет сесть козлику Феде на голову, а безумный боров Никитич собирается Федю отъебать. Но Федя - прыткий увертливый козлик! А не беспомощный хуй импотента. Поэтому молоденький козлик Федя удачно избегает и первого, и второго, и третьего. В финале пьесы в хлев врываются за недопитой пастухом бутылкой водки пьяные ветеринары и всех убивают. Федя все-таки успевает произнести свои последние реплики, но мертвым. Пьяные ветеринары, допивая водку, делают с телом бывшего прыткого козлика Феди то, что не успели сделать с ним при жизни Зойка, Кузя и Никитич. Пьяные ветеринары садятся Феде на голову, ебут и заваливают навозом. Звучит Бах. Или какая-нибудь другая хорошая музыка вроде Баха. Но лучше Бах. Пьеса показывает советской власти, как изощренная духовность Чехова может жить даже в хлеву. В хлеву ей живется так же хорошо, как и не в хлеву.
      Когда Лена закончила, кто-то опять вздохнул. В каноническом "Вишневом саде" тоже кто-то все время вздыхал. Может быть, сам вишневый сад. Он понимал: его скоро выебут. Вот и вздыхал. Или вздыхал секс, который в "Вишневом саде" на втором плане. Секс вздыхал потому, что его не пускают на первый план. Также секс вздыхал из-за отсутствия в пьесе ума. Лена, слава Богу, в своих "Вишневых адах" не использовала парадигму вздоха. Там и так всего хватает. А после того, как Лена закончила, вздохнули двое. Вздохнул Федя. Феде опять досталось больше всех! И вздохнул мой русский хуй. Он был разочарован. Его перестали гладить. По нему перестали водить вверх-вниз. Лена занята "Вишневым адом", а про него забыла совсем.
      В третьем варианте "Вишневого ада" слишком много Орвелла. Орвелл не понял механизмов русской революции. Ты их тоже, Лена, не поняла. Ты, Лена, глупая девушка! Лена, ты - совсем не глупая. Их никто не понял: не одна только ты и не один только Орвелл. "Скотский хутор" и "1984" - очередные басни с очередной моралью. Эта литература не дотягивает до Маркеса. До Пикуля она тем более не дотягивает. Ничего страшного. Какие к ебене матери механизмы! В русской революции не было никаких механизмов. В русской революции был только один голый пиздец. В русской революции был только голый пиздец механизма и механизм голого пиздеца.
      И еще, Лена. Еще вот что. Самое главное, Лена, на чем ты споткнулась в "Вишневом аде", - ты не нашла путей к русскому контексту. И ты мало водила по моему хую вверх-вниз. Ты здесь, впрочем, не виновата. Ты здесь ни при чем. Я не могу списать только на тебя провал девяностых! Мы все не нашли путей к русскому контексту. Мы все мало водили по своим и чужим хуям вверх-вниз.
      Третий вариант "Вишневого ада" не вызвал такого восторга, как предшествующие два. Но все равно - многие были довольны. Некоторые были разочарованы, но большинство были довольны. Все сразу стали пить. Много пить. Мужчины стали много пить. Женщины стали много пить. Тогда в России женщины пили так же много, как и мужчины. Сейчас женщины пьют меньше. Но сейчас и мужчины меньше пьют.
      Снова и снова много пили. Хвалили Лену. Ругали советскую власть. Если Брежнев был жив, то ругали Брежнева. Если он уже умер, то ругали кого-то следующего после Брежнева. Вдруг все разделились. Все мужчины оказались в одной комнате, а все женщины - в другой. Запахло гомосексуализмом. Тогда для России это был непривычный запах. Это была новость. Сейчас, конечно, не новость. Но тогда была большая новость. Тогда, правда, все было новостью. В том числе и гомосексуализм.
      Меня обступили. Меня трогали. Мне говорили комплименты. Меня это не удивляло. В юности я нравился мужчинам. У меня были красивые глаза, и пальцы у меня тоже были красивые. К этому времени они все еще были красивые. Но только внутри. Снаружи они уже заматерели. А раньше они были красивые и снаружи.
      Кажется, я даже с кем-то танцевал и целовался. Вроде бы это было по пьяни. Но мы все, хотя и много пили, были не такие и пьяные. Просто пьяному проще танцевать и целоваться с мужчинами.
      Я за себя не боялся. С мужчинами у меня ничего получиться не может. К сожалению. У меня все-таки традиционно предрасположенный русский хуй. Он реагирует только на пизду. К мужчинам он плохо относится априори. В этом моя трагедия вплоть до сегодняшнего дня! Мне перестали нравиться женщины, но так и не начали нравиться мужчины. Я ушел от женщин, но так и не дошел до мужчин. Мне тяжело с женщинами. Они все такие дуры! Но и с мужчинами мне тоже тяжело.
      Мне давали советы насчет Феди, как лучше сыграть козлика и как солдатика. Мне уже подбирали костюм. И грим подбирали.
      С тем, кто подбирал мне костюм и грим наиболее тщательно, мы долго танцевали. И долго целовались. Теперь он - известный театральный режиссер. Или журналист. Или на телевидении. Я знаю, что он - известный, но в какой конкретно области - не знаю. Его зовут Андрей. И тогда его звали Андрей. У него соответствующая, откровенно гомосексуальная фамилия.
      Он пытался гладить мне хуй. У него это плохо получалось. У Лены это получалось лучше. А может, у них получалось одинаково. Только мне больше нравилось, когда хуй гладит Лена.
      У Андрея сразу появилась своя версия "Вишневого сада". У Андрея была иная версия, чем у Лены. Не "Вишневый ад", а "Вишневый зад". Это была радикальная версия.
      Ведь "Вишневый сад" - чисто мужской мир. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Поэтому в "Вишневом заде" все мужские роли играют мужчины, а все женские - опять же они. Вся Россия изнасилована. Изнасилована советской властью и злыми ангелами. И полита кровью. Россия уже больше не может, а ее все равно продолжают и продолжают ебать. Отсюда вишневый, отсюда и зад. Вся Россия - сплошной вишневый зад. Но есть еще в России живая душа! Это, конечно, Федя. И эту душу надо продемонстрировать людям.
      - Живую душу, - добавил Андрей, - надо взять за хуй и резко потянуть на себя!
      И он взял меня за хуй и резко потянул на себя. Он хотел немедленно приступить к репетициям. Но я не привык, чтобы меня тянули за хуй. Мне это не нравится. Если бы я привык, мне бы это, возможно, и нравилось, но я не привык. Поэтому мы с хуем отстранились.
      Ведь я бы все равно не сыграл бы душу. Солдатика я бы сыграл. И козлика я бы сыграл. Плохо, естественно, но сыграл бы. А вот душу - нет! Про душу я ничего не знаю. Душу я не умею.
      Это был бы солдатик без души. И козлик без души. Душа в них обоих даже бы не намечалась. А душа в чистом виде у меня бы тем более не получилась.
      С Леной в другой комнате происходило нечто похожее. Ее окружили лесбиянки. Они целовались и танцевали. Некоторое время отдыхали и только пили. А потом снова целовались и танцевали.
      Сейчас, почти в конце девяностых, намечается идеальный брак: гомосексуалист и лесбиянка. Не бисексуал и бисексуалка, а именно гомосексуалист и лесбиянка. Они откроют новую эру. Чудесную новую эру. У них будут дети. Дети новой эпохи. Настанет эпоха новых детей. У детей будет замечательная интересная жизнь. Жизнь, заполненная и даже переполненная умом и сексом. Умным сексом и сексуальным умом. Это будет брак двадцать первого века.
      Сейчас-то понятно, что нельзя было тогда отказываться от танцев и поцелуев с гомосексуалистами и лесбиянками. Но мы отказывались. Вот мы и прохуячили новую эру! То, что мы прохуячили двадцатый век, - ладно. Тут уже ничего не поправишь. Хуй с ним. Но мы, кажется, прохуячили и двадцать первый. Мы прохуячили идеальный брак. Гомосексуалист пока так и не встал под венец с лесбиянками. Гомосексуалист пошел под венец с гомосексуалистом. А лесбиянку не пригласили даже на свадебную церемонию. Россия - мужская страна! Россия прощает мужчинам все. Гомосексуалистам Россия все простила. Женщин она не прощает! Лесбиянкам она не простила ничего.
      Вот и "Вишневый сад" тоже царство мужчин и садов. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Заебанным мужской похотью женщинам и вишням. Но старая эра закончилась. Начинается новая эра. Начинается "Вишневый зад", где все женские роли играют женщины, а все мужские - снова они.
      Действие происходит в роддоме. Или женской исправительной колонии. Может быть, в женской волейбольной команде. Или в медучилище - в любом месте, где мужчин не может быть в принципе. Где только женщины и вишни. Из мужчин - один, конечно, Федя. Но Федя - он не совсем мужчина. Федя начисто лишен первичных мужских половых признаков: пота, хуя, волосяного покрова, тяги к блядям и алкоголю. Федя - эхо. Федя - аромат. Федя - бабочка. Только без крыльев. Федя - что-то легкое и воздушное; только не летает.
      От Лены требовали забрать у меня роль Феди. Федю должна играть сама Лена. Лена - лучший Федя в мире! Ведь Федя - это душа! А какая у меня душа? Души у меня нет. И не предвидится. Душа есть, и замечательная душа, только у Лены.
      Лене подбирали грим и костюм. Лене ставили интонации. С Леной обсуждали мизансцены. Лену дергали за клитор. Лена уворачивалась. Русские женщины никогда не умели ценить клитор - ни у себя, ни у других. Русские женщины не любят о нем вспоминать. Русские женщины стараются о нем не говорить. Клитор остался для русской женщины терра инкогнита.
      Окружавшие Лену лесбиянки теперь все при деле. У них все в порядке. Они забросили театр. Они - модели, имиджмейкеры и владельцы рекламных агентств. Они на виду. Тогда Лена от них уворачивалась, как и я от своих гомосексуалистов. Мы не знали, что они будут наверху в этой жизни. Но если бы знали, все равно бы уворачивались.
      Потом мужчины и женщины снова оказались все вместе в одной комнате. Никто не танцевал. Никто не целовался. Никто не вспоминал про "Вишневый зад" в мужском и женском вариантах. Все только много пили. Мы с Леной ушли. Мы не могли тогда столько пить.
      Я провожал Лену. Лена не хотела "Вишневого зада". Лена хотела только "Вишневый ад". Она не хотела Федю как душу. Она хотела Федю только козликом или солдатиком. Мы уже не целовались. Мы только говорили. Говорили мы о козликах и солдатиках - чем они отличаются от солдат и козлов.
      Я, Лена, вот что думаю. Вот что, Лена, я тебе скажу: вишневый - плохой цвет. Вишневый - хороший цвет. Но он не может быть цветом ни ада, ни сада, ни зада. У всех у них должен быть другой цвет. Вишневого они все не достойны.
      Русский советский сад скрыл от нас хуй и пизду. Русский советский ад тоже скрыл от нас хуй и пизду. В русском советском заду пизды и хуя не может быть по определению. Там только душа.
      Самое главное в жизни, Лена, - хуй и пизда. Ничего главнее и важнее их нет. Все остальное - декорация и орнамент. Ты, Лена, ответишь, что это пошлость. И будешь права. Но это не пошлая пошлость! Это терпимая пошлость. Это даже умная пошлость. Или даже совсем не пошлость. Смотря, Лена, что понимать под хуем и что под пиздой. И что, Лена, под пошлостью.
      Понимаешь, Лена, ты, как и русское культурное сознание, сделала довольно серьезную ошибку. Ты не смогла понять, что нейтрализовать ум, которого не было в "Вишневом аде", можно только сексом, которого тоже нет. А у тебя в "Вишневом саде" все-таки было немного секса. Ты, Лена, не нашла достойного топора для "Вишневого сада", чтобы вырубить там все на хуй под корень! И ты забыла самые главные вещи в жизни - хуй и пизду. Но я тебя ни в чем не обвиняю! Мы все не нашли топора и мы все забыли самые главные вещи в жизни.
      Когда мы встречались, то Лена уже не прикасалась к хую и тем более не водила по нему вверх-вниз. Мы мало целовались. Лена занималась только "Вишневым адом". Но я не хотел больше быть актером. Я жалел Федю, очень жалел, но не собирался его играть. Я жалел его во всех ипостасях: подростка, солдатика и козлика. Но однозначно не хотел его играть. И вообще ничего не хотел играть. Но Лене я пока об этом не говорил. Она могла обидеться, и мы бы уже совсем не целовались. Актером ни в каком виде, даже ради Лены, я себя не предполагал; тем более актером - Федей.
      Лена как всегда права. Не надо трогать хуй. Не надо водить по нему вверх-вниз. И ебаться не надо. Надо "Вишневый сад". Надо "Сталкер". Надо готовиться к грядущим боям. Надо спасать Россию от конца социализма и конца века. Надо спасать Сахарова из Горького. Ебаться же оно совсем необязательно.
      Надо что-то делать. Умер Высоцкий. Расстреляли Николая Второго. Сбили корейский самолет. Ввели войска в Афганистан. Подавили венгерское восстание. Продали Аляску. В школьных хрестоматиях - Крылов и Чехов. Тотальный неурожай кормовой свеклы. Все не так. Так жить нельзя. Нужны конкретные меры. Нужны радикальные жесты. Лена, пожалуйста, возьми меня снова за хуй!
      Лена не взяла. Лена дала. Лена дала мне почитать Солженицына и "Буддизм в России". И Солженицына, и буддизм тогда официально не издавали. Их издавали неофициально.
      Я врал тебе, Лена, что даже не раскрыл "Буддизм". Я раскрыл. Но быстро закрыл. Там не было ни ума, ни секса. Мой русский хуй там их не нашел. Хотя, может быть, плохо искал. Или чего-то не понял. Молодой бескомпромиссный хуй всегда блуждает в потемках. Ему, Лена, скучен буддизм. Он разозлился на весь мир и везде видит одну только басню. И в буддизме тоже.
      Солженицын мне понравился больше, чем буддизм.
      Солженицын - он, конечно, да, того, этого, что говорить, - большой писатель. И это плохо. Потому что рядом с большим писателем чувствуешь себя говном и хочется выть. Писатель не должен быть большой. Он должен быть говном и не хотелось выть. Чтобы рядом с ним было легко!
      С Солженицыным мне было тяжело. Легче, конечно, чем с буддизмом, но все равно тяжело. Сейчас бы я, возможно, попытался связать между собой Солженицына и буддизм. И эта связь могла бы стать началом преодоления кризиса конца девяностых! Но тогда, в начале восьмидесятых, я этого сделать не мог. Молодой горячий духовный хуй ничего между собой связать не может. Он живет по закону "или - или". Или - день, или - ночь. Или водка, или коньяк. Или - мужчина, или - женщина. Или "Вишневый ад", или "Вишневый зад". Или Солженицын, или буддизм. Или - ум, или - секс.
      С Солженицыным меня помирил секс. Солженицын, а тем более "Архипелаг ГУЛАГ" - концентрация борьбы с советской властью. А концентрация всегда возбуждает. Когда я читал Солженицына, то Лены рядом не было. Но она была. Ее рука словно гладила мой хуй; поэтому на Солженицыне я кончал раз за разом. Непрерывно. Солженицын - очень эротичный писатель. Один из самых эротичных писателей двадцатого века. В нем больше эротики, чем в Маркесе, и больше, чем в Набокове.
      Солженицын меня расстроил. Мне уже поздно бороться с советской властью. Молодой отчаянный хуй в этой борьбе не нужен. Солженицын все сделает сам. А если он не сделает, тогда никто не сделает. Тогда борьба невозможна. Тогда бесполезны и я, и Лена, и слон в цирке, и "Сталкер", и "Вишневый ад".
      Потом был Пастернак. "Доктор Живаго". Его тоже дала мне Лена. Лена хотела ввести куски из "Доктора Живаго" в "Вишневый ад", чтобы их там читал Федя. То есть я. "Доктор Живаго" должен был помирить меня с умом и сексом. Хороший роман. Пастернак получил за этот роман Нобелевскую премию. После этого романа у Пастернака были крупные неприятности с советской властью. Роман в России не издали. Когда его дала мне Лена, его по-прежнему все еще так и не издали. Его издадут только при Горбачеве. Американцы сняли по роману фильм. Хуевый фильм. Но американцы в принципе не могли снять хороший фильм по русскому роману. Американцы не понимают русских романов. Русские тоже не понимают русских романов и тоже не могут снять по русскому роману хороший фильм. Американцы не понимают потому, что они - американцы. Они ищут в русском романе, как в буддизме, ум и секс. Они ищут там самой высокой пробы ум и такой же пробы секс. А там этого нет! Нет, и все. Но в фильме "Доктор Живаго" музыка хорошая. Очень хорошая; искренняя такая, нежная. Американцы понимают - выебываться не надо. А русский роман выебывается. Американцы относятся с уважением к выебываниям в русском романе. Им кажется - за этими выебываниями что-то стоит. За этим стоит только обычное русское неумение жить искренней, спокойной, нежной, размеренной американской жизнью.
      Пастернак заставляет вернуться в детство. Конец шестидесятых. Маленькая двухкомнатная квартира недалеко от метро "Маяковская". Мама и папа. И еще бабушка. Более-менее счастливое детство. Вдруг - еб твою мать - разбился Гагарин! разбился первый космонавт! И не на космическом корабле, что было бы вполне нормально, а при испытании, еб твою мать, самолета. Пахнет прощанием с большим стилем. Пахнет тараканами. Пахнет Чеховым. Пахнет семейной ссорой. Мир разделился на маму, папу и бабушку. Мама морила тараканов. Тараканы ушли. А вот Чехов остался. Чехов остался до сих пор. Против Чехова универсального средства нет. Он непобедим.
      Вот что, Лена: у Пастернака неверная историческая перспектива. В русском романе, и в "Докторе Живаго" особенно, вечно происходит какая-нибудь хуйня - то война, то революция, то советская власть, то еще что-нибудь такое же гадкое. Там, Лена, постоянно чувствуешь себя у времени в жопе. Там мало ебутся. Там плохо думают. Там нет по-настоящему ебущихся и умных людей. Там все как-то не так. В русском романе не наблюдается энергетика счастья. В русском романе отсутствует объем жизни. Русский роман сложно вводить в Интернет.
      И вот что еще, Лена. Ты будешь сердиться, но я все равно скажу. Пастернака надо снова запретить! "Доктора Живаго" нельзя давать в руки молодежи. Ни в коем случае нельзя! Чего хочет молодежь? Денег и ебаться. А этого нет в "Докторе Живаго". В "Докторе Живаго" все изначально противоречит деньгам и хую с пиздой. Молодежь, прочитав "Доктора Живаго", уже не захочет ни ебаться, ни денег.
      А нам, Лена, надо думать о молодежи. Наше поколение уже полностью провалилось в середине девяностых. Пусть хотя бы молодежь будет жизнеспособной.
      Ты зря мне дала "Доктора Живаго". Я его зря взял. Но теперь ничего не поделаешь. Лена, пожалуйста, не вставляй куски из "Доктора Живаго" в "Вишневый ад". Мы с Федей их не потянем.
      Лена не давала мне больше запрещенной на тот политический момент литературы. Лена забрала Солженицына и Пастернака. "Буддизм" Лена взять забыла. Лена рекомендовала мне вернуться к классике.
      Классика - она как детство. И как онанизм. И в детство, и в онанизм всегда надо возвращаться. И в детстве, и в онанизме можно найти ответы на вопросы, которые поставила жизнь после детства и после онанизма.
      Классика! Классика - самый азартный тотализатор русской жизни. Классика - самый лучший антидепрессант для русской тоски. Классика - самый сильнодействующий наркотик для русского мозга. Классика - наиболее прочный презерватив для русского хуя.
      Американцам этого не понять. Но и русским уже тоже этого не понять.
      Надо читать классику. Маркеса, Пикуля, Пастернака и всю остальную постклассическую литературу - не надо. Бог с ней. Надо лизать первоисточник. Надо снова и снова надевать на себя ошейник классического текста.
      Первым был Пушкин. Пушкин в русской литературе, как Гагарин в космосе! Он всегда первый. Второй, конечно, Лермонтов. Лермонтов - Титов русской классики! Лермонтов всегда после Пушкина второй. Хотя и Гоголь второй. Гоголь тоже достоин быть вторым. Но второй все-таки Лермонтов. Гоголь все-таки третий. Потом уже все остальные.
      Пушкин! Светлое имя - Пушкин. Пушкин - темное имя. Пушкин - всегда разное имя. Не то что у остальных. У остальных оно всегда одинаковое.
      Пушкин - самый лучший русский человек за все время существования России. Николай Первый, правда, считал Пушкина говном как человека и как писателя, но Николай Первый просто не знал тогда других русских писателей, которые действительно говно и как люди, и как писатели. Вот Пушкин и показался Николаю Первому говном. А если бы Николай Первый знал к этому времени других русских писателей, он бы относился к Пушкину иначе: значительно лучше.
      Главное произведение Пушкина - роман "Евгений Онегин". Роман не в прозе, а роман в стихах. Это, Лена, охуительная разница. Чайковский написал по мотивам этого романа оперу с таким же названием. Когда, Лена, думаешь о Чайковском и вообще про оперу, то становится жалко Пушкина. А если жалко Пушкина, самого лучшего человека России за все время существования России, то всех остальных русских людей тем более жалко!
      Лена, не надо было писать "Евгения Онегина" в стихах! Его надо было писать прозой. По прозе сложнее писать оперу, чем по стихам. Тогда, Лена, Чайковский вряд ли бы написал по этому роману оперу, и не было бы так жалко ни Пушкина, ни всех других.
      Я, Лена, против Чайковского не имею ничего. В каждом из нас сидит свой Чайковский. Я Чайковского даже уважаю. За что конкретно - не помню, но уважаю. У Чайковского хорошие концерты для фортепьяно с оркестром. У Чайковского душевные романсы. Вокруг Чайковского сильная гомосексуальная мифология. Чайковского есть за что уважать! Но какого хуя он полез на "Евгения Онегина"? В мире столько хорошей поэзии. Тогда, при Чайковском, хорошей поэзии было даже больше, чем сейчас. Вполне можно было написать оперу по "Фаусту" Гете. По какой-нибудь поэме Байрона или там, скажем, Шелли. По "Королю Лиру" Шекспира тоже могла бы получиться отличная опера.
      Главное произведение Лермонтова - "Герой нашего времени". Тоже роман. Но, слава Богу, в прозе. Сильный роман. О разных переплетениях жизни армейского офицера на Кавказе. Написано хорошо. Но кончается плохо. Все умирают. Офицер не хочет жениться на молодой красивой девушке из богатой семьи. Хотя вроде бы он ее любит. И она его тоже вроде бы любит. Но под венец они не пошли. Вот так всегда в русском романе! В русском романе все всегда через жопу! Что ебутся мало и даже совсем не ебутся - это ладно. Это нормально. Действие романа происходит в девятнадцатом веке, а в девятнадцатом веке люди вообще меньше ебались, чем в двадцатом. И людей в девятнадцатом веке было меньше. Но вот то, что никто ни на ком не женился и все умерли - это плохо. Совсем плохо. У Пастернака нет счастья. У Лермонтова его нет. Так нельзя. Без счастья жизнь совсем говно. Лена, ну их всех к ебене матери, не хочешь - не гладь, но хотя бы подержи немного меня за хуй!
      Гоголь. "Мертвые души". Я перечитал этот роман с большим интересом. Есть много сильных и до сих пор волнующих мест. Особенно там, где про птицу-тройку. Многие думают, что это Россия. Но интерпретаторы Гоголя не правы. Птица-тройка, Лена, не Россия. Это какая-то другая страна. Россия похожа только на одну отдельную лошадь. На трех лошадей вместе она не похожа.
      "Мертвые души" Гоголь не закончил. Пушкин не закончил "Евгения Онегина". Почему Чайковский не написал оперу "Мертвые души"? Хорошая получилась бы опера. Просто очень хорошая. Почему Чайковский не решился на "Мертвые души"? "Мертвые души" - такой же точно неоконченный роман, как и "Евгений Онегин". И почти о том же самом. Все русские романы об одном и том же: о том, что нет счастья. А "Мертвые души" на музыку ложатся даже лучше, чем "Евгений Онегин".
      Достоевский. "Подросток". Слава Богу, что хотя бы Достоевский свой роман закончил. Но вот на этот роман музыку писать не надо. Чайковский десять раз прав, что не написал оперу "Подросток"! Роман очень неровный в музыкальном плане. На него было бы сложно написать оперу. Но какую-нибудь непритязательную хуевину типа сонаты на него вполне можно было бы и написать.
      Классика при возвращении в нее оказалась такой же угрюмой, как и запрещенная литература.
      Лена меня терроризировала. Лена вращалась вокруг "Вишневого ада" и не хотела никакого секса. Она хотела только ум.
      И еще Бог. Лена пришла к необходимости Бога. Православного Бога. Лена читала Библию и Молитвослов.
      Лена, Бога нет. Лена, Бог есть. Но для нас его нет. Он нас оставил. Наши отношения с Богом, когда он все-таки иногда есть, идут не как надо - не через душу. Они идут через хуй и через пизду. Но через душу они тоже идут. Но перед душой они все равно проходят сначала через хуй и через пизду. А после души они опять же возвращаются через хуй и через пизду.