Этот факт мы просто игнорировали. В то время в "Манеже" уже был запрещен и сам Гадаски, но он туда тайно прокрался. Руководствуясь принципом "искусство для искусства" мы редко когда обращаем внимание на посторонние факторы, даже такие как руководство "Манежа", сплошь состоящее из старых аппаратчиков.
Перформанс был прост. Сделать его попросил нас все тот же Рубцов, так как ему нечего было снимать в фильме, на который выделил средства еврейский культурный центр "Айин". Я решил тогда задействовать в нем студентку-искусствоведа Вику из Мухинского училища, прошу не путать ее со студенткой-искусствоведом Викой из Академии Художеств, которую однажды снял Маленький Миша, и у которой оказалась волосатая грудь.
Студентка-искусствовед Вика из Мухинского училища была той самой Викой, которая живет теперь с латиноамериканцем Педро, владельцем клуба на Ленинском проспекте, и которая стегала белым газовым платьем красный диван на Чайковского 2 в квартире русской певицы из Вены Ольги Бригадновой.
Вике я не стал ничего заранее объяснять, просто попросив ее надеть на этот раз не белое, но красное платье.
– Только платье я снимать не буду! – категорически заявила она.
– Хорошо, – твердо пообещал я.
В то время каждый день в четыре часа в задней части манежа перед мраморной лестницей, ведущей на второй уровень, там, где сбоку стоит большой черный рояль-флюгель, проходил перформанс немецкой художницы Моники Кох.
С собой Моника привезла трех девушек и костюмы 18-го века. Она выходила, жеманно садилась за рояль-флюгель и начинала наигрывать легкие музыкальные композиции, а ее девушки танцевали под них, принимали томные позы, бросались на пол и так минут двадцать.
Однако, все до поры до времени. В один прекрасный день, когда Моника раскланивалась, встав из-за рояля, на ее место преспокойно уселся Тим Гадаски и, как ни в чем ни бывало, заиграл импровизации в стиле Жерара Депардье из фильма "Зеленая карта". Под эти импровизации по сцене зайчиком голым запрыгал я, а затем стал принимать томные позы, бросаться то на пол, то на стены, во всем имитируя танцевавших девушек.
Когда же Гадаски резко перешел к берущему за душу вальсу, я схватил на руки стоявшую с краю прекрасную девушку-блондинку в красном платье и стал с ней кружиться в легком вихре.
– Отпусти сейчас же! – зашипела мне Вика, придерживаемая снизу не только моими руками, но и моим возбудившимся членом.
Я видел, как она побледнела, поэтому, сделав еще несколько па, великодушно поставил ее на место. Застучав высокими каблучками, и подбирая руками платье, она убежала.
Лекция Хайдольфа и Кристины проходит на "ура". Я и Нана говорим вступительное слово, затем включается Хайдольф. Он купил себе белую кожаную шапочку-шлем, очень прикольную, я таких еще никогда не видел, где-то в магазинчике на Литейном проспекте, и новый элегантный черный костюм. В них он выглядит как пилот-авиатор начала воздухоплавательной эры, эдакий миллионер-сумасброд.
Во время лекции Хайдольф в ударе. Чувствуя публику, он превращается из архитектора в архистратора, как метко назвал его недавно один немецкий архитектурный журнал. Сергей удачно его переводит. Публика реагирует нормально. Я всем доволен, и спокойно сижу – слушаю. Лекция вместе с выступлением Кристины растягивается на два с половиной часа. Но никто не уходит. Все терпеливо остаются до конца, дожидаясь обещанного фуршета.
После раздачи вина мы выходим на улицу, где вместе с упавшими к нам на хвост хвостопадами, среди которых небезызвестный Игорь Колбаскин, на нас падает снег. Погода меняется. Но настроение превосходное. Идем на Гагаринскую есть блины.
Игорь Колбаскин просится у Хайдольфа, чтобы тот пригласил его в Вену.
– Что ты там будешь делать? – спрашиваю я.
– Я сделаю work-shop для австрийских художников и буду их учить,
– отвечает Колбаскин.
– Чему же ты можешь их научить?
– Я научу их показывать хуй!
– Отлично!
– Я научу их показывать хуй в метро, например.
Игорь Колбаскин любит показывать женщинам хуй в общественном транспорте, а затем об этом рассказывать. Еще он любит где-нибудь в толчее их лапать, залезая порой довольно глубоко под одежду. В феврале он предложил провести такой work-shop со мной, но меня отговорил Маленький Миша.
– Володя, – сказал он, – что позволено Игорю Колбаскину, не позволено никому другому! То, что он делает – это редкий врожденный дар, которому нельзя научиться.
Сегодня вечером я зван к Пие, поэтому я сразу предупреждаю Хайдольфа о наших планах на завтра. Сегодня вечером все будут отдыхать. Завтра с утра встреча с Горбуном. Обсуждение будущей выставки в Мраморном дворце. Осмотр запасников отдела новейших течений, а после – обед и беспробудная пьянка до послезавтра.
Пия купила Кай новую видеокассету. Она иногда покупает кассеты на английском языке, потому что кассеты с русским переводом смотреть невозможно. Слышать за кадром монотонный голос дяденьки переводчика воистину подобно пытке. Здесь я с нею согласен. Кроме всего прочего, Кай не понимает по-русски. Я подозреваю, что директор финской школы и его жена мало чему учат. Учебник-то русского языка у Кая есть, а знать он ничего не знает. Иногда Пия просит меня:
– Владимир, помоги Каю делать домашнее задание!
Тогда я подхожу к Каю, заглядываю в его учебник русского языка, сам мало что там понимая, так как там почти все по-фински. То есть, есть какое-нибудь упражнение с объяснением, что надо что-то писать, а что писать, понятно только Каю, да и то плохо, он мне что-то объяснит по-английски, а я ему по-русски чего-нибудь от фонаря надиктую. Так мы домашнее задание и сделаем. А Кай, наверное, потом в школе свою правоту отстаивает, это, мол, мне Владимир помог, значит – все правильно, Владимиру-то как русскому – знать лучше!
Еще там очень много переводов. Ну, с русского на финский – это еще куда ни шло, тут я тоже по-английски ему что-нибудь растемяшу. А можете ли вы себе представить, как я перевожу с финского – на русский?
В этот раз Пия купила "Возвращение Батмена" и теперь мы сидим все вместе на диване и смотрим. Для меня это полный кайф, расслабуха и отдых после насыщенного дня. Пия запускает мне руку в волосы и поглаживает, почесывает где-то там в их густых дебрях. Волосы я не стригу и даже не подрезаю уже, наверное, с год и они все длиннее и длиннее становятся. Когда они мне мешают, я завязываю их в хвосты, но чаще хожу с распущенными. Бороду я тоже давно не стриг, хотя ее я подрезаю чаще, чтобы не выглядела как у бомжа.
Фильм "Возвращение Батмена", хотя и детский, но очень красивый и отлично сделан. В нем много специальных эффектов и трюков, мультипликации и компьютерной графики. Одним словом приятная интересная сказка, от которой можно получить удовольствие. Мне так хорошо, что хочется спать, и я действительно погружаюсь в сладкую дрему где-то на том месте, когда женщина-секретарь превращается в Кэт-Вумен. Но до этого она приходит к себе домой, в квартиру, уставленную красивыми яркими вещами, и говорит фразу, которая глубоко врезается мне в мозг:
– Honey, I am home! Oh, I forget I am not married!
Я тоже хочу обставить свою квартиру красивыми и яркими вещами, но фраза Кэт-Вумен меня настораживает, она заставляет задуматься над собственными проблемами, она глубже, чем могло показаться, иначе бы она мне так глубоко не засела.
Меня будит то, что в своих ласках Пия опускается слишком низко. Ей уже мало моей головы и она начинает активные поиски прочих волосяных покрытий, дабы запустить и в них свою руку. Фильм кончился, Кай отправлен спать к себе в комнату, а нам ничего не остается, как заняться друг другом. Мы предоставлены сами себе.
Господи, как же мне хочется спать! Здесь на диване, конечно, хотя и удобнее, чем у меня на полу, но все равно не выспишься. Надо пользоваться моментом и не отказываться от мягкой постели. Надо скорей в постель, в спальню. Скорее спать! Ну, какие тут могут быть игры?
– Хватит, пойдем! – говорю я сурово Пие.
Я снимаю ее с себя, разворачиваю и ставлю на пол, на четвереньки, словно зашалившуюся кошку или собаку, наказывая ее при этом крепким ударом под хвост. А затем гоню ее, уже как корову, жесткими ударами своей упругой хворостины через гостиную и прихожую в спальню. Я подталкиваю ее, щупая на ходу упругое вымя и подстраиваясь ей в шаг. (Немного твердо коленям, а так – ничего, главное – это чтобы не выпасть.) Удар хворостиной – шаг, еще удар – еще шаг. И так это все медленно и мучительно, что, загнав ее уже почти в самое стойло, я теряю терпение и начинаю исступленно хлестать все чаще, и чаще, и чаще. До тех самых пор, пока хворостина моя не теряет своей изначальной упругости и, вся в мыле, не падает вниз.
Глава 39. ЗАПАСНИКИ ГОРБУНА. ГРАНДИОЗНЫЕ ПЛАНЫ.
Снег падает и падает. На мосту через Фонтанку возле цирка мы на минуту останавливаемся, чтобы полюбоваться панорамой зимнего города. Звуки умирают, шаги становятся бесслышными, машины редкими и медленными, с усилиями продираясь сквозь наметаемые весенней метелью сугробы. "Пришла весна, и рады мы приходу матушки-зимы" – написал еще в 19-ом веке один из живших Санкт-Петербурге русских поэтов свой знаменитый каламбур.
Да, пятница 13 апреля 2001 года. Падает снег. Бедные комары Тимо
– каково им теперь, в такое-то ненастье! Бывает, что снег в Питере идет и в начале мая, на моем веку это случалось не раз. Поэтому снег в середине апреля не должен казаться чем-то особенным. Чем-то особенным он кажется только Хайдольфу с Кристиной, ведь в Вене уже давно весна. В Вене весна была уже в начале марта, когда я оттуда уезжал. Там уже что-то цвело, и на чем-то уже появлялись листья.
– Генерал Мороз! Карашо! – восторженно произносит Хайдольф.
– Хайль Гитлер! – кричат нам, полуобернувшись, два проходящих мимо подростка, уловившие немецкую речь.
– Sie haben uns erkannt! – радостно констатирует Хайдольф.
Нана встречает нас на входе в корпус Бенуа. Сегодня музей открыт для посетителей, и нам не надо идти через бюро пропусков. Мы следуем за ней направо, пересекаем несколько окартиненных залов и ныряем в незаметную дверь отдела новейших течений. Вчера Горбун на лекции не присутствовал, но Нана передала от него большой привет дорогим иностранным гостям в своем вступительном слове. Сегодня мы являем себя пред его светлые очи.
Сейчас Горбун сидит перед нами и нещадно хвастается, пространно разглагольствуя о своих недавних служебных командировках за границу, о встречах с известнейшими художниками и кураторами, директорами крупнейших музеев, и информирует нас о ближайших выставках в Мраморном дворце. Хайдольф рассказывает ему в свою очередь о себе и о своих планах грандиозных проектов и большой выставки в Русском Музее, на что получает полное понимание и добро Горбуна вместе с предложением немедленно, сразу же после встречи, осмотреть экспозиционные пространства на Миллионной.
Горбун крайне ласков и мил с нами, и он великодушно допускает нас в святую святых – в запасники отдела новейших течений. Вот уже десять лет на специально выделенные средства отдел Горбуна приобретает произведения современных русских художников. Нана препровождает нас из кабинета шефа в обширное помещение, оборудованное по последнему слову музейной техники французскими раздвижными шкафами, хранящими бесценные шедевры. Специальные приборы поддерживают в помещении нужный температурный режим. Посмотреть запасники отдела новейших течений было моей давней мечтой с тех самых пор, когда я о них впервые услышал.
Надо заметить, что существует два вида бесценных произведений искусства. Один вид – это произведения, цену которых трудно определить, поскольку они являются культурным достоянием человечества и, находясь на музейном хранении, не могут быть проданы на свободном рынке. Другой вид бесценных произведений – это те, которые вообще ничего не стоят, и никогда ничего стоить не будут.
По какому-то странному стечению обстоятельств отдел новейших течений Русского музея занят сбором именно этого второго вида бесценных произведений искусства.
В хранилище Нана перепоручает нас одной из сотрудниц, а сама с нами раскланивается – ей надо срочно куда-то бежать. Тетенька, к которой нас прикрепили, по-английски и по-немецки не говорит, поэтому мне приходится переводить для моих австрийских гостей. Сергея, чьей обязанностью является перевод, на высокую встречу решено было не брать, тем более что Горбун нормально объясняется по-английски.
Боюсь, что чувства мои от созерцания накопленных-накупленных Горбуном шедевров, мне трудно будет передать здесь без резких слов. Но я как-нибудь постараюсь это сделать. Вся коллекция состоит в основном из произведений Африкана и Кибира Старцева, но есть еще и картины каких-то других мастеров, впрочем, мало чем от картин Африкана и Старцева отличных.
– А это вот – работа Олега Зайки, – объясняет нам тетенька.
"А это еще кто такой?" – спрашиваю себя я, – "Какой-то Олег Зайка, ну надо же, хуй ему в задницу! Зачем он-то здесь нужен? Или Горбун наивно полагает, что это полотно Зайки, на котором тот написал маслом две зеленые елки на красном фоне, будет стоить через много лет так же дорого, как и работы Малевича?"
Но, если работа Зайки в хранилище только одна, то работ Африкана чрезвычайно много. Сляпаны они левой ногой, да и как еще они могут быть сделаны гопником от искусства, допущенным Горбуном в недра Русского музея?
Однако, это еще полпроблемы… Ладно – ошибся и накупил. Но как их теперь из музейного хранилища убрать? Это же сложнее сложного! С этим придется кому-то разбираться.
Из музея мы выходим не через корпус Бенуа, а через главный вход, там нас поджидают Сергей и художник Будилов. Мы забираем их с нами и отправляемся на Миллионную – смотреть выставочные пространства Мраморного дворца, где еще недавно размещался музей Революции и во дворе стоял броневик Ленина, на котором тот ездил за деньгами в занятый революционными солдатами и матросами Центральный Имперский Банк, в помещении которого расположился теперь Финансово-Экономический университет. А на месте броневика располагается сейчас конная статуя Александра Третьего, стоявшая прежде на площади перед Московским вокзалом, бывшим Николаевским. Все смешалось в этом городе и уже мало кто знает и понимает, что здесь зачем, и к чему.
На заснеженной площади перед отреставрированной табачным концерном решеткой, не успев еще отойти далеко, мы замечаем садящуюся в свой автомобиль Нану. Нана тоже нас замечает и вылезает обратно, машет, делая знаки подождать. Мы останавливаемся и ждем, пока она к нам подойдет.
– Володя, – говорит она, – хорошо, что я вас снова увидела. Вот тебе телефон Наташи Штремер, она была вчера на лекции. Позвони ей, она говорила с проректором Академии Художеств, они хотят пригласить твоего друга Хайдольфа читать осенью лекции для студентов-архитекторов. Ну, всего доброго, я спешу!
Я благодарно целую ее в лоб и говорю Хайдольфу:
– Поздравляю, тебя собираются пригласить преподавать в Академию
Художеств! Вот телефон, я должен им перезвонить и дать твой ответ.
– Я согласен, – говорит Хайдольф. – Давай сядем в кафе, и отзвонимся с моего мобильного телефона. Ты знаешь здесь что-нибудь по близости?
– По пути к Мраморному дворцу есть что-то на Миллионной.
На Миллионной мы забиваемся в тесное полуподвальное кафе "Трюм", и я звоню Наташе Штремер.
– Замечательно, – обрадовано трещит она в трубку, – вы не могли бы перезвонить сейчас Борису Ивановичу Кахну, он – проректор по научной работе. Запишите его телефон. Звоните, он в курсе.
Я перезваниваю Кахну и подтверждаю готовность Хайдольфа. Принципиальная договоренность достигнута. Мы уславливаемся созвониться позже, чтобы согласовать детали и сроки. Выпив и перекусив, приходим в Мраморный дворец. Я нахожу коменданта и требую планы, козыряя страшным именем Горбуна. Нам услужливо показывают выставочные пространства, в настоящий момент пустующие, и даже находят планы, на которые я, честно говоря, даже не рассчитывал.
Глава 40. САД ТУАЛЕТОВ. ЭКСПРЕСС-ЖИВОПИСЬ. ГЮНТЕР ГЕЙГЕР.
Памятник Александру Третьему залеплен хлопьями мокрого снега. Кристина фотографирует его и нас. Затем мы идем к Троицкому мосту, чтобы посмотреть на Неву. Лед тронулся. Грязные желтые льдины беспорядочно несутся в Финский залив, сталкиваясь и дробясь. Рядом – ажурная ограда летнего сада, с дощатыми домиками, укрывающими на зимний период статуи. Все эти домики разнобокие и неуклюжие, с дверцами под навесными замками, как две капли воды похожи на дачные туалеты. В вихре густого снега это зрелище являет собой потрясающую по своей силе сюрреалистическую картину.
– Что это? – озадаченно спрашивает меня Хайдольф.
– Это Клогатен, – серьезно отвечаю я.
– Толстой, ты меня разыгрываешь. Это действительно похоже на сад туалетов, но я знаю, что этого просто не может быть в центре такого роскошного европейского города!
– Послушай, Хайдольф, но это действительно Туалетный сад! Он открыт только летом. Поэтому его иногда еще называют Летним садом. На входе в него обычно сидит привратник, у которого за небольшую плату можно получить ключ от той или иной кабинки и там спокойно уединиться. Этот сад построил Петр Первый, и внутри него свою летнюю резиденцию, потому что он сам любил ходить думать. Да и вообще, многие русские философы и поэты создавали и создают здесь свои лучшие произведения. Пушкин, например. Считается, что в этих туалетах их посещают Музы, которые по легенде там, в этих домах, живут. Да ну тебя, если не веришь мне – спроси у Будилова!
– Хорошо, как будет по-русски слово – Музы?
– Так и будет, это же интернациональное слово, так же как и музей, который от него же происходит.
– Будилов, – говорит Хайдольф ничего не подозревающему Будилову, уныло плетущемуся сзади, указывая на будки-сарайчики внутри сада, – Музы? Правда?
– Ja-ja, Музы, Музы! – радостно откликается Будилов, красноречиво показывая знаками, что Музы там внутри ящиков.
– Кристина! – кричит Хайдольф, идущей впереди Кристине, – сфотографируй Клогартен! – и уже обращаясь ко мне. – Да, Толстой, Санкт-Петербург – это поистине изумительный город, который не перестает меня удивлять!
Вдоль Фонтанки мы, не спеша, добредаем до Будилова. Его двор проходной и к его дому можно попасть как с Моховой, так и с Фонтанки. Будилов достает из холодильника банку кислой капусты, которую он сам квасил, и бутылку водки "Флагман". Нужно отпраздновать достижения и успехи сегодняшнего дня.
– Спроси у Будилова, что это за странный портрет в дальней комнате, – обращается ко мне Кристина.
– Сейчас, подожди, Кристина, мы вернемся через пять минут!
Я беру Будилова, и мы с ним выходим в коридор.
– Давай подарим Кристине портрет! – говорю я ему.
– Мне неудобно, – отвечает Будилов.
– Хорошо, – говорю я. – Тогда дай мне краску, и я его размалюю, тогда это будет наша совместная работа. А я отдам тебе половину его себестоимости – 50 рублей, а если хочешь, то и все 100!
Мы идем в дальнюю комнатку, и Будилов дает мне краски и кисти. Но что рисовать? Не долго думая, беспорядочно рисую поверху лица летающих туда-сюда маленьких будиловских ос. Получается полный отлет. От этих ос, написанных поверх женского лица на матиссовском фоне, портрет приобретает нечто.
Я хватаю его, и мы возвращаемся к остальным.
– Кристина, это тебе подарок!
– Как здорово! Это же просто классно! Спасибо тебе, Будилов! Мне так нравятся твои осы! Я повешу их у себя в Вене! Но я не могу взять это просто так, я тебе должна что-нибудь заплатить, пусть это будет чисто символически.
Кристина лезет в бумажник и достает три купюры по 500 рублей.
– Извини, я знаю, что этого мало, но у меня с собой просто не так много денег.
Будилов смущается, а я делаю ему знак взять деньги и не выдавать тайны. Есть вещи, которые не всем обязательно знать. Людям надо говорить то, что они хотят услышать и во что они могут поверить. Правда – это величина относительная.
По телефону, который я дал Каролине, зазывая ее к себе в гости, мне звонит ее подруга Элиза. Сегодня суббота 14 апреля, последний день пребывания Хайдольфа, он улетает завтра, и у нас много планов. Кроме всего прочего, сегодня Пасха и надо гулять, но Хайдольф опечален еще со вчерашнего дня. Ему хочется устроить большой праздник-отвальную и всех пригласить, но у него осталось немного денег – всего 1000 шиллингов, а это 1700 рублей. На это не нагуляешься и не разгонишься. Как же быть? Можно, конечно, и у Будилова дома пить, и тогда этих денег и за глаза и за уши хватит, еще останется, но опечален Хайдольф, опечален. Он опечален, словно Христос, когда тому нужно было пятью хлебами и пятью рыбами накормить пять тысяч народу.
– Рука дающего, да не оскудеет! – говорю я ему. – Если не хватит, я, в крайнем случае, добавлю! Не унывай!
– Нет, – упорствует он, – ни у кого не хочу занимать – это мой праздник!
А дела у нас на сегодня такие – в четыре открытие выставки питерских художников из коллекции Благодатова, в пять – показ видеофильмов финки Рэты. Хайдольф хочет посмотреть Пушкинскую, так как читал о ней в книге Гюнтера Гейгера "Улица Марата". Правда, то была другая Пушкинская, до переделки.
Когда там был Гейгер, Пушкинская еще представляла собой сквот, занятый художниками под мастерские. Сейчас же, после капитального ремонта, Пушкинская представляет собой богадельню, в которой живут бывшие художниками, давно переставшими ими быть, а ставшие социальными паразитами, тихо в своих квартирках-мастерских спивающимися.
В галерею "Борей" Хайдольф тоже хочет зайти, потому что о ней ему кто-то сказал, а еще потому, что Рэта Аальтро – внучка известного финского архитектора. Кроме того, галерея "Борей" будет лежать у нас на пути при возвращении с Пушкинской, и там можно недорого перекусить.
– Ты хочешь пойти с нами на Пушкинскую? – спрашиваю я звонящую мне Элизу.
– Да, – соглашается Элиза.
– Тогда заходи к Будилову в три, ты знаешь, где его двор, и снова громко кричи – "Владимир", как ты уже однажды кричала. А где Каролина? Она тоже будет с тобой?
– Нет, она занята, сегодня вечером в шесть в Театральной Академии будет дипломная постановка "Трех сестер" Чехова. Она там играет Машу. Я пойду обязательно, а вы как хотите, вход там будет свободным.
– Ну, вот и отлично! В четыре идем на Пушкинскую, в пять в
"Борей", а в шесть на "Три сестры" смотреть, как Каролина сыграет Машу. Думаю, Хайдольфу тоже захочется в театр, тем паче на Чехова, да еще по-русски. Он – глюковый человек, и ему это будет по приколу. Молодец, что ты позвонила Элиза. Значит, увидимся.
"Когда я вошел во двор, там ссала как раз какая-то баба, и это было нормально" – так начинается описание Пушкинской в романе Гюнтера Гейгера, который я даже начал однажды переводить, но бросил, поскольку Гейгеру отказало австрийское Министерство Культуры в гранте на перевод и на издание его произведения в России. Дело было уже на мази, но неожиданно, ввиду откровенной похабности текста и гнусных интриг, медным тазом накрылся весь проект, предполагавший, что книга Гейгера будет распространяться через посольство Австрийской Республики в Москве.
Когда австрийское Министерство Культуры отказало писателю и издателю глянцевого литературного журнала "Винцайле" Гюнтеру Гейгеру по прозвищу Лысый Пират в гранте на перевод его романа "Улица Марата" на русский язык, он страшно расстроился, и несколько дней после этого пил значительно больше обычного.
Глава 41. НА ПУШКИНСКОЙ. ГАЛЕРЕЯ "БОРЕЙ". УДАЧНЫЙ ОБМЕН ДЕНЕГ.
Снег, начавшийся три дня тому назад, все еще продолжает идти. Мы идем с Элизой Саламанкой, взявшей меня под руку и крепко ко мне прижимающейся, впереди, то и дело оглядываясь на идущих сзади Хайдольфа и Кристину с Сергеем, боясь их потерять. На расстоянии трех-пяти метров уже почти ничего не видно. Будилов с нами идти отказался, хотя там должна быть выставлена одна его картина, обещая подойти попозже сразу в "Борей". Он не любит Пушкинскую, хотя раньше он был там в числе сквотеров, впервые этот дом занявших.
Не та теперь Пушкинская, что была когда-то. И нет там больше ни гениальных художников, ни писающих во дворе женщин. А идущая рядом со мной Элиза из Гамбурга, рассказывает мне о себе. О том, что папа у нее испанец из города Саламанка, а мама немка, и что полное имя ее – Патриция Анна Мария Сесилия Ариадна Фернанда Кончетта Стефанида Фелисия Лилианна Сильвия Элиза де Саламанка.
Я требую, чтобы она повторяла ее полное имя так долго, пока мне не удастся запомнить его полностью, а когда это, наконец, удается, учусь произносить его быстро и на одном дыхании – Патрицияаннамариясесилияариаднафернандакончеттастефанида фелисиялилианнасильвияэлизадесаламанка. Это трудно еще потому, что из-за ветра почти ничего не слышно, и мы общаемся, выкрикивая слова друг другу в уши.
Профессия у Элизы редкая, она – клоунесса. Вместе с другой девушкой-клоунессой они выступают со своими программами и уже объехали почти весь мир. В России они тоже хотят выступить, но пока Элиза здесь просто в гостях. Надо признаться, что у меня еще ни разу в жизни не было женщины-клоунессы, и я прикидываю возможные варианты, как я мог бы заполучить Элизу в постель. Очень хочется, чтобы она меня там насмешила.
На Пушкинской на выставке Благодатова раздают пиво. Благодатов жмет мне руку, и я коротко представляю ему своих спутников. Он – свой человек, он ходит по выставкам и умеет их открывать. У Будилова на чердаке он открывал выставки галереи "Дупло". Он в курсе культурной жизни, знает художников и собирает картины. Денег у Благодатова нет, поэтому картины ему дарят, зная, как он любит живопись, и что они у него будут в полной сохранности.
Вернисаж бурлит, и я встречаю еще многих знакомых, мною давно не виданных. Вот ко мне подходит маленький обходительный Семен Левин, он пишет диссертацию о Фридрихе Ницше на философском факультете университета, а еще он пишет для журнала "НоМИ". Прошлым летом он брал у меня интервью, так, впрочем, нигде и не опубликованное. Журнал "НоМИ" или полностью – "Новый Мир Искусств" – питерский журнал по искусству. Выглядит он вполне респектабельно – толстым и глянцевым.
Сейчас Семен хочет, чтобы я рассказал ему о Хайдольфе и снова дал какое-нибудь интервью. Я человек не злой, поэтому даю ему шанс вместе со своим номером телефона. На выставке много немцев. То тут, то там я слышу немецкую речь. Одна из немок дает мне приглашение-флаер на показ своих слайдов здесь же, на Пушкинской в четверг 19-го апреля, может сходить? Зовут ее Катарина Венцель. Она говорит по-русски.
– Катарина, чем ты занимаешься?
– Я работаю в немецком консульстве.
А Хайдольф уже с кем-то познакомился и что-то кому-то горячо объясняет, окруженный толпою спонтанных слушателей, но нам надо двигаться дальше, и я хитрым маневром пробиваюсь к нему и с боем вывожу его из русского окружения. Собрав всех остальных, мы снова уходим в пургу. И снова прижимается ко мне клоунесса Элиза, а сзади по нашему свежему следу бредут Хайдольф и Кристина с Сергеем.
На Невском проспекте мы их все же теряем. Возвращаемся назад, идем вперед – но бесполезно. Тогда мы останавливаемся на углу Невского и Литейного и ждем, оглядываясь по сторонам, до те пор, пока из порыва пурги к нам не выскакивает восторженный Хайдольф.
– Толстой, – кричит он мне через ветер, уносящий обрывки его слов под колеса буксующего троллейбуса, – мне дали слишком много денег! Я заходил в банк и поменял свою последнюю тысячу шиллингов.
– Не может такого быть, – уверенно кричу я.
– Толстой, но мне дали семнадцать тысяч! – с этими криками он вынимает из кармана брюк несколько крест накрест перетянутых бумажными банковскими ленточками пачек самых, что ни наесть настоящих русских денег.
– Да, похоже, тебе по ошибке дали в десять раз больше! Ну, давай, прячь обратно – разберемся потом.
– Элиза, мы сегодня гуляем! – радостно подпрыгивая, прокрикивает
Хайдольф.
– А где остальные?
Сергея с Кристиной мы находим в "Борее", они уже там и заказали чай.
– Давайте, не будем мешать Сергею, – предлагаю я, – и сядем за столик с девушкой.
Девушка ничего не имеет против. Мы садимся.
– Простите, хочу представить вам известного архитектора!
– Ой, а я – архитектурная журналистка. Анна Воронова, очень приятно!
– А, вот вы где! – неожиданно подскакивает к нам сзади Будилов. -
Ну, что – видели мою картину? Понравилась, а?
– Супер! Твоя картина была всем картинам картина, а где же видеопоказ?
– Здесь, в соседней комнатке. Я уже видел Рэту.
Рэта разодета в пух и прах по случаю презентации своих фильмов. Все обставлено очень основательно и торжественно. Фильмы будут показываться не на обычном борейском телевизоре, а на раздвижном солидном экране при помощи специально выделенного для столь важной презентации Финским культурным центром в Санкт-Петербурге видео-проектора. Публики не много, но есть.
– Я уже видел ее предыдущие фильмы. Они страшно депрессивные, – шепчет мне в ухо Будилов, – ты сам сейчас увидишь. Фильмы Рэты депрессивны, как и сама Рэта.
– И сколько это все удовольствие продлится?
– Она сказала мне, что самый короткий фильм – одна минута, а самый длинный – двадцать. Всех фильмов пять. Вот и считай. Минут сорок, думаю, будет.
Хорошо, что Хайдольф остался общаться с Анной Вороновой. Фильмы и вправду тяжелые. Их главные герои – мужчина-проститутка Вадим и сама Рэта. Вадим – мелкий, вертлявый, прыщавый нарком, которому Рэта платит за то, что он ее периодически поябывает.
В коридоре Театральной Академии на Моховой бегают и кучкуются студенты. Нам кто-то любезно указывает, куда идти. К сожалению, прекрасный учебный театр Академии до сих пор на ремонте, и спектакль состоится в одной из студий. Мы протискиваемся внутрь, но мест уже нет, студенты, друзья и родители студентов стоят, сидят и висят где только возможно.
– Место австрийскому профессору! – угрожающе шепчу я и, словно по мановению волшебной палочки, нам освобождают место на ящике-подиуме, предупредительно ужимаясь в стороны, какие-то люди.
