Я тоже пытаюсь найти себе место, чтобы устроиться на ночь. А еще мне было бы неплохо сбросить стресс. Лучше всего стресс сбрасывается с гормонами. Я подхожу к храпящей, словно совхозная свинья Пие и пробую совершить с ней половой акт. Бесполезно. Мне даже не сдвинуть ее с места. Я предпринимаю попытку стащить ее на пол, так как на диване в ногах у нее спит Кай, и мне оттуда не подступиться, но безрезультатно.
      Во сне Пия начинает отбрыкиваться, удары достаются сонному Каю. Он что-то кричит по-фински, инстинктивно уклоняясь от тяжелых пят матери, способных выбить душу из гиппопотама, но при этом цепляется за диван и не уходит, этим как-то интуитивно ее от меня охраняя. Кай в свои девять лет ревнует меня к матери, и я нахожу это естественным.
      Потерпев сокрушительную неудачу, я ухожу спать в спальню. Ложусь на кровать, но мне мешает луна. Она светит через прозрачную гардину и не дает спать. Тогда я вспоминаю о пластиковом пакете с грязным бельем и решаю зарядить его в машину.
      Зарядив белье в машину, я включаю программу и иду на кухню. После попойки там скопилась куча грязной посуды. Насколько мне известно, Люда появится только в понедельник и нам придется провести все выходные в таком гадюшнике. Ведь Пия посуду не моет. Значит, ее нужно вымыть мне. Сделать доброе дело, чтобы задобрить духа квартиры. Я закатываю рукава рубахи и принимаюсь за дело.
      Вымыв посуду, я все убираю, вытираю разлитое на столе вино, собираю по комнатам пустые бутылки и банки. Пия спит, как убитая, и ничего не слышит. Закончив уборку, я сажусь передохнуть. Но, вдруг, возле микроволновой печи я замечаю финский пирог. В Финляндии тоже есть пироги и финский пирог называется тоже "пирог", тем же словом, что и русский. Кто у кого позаимствовал это слово – финны у русских, или русские у финнов, не знаю, но факт остается фактом – пирог, он и в Финляндии пирог!
      А сейчас передо мной лежит финский пирог с рисом. Он весь из себя довольно оригинальной формы. Пия привезла их с собой целый пакет, а теперь остался один – последний, надо его съесть. Я откусываю кусок, но холодный пирог не такой вкусный, как горячий, поэтому я решаю его нагреть. Ставлю на тарелочке в микроволновую печь, вижу, как побежали на электронном табло красные секунды, и – бамс! В квартире вырубается свет.
      Наверное, я перегрузил сеть. К двум постоянно работающим холодильникам я включил стиральную машину, а затем еще микроволновую печь. Другого результата можно было и не ждать. Теперь нужно найти электрораспределительный щит. В темноте методично обследую прихожую, затем выхожу на лестничную клетку. Электрораспределительный щит и счетчики там, но они закрыты хитроумным замком. Мне туда не попасть.
      Признав свое полное поражение, я решаю отступать. Здесь мне больше делать нечего. Всего хорошего, Пия Линдгрен! Прощай! Наверное, нам действительно не надо быть вместе, ты оказалась права.
      Это знак! Мне надо линять, не затягивая агонию чувств.
      Сосредоточенно одевшись в темноте, я захлопываю за собой дверь снаружи и длинными прыжками ухожу по лестнице, оставив заложниками свои рубашки, штаны и простыни, запертые в стальном барабане стиральной машины марки АЕG с вертикальной загрузкой, ввезенной из Финляндии без таможенных пошлин.
      Кроме них на кухне в микроволновой печи остается лежать на тарелочке мною надкушенный и уже чуть-чуть подогретый финский пирог с рисом. Ах, вот бы сейчас вернуться и его съесть! Но дверь захлопнута, и дорога назад закрыта. Прощай, мой маленький пирожок, тебя завтра выбросят в мусорное ведро, ведь кем-то надкушенным никто тебя есть не будет!
      Придя домой, прежде чем лечь спать, я набираю короткий текст-мессидж Пие: "I wanted to wash my clothes and did black-out in your flat. Please, forgive me! Wla"
      Я просыпаюсь в половине десятого и иду гулять. На улице солнечно и прекрасно. Снег быстро тает, и температура поднимается прямо на глазах. К двенадцати уже явно около пятнадцати градусов тепла. Проходя по Моховой, захожу к Будилову. Он дома. Сообщаю ему радостную новость о приезде Хайдольфа, с которым он знаком по Вене. Прежде всего, радую его тем, что Кристина с Хайдольфом будут жить у него, и он сможет на этом чуть-чуть заработать. Сразу же договариваемся на вторник вместе ехать в аэропорт.
      В начале первого начинает звонить мой мобильный телефон. Я уже давно перестал отвечать на его звонки, это слишком дорого, и использую его исключительно для приема и отправки текстов. Но тут, вдруг, меня что-то дергает, и я нажимаю на кнопку приема звонка. В трубке встревоженный голос Пии:
      – Это я. Ну, приходи сюда!
      – Хорошо, приду.
      Конец связи. Очень короткий разговор. Почему она позвонила? Что случилось? Почему не могла послать SMS? Это ее первый звонок. Раньше она мне не звонила ни разу. Она упорно отказывается записать себе мой телефон под тем дурацким предлогом, что она никогда не звонит мужчинам. В такое невозможно поверить, когда это говорит тридцатидвух летняя женщина с ребенком, побывавшая замужем и делавшая аборты, живущая одна в чужой стране. Звонила же она негру, чтобы выяснить, нет ли у него Спида?
      Но вот, она свой мнимый принцип, кажется, нарушила. Это что-то значит. Что-то серьезное. Наверное, это все же разрыв! Скорее всего, она швырнет мне в лицо ворох мокрого мыльного белья, вынутого с утра из стиральной машины. А, может, она ночью во сне убила ногой Кая? Какой кошмар! По дороге на Робеспьера я постепенно начинаю склоняться именно к этой версии. Сейчас она спросит меня, что ей делать с трупом. Зачем я иду? Не лучше ли пойти в "Дом книги" и полистать там произведения совков-чернушников вроде "Сальной голубизны" и "Подпорченных генераторов"?
      Она встречает меня на пороге одетая в желтое гофрированное платье цвета луны. Посреди прихожей стоит легкая металлическая сушилка с развешанными на ней моими выстиранными шмотками. Она смотрит мне в глаза виноватым взглядом побитой собаки и начинает отступать назад.
      – Ну, помогай мне!
      Так же медленно, как она от меня отступает, я начинаю на нее наступать. Короткими шагами шаг за шагом. Она отступает в спальню. Я протягиваю руку вперед и резким движением задираю ей платье. Под ним ничего нет, только рыжая, коротко стриженная пизда.
      Я грубо толкаю ее на кровать, завязываю ей голову подолом, чтобы она ничего не видела, а могла только дышать через тонкую желтую ткань, и достаю хуй. На его подрагивающем конце застыла кристальная капелька купперовой жидкости – драгоценной мужской смазки, статистически выделяемой лишь пятью процентами хуев мужского рода. Большим пальцем правой руки я равномерно размазываю эту капельку по головке, которая сразу же начинает блестеть в солнечных лучах золоченой луковкой кафедрального собора.
      Пия покорно лежит под платьем и ждет, согнув в коленях и раздвинув ноги. Передо мной только ее пизда. Женщина без головы. Как это, оказывается, возбуждает! Ее пизда ждет, она не видит и не знает, что происходит вокруг, но она готова к тому, что рано или поздно что-то все-таки должно произойти. Я раскрываю ее руками, как огромную раковину, это не преувеличение, пизда у Пии действительно огромна, и залезаю туда хуем.
      Сегодня я буду ебать ее без гондона. Мое лечение подошло к концу. Нужно приступать к миссии! Отныне я буду заполнять это бездонное отверстие своей спермой, до тех пор, покуда из него не полезут дети. Рыженькие или смугленькие, мальчики или девочки – здоровые дети сибирского человека-оленя и финской женщины-ведьмы. Новое, наглое, ебливое поколение русско-финских детей. Их грядущее появление я приветствую пушечным огневым салютом, радужным залпом, искрами рассыпающимся в моих плотно закрытых глазах.
      – Пия, где Кай? Он остался жив? Я помню, как ночью во сне ты била его ногами.
      – Прости, я была очень пьяной. Утром у меня было такое похмелье.
      Я посылала тебе четыре текст-мессиджа, очень хороших.
      – Странно, я не получил ни одного. Может, снова какие-нибудь проблемы с SMS-сервером Северо-Западного GSM?
      – Потом я очень испугалась, что больше никогда тебя не увижу, и стала тебе звонить.
      – Я как раз был у Будилова, и сразу к тебе пошел. А куда, все-таки делся Кай?
      – Он у Телы. Я сейчас буду туда звонить, чтобы он шел домой. Мы едем в Репино.
      Телу Паккасвирта, консула по социальным делам и здравоохранению я знаю уже хорошо. Она живет в одном из соседних подъездов. У нее есть девочка, возрастом чуть меньше Кая. Она часто бывает у Пии. Есть ли у Телы муж, я не знаю. По крайней мере, он не в России. Тела изумительно говорит по-русски. Она очень приятна в общении, рассудительна и, в отличие от всех остальных финнов, почти не пьет.
      – Владимир, ты будешь сидеть сзади! – заранее предупреждает меня
      Пия. – А Кай – рядом со мной, это его и моя машина.
      – Пия, ты говоришь глупости. Мне совершенно все равно, где сидеть. Мне даже лучше сидеть сзади, там больше места и при желании можно поспать.
      – До Репино тебе поспать не удастся, это не так далеко. Мы доедем туда минут за тридцать. Погуляем, и будем там где-нибудь кушать.
 
      Вдоль дороги мелькают березы и ели. Старые и новые дачи. Среди новых, построенных в безвкусном вкусе новых русских, для формирования которого понадобится, вероятно, не десять лет, как того хотелось бы, а все двадцать пять, видны две сожженные в период междоусобных войн.
      В какой-то момент мы поворачиваем и въезжаем прямо на пляж. Безусловно, ездить в России на большом внедорожнике приятно и удобно. Финский залив все еще покрыт льдом. Прямо перед нами летают дельтапланы. Далеко на льду видны скрюченные фигурки рыбаков. По берегу прогуливаются туда-сюда люди. На берегу под соснами деревянный ресторанчик с террасой.
      Кай сразу находит себе палку и бежит ковырять нею в мусоре-подснежнике, буйно полезшем из-под толстого слоя тающего снега с приходом весны. Русские дети тоже, как Кай, бегают с палками. А мы с Пией, взявшись за руки, гуляем словно чета пенсионеров.
      На песчаных буграх бабушки ломают ветки цветущей вербы, с раскрывшимися пушистыми почками, называемыми в народе "котиками". Сами кусты похожи на облезлую кошку, до того их уже ободрали. А их продолжают драть. Вот и Пия тоже подходит и протягивает свои рученки к нежным весенним побегам.
      – Пия, не надо, зачем ты это делаешь?
      – У нас в Финляндии люди тоже срывают эти веточки, чтобы поставить их в дом.
      – Ладно, если ты хочешь – рви! У нас в Сибири это считают дурной приметой – просто так ломать дерево. Но, как знаешь, только я тебе помогать не буду.
      Пия наламывает большой веник и радостно, как хвостом собака, помахивает им на ходу. Мы идем и болтаем.
      – Знаешь, Владимир, раньше это была Финляндия. Моя бабушка жила тогда в Выборге. Она любит рассказывать, как до войны, когда она была девушкой, она ходила гулять в выборгском парке, и как на нее смотрели мужчины. У нее есть фотографии. Она была красивой-красивой. Жаль, что после смерти отца она перестала с нами общаться.
      – Может быть, нам пойти что-нибудь съесть? Давай позовем Кая.
      В ресторанчике мы садимся на террасе. К нам походит официантка и дает карту меню с грузинскими блюдами. Я заказываю нам сок и хачапури.
      – Хачапури – это такие грузинские пироги с сыром, – объясняю я Пие.
 
      В город мы возвращаемся засветло. Забрасываем Кая домой, а сами едем в консульство за водой. Там поставлены мощные фильтры и поэтому все дипломаты набирают там воду. Пия берет четыре пятилитровые пластиковые бутылки – по две в каждую руку и открывает своим ключом массивные металлические ворота. Меня она оставляет в машине.
      – Тебе в консульство заходить нельзя, – категорически говорит она мне.
      Однако, вернувшись с водой, сменяет свой гнев на милость.
      – Я встретила Тимо. Он приглашает тебя зайти. Он живет в консульстве – у него здесь квартира.
      Против предложения Тимо я ничего не имею против, поэтому покорно вылезаю из машины и следую за Пией. Посреди небольшого заасфальтированного дворика стоит Тимо в синем рабочем комбинезоне и в высоких, резиновых, английских сапогах-веллингтонах.
      – Привет, Владимир! – громко кричит Тимо.
      – Привет, Тимо! Рад тебя видеть живым!
      – О, я вчера слишком много выпил! Нельзя мешать пиво с красным вином!
      – В Австрии это называют смертельной смесью.
      – Да, я действительно, чуть не умер. А сегодня вот решил себя наказать – решил вымыть свою машину. Это очень приятно – работать физически!
      – Главное – не надорваться!
      – Подождите минуту, я уже заканчиваю, и мы поднимемся ко мне пить кофе и смотреть телевизор. У меня здесь есть финское телевиденье, хочешь смотреть финское телевиденье, Владимир?
 
      Квартира Тимо находится на втором этаже. Она невелика – кухня, гостиная и спальня. В гостиной Тимо оборудовал домашний кинотеатр со всяческими звуковыми эффектами системы "Долби" и большим телевизором. Мы пьем кофе и едим какую-то сладость. Тимо очень нравиться хвастаться. Он искренне рад, что мы к нему зашли.
      – Завтра воскресенье. Приходите ко мне вечером смотреть видео.
      Владимир, ты видел фильм "Pulp Fiction" Квентина Таррантино?
      – Нет, слышал о нем, но не видел.
      – Приходи, посмотрим! Пия, возьми с собой Кая – во время сцен насилия мы будем запирать его в туалете, чтобы он их не видел, не то он потом не заснет ночью. Поставить музыку?
      – Что-нибудь финское.
      – Это не очень интересно, предупреждаю сразу.
 
      Провожая нас, Тимо показывает нам сауну, расположенную в помещениях первого этажа. Это самая шикарная сауна из всех, которые мне приходилось видеть. Я не скрываю своего восторга, и все внимательно разглядываю.
      – Пия, – толкаю я Пию, – давай будем сюда ходить! Тимо говорит, что это удобно.
      – Отстань, я не хочу смешивать свою частную жизнь с работой.
      Подожди, я лучше возьму тебя в Лаппенранту, и там мы пойдем в сауну.
      У моей мамы большая сауна.
      – Но ты же говорила, что у нее маленькая квартира.
      – Квартира маленькая, а сауна – большая!
 
      Из консульства мы едем на Петроградскую, на Сытный рынок. Покупаем там овощи для салата – помидоры, огурцы, лук и зелень. Пия берет еще три кусочка куриной вырезки и десяток яиц. Потом заезжаем на Некрасова в булочную на углу с Парадной улицей. В ней отовариваются многие фирмачи. Да и цены тут почти западные. Зато вкусный хлеб и большой выбор сдобы.
      У выхода из булочной стоит цыганской мальчик с протянутой рукой. Когда мы входили, его здесь не было. Пия лезет в карман и дает ему целых десять рублей. Я хочу ей помешать, но не успеваю. Надо будет объяснить ей вечером, почему нельзя что-либо давать цыганам. Но теперь уже поздно. Надо готовиться к худшему. Мы садимся в машину и возвращаемся к Пие домой.

      На ужин мы вместе готовим итальянский крестьянский салат. Вернее, готовлю салат я, в то время, когда Пия жарит куриную вырезку. Вместе мы готовим ужин. Итальянский крестьянский салат готовить не сложно, и я объясню как. Этому простому искусству я научился у пастухов Тосканы, когда путешествовал.
      Для приготовления салата необходимо иметь помидоры, сыр моцареллу, листья базилика и оливковое масло холодного побоя. Если моцареллы нет под рукой, то тогда подойдет любой белый сыр, желательно мягкий.
      Сперва надо порезать томаты. Резать их нужно тонкими колечками вдоль. Нарезанные таким образом, они раскладываются на большом, широком блюде или тарелке. Сверху режется сыр моцарелла. Затем кидаются листики базилика, желательно зеленого. А потом все поливается оливковым маслом. Салат можно еще солить, а можно и нет. Еще допускается набросать по краям зеленых оливков, но всякими прочими ингридиентами салат перегружать не стоит. Он должен быть прост, как и вся итальянская кухня.
      Едят итальянский салат под вино, обязательно с общего блюда, накалывая его компоненты на вилку, и, исключительно с белым хлебом. Оливковое масло и помидорный сок допускается вымакивать с блюда кусочками хлеба – чем-либо неприличным или некрасивым это не почитается.
      Вот такой вот салат я и готовлю сейчас, хотя вино я все еще пить не буду. Вино будет пить Пия. Она уже открыла себе бутылку "Sangre del Toro", и понемножечку к ней прикладывается. Мы перебираемся в гостиную, где и ужинаем на столе, после чего начинаем смотреть телевизор. В гостиной у Пии стоит средних размеров телевизор "Philips" и видеомагнитофон.
      Я замечаю у Пии кассету с финским документальным фильме о маршале Маннергейме и прошу разрешения ее посмотреть.
      – Давай, посмотрим, – сразу же соглашается она, – этот фильм мне дали на время, и сама я его еще не видела.
      Фильм полностью на финском языке, но я и так все понимаю. Меня, прежде всего, интересует документальная хроника – рассказ о независимости Финляндии, война с Советским Союзом, сдача Выборга, большой друг и союзник финского народа – Гитлер, горечь поражения, послевоенное время и похороны маршала Маннергейма. С той стороны все представляется иначе, чем с этой. Там своя, другая жизнь и своя, другая, на нашу не похожая, правда. И я не могу сказать, чтобы она была мне несимпатична.
      Я, в общем-то, ее понимаю. Почему бы и нет? Их правда, может быть, даже лучше нашей. У нас ведь была когда-то наша "Русская Правда" – старинный свод законов, в котором, например, определялись права "блядей" и "выблядков", и который местами был написан ставшими в наше время неприличными словами. Замолчали, забыли "Русскую Правду", а в итоге получили хуй, потому как ничего другого получить за это и не могли. "Хуй вам в жопу, козлы ебаные" – говорит запевка одной древней русской былины, да и как ты тут еще лучше скажешь?
      – Мы, финны, очень большие патриоты, – замечает мне Пия. – Я тоже патриотка. Ой! Так много плохого было между нашими странами, даже страшно подумать!
      – А давай, – предлагаю я, – устроим еще одну маленькую войну – в постели, и посмотрим, кто победит?
      Но она, опорожнив бутылку и насмотревшись пропагандистского кино, настроена серьезно. Она хочет со мной говорить. К любовным утехам она в данный момент однозначно не расположена.
      – Знаешь, мне сейчас не хочется секса, – сообщает она мне в спальне, – почти всегда хочется, а сейчас вот не хочется. И вообще я думаю, что мне лучше найти финского или шведского мужчину. Я не уверена, если это хорошо, что мы с тобой будем вместе.
      – Откуда такие мрачные мысли? Или это тот цыганский мальчик, которому ты дала десять рублей, забирал у тебя счастье?
      – Я часто даю в России деньги детям. Почему же я не должна была дать ему?
      – Дело в том, что цыганам давать ничего не надо. Это дурная примета. Считается, что они забирают счастье. И не имеет значения, что ты им дашь. Я проверил это на своей собственной шкуре. Однажды мы с художником-анархистом Энвером ехали на фестиваль "Бабье Лето" в пригородные Коломяги. У станции метро "Удельная" нам пришлось долго ждать автобус, и я купил семечки. Тут к нам подошла цыганка и стала просить. "Не давай ей ничего" – сказал мне Энвер, – "даже одной семечки". Когда он отвернулся, я из упрямства дал Цыганке именно одну семечку. Уже в Коломягах меня начало колбасить, я вдруг заметил, что начинаю говорить чужим, не своим голосом, и ничего не могу с этим поделать. Так выкручивало и колбасило меня еще больше недели, пока проезжавший через Санкт-Петербург тувинский шаман не снял с меня порчу. А у бабушки Будилова цыганка забрала жизнь. Бабушка это почувствовала и ему перед смертью сказала. Поэтому, если сегодня все обойдется, прошу тебя – ничего не давай цыганам!
      – Все равно, – говорит она, – я буду посмотреть себе другого мужчину. Финского или шведского. Если у меня кто-то будет, я тебе об этом сразу скажу, ладно?
      – Пожалуйста, прекрати немедленно нести этот бред, или же я тебя ударю.
      – Если ты меня ударишь, тогда я никогда не буду иметь с тобой дела.
      – Слушай, с тобой действительно что-то произошло. Ты говоришь каким-то чужим голосом! Это не твой голос! Мне страшно. Я боюсь.
      – Тогда уходи! Я хочу, чтобы ты ушел!
      – Хорошо, я уйду! – с этими словами я беру одно из одеял и ухожу в гостиную, где устраиваюсь спать на диване, и выключаю свет.
      Через несколько минут слышу шаги. В комнату входит Пия.
      – Почему ты не ушел?
      – Но я же ушел, я ушел спать в другое место.
      – Я хочу, чтобы ты уходил совсем!
      – Если я ухожу совсем, тогда я никогда больше не возвращаюсь!
      Она не знает, как поступить и что на это сказать, она поворачивается, и молча выходит. Я гляжу ей вслед, вздыхаю, и пытаюсь погрузиться в живительный сон.
      Просыпаюсь я часа в три ночи оттого, что на меня светит луна. Пробую заснуть еще раз, но не могу. Поэтому остаюсь лежать с открытыми глазами и думаю. Думаю о жизни, о Пие, о будущем. Что мне теперь делать и как быть? Думаю, думаю…
      И, вдруг, слышу – поют первые петухи.
      "Не может этого быть" – думаю я, – не может быть петухов в центре
      Санкт-Петербурга! Откуда им здесь взяться? Здесь ничего такого нет, где бы они могли жить." Но тут я вспоминаю, как, глядя недавно из окна кухни на виднеющиеся за Невой Кресты, я указал Пие на здание этой знаменитой, страшной тюрьмы и спросил, знает ли она, что это такое.
      – Конечно, знаю, – отвечала она, – это Кресты, тюрьма. Там бывает
      Ринне Урманс – наш консул по криминальной кооперации.
      – Погоди, погоди! Консул по "криминальной кооперации" звучит как-то странно.
      – Ну, тогда не знаю, как это будет по-русски. По-английски это называется "cooperation on crime prevention".
      – Ага, теперь ясно, и что же там этот Ринне Урманс делает?
      – Там сидят некоторые финские люди, которые здесь что-то нарушили, и он ходит посмотреть, чтобы у них все было в порядке. Он рассказывает, что заключенные лепят там очень интересные фигурки из хлеба. У него они даже стоят на рабочем столе в офисе. Его офис находится на Фурштатской 27, там у нас есть еще одно здание, принадлежащее консульству. Сейчас у нас три не очень больших здания, а мы хотели бы найти одно большое. Это было бы удобно.
      – А что еще рассказывает Ринне Урманс? О связях русской мафии с финской?
      – Нет, это он не рассказывает! Он рассказывает, например, что в
      Крестах есть подсобное хозяйство. Заключенные разводят там кур и свиней. Куры несут яйца. Но самим заключенным ничего не достается, все это съедает тюремное начальство.
      Когда мне вспоминается этот разговор, все сразу становится на свои места. Это же кричат петухи за Невой в подсобном хозяйстве страшных Крестов. Вот уже прокричали первые. А теперь начинают кричать вторые.
      И тут я слышу шаги, тяжелые, но осторожные, как бы крадущиеся. От их звука мне становится не по себе, и я с ужасом в сердце впиваюсь глазами в темный провал двери. Через несколько томительно-напряженных секунд на пороге появляется Пия.
      Вид у нее жуткий. Она полностью голая, волосы на голове всклокочены, рот широко открыт, а верхние зубы неестественно выпячены вперед. В ее глазах желтыми пятнами отражается луна, только это почему-то не круглые пятна, а треугольники острием вниз. Такими зловещими, желтыми треугольниками светятся в отблесках костра глаза таежного волка.
      Нешироко раскинув руки, как-то немного вперед ладонями, словно на ощупь, она неумолимо приближается ко мне, но меня, как мне кажется, не видит. И тут, наконец, кричат третьи петухи.
      От их крика она вздрагивает и останавливается, как вкопанная. Встряхивает головой, озирается по сторонам, и тут только замечает меня. Она подходит ко мне, откидывает одеяло и бросается вперед, нижней частью живота со всего размаху напоровшись на предусмотрительно выставленный мною вперед, жестко торчащий хуй. Она падает на него, как на кинжал, словно в анекдоте про грузина, который поскользнулся и упал на кинжал семь раз подряд. Но Пия падает на него не семь, не семнадцать, и даже не семьдесят, а, как минимум, целых семьсот или восемьсот раз. В концеконцов я добиваю ее выстрелом спермы в упор, от ударной волны которого она отлетает в сторону и бездыханно замирает, откинувшаяся на подлокотник. Только теперь я получаю возможность хоть как-то прийти в себя. Я внимательно смотрю на Пию, лицо у нее бледное, глаза широко раскрыты, кажется, я уже как-то писал, что во время оргазмов она их никогда не закрывает.
      – Ты еще жива? – осторожно справляюсь я.
      – Знаешь, ты самый настоящий кошмар! – елеслышно выговаривает она. – Я думала, у меня выскочит сердце.
      На улице почти совсем рассвело, время умываться и завтракать. Начальник Крестов на другом берегу Невы уже, наверное, ест яичницу с салом и запивает ее кофе. Наверное, скоро тронется лед. Все тает. Пробуждается сонная, северная природа. Когда начнут продавать первые лесные цветы, я куплю Пие букетик. Я еще ни разу не покупал ей цветы – не хочу покупать гвоздики и розы. Я жду. Женщинам нужно дарить дикие лесные цветы и дикую лесную любовь. Этому я научился в Сибири.
      Я выглядываю из окна на первых прохожих. Я вспоминаю минувшую ночь, радостно ощупывая свои руки и ноги. Я счастлив, что я жив и здоров. Мне хочется кричать и петь, празднуя свою блистательную победу. Но внутренний голос ядовито нашептывает мне, не давая расслабиться и позабыть об осторожности: "Да, ты – молодец, сегодня ты выиграл бой, но это еще не значит, что ты выиграл битву".
      "Заткнись, внутренний голос!" – говорю я ему. – "Дай насладиться мне этим благословенным днем, этим солнцем и этим городом! А уж там мы посмотрим, кто кого – мы ее, или она нас!"

      В Таврическом саду царит полная благодать. На качелях и каруселях качаются дети. С лотка продают сладкую вату, а владельцы собак выгуливают своих четвероногих питомцев.
      Пия упакована в коричневую итальянскую куртку и очки фирмы "Gucci", от чего вся выглядит такой итальянской. Мне нравится ее look. В этой куртке она не кажется очень толстой, и мне с ней даже не стыдно гулять. Вообще, за последнее время она стала заметно худеть от секса. Это на самом деле лучше всего помогает. Секс – это единственный по-настоящему эффективный и необременительный метод для сбрасывания лишнего веса. Будь я доктором, я бы прописывал его женщинам.