Похождения чиновника

Почтовый поезд из Симферополя уходил ночью, и потому мешки с корреспонденцией из почтово-телеграфной конторы обычно доставляли ближе к полуночи. В ночь с 23 на 24 июня 1890 года дежурным в конторе был молодой чиновник Иван Осипович Буйницкий, он и возглавил обоз из трех пролёток, гружённых почтой, отправляемой из города. Пролётки остановились на платформе возле почтового вагона, и Буйницкий приказал подчинённым ему почтальонам Евдошенко и Язвицкому и трём ямщикам начать погрузку в вагон. Привычное дело спорилось: почтальоны подавали пакеты и мешки ямщикам, те переносили их в вагон, где груз принимал разъездной железнодорожный почтальон, а Буйницкий оформлял документы. Все было обычным порядком до тех пор, пока дело не дошло до сдачи в вагон почтовой денежной сумки, которую железнодорожный почтальон принимать наотрез оказался, заметив, что печать и колодка на ней были нарушены.

Когда принимающий чиновник заявил, что не примет сумку в таком виде, Буйницкий потребовал, чтобы об этом была сделана пометка в книге, а сам, сказав почтальонам, чтобы они управлялись дальше без него, сел в пролётку ямщика Петрова и приказал спешно везти себя в контору, чтобы там поскорее заделать сумку и успеть вернуться с нею к отходу поезда.

Когда пролётка Петрова подкатила к почтовой конторе, чиновник велел ямщику ждать, сказав, что войдёт в контору через задние двери, от которых у него, как у дежурного, имелись ключи. После чего он, пройдя вдоль парадного фасада здания конторы, свернул за угол, в Гимназический переулок, в который выходил служебный ход, и исчез из поля зрения Петрова. Минуло довольно много времени, а Буйницкого все не было, однако ямщик, решив, что это не его ума дело, продолжал спокойно ждать, сидя на козлах. Неизвестно, сколько бы он ещё просидел, если бы его не увидел возвращавшийся из гостей чиновник симферопольской конторы Городков, которому в тот вечер сильно не везло в игре в преферанс. Воспользовавшись возможностью выместить на ком-то дурное настроение, Городков подошёл к ямщику и раздражённо спросил его:

— Какого лешего ты торчишь перед конторой ночью?

— Жду Ивана Осипыча, — отвечал чиновник — он в конторе, печати на сумку накладывает. Да вот только что-то задерживается — больше часа жду.

— Больше часа? — озадаченно спросил Городков и присвистнул от удивления. Он сам пошёл к чёрному ходу, подёргал двери и обнаружил, что они заперты. На его настойчивый стук и крики никто не отозвался.

Встревожившись не на шутку, Городков вернулся к пролётке, зажёг спичку и стал осматривать внутренность повозки. Под сиденьем он заметил что-то тёмное. Когда он вытащил это «что-то» из-под сиденья, оказалось, что это та самая денежная сумка, которую якобы «заделывал» в запертой конторе Буйницкий. Сумка была распорота по боку острым ножом, а все её содержимое исчезло. Догоревшая спичка погасла, и Городков дрожащими руками зажёг новую, при свете колеблющегося пламени он рассмотрел сумму, проставленную на бирке, привязанной к колодке с печатью: в сумке должны были находиться деньги — 75 494 рубля.

Чиновник ошарашенно глянул на извозчика, заглядывавшего ему через плечо, и хрипло произнёс:

— Гони к полицейскому управлению! Живо!

— А как же Иван Осипыч? — спросил ямщик.

— Сбежал он, твой Иван Осипыч, с деньгами казёнными скрылся! — прорычал Городков. — Гони, поспешай, брат! Может, успеют его ещё перехватить.

Через час вся полиция Симферополя и уезда была поднята на ноги, в городе пошли облавы и проверки тех мест, где мог бы укрыться беглец. К утру полицейские за-ставы перекрыли дороги, ведущие из города в Ялту и Евпаторию; во все полицейские участки, в села и города побережья были даны телеграммы с приметами Ивана Буйницкого, чиновника двадцати восьми лет от роду, служившего в почтово-телеграфной конторе Симферополя и скрывшегося с казёнными деньгами. На железнодорожных вокзалах Крыма и пароходных пристанях на побережье были выставлены усиленные посты — уйти из города незамеченным, выбраться вообще из Крыма беглому чиновнику было невозможно ни по суше, ни по морю.

Поиски по горячим следам ни к чему не привели: на квартире Буйницкого, жившего с женой и маленьким сыном в доме на Малобазарной улице, никого не оказалось. Смотритель дома, принадлежавшего почтово-телеграфной конторе, сообщил, что жена Ивана Осиповича ещё 17 июня уехала вместе с их малолетним сыном.

— Сказывала: мать с отцом повидать, в Болград поехала, в Бессарабию, — рассказывал он сыщикам.

Ещё больше запутало дело письмо, написанное рукой Буйницкого, которое через день после его таинственного исчезновения с деньгами вместе с городской почтой пришло к начальнику симферопольской почтово-телеграфной конторы. «Сделать эту подлость меня заставили жестокие люди и обстоятельства. Когда, через три дня, мой хладный труп будет найден, моя семья окажется спасённой от позора», — писал Буйницкий в этом письме.

Однако минули и три, и пять дней, и неделя прошла, а ни «хладного трупа», ни живого Буйницкого, ни денег нигде обнаружено не было, и все поняли, что то был только отвлекающий манёвр вора, пытавшегося затормозить и запутать розыски.

В то же время из Болграда, городка в Измаильском уезде, с места прежнего жительства и службы Буйницкого, куда был отправлен запрос тамошним полицейским властям, пришёл ответ, предоставивший для сыщиков много интересных сведений о беглеце, но, правду сказать, сведения эти оказались неутешительными для симферополь-ских сыщиков и почтовых чиновников.

Оказалось, что Иван Осипович Буйницкий, сын обер-офицера, служивший прежде письмоводителем у мирового судьи 4-го измаильского участка, несмотря на свою молодость, успел натворить там массу прискорбных дел, среди которых были и присвоение казённых денег, и уничтожение дел, назначенных к разбирательству, и многое другое, из-за чего было начато следствие и даже выписан ордер на арест Буйницкого. Но тот, узнав о выдаче ордера на его арест, скрылся и перебрался с женой и ребёнком в Симферополь. Здесь, чуть «подправив» свои документы, он, пользуясь тем, что на окраинах империи ощущался недостаток грамотных чиновников, легко устроился служить по почтовому ведомству.

Болградское полицейское управление дважды рассылало запросы и извещения ко всем полицейским начальникам южных губерний России, сообщая о розыске Буйницкого, но тот, служа на почте, зорко следил за всей корреспонденцией, прибывавшей в Симферополь из Болграда. Пакеты, адресованные симферопольскому полицмейстеру, в которых содержались извещения о его розыске, Иван Буйницкий уничтожал, посылая следственным властям обратно в Болград фальшивые удостоверения о получении их запроса от лица письмоводителя симферопольского полицмейстера. Тот же, ни сном ни духом не ведая об этих запросах, не принимал никаких мер к поиску Буйницкого.

После того как стало известно, кого пригрел у себя в конторе почтмейстер, он был вызван к губернатору и имел с ним пренеприятнейший разговор, но делу это помогло мало. В одном только убедились сыщики: похититель тот ещё шельмец, видимо, подготовил все заранее, и ни о каких «злых людях», якобы его заставивших совершить кражу, тут и речи быть не может. Поиски в Симферополе зашли в тупик: небольшой город был перерыт сверху донизу, и следствию пришлось признать неприятный факт — несмотря на все меры, вор, похоже, все же выскользнул из облавы, устроенной на него. Но вряд ли он мог сделать это в одиночку, ему явно кто-то помогал. Вот этого «кого-то» и решили сыщики поискать, рассчитывая на то, что, обнаружив его, найдут и Ивана Буйницкого.

Когда стало ясно, что у преступника скорее всего были сообщники, помогавшие ему покинуть город, сыщики отправили в Болград новый запрос о круге знакомств и родственниках Буйницкого и его жены, пытаясь определить, кто бы из них мог ему помогать. Из Бессарабии ответили, что многочисленная родня жены Ивана, Ирины Буйницкой, живёт в Болграде — это в основном болгары-крестьяне, люди едва грамотные и вряд ли способные на участие в хитроумных комбинациях. Но, как сообщалось далее, в Одессе живёт брат Буйницкого, содержатель ресторана, однако ничего конкретного о Дмитрии Буйницком болградская полиция сообщить не могла.

Крымские сыщики, предположив, что скорее всего сбежавший с деньгами Буйницкий может запросить помощи именно у брата, направили своего сотрудника в Одессу. Тот, при помощи одесских коллег, повёл розыски, расспрашивая людей, живших поблизости от ресторана Дмитрия Буйницкого, городовых и дворников Михайловской улицы, на которой находилось заведение Дмитрия: не видели ли они после 24 июня человека, по приметам походившего на Ивана Буйницкого? Оказалось, видели, да не одного, а с неким Иваном Перовским, прежде служившим в Одессе в бакалейной лавке. Этот Перовский приходился Буйницкому шурином, был братом его жены.

Ввиду такой «семейственности» решено было провести в ресторане и на квартире Дмитрия Буйницкого внезапный обыск. Заведение и квартира располагались в одном доме, на углу Михайловской и Дальницкой улиц в Одессе, почти в сотне метров от Михайловского полицейского участка. Полицейские, не раз бывавшие в ресторане у Дмитрия Осиповича, предложили ему «рассказать все по-хорошему», но тот обиженно заявил, что он «человек честный и рассказывать ему нечего, потому что он ничего не скрывает». Тогда сыщики начали обыск, длившийся довольно долго.

На квартире ресторатора ничего не нашли, а вот в ресторане, в буфете, за бутылками с напитками обнаружили свёрток, в котором оказались пятисотрублевые билеты, всего на сумму 5500 рублей. Дмитрию сказали, что номера билетов, похищенных из сумки, были переписаны и установить, что деньги те самые, краденые, не составит особого труда. Деваться было некуда, Дмитрий Буйницкий признался, что деньги оставили ему брат и шурин, когда останавливались у него по дороге в Кишинёв. Оставили ему шесть тысяч, но пять сотен он успел потратить на обновление своего гардероба и ресторанной мебели. Деньги брат ему отдал для размена крупных и «засвеченных» купюр.

Дмитрия Буйницкого взяли под арест, и на допросе он рассказал, что обворовать почтовую контору его брат задумал давно. Понимая, что рано или поздно его отыщут, будут судить и, скорее всего, сошлют, он хотел выправить документы на чужое имя и уехать за границу, начать там новую жизнь. Но для того, чтобы надёжно скрыться и «на новую жизнь», нужны были деньги, хотя бы на первое время: обитать в трущобах или работать руками Иван Буницкий не желал. Присвоение казённых денег во время их пересылки показалось ему самой лёгкой возможностью раздобыть крупную сумму. Но для того, чтобы провернуть такую комбинацию, требовался надёжный сообщник, свой человек, которому можно было бы полностью доверять. Перебрав всех знакомых, он остановился на своём шурине Перовском, служившем в Одессе приказчиком в бакалейной лавке. Тот, по словам Дмитрия, долго не соглашался, но потом, поддавшись уговорам, оставил своё место и поехал в Крым.

В Симферополе Перовский снял за девять рублей в месяц квартиру на Госпитальной улице, почти на самой окраине города. О себе Перовский сообщил хозяину, что он прибыл в город по делам коммерции и что будет время от времени выезжать из города. Прожив так две недели, он получил от Буйницкого сигнал — быть наготове. Это означало, что ожидается отправка крупной суммы денег.

В ночь с 23 на 24 июня события разворачивались следующим образом: Буйницкий сам нарушил печать на сумке, чтобы спровоцировать отказ разъездного чиновника принять сумму. Словно бы «по воле случая», он, прихватив деньги, отправился в город один с неопытным ямщиком. По дороге Буйницкий распорол сумку, вытащил из неё деньги и, приехав к конторе, велел ямщику ждать своего возвращения, а сам направился якобы к служебному входу в контору. Но едва завернув за угол, в Гимназический переулок, Буйницкий тут же нанял другого извозчика и велел везти себя на Госпитальную улицу. Ямщик Петров все ещё ждал его у конторы, а Буйницкий тем временем уже добрался до окраины Симферополя, где, отпустив извозчика, подождал, покуда тот развернётся и уедет, а затем, крадучись, направился к саду дома Крылова, в котором его сообщник нанял квартиру. Перовский уже поджидал его возле ограды, помог перебраться в сад и тайком провёл к себе. Убежище для беглого чиновника Перовский оборудовал на чердаке дома, и когда начались розыски беглеца, тот уже был надёжно спрятан.

На чердаке Буйницкий просидел две недели, а Перовский, соблюдая все меры предосторожности, носил ему еду. Когда пыл сыщиков немного поугас и розыски велись уже не столь тщательно, Буйницкий сбрил бороду, напялил на голову парик и, тайком выбравшись из своего убежища, вместе с шурином отправился на вокзал. Билеты на ночной поезд Перовский купил накануне, и они прибыли к самому его отходу, когда сигнальный колокол на перроне ударил второй раз. Благодаря удачному гриму Буйницкого никто не узнал, хотя возле почтового вагона суетились, сдавая почту, его недавние коллеги — служащие почтово-телеграфной конторы Симферополя, привёзшие корреспонденцию к поезду, точно так же, как и он, всего за две недели до того.

Доехав на поезде до Харькова, сообщники сделали там пересадку и отправились в Киев, а оттуда в Одессу. Приехав к брату, Буйницкий много кутил, тратил деньги на шикарную одежду, но, по его словам, твёрдо собирался уйти за кордон, потому что «теперь в России меня искать будут ещё долго, — даже в столицах писали обо мне». Единственно, чего они опасались с Перовским, так это, что при нелегальном переходе границы проводники могут их убить и ограбить. Сами выросшие в местах, примыкавших к румынской границе, они прекрасно знали о существовании такого промысла среди местных крестьян. Выбрав «пассажира» побогаче, особенно если он бежит от закона, уводили его к границе, и там, где-нибудь в глухом месте на сопредельной территории, приканчивали, обирая до нитки. В таком случае закордонным властям дела не было до чужестранного бродяги, да и в России его самого никто не жалел и убийц беглеца особенно не разыскивали — ведь убийство произошло на территории иностранного государства. Осторожничая, Буйницкий и Перовский на этот случай хотели приобрести оружие и подыскать проводника через границу понадёжнее, из знакомых людей. Для осуществления своих планов они выехали в Бессарабию, направляясь в Кишинёв, а куда они последовали далее — Дмитрий Буйницкий уже не знал.

Получив эти сведения, симферопольские сыщики обыскали дом Крылова на Госпитальной и нашли там следы пребывания Буйницкого. На чердаке они обнаружили объедки, несколько пустых бутылок из-под водки и пива, разорванный пост-пакет и засунутый под стропила свёрток, в котором оказались 3 тысячи рублей. Эти билеты были ветхие, изъятые из оборота, проштемпелёванные казначейством. Их отсылали для уничтожения, и для Буйницкого они были просто мусором.

Обнаружение тайного убежища Буйницкого и выявление личности его сообщника не приблизило следствие к отысканию самого похитителя и его шурина. На всякий случай дали знать на границу о готовящемся переходе, да продолжали проверять места, где бы беглец мог оказаться. За домом жены Буйницкого в Болграде было установлено самое тщательное тайное наблюдение.

Со дня бегства Ивана Буйницкого минуло более месяца, когда в ночь на 3 августа 1890 года в Болграде во время обхода патруля, состоявшего из городового Синегирова и нескольких местных обывателей, ходивших в дозор по очереди, ими был замечен неизвестный мужчина, который с опаской шёл по улице, стараясь держаться в тени заборов. Синегирову показалась подозрительной эта фигура: было уже около двух часов ночи и держал себя этот человек весьма странно, «не как добрый человек, открыто идущий по своей надобности», как написал впоследствии в своём рапорте городовой Синегуров. Он окликнул неизвестного:

— Эй! Ты кто таков? Чего по ночам шляешься?

И услыхал в ответ дерзкие слова:

— А тебе какого… надо? Чего присучился?! Куда надо, туда и иду!

Вскипев благородным негодованием, Синегуров за— кричал:

— Я т-т-те покажу, какого мне надо! — И, обращаясь к обывателям, входившим в состав его патруля, приказал: — А ну, хватай его, ребята!

«Ребята» не замедлили исполнить приказание городового.

— Ведите его в участок, там ему живо растолкуют что к чему! — многообещающе произнёс Снегуров.

Задержанный, заметно сбавив тон, стал просить отпу-стить его:

— Ну что вы, право, братцы! Я думал, шутник какой окликнул, вот и нагрубил. Отпустили бы вы меня. И вы, ваше благородие, ей-богу, отпустили бы?! А я бы вам водочки поставил или вот хотите — рубль дам?

Но ни обещанное угощение, ни деньги не соблазнили городового — дерзкого незнакомца поволокли в участок. Всю дорогу он жалобно канючил, прося его отпустить, но, когда до дверей участка оставалось не более десятка шагов, вдруг резко оттолкнул державших его под руки «обходных», и те, не ждавшие подобного фортеля, повалились в разные стороны, как кегли, а вырвавшийся из их рук незнакомец бросился бежать. На секунду Синегуров и «обходные» опешили, но, скоро придя в себя, бросились за ним в погоню. Среди патрульных было несколько молодых парней, бежавших весьма быстро, они-то скоро стали настигать беглеца. Но он, повернувшись к своим преследователям, крикнул, поднимая руку:

— Оставьте меня, не доводите до греха! У меня револьвер, я стрелять буду!

Ему не поверили, думая, что он пугает, но в этот момент действительно загрохотали выстрелы, и пули засвистели совсем рядом с головами дозорных и подоспевшего городового. Сделав несколько выстрелов, неизвестный бросился бежать дальше, но Синегуров и его люди не прекратили преследование, зная, что на звуки выстрелов и их свистки тревоги непременно прибежит подмога. Так и вышло! Оторвавшийся от погони незнакомец угодил прямо в объятия сидевших в засаде у дома жены Буйницкого полицейских, которые, заслышав стрельбу и шум погони, вышли на перехват беглецу. Его повалили на землю, обезоружили, скрутили ему руки и под усиленным конвоем доставили в участок. Когда дежурный офицер рассмотрел его, то удивлённо и обрадованно воскликнул:

— Ба! Да ведь это сам господин Буйницкий к нам припожаловал! Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик, а то мы тебя совсем уж заждались, а ты все не едешь и не едешь! Поздравляю, господа! — обратился он ко всем участникам погони и ареста преступника и пообещал: — Не иначе как вам всем быть с наградой! Важную птицу поймали.

Буйницкий, а это был он, хмуро попросил «не тыкать» ему, но то, что он «тот самый Буйницкий», отрицать не стал — это было бы глупо, его, бывшего чиновника мирового судьи, все полицейские знали как облупленного.

На первом допросе он рассказал немногое: в городе они задержались с Перовским из-за того, что границу усиленно охраняли, и уйти за кордон, в Болгарию или Румынию, не было никакой возможности. Прятались они у родственников жены, к которой Буйницкий время от времени тайком пробирался на свидания. В ночь ареста он тоже шёл к Ирине, да вот наткнулся на патруль.

В домах жены и родственников Буйницкого в ту же ночь были произведены аресты и обыски, во время которых большая часть похищенных денег была обнаружена. К обвинениям Буйницкого в служебном лихоимстве и краже прибавилось ещё и оказание вооружённого сопротивления властям при аресте. Теперь беглый чиновник считался особо опасным преступником, и до окончания следствия по его делу и суда Буйницкого поместили в кишеневский тюремный замок.

В первый раз Буйницкого судили отдельно от всех, по обвинению в вооружённом сопротивлении властям. Процесс этот состоялся в кишинёвском окружном суде 13 октября 1890 года. После показаний участников погони и ареста, а также предъявления суду револьвера, из которого Буйницкий стрелял в полицейского и его помощников, слово дали самому обвиняемому. Буйницкий факт стрельбы в сторону полицейских признал, но утверждал, что не имел намерения убить кого-либо или ранить, а стрелял нарочно поверх голов, чтобы попугать преследователей. Суд, признав неоспоримость факта стрельбы в сторону представителей закона, жизни которых, с умыслом или без такового, подвергались опасности, приговорил Ивана Осиповича Буйницкого к 4 годам каторги, постановив при этом, что исполнение приговора откладывается впредь до решения дела о похищении подсудимым пост-пакета с казёнными деньгами.

Второй раз Буйницкого судили летом 1891 года, в одесском окружном суде. Процесс начался 4 июля, и на этот раз Буйницкий оказался на скамье подсудимых не один, а в большой компании: рядом с ним сидела его жена Ирина с ребёнком на руках, брат Дмитрий — одесский ресторатор, Иван Перовский и ещё пятеро родственников, укрывавших его и Перовского в то время, когда их разыскивала полиция. В краже обвинялся один Буйницкий, а остальные — лишь в пособничестве и укрывательстве.

На суде выяснилось, что похищенные деньги были найдены почти все, за исключением тех четырех тысяч, что успели прокутить и растратить Буйницкий и его сообщник.

Буйницкий держался очень спокойно, заявив, что виноват во всем только он, что остальных он либо вовлёк в это дело, либо они ему помогали по-родственному, не зная, что совершают преступление. Дрогнул он лишь один раз, когда заплакал его сынишка, которого Ирина держала на руках. В этот момент Иван закрыл уши руками и опустил голову. Вообще же вид красавицы с младенцем на руках, сидевшей на скамье подсудимых, произвёл довольно сильное впечатление на присяжных и публику в зале. После вынесения решения присяжными суд приговорил Ивана Буйницкого к шести годам каторжных работ. Сюда вошли и те четыре года каторги, что подсудимый получил прежде за оказание сопротивления при аресте. Перов-скому дали год тюрьмы; брату Дмитрию — восемь месяцев; трём родственникам, укрывавшим его, — по шесть месяцев, двух других родственников и жену Ирину оправдали как непричастных к делу.

Но этим приговором эпопея бывшего чиновника не закончилась. Через месяц после вынесения приговора из кишинёвской тюрьмы, где Буйницкий ожидал отправки пароходом на Сахалинскую каторгу, была предпринята дерз-кая попытка побега.

Однажды вечером, когда после вечерней проверки арестантов развели по камерам, а заступавшие в ночную смену надзиратели отправились по домам, чтобы поужинать, начальник тюрьмы вышел прогуляться во внешний дворик. Надо сказать, что тюремный замок в Кишинёве имел два двора: внутренний, образованный каре тюремных корпусов, в него вели ворота с подворотней, проходящей под всем корпусом, и внешний, образованный пространством между корпусами и внешней стеной тюрьмы. В этом внешнем дворе помещались больница, пекарня и другие службы. Вдоль тюремной стены, с внутренней стороны, был разбит палисадник, по которому и прогуливался начальник в тот вечер. По прошествии часа в тюрьму стали возвращаться надзиратели, ходившие на ужин, они стучали в калитку ворот, но им никто не отвечал и двери не открывал. Тогда они стали стучать сильнее. Привлечённый их стуком и криками к внешним воротам подошёл начальник тюрьмы, обнаружив дежурившего в тот день на этом посту надзирателя Бондаренко в бессознательном состоянии: тот лежал на земле и бормотал что-то несвязное. Впустив подчинённых, начальник тюрьмы приказал поднять тревогу и срочно обойти всю тюрьму, проверив наличие арестантов. Тюремный врач, прибыв по вызову начальника, осмотрел Бондаренко и констатировал сильное отравление. Тут же учинили следствие, выясняя, кто и что ел в тот день. Оказалось, что троих надзирателей — Бондаренко, Ломоносова и Лавренёва — арестанты, работавшие в пекарне, угостили пирожками. Ломоносову пирожок показался горьким, и он его, не доев, бросил, Лавренёв оставил «на потом», а Бондаренко съел. Врач забрал пирожок у Лавренёва для экспертизы, а начальник приказал позвать к себе арестантов-пекарей. Это были Бердан и Гонцов, оба местные воры, получившие относительно небольшие сроки. Они целыми днями возились на кухне и в пекарне, а на ночь их запирали в камеру, расположенную в корпусе, имевшем выход во внутренний двор. Травить охранников им было незачем. Даже если бы стоявшие на внешних постах трое надзирателей были выведены из строя, то как бы Бердан и Гонцов об этом узнали, а главное, что бы это им дало? Ведь ворота, ведшие во внутренний двор, и решётки, перегораживающие коридоры, все равно остались бы запертыми. Значит, они либо рассчитывали на чью-то помощь извне, либо действовали по плану, составленному не ими. Так решил начальник тюрьмы.

Свой контингент он знал очень хорошо — придумать столь хитроумный план обоим пекарям было «не по уму», да и бежать они не смогли бы: резона им не было — через полгода они должны были выйти на волю, а находиться при кухне и пекарне — не самая тяжёлая доля для привыкших к частым отсидкам воров.

Всех арестантов в тюрьме было семнадцать человек, из них только у Буйницкого и Мельштейна были большие сроки каторги: Буйницкому «припаяли» шесть лет, а Мельштейн за ограбление и убийство был приговорён к пятнадцати годам каторжных работ. Оба преступника на воле отличались редкостным хитроумием, и им-то как раз под силу было придумать «сюжет побега». К тому же буквально накануне они «заболели» и были переведены в больницу, расположенную в первом тюремном дворе. На окнах этого заведения не было даже решёток, и, если вывести из строя сторожей у ворот, у каторжан появился шанс сбежать.

Будучи допрошенными, Бердан и Гонцов всю вину взяли на себя, признавшись, что хотели бежать, для чего подмешали в пирожки «дурман» и угостили ими сторожей. То, что именно они давали пирожки Бондаренко и остальным надзирателям, было очевидно, но ни один из пекарей не смог объяснить, что это был за «дурман» и где они его взяли. Не смогли они также ответить на вопрос, как собирались выбраться из тюремного корпуса, поэтому начальник тюрьмы им не поверил. Узнав о том, что днём ранее к Буйницкому на свидание приходила жена, которая могла передать «дурман», он укрепился в своих подозрениях ещё больше и, дабы не усложнять дело и не искушать судьбу, распорядился своею властью усилить режим для Буйницкого и Мельштейна, а Бердана и Гонцова отправить в Одессу для следствия и суда над ними.

Буйницкого и Мельштейна заковали в кандалы и заперли в одиночные камеры. Иван Осипович очень возмущался, кричал о произволе, но толстые стены «секретной камеры» слыхивали такое не раз, а ничьего слуха его крики не достигли. Надзиратели в кишинёвском тюремном замке после попытки отравления их товарищей были очень строги и даже жестоки к нему. Очень скоро он кричать перестал и, уяснив положение вещей, смирился. Теперь, опасаясь мести со стороны надзирателей, он даже с нетерпением ждал, когда в одесском порту начнётся погрузка на борт парохода очередной партии каторжан. Буйницкий боялся, что не доживёт до того момента, когда начнётся длительное путешествие в трюме парохода, идущего через несколько морей и Индийский океан, на другую сторону земного шара, к острову Сахалин, где ему надлежало отбывать срок за совершённые им преступления. Дожил ли он до отправки на каторжный остров и что с ним стало потом, неизвестно. Он затерялся среди каторжан, сгинув в массе бритоголовой братвы.

Криминальная филателия

Осенью 1901 года в Киеве творились странные дела: дотоле безупречно работавшая городская почта стала вдруг давать какие-то непонятные сбои. Центральная почтовая контора на Крещатике была завалена жалобами частных лиц и учреждений, в которых высказывались претензии относительно пропавших писем. Совершенно непонятным образом отправляемые из Киева письма исчезали, не доходя до адресатов. Наибольший ущерб понёс некий крупный коммерсант, который, в преддверии ярмарки, отправил двадцать деловых писем в разные города, и ни одно из них не дошло.

Во всех почтовых подразделениях были проведены самые тщательные проверки, но никаких существенных прорех в службе не обнаружили: вся извлекаемая из поч-товых ящиков корреспонденция аккуратно обрабатывалась и пересылалась как обычно. А жалобы все поступали и поступали.

Кое-кто сгоряча стал уже предполагать во всем этом мистическую подоплёку, а губернское начальство недовольно хмурило брови. Назревал крупный скандал с очень неприятными последствиями.

Начало разгадке этих странных обстоятельств положил телефонный звонок, раздавшийся в центральной почтовой конторе Киева около восьми часов вечера 17 октября того же 1901 года. Неизвестная дама сообщила дежурившему в тот вечер чиновнику, что почтовый ящик на Большой Владимирской улице переполнен так, что совершенно невозможно протиснуть в его щель письмо. Дежурный чиновник доложил о звонке, и заведующий конторой А. Яворский распорядился послать по указанному дамой адресу почтальона для внеочередной выемки из ящика переполненного мешка с письмами и замены его порожним.

Прибывший на место почтальон вскрыл ящик и, заглянув в него, некоторое время оставался в полном недоумении. Он увидел там какой-то необычный длинный, узкий мешочек из кальки, вставленный в отверстие для опускания писем. Верхние края мешочка были выкрашены в чёрный цвет, такой же, как и сам ящик, и аккуратно приклеены к краям отверстия. Таким образом, все письма, опускаемые в ящик, попадали именно в этот, а не в имевшийся там обычный казённый мешок. Смекнув, что обнаружил мошенничество, почтальон запер ящик, оставив в нем нетронутой всю конструкцию, и поспешил обратно в контору доложить начальству о находке.

Господин Яворский, услыхав про самодельный пакет из кальки, вставленный в почтовый ящик, сопоставил его с массой жалоб о пропажах писем и решил, что оба эти явления между собой как-то связаны. Он немедленно распорядился осмотреть все почтовые ящики в Киеве. Из служащих, дежуривших в тот вечер, были сформированы четыре команды, которые, невзирая на позднее время, разошлись по разным районам города с экстренной проверкой. Очень скоро в контору стали поступать донесения о том, что подобные же мешочки были обнаружены ещё в нескольких ящиках на центральных улицах города.