В раздевалке Дворца Молодежи встречаются первые знакомые. Сначала это Петр Белый по прозванию Петр Первый – мой бывший сосед по Лондону. Петр Белый – художник, женившийся на англичанке и уже давно обосновавшийся в Англии. Дедушка его жены во время второй Мировой войны был адмиралом британского флота. Выйдя в отставку, он купил большой дом над Гринвичем возле знаменитой обсерватории и недалеко от Военно-Морской Академии, в которой преподавал. Этот четырехэтажный дом-крепость достался его внучке, делящей его теперь со своим русским супругом и квартирантами.
      Петр Белый – человек питерский, хотя в Питере мы с ним знакомы не были. Познакомились мы в Лондоне, периодически общаясь и обмениваясь русскими словами. Последний раз я видел его несколько лет назад в Гринвич-парке, где я выгуливал свою тогдашнюю пассию немку Надин, а Петр Белый – свою жену Джо. С Надин мы ходили на экспозицию о Петре Первом и его пребывании в Гринвиче, открытую в помещении королевского дворца напротив Военно-Морской Академии, предоставляемом когда-то три столетья назад английской короной для проживания молодому русскому царю, пожелавшему осваивать на верфях Гринвича и прилегающего к нему Дептфорда кораблестроение. Выставка была любопытной. Фигурировали там и многочисленные полицейские отчеты о пьянках и бесчинствах Петра, пьянках, дебошах, приставаниях к женщинам, которых он ничуть ни хуже знаменитого Джека Потрошителя вовсю потрошил своим кожаным скальпелем.
      Память о Петре Первом жива в Гринвиче и по сей день, поэтому его жители и прозвали ныне живущего там русского художника Петра Белого Петром Первым. Однако, как известно, если есть Добчинский, то должен быть где-то и Бобчинский! И Бобчинский действительно есть. Зовут его тоже Петр, но прозывают уже не Петром Первым, а Петром Вторым. Живет этот Петр Второй в Санкт-Петербурге и не с английской женщиной, а с толстенькой американской – по имени Сузи. Она – представитель американского фонда СЕС и непосредственная начальница Ольги. Я всегда поражался, насколько тесным может быть мир!
      О том, что Петр Белый в городе, я узнал в пирожковой "Буфетъ" на Моховой, когда мы с Будиловым пытались снять там двух гимназисток, угощая их шоколадом и чаем, и предлагая им зайти в гости – смотреть картины гениального художника, живущего в соседнем дворе.
      – Ага, значит, теперь два Владимира! А вчера было два Петра! И тоже художники! Ну, надо же, как нам везет! – простодушно заявила одна из них, более бойкая.
      – И картины смотреть звали?
      – Конечно – звали! А то, как же?
      – Значит, приехал из Лондона Петр Белый, – констатировал я неоспоримый теперь уже факт.
      – Да, один из них был действительно из Лондона! – удивляются девицы. – А вы их знаете? Они что, такие известные?
      – Что нового на берегах Темзы? – спрашиваю я Белого.
      – Не знаю. Мы сейчас вот уже полгода в Москве, Джо там работает переводчиком в международном строительном концерне, а я, как жена декабриста, последовал за ней. Кстати, мы покупаем квартиру на Моховой, уже смотрели. Отличный вид из окна! Недалеко от Театральной Академии.
      – Поздравляю! А как вам СКИФ?
      – Это такое говно, что здесь можно только напиться, что мы и делаем. Здесь все напиваются. Там вверху продают пиво, и там тоже. Больше никаких развлечений.
      – А как же обещанные три площадки?
      – Три площадки-то есть, но ты сам посмотри, что там!
      Я люблю Петра Белого за то, что он честный. Он говорит правду, а не изворачивается. Другие будут говорить завтра людям, на СКИФ не попавшим – "Это было так классно! Такой нищак! Мы так оттянулись! Встретили там Аньку и Тамарку, они были такие бухие, просто – пиздец!", а Петр Белый не стыдится того, что здесь всем самым банальным образом насрали на голову, и говорит прямо, как есть – "это говно!".
      – А где Сузи? – спрашивает Ольга.
      – Она уже ушла. Западному человеку трудно все это понять, тем более что Сузи не пьет. А вы пейте, пейте! Мы тоже уже скоро пойдем, мы здесь с самого начала – с шести, ну сколько можно? Не оставаться же здесь до утра?
      – Что, даже открытие не было интересным?
      – Да ну тебя, с этим открытием! Вы хитрые, сами-то позже пришли!
      – Здесь где-то должен бы быть фуршет, – философски замечает Ольга.
      – Да, – соглашаюсь я, – пойдем, поищем. О, смотри – вон пробежал
      Африкан! Значит это туда по проходу. Вперед, нюх меня никогда не обманывает!
      Ольга обнимает меня за талию и целует в темном укромном местечке второго этажа. Она считает меня уже своим мальчиком и проявляет избыточную сентиментальность. Даже менеджеры телефонной компании "Петерстар" – четыре огромных импортных хряка, встреченные нами на лестнице и виденные уже мной прежде в "Конюшенном Дворе", не упускают возможности пожелать мне с американским акцентом, но без юмора, быть с Ольгой внимательным – "Take care of Olga, she is a good girl!". В компании "Петерстар" Ольга проработала четыре года, и была там на хорошем счету. Да, Ольга исполнительна, ответственна и недурна собой, но я на нее зол.
      Я зол на нее за Анну Воронову, мною ради нее брошенную, я зол на нее за этот поход на СКИФ, и даже за эту встречу с менеджерами "Петерстар", сующими не в свое собачье дело свои свинские рыла. Чего доброго от подобных пожеланий Ольга захочет выйти за меня замуж! Хватит с меня пока одной претендентки! Та хоть иностранка и не станет в случае чего клянчить у меня корку хлеба.
      Да и вообще, за границей я стал избегать вступать в интимные связи с русскими женщинами. Я никогда не хотел мешать им охотиться за фирмачами, выскочить замуж за которых было их розовой мечтой, желая при этом, чтобы они не мешали мне. Русские женщины и мужчины ценятся за границей не парами, а врозь. Многие эмигранты этого не понимают, поедая друг друга и не позволяя друг другу жить. Там иной мир, и всегда хорошо, если один из партнеров в нем свой, а не когда оба – чужие.
      Скажу откровенно – русская женщина мне неинтересна. Может быть, оттого, что я знаю всегда наперед, что она скажет, сделает или подумает, и на что она может быть способна. Русская женщина интересна мне лишь в постели. Здесь она может не знать себе равных, будучи нежной, любвеобильной и изобретательной, если, конечно, она того хочет. В русской женщине мне интересна лишь русская баба с ее страстями и похотью. Но если в русской женщине нет русской бабы – тогда она мне не интересна. Это, если говорить об индивидуальном подходе.
      Вообще, я никогда не думал серьезно о том, какой тип женщин я люблю. А художник Будилов – думал.
      – Я люблю женщин, которые любят деньги, – однажды признался мне он. И продолжал: – Но денег у меня никогда нет, поэтому я несостоятелен как мужчина. Мне нужны деньги. Много денег, а не те гроши, которые я зарабатываю летом в Норвегии. Я должен стать поп-звездой! Знаменитым рок-музыкантом! Надо срочно что-нибудь предпринимать!
      Недавно Будилов организовал группу "Китай" и упорно с ней репетирует. Вот несколько строчек из текстов, сочиненных ним для его первого диска – "Линии наших рук – это нежные цепи", "В стакане так вода чиста, как будто это пустота" или "Черная смерть, изумрудный Китай, я и при жизни попал сразу в рай!" Но его дочь Полина говорит, что ему надо делать рэп. Потому что рэп, это то, что нравится ей.
      Глубоко-глубоко в глубине коридоров мы находим большой зал с обжорными рядами. Людей мало. Столов много. Стоят они по периметру и на них наставлено бутербродов и закусок, фруктов и сладостей. Нет только алкоголя. Идти назад за алкоголем – лень. Поэтому довольствуемся кофе и чаем, которыми можно разжиться в дальнем закутке.
      Мы с Ольгой подсаживаемся и начинаем поглощать бутерброды. Время от времени кто-нибудь проходит мимо и меня узнает. Вообще я удивлен тому, как много людей я знаю. Некоторых я не могу вспомнить и прошу напомнить, если они здороваются или кивают. Из далекого прошлого выплывают давно забытые истории и давно увядшие страсти. А вот идет Гайка, выхватывая то там, то тут виноградины, приколотые зубочистками к кусочкам сыра. Замечает меня, обнимаемся. А вот подходит Танечка – подруга живущего в Стокгольме финского художника Генри Грана, которого осенью я брал с собою в Сибирь вместе с его приятелем Вальтером Кокотом.
      Я запомнил сон, который рассказал нам ночью Вальтер Кокот, когда мы шли через границу в Монголию. Границу нам показал проводник-тувинец. Сам он идти наотрез отказался, оставшись вместе с шофером арендованного нами Нисана разводить огонь и готовить ужин. Мы шли вдоль озера при свете луны. Граница в тех местах четко не обозначена, и мы не знали, в Монголии ли мы уже, или пока еще нет.
      В какой-то момент у меня распустился шнурок моего ботинка, и я остался его подтягивать. Когда я догнал Вальтера и Генри, ушедших за это время довольно далеко вперед, Генри сказал мне
      – Владимир, только что Вальтер рассказал мне сон, который он видел в поезде, когда мы ехали из Москвы, где-то под Новосибирском. Вальтер очень хотел погулять в Новосибирске по ночному вокзалу, поэтому он не спал, и ждал, когда поезд прибудет в Новосибирск. Однако, в какой-то момент он все же уснул.
      – Да, я уснул, – подтвердил Вальтер. – И когда я уснул, я увидел своего друга Хоя. Мой друг Хой – китаец, и мы вместе работали над одним серьезным проектом.
      – Я тоже участвовал в этом проекте, – сказал Генри.
      – Когда я увидел Хоя, он висел в воздухе, и у него не было ног.
      Это были только туловище и голова Хоя.
      – А руки у него были?
      – Рук я не помню, но, мне кажется, что руки – были.
      – Это очень странно, – сказал Генри, – что у Хоя были руки, но не было ног!
      – Как ты думаешь, Владимир, что бы это могло значить?
      – А Хой тебе ничего не сказал?
      – Нет.
      – Тогда я не знаю.
      – Наверное, с Хоем что-то случилось, – предположил Генри.
      О том, что случилось с Хоем, я так и не узнал. Через несколько часов, вернувшись из Монголии, мы плотно поужинали и легли спать.
      Сейчас Танечка подходит ко мне и спрашивает о Генри. Она давно не получала от него никаких вестей. Да, Генри прислал мне недавно e-mail, но я ему пока не ответил. Нужно будет написать и спросить, что сталось с Хоем.
      За последние годы я бывал в России относительно часто – один-два раза в год, но всегда крайне активно, в чем-либо участвуя и где-нибудь засвечиваясь. Теперь меня не перестает удивлять то, что я встречаю на СКИФЕ кого-то. Ольга не может скрыть по этому поводу своего изумления. Она-то почему-то думала, что я – темная лошадка, неизвестно кто, вернувшийся неизвестно откуда.
      Пиво продают на нескольких точках, вокруг которых спонтанно танцует надравшаяся молодежь. Ко мне подходит пьяная девка, из тех, кого мы с Гадаски когда-то фотографировали голыми, и требует купить ей пива. Это своего рода шантаж, она всячески подмигивает и делает неумелые знаки, что она, мол, расскажет иначе моей спутнице о том, что мы с ней тогда сделали. Я люблю наблюдать в людях низменные порывы, выражаемые откровенно, поэтому я отхожу с ней к стойке бара и покупаю ей пластиковый стакан пива. В знак благодарности она гаденько улыбается, довольная результатами своего вымогательства и умело проведенным маневром.
      В большом зале некая московская группа с немецким названием Markscheider Kunst измывается над саксофонами в стиле Диксиленда, исполняя песню Майка Наумова "Сегодня ночью все будет хорошо". У них на сцене прыгает негр. Однако прыгает он не дико, как принято негру, а как-то по-московски с выебонами, что выдает в нем уроженца евразийского континента. Ни смотреть, ни слушать невозможно. На двух других площадках вообще ничего нет, но к часу ночи обещают горловика из Горно-Алтайска. Этого я бы хотел послушать. После того, как на Горном Алтае умер Великий Кайши, школа горлового пения заметно пришла там в упадок, но мне все одно интересно.
      Нас с Ольгой замечает Рета. Она ходит одна неприкаянно, ей явно скучно. Где же ее дружок Вадим, которого она сняла в фильме. Будилов их как-то встретил на улице – Рэта – огромная тетка, спокойная и медлительная, а Вадим маленький, верткий. У меня предчувствие, что она может доложить Пие о моих похождениях, достаточно взглянуть на то, как висит на мне Ольга, чтобы все сразу стало ясно. Но я знаю, что они не общаются близко. В конце концов – какая разница? Я и так практически везде появляюсь с женщинами, ведь я – профессиональный тусовщик, и это у меня не отнять.
      Периодически мы с Ольгой догоняемся водкой. Проблема в том, что мне не хочется сегодня с ней спать. Если мы приедем с ней ко мне под утро, тогда она останется у меня на всю субботу, будет долго спать, а затем с ней нужно идти завтракать, обедать, гулять. Нет, в Вене у меня была собака, а теперь с меня хватит. Женщины похожи на собак, держать их у себя дома – это почти одно и то же, что держать собаку, с той лишь разницей, что женщина сама за собой убирает. Зато собака всегда гадит на улице.
      После двенадцати Ольга начинает волноваться, она чувствует, что ей придется ехать к себе, и боится, что уже стали разводить мосты. Около часа она прощается и уходит. Слава Богу! Однако минут через пятнадцать возвращается довольная. Она узнала у таксистов, что мосты начнут разводить только к концу месяца. Горловик задерживается и начинает петь только в два. Он не так плох. Хорошо, что хоть что-то удалось послушать. Ольга идет посмотреть, что происходит в большом зале.
      – Только ты без меня не уходи! – просит она встревожено, как будто бы я собирался это сделать. Странно.
      И тут мне приходит из Лапландии мессидж – "Come to Finland and make love with me", от которого внутри у меня что-то переворачивается. Три часа ночи. Начало четвертого. Я выхожу на улицу и останавливаю машину. Уже домой мне звонит Ольга.
      – Ты почему ушел?
      – Потому, что ты боялась, что я это сделаю. Ты попросила меня не уходить, а я это сделал. Я хотел наказать тебя за страх. Человек часто получает то, чего он боится. Страх притягивает к себе предметы боязни не хуже магнита. Мне показалось, что я должен был поступить именно так. Это урок.
      – Странно. А я тоже уже дома. Доехала хорошо.
      – Я рад за тебя. Спокойной ночи.
      – Спокойной ночи, дружок!

      Я родился в Сибири и привык ко многому – могу обходиться неделями без еды и месяцами без секса. Причем совершенно спокойно. У меня нет от этого особой зависимости. Но иногда мысль о женщине способна сводить меня с ума и привносить в мою жизнь беспокойство. Так, неосторожно брошенная мне из Лапландии фраза не дает мне теперь спать. Сама по себе она бессмысленна, но из-за этого она еще более притягательна. Мне нравятся милые женские глупости. Я могу в них влюбляться. Они бывают эротичнее жеста.
      Я лежу на спине и думаю. Спать не хочется. Может вообще не спать? В девять придет Гульнара. Сегодня последний день. Уже хватит делать массажи. Я в полной форме. Уже ничего не болит и нигде не ломит. Завтра пойду на вводную лекцию по коррекции зрения в кинотеатр "Ленинград". Моя близорукость – это колоссальное неудобство. Глаза быстро устают, да и носить очки тоже не особо приятно. Можно будет попробовать, хотя я и мало верю. Будилов тоже пойдет со мной на вводную лекцию. Посмотрим, что нам расскажут.
      Да, мы нашли и заказали плитку. Такую, как нужно. В "Доме Лаверна" на Старо-Невском. Пойдем забирать ее в понедельник. С каждым днем становится все теплей и теплей. Я уже загорал на балконе. Куплю шезлонг и буду лежать на солнце.
      Семен Левин приходит в "Борей" с двумя девушками. Одну зовут Наташа, а другую – Алена. В такую теплую погоду сидеть в помещении грех, поэтому мы покупаем бутылку водки и шоколад, и идем через дорогу в парк при музее Ахматовой. Пьем на лавочке. Алена приехала из Вологды. Она привезла девочек на показ мод.
      Ей под тридцать, преподает моду в каком-то лицее, так теперь называются профтехучилища. Девочки будут показывать свои модели завтра на "Звездной" и она нас туда зазывает. А сейчас ей надо в общежитие к своим питомицам, посмотреть, чем они там занимаются. Я предлагаю ей встретиться вечером. Она согласно, но она придет с девочками. Всех вместе их будет девять. Ну и ладно. Записываю ей мой телефон, чтобы звонили, когда выедут в центр.
      – Владимир, – говорит мне Семен Левин, – я хочу познакомить вас с
      Верой Бибиновой – редактором журнала "НоМИ". Она знает немецкий язык и прикалывается на все немецкое. Я ей позвоню и договорюсь о встрече.
      – Сегодня вечером будут девочки! – сообщаю я по телефону Будилову.
      – Много?
      – Штук девять.
      – Ого!
      – Заходи ко мне, они будут звонить.
      – А?
      – Они позвонят мне домой. Так ты заходишь?
      – Ага.
 
      Примерно в половине девятого раздается звонок.
      – Вы где?
      – На Дворцовой.
      – Выходите на набережную Невы и идите в направлении Летнего сада.
      Мы пойдем вам навстречу.
      Мы с Будиловым выходим на набережную и быстрым шагом идем вдоль черной невской воды, заглядывая в лица встречных женщин. Мы – два рысака, несущихся на поиски стада молодых кобылиц, которых надо огуливать. В нас бьет весенний гормон, стуча в наши головы – "тук-тук!" Мы дышим ветром и запахом только что лопнувших почек Летнего сада.
      А вот впереди нестройный бег и топот копыт по финскому граниту набережной. Они замечают нас и останавливаются, как вкопанные, хотят повернуть назад, фыркают, прядут гривами, привставая на дыбы, и неуверенно коротко ржа. Но вот мы уже вклиниваемся в их ряды, вызывая смущенье и панику, легкий разброд и слабое метание. Это длится всего несколько минут – хаос, броуновское движение.
      И, наконец, весь табун, ведомый золотогривым вожаком (Будилов недавно выкрасился в блондина), устремляется вперед. Он несется по каменным питерским улицам прямо в "Челюсти", жадно поедающие молодость и красоту, выплевывая на Моховую осунувшиеся лица и посиневшие ноги. "Это ловушка!" – хочу крикнуть я, – "Поворачивай на Белинского – пить дешевую водку в "Водах Лагидзе"!" Но, поздно – "Челюсти" уже сомкнулись за нашими крупами, и какой-то джаз-бэнд тихо заиграл композицию Дьюка Эллингтона.
      Из "Челюстей" идем в кафе на Некрасова. По улицам бродят одуревшие от весны люди. Пьем водку и чай. Пыл гаснет. Красавицам рано вставать. Их ждет напряженный день, Будилова ждет напряженная жена, а меня ждет одинокая, как я, ночь.
      Что делать, когда нечего делать? Вот в чем вопрос. Куда пойти, когда некуда пойти? Эти и сходные проблемы часто вставали и встают на моем жизненном пути и их не всегда просто обойти стороной. Бывают дни, когда опускаются руки, но почему не бывает ночей, когда опускается хуй? Кто ответит мне? А почему женщины никогда не ждут? Если у меня в России возникает роман, то, приехав через несколько месяцев, я застаю уже другую картину – мое место занято, а меня даже не хотят видеть.
      И я абсолютно уверен, что стоит мне летом куда-нибудь отлучиться, скажем – в Вену на выставку Хайдольфа, чтобы помочь ему с возведением капеллы в Кюнстлерхаусе, то, вернувшись через месяц-полтора, я найду Ольгу в объятьях другого. Могу биться об заклад, что так оно и будет. Для этого не надо быть провидцем и уметь заглядывать в будущее.
      Достаточно отлучиться, и – вуаля, то есть – вот вам, пожалуйста, подвиньтесь и отойдите в сторону, вас здесь не ждут, но по телефону еще поговорят, хотя и так все ясно, чего тебе еще надо, козел, сам виноват, а то кто же еще, надо было не сваливать, а оставаться здесь, или брать меня с собой, или, сам знаешь, жизнь – это жизнь, а годы уходят, ждать каждого – не наждешься, короче говоря, позвони мне вечером, только я буду поздно, а лучше – завтра, да ты не пропадай, звони, очень рада тебя слышать, но нет времени, надо наносить визиты родственникам, извелась вся, ближайшие полторы-две недели расписаны по минутам, целую, дружок, как-нибудь встретимся, у тебя плохое настроение, но и это пройдет, ты найдешь себе девочку, не грусти, сходи в кино, или в бар, устрой вечеринку с друзьями, познакомься в метро и так далее и тому подобное. Все это знакомо. Множество раз. Бесконечное повторение пройденного.
      К вопросу о русских женщинах – они редко умеют комбинировать и вести несколько полноценных любовных линий одновременно, начав новую, они обрывают старую, оставляя за собой пустыню, изменяя, они при этом и предают, не понимая, что измена – это еще не предательство. Ведь кроме любовных отношений есть человеческие.
      От этого полового максимализма и измен-предательств меня всегда будет коробить. Но воспитать женщину невозможно. Однажды я женился на семнадцатилетней, надеясь сделать из нее девушку своей мечты, но обломался, она сделала меня несчастным. Жениться на женщине с надеждой, что она станет лучше – глупо, после вступления в брак женщины становятся только хуже, потому что у них пропадает стимул заниматься самоусовершенствованием.
      День рождения Ленина. С днем рождения, вождь! Мы с Будиловым идем на вводную лекцию в кинотеатр "Ленинград". Весенние запахи лезут в ноздри, а весенние звуки – в уши, в глаза лезут ноги девушек, а в рот уличная пыль, разгоняемая по оттаявшим от снега улицам заблудившимся ветром, растерянно бросающимся в разные стороны и закручивающемся на месте в смерч, подымающий бумажки и легкий мусор.
      На вступительной лекции показывают фильм об иридодиагностике. Существует точка зрения, известная еще из древнейших времен, будто все болезни человека отражаются в глазе. Если знать, куда и на что смотреть, то, заглянув в глаз, можно безошибочно определить, чем человек болен. При советской власти в Киеве был создан даже специальный научно-исследовательский институт, занимавшийся разработкой иридодиагностики. Фильм был снят лет тридцать назад, но не в том суть. Он служил лишь примером для аргументации того, что глаз – это только отражение нездоровья прочих органов и общей или местной зашлакованности. Таким образом, чтобы вылечить глаз, надо вылечить все остальное, но, прежде всего, очистить печень.
      Большой зал кинотеатра "Ленинград" битком набит пенсионерами.
      – Знаешь, – говорит Будилов, – мне плохо. Наверное, это оттого, что я здоровый, а они здесь все больные. Это же, как сообщающиеся сосуды! В меня переливается от них всякая гадость. Пойдем скорей, не то мне станет еще хуже.
      – Если тебе становится плохо, значит, кому-то в это время становится хорошо.
      – Я не хочу, чтобы кому-то становилось хорошо! Я хочу, чтобы мне не было плохо!
      – Ладно, пойдем, погуляем в Таврическом парке.
 
      Из Таврического сада мы выходим на Парадную улицу. Проходим мимо казарм справа и видим слева магазин промтоваров. Заходим посмотреть, что там есть интересного, и находим раскладной шезлонг. Это для балкона. Я покупаю шезлонг и заношу его домой. Заходим к Будилову пить чай. Начало шестого. Мессидж от Пии – "We just came. Call me at home". Звоню ей домой. Нету. Звоню через десять минут. Запыхавшийся голос:
      – Ездила на заправку. Ты где?
      – Я у художника Будилова. Мы пьем чай.
      – Придешь?
      – Через полчаса. А оленье мясо?
      – Да, я привезла тебе оленьей колбасы.
      – Отлично, тогда – бегу!
      – Уходишь? – спрашивает Будилов.
      – Ухожу, но мне остро необходим твой совет. Скажи, что мне делать с этим крючком? Пие его подарил ее бывший бой-френд из Новой Зеландии. Когда она была у меня, она его сняла и забыла. Я стал его носить, а потом решил выбросить. Но Пия просит его назад. Не знаю почему, но мне не хочется его отдавать.
      – Отдай, – говорит Будилов, – если просит. А еще дай ей вот это!
      Он лезет на полку и достает осколок кокосового ореха – чуть больше половины, внутри которого лежат африканские мраморные слоники. Слоников три и они битые, у одного нет ног, у другого хобота, а третий вообще склеен из кусков.
      Я беру странный подарок Будилова, кладу его в сумку и выхожу по грязной лестнице во двор. На помойке в подворотне роется бомж. Рядом с ним двое бездомных собак в ожидании, что он найдет что-нибудь съедобное и даст им. Наверное, это добрый бомж, если он кормит собак. Два мальчика гоняют по двору палками рыбью голову сырого копчения. С банкой сметаны идет домой бабушка. Я смотрю на детали, ища в них знаки. Знаков нет. Начинает темнеть. Вечер.

      Пия с Каем валяются на диване министерства иностранных дел Финляндии и смотрят телевизор.
      – Это очень удобный диван, – сказала мне Пия однажды после секса,
      – когда у меня будет свой собственный дом, я куплю себе точно такой же. У нас в Лаппенранте есть участок земли, который купил мой папа еще до того, как погиб. Там можно строить дом. Это очень красивое место на озере. Иногда мне хочется вернуться в Лаппенранту, построить дом и работать в школе учительницей. Там такая спокойная-спокойная жизнь.
      Если бы диван министерства иностранных дел умел говорить, он мог бы, наверное, рассказать многое. О том, кто и что здесь на нем раньше делал, сколько половых актов ему пришлось пережить, с кем Пия была здесь вместе до того мартовского вечера, когда появился я. А сколько он мог бы рассказать своим последующим пользователям о нас с Пией! На нем следы нашей любви, нашего пота и наших генитальных выделений, он впитал в себя добрых пол-литра, если не целый литр, пииной мочи. А сколько встрясок, взбучек и потрясений ему еще достанется ни за что! Этот диван хорошо сделан, он не скрипит и не жалуется, он все вбирает в себя и ничего не отдает обратно.
      – Оленья колбаса в холодильнике – возьми себе сам. Кай снова хочет смотреть "Возвращение Батмена", но сам он, как ты знаешь, боится и мне надо быть с ним рядом.
      Я лезу в холодильник и среди привезенных из Финляндии продуктов нахожу герметически запаянный пакетик с тонко нарезанным темным мясом. Я вскрываю его, потянув специальную зацепку на одном из углов, и пробую.
      – Пия, это не оленье мясо!
      – Не может быть. Я купила это в супермаркете в Лапландии и это должно быть самое настоящее мясо северного оленя.
      – Я не думаю, что сибирские и лапландские олени могут так сильно отличаться по вкусу! Здесь что-то написано на этикетке, но я не могу читать, а картинки нет.
      – Неси сюда, я тебе прочитаю.
      Я несу ей пакетик с колбасой в гостиную.
      – Да, это не оленья колбаса. Я ошиблась, взяла не ту колбасу.
      Вероятно, они лежали рядом. Но это тоже похоже на оленя – такое большое с широкими рогами, не знаю, как это сказать по-русски.
      – А, это лось! Ты купила мне лосиную колбасу. В Сибири мы не едим лосей, они считаются несъедобными. Впервые в жизни пробую мясо лося.
      – А мы их кушаем. Очень вкусно.
      – А собак вы тоже едите?
      – Ой, собак – нет!
      – А мы едим.
      – Какой ужас! Хорошо, что Кай не понимает по-русски, он так любит собак! Пожалуйста, не говори ему, что ты их кушаешь.
      – Почему? Собаки очень вкусные. Мы едим их зимой. Это лайки. Они очень быстро размножаются и их легко содержать. Они спят прямо в снегу. Зимой мы часть из них режем и едим, наиболее слабых, которым все равно не дожить до весны. Вкусно. А из меха делаем шапки, такие же, как моя.
      – Пожалуйста, не говори это Каю! Я пообещала купить ему собаку.
      Мы пойдем за собакой в следующую субботу. Если ты ему скажешь. Что ты кушаешь собак, он будет бояться, что ты можешь скушать и его собаку, когда будешь очень пьяным.
      – Я не понимаю, почему можно есть оленей или лосей, а собак – нельзя?
      – Потому что это другое. А ты знаешь, где продают собак?
      – На Кондратьевском рынке.
      – Поедешь с нами?
      – Ладно.
      – Знаешь, я все сделала в университете и получу свой диплом 18 мая. Тогда сделаю большой праздник. Приедут из Финляндии мои друзья, брат и мама.
      – Поздравляю! А какие еще новости?
      – Моему брату во вторник сделают операцию. Я так боюсь!
      Понимаешь, он очень много пил и теперь ему будут делать операцию на сердце, ставить там какой-то клапан. Это очень серьезно. Теперь я все время об этом думаю. Он такой еще молодой – всего на два года старше меня. А пить ему будет больше нельзя. Ой, он так много раньше пил!
      – Зачем же он тогда пил, если у него больное сердце?
      – У нас в Финляндии все много пьют.
      – Не переживай, обойдется.
      – А сегодня утром Кая брал его папа, они несколько часов были вместе. Папа Кая не очень хороший. Он никогда не возьмет его надолго. Хотя, этим летом он обещает забрать его на несколько недель. Тогда я впервые за много лет побуду одна. Я отвезу Кая папе, как только начнутся школьные каникулы – в начале июня, а заберу только 22-го, когда начнется мой отпуск. В отпуск мы хотим ехать на машине во Францию, в Бретань. Говорят, там очень красиво!