– Ты знаешь, я уверен, что бабушка или умрет, или больше никогда мне не объявится. Поэтому, пожалуйста, узнай у Фиры телефон Гульнары!
В свое время художник Будилов женился на кавказской девушке Фире и до сих пор своим браком доволен. Восточные женщины, как утверждает он, имеют много существенных достоинств – они хозяйственны, домовиты, не сидят с мужчинами за одним столом, не перечат мужу и, что для художника наиболее важно, они ничего не понимают в искусстве и не пытаются высказывать по этому поводу свое мнение. В принципе, я с ним согласен, но жениться на восточной женщине пока не собираюсь.
– Будилов, давай сходим – посмотрим цветы. Я хочу купить себе в квартиру каких-нибудь растений. Помоги мне что-нибудь выбрать.
Мы поднимаемся с лавки, отдаем наши пустые бутылки старушке, пасущей за ними с соседней лавки, и направляемся в Павильон Цветов. Погода благословенна. Хочется радоваться и жить. Сегодня ко мне должна прийти Ольга. Об одной мысли об этом я уже ощущаю эрекцию.
В Павильоне Цветов полно покупателей и посетителей. Под пальмами вдоль бассейна с водой продают горшки и горшочки. Мы внимательно делаем внутренний круг и возвращаемся к цветам в аванзале. Больше всего мне нравятся роскошные розовые азалии – их продают целыми кустами высотой примерно в метр.
Я даже уже собираюсь их купить, один такой куст стоит четыреста рублей, но тетенька-продавщица мне не советует – у меня солнечная сторона и они могут быстро пропасть. Она рекомендует взять что-то другое, выносливое – кипарис, например. Но кипарис – не цветок, поэтому я выбираю нечто цветущее в маленьком горшочке, только чтобы поставить рядом с головой амазонки, и покупаю его за сорок рублей. Теперь у меня есть цветок!
Ольга заявляет о себе лишь в половине восьмого. К этому времени я успеваю позвонить Пие и убедиться в том, что она на меня все еще дуется. Я предложил ее встретиться завтра, но она отказалась, сославшись на то, что они с Лизой идут на какой-то прием в гостиницу "Астория". Меня она с собой не звала. Ну и пусть, так даже лучше, а не то я начну приставать там к бабам, и она станет меня ревновать.
– Я уже освободились, но хочется пойти в кино. В Доме Кино неделя гонконгских фильмов. Встретимся там в восемь.
– Ох, еб твою мать! – кричу я в бешенстве, уже опустив трубку. -
Ох, еб твою мать!
Меньше всего в жизни мне сейчас хочется пойти на гонконгский фильм. И не только потому, что гонконгские фильмы – говно. То, что они полное говно, это ясно! Гонконгские фильмы – это жанр, индустрия плохого дешевого кино о карате. Не хватало еще все это смотреть. Конечно, как говорит художник Будилов, смотреть нужно и плохое, просто с годами становится все труднее скрывать возникающее от этого раздражение.
Я бегаю по комнате и бешено размахиваю руками и ногами, как какой-нибудь герой гонконгского фильма. Но я это делаю не для того, чтобы кого-либо победить, а чтобы снять стресс. Ведь всего только неделю назад я посмотрел исландский фильм, оставивший в моем эстетическом мировосприятии до сих пор еще не зажившую рану! А теперь мне нужно будет смотреть… ох, еб твою мать!
Надо обязательно опоздать минут на десть и в кино не попасть. Пойдем лучше в кафе. Ну, что я буду делать во время гонконгского фильма? Смотреть я его не смогу, приставать к Ольге тоже будет неудобно, когда на экране две дюжины китайцев дружно бьют друг другу свои желтые морды, к романтике это отнюдь не располагает.
Другими словами, я предусмотрительно опаздываю на десять минут.
Перед Домом Кино меня ожидает Ольга.
– Пойдем скорей, я уже купила билеты!
– Ох… – чуть было не вырывается у меня. – Ох, как я спешил!
Думал, что не успею!
Мы быстро поднимаемся в зал. Усаживаемся в темноте. Фильм оказывается психологическим. В каком-то мрачном подвале-бункере происходит бесконечный диалог лысого толстого со шрамом и худого без особых примет о том, что кого-то надо убить, и как лучше это устроить. Я пытаюсь собрать все свое терпение, но не выдерживаю уже через несколько минут.
– Я пойду – погуляю в фойе, – говорю я Ольге. – Как-то нет настроения – наслаждаться шедеврами мирового кинематографа. Встретимся в буфете, видел, что там открыто.
Но она не остается, и тоже выходит за мной.
– Что будете пить?
– Коньяк с лимоном. А вы?
– А я – чай с лимоном. Я сейчас занимаюсь оздоровлением организма
– массаж, процедуры, настойки трав, из-за этого временно спиртное не употребляю.
Мы садимся за столик. Я смотрю, как она потягивает коньяк, морщась посасывая лимон, и начинаю оправдываться:
– Простите, Ольга, не сочтите меня занудой, но я такое кино как-то не могу смотреть. Лучше уж ничего, чем вот такое вот. Мне очень жаль, что я вам вечер испортил.
– Мы что, так и будем здесь сидеть?
– Нет, можем пойти. Хотите в "Бродячую собаку"?
Неторопливо доходим до "Бродячей собаки" и остаемся там.
– У вас ревнивый муж? – спрашиваю я осторожно.
– В настоящее время мы живем отдельно.
– Вот как?
Я беру ее за руку и начинаю играть ее пальцами, она мне отвечает тем же. За пустыми разговорами незаметно летит время. Приятный, но бессмысленный, не нужный ни кому вечер, выброшенный из жизни. Сколько таких вечеров у меня уже было? Если собрать все вместе, то можно выложить годы. Боже, как страшно. Страшно…
– Владимир, мне завтра нужно рано вставать, я ведь работаю.
– Хорошо, мы уходим, я сейчас заплачу.
Выйдя на улицу, я лихорадочно соображаю – как поступить теперь? Пока что все идет наперекосяк. Если так пойдет дальше, спасти ситуацию будет трудно.
– Ольга, давайте пойдем ко мне! Я вам сделаю кофе, – предлагаю я.
– Нет, как-нибудь в другой раз. Но вы можете меня проводить – я живу на Васильевском острове. Если хотите – только до троллейбуса или метро.
Мы начинаем идти в направлении Невского, и тут-то меня начинает знобить. Меня просто трясет, я стучу зубами, прыгаю, не в силах согреться – прямо перед окнами гостиницы "Европейская". На нас подозрительно поглядывают два швейцара в фирменных ливреях, а я ничего не могу с собою поделать, обреченный на странную пляску.
– Что с вами? – испуганно спрашивает Ольга.
– Не-е-е зна-а-а-ю у-у-у… – с завыванием выговариваю я, сотрясаемый мощными судорогами. – Но, я думаю, это не отравление краской, не грибная икра, не разбитое зеркало, а-а-а-а-а…
Я стараюсь двигаться, но это мне удается плохо. Меленькими шажками еле-еле, как инвалид первой группы, дохожу до Невского Проспекта. Только там меня, наконец, отпускает и перестает колбасить.
– Как, вам уже лучше? Хотите проводить меня до дома. Мы можем поехать в метро. Там тепло.
На грязной линии Васильевского острова я пытаюсь ее поцеловать и обнять, но неудачно. Я делаю что-то не так. Она возмущена, и наши отношения становятся вдруг напряженными. Как же сегодня все поворачивается по-идиотски?
– Вот мой дом.
– Я могу зайти?
– Нет, вы можете взять такси и поехать домой.
– Хорошо, если у меня нет другого выбора, тогда я так и поступлю.
Ольга смотрит на меня враждебно. В глазах застывшие слезы. Да, я как-то удачно сумел все испортить. Но это уже конец. Окончательный и бесповоротный. Может, крикнуть ей из такси – "Пошла на хуй!"? Просто так, лишь бы оправдаться перед самим собой? Или сказать что-нибудь обидное?
Но я ничего не говорю и не кричу. Я сажусь в такси молча. А она остается стоять на грязном углу Восьмой линии и одного из, не помню, какого по величине – Малого, Среднего или Большого василеостровских проспектов.
Войдя в квартиру, я подхожу к телефону. Решительно набираю ее номер:
– Ольга? Вы?
– Как я рада, что вы позвонили, – и голос у нее вдруг действительно радостный.
– Ольга, я хочу вам сказать все прямо. Я вас хочу. Я не могу ждать. Я даю вам один единственный шанс. Приходите ко мне завтра. Чтобы не было недоразумений, предупреждаю – вы должны быть готовы на все!
– Как хорошо вы говорите, Владимир!
– Да, я думал, пока ехал в такси.
– А я думала, что между нами все кончено, что вы мне больше не позвоните.
– Вы меня плохо знаете, вы ошибались. Когда мне вас ждать?
– Я приду в восемь, после работы мне надо зайти домой, и вымыть голову. А вы купите, пожалуйста, зеленый чай. Я очень люблю пить зеленый чай.
– Хорошо, я куплю. А еще вас ожидает подарок.
– Скажите мне прямо сейчас – что это?
– Нет, Ольга, я вам этого не скажу!
Глава 30. О ПОЛЬЗЕ ЗЕЛЕНОГО ЧАЯ. ИСКУССТВО СНИМАНИЯ ТРУСОВ.
– Владимир, вы купили зеленый чай? – спрашивает меня по телефону
Ольга.
– Да, сразу два сорта.
– Тогда, ждите.
Я понимаю – это контрольный звонок. На часах семь. Наверное, уже вымыла голову и собирается. Размышляет, какие трусы ей лучше надеть. Интересно, побрила ли она пизду, и какая у нее там прическа?
В последнее время я все чаще убеждаюсь, что женщинам надо все говорить в лоб. Нужно оставаться наивнейшим дураком, чтобы полагать, будто между мужчиной и женщиной может быть безмолвное понимание. Иногда оно возникает, но крайне редко. Почти всегда остается какой-нибудь барьер, преодолеть который можно только вербально.
Женщине очень важно сказать. Открытым текстом, чтобы у нее не осталось сомнений. Это не всегда просто, потому что мужчина, как правило, панически боится женщину. Этот страх изначально запрограммирован генетически, переходя у большинства мужчин в бессознательную агрессию. Хотя почему-то принято считать, будто это наоборот, будто бы это женщина боится мужчину.
Ну, чего, сами подумайте, ей бояться? "Бабу хуем не испугаешь" – гласит народная мудрость. Если женщины чего и боятся, то именно этой неосознанной агрессии, проявляемой мужчинами от страха перед женщинами. Таким образом, страх порождает страх. Подобное порождает подобное. Замкнутый круг. Элементарная психология, не замеченная пока ни одним психологом, но подмеченная мной.
Не надо пытаться найти что-либо об этом в учебниках психологии или в трудах Зигмунда Фрейда! Я проверял, там этого нет. Как это часто бывает, простое лежит на поверхности и остается незамеченным учеными, задача которых усложнять примитивное.
Когда Ольга поднимается по лестнице, я как раз стою в двери и отдаю деньги соседке из 25-ой квартиры, собирающей на железную входную дверь с кодовым замком. Эта пожилая тетенька, накрашенная и приодетая по такому случаю, очевидно, забыла надеть юбку, и теперь она стоит передо мной в трусах и чулках.
Выглядит это нелепо. Сверху все нормально, прилично, снизу – вроде бы тоже, только юбка на ней отсутствует. По всей видимости, она так ходит из квартиры в квартиру уже давно, добравшись уже до моего последнего шестого этажа, а ей об этом еще никто не сказал. Да и как тут скажешь – "Не забыли ли вы надеть юбку?", "А что это вы так – без юбки ходите, не стыдно?", "Ой, а вы юбку-то надеть забыли!" Как тут не скажи, а все неудобно будет. Поэтому я ей тоже ничего не говорю. Я запускаю Ольгу внутрь и закрываю за нею дверь.
– Ты не знаешь, почему она ходит без юбки? – неожиданно переходит на "ты" Ольга.
– Наверное, забыла надеть. Вообще-то, это очень приличная женщина, как и ты – переводчица с английского. А юбка? А юбку я сейчас с тебя тоже сниму. Она тебе вроде бы теперь ни к чему.
С этими словами я беру ее голову в свои руки, чувствуя влажную шелковистость недавно вымытых волос, и впиваюсь ей в рот поцелуем. Она покорно выпускает сумочку на пол и некрепко обнимает меня за шею.
Потом я расстегиваю ей юбку, просовываю ладони рук по бедрам, так, чтобы проскользнуть по телу сразу под все – под юбку, колготки, трусы, а затем резко сдергиваю все вниз вплоть до самых высоко зашнурованных ботинок, сам при этом падая на колени. Теперь у меня перед носом пизда. Я отчетливо и ясно могу ее видеть. Она аккуратно подбрита с одним лишь специально оставленным сверху дерзко топорщащимся клочком волос. Я протягиваю свою нетвердую руку и опасливо трогаю ее указательным пальцем, словно она может меня укусить, и лишь затем, окончательно осмелев, запускаю его вовнутрь, ощущая обильно сочащуюся влагу.
– Перевозбудилась девочка, – торопливо шепчет мне сверху Ольга.
Я просовываю правую руку под изгибы коленей и, легким ударом заставив их подогнуться, испытанным приемом погружаю Ольгу на руки. Так я и несу ее на руках через всю комнату на мое убогое ложе, а, положив, расшнуровываю ботинки.
Откинув в сторону ботинки, начинаю снимать и откидывать одежду. Методично и последовательно, предмет за предметом. И только когда Ольга полностью остается голой, я на нее набрасываюсь.
Я жадно исследую ее тело, открывая его нагорья и впадины, как какой-нибудь географ-первооткрыватель типа Пржежевальского исследовал просторы Центральной Азии. Словно геолог, ищущий нефтяные поля или золотоносные жилы, ищу я эрогенные зоны. И лишь устав от сих изнурительных трудов, сую свою разгоряченную голову в недра живительного родника.
И тут мне вдруг представляется, что я – человек-мутант, странное двухголовое существо, городской интеллектуал с запасной головой-головкой. Главное для меня – предотвратить опасный конфликт между этими двумя головами, ведь когда думает одна, не должна думать другая. Они должны делать это по очереди.
Наверное, строю предположения я, головы эти непропорциональной величины из-за того, что одной из них пользуются постоянно, а другой – лишь от случая к случаю. Надо же ввести равенство, дав больше шансов униженному и оскорбленному собрату.
Я чувствую, как мысли мои опускаются вниз и перерастают в движение, а чтобы большая голова не осталась пустой, я наполняю ее воспоминаниями. Хорошо вспоминать под постанывания и покрикивания Ольги! Я медленно погружаюсь в прошлое и нахожу там румынку Лору, научившую меня раздевать женщин.
Очень важно правильно струсить трусы. Если у вас есть женщина, то это еще не значит, что вы умеете извлекать из нее удовольствия. Женщина – это инструмент, которым надо уметь орудовать.
Этот инструмент вы можете использовать для самозащиты, направляя его на ваших врагов, а можете – для приготовления пищи или уборки помещений. Инструмент этот многофункционален. Но сложнее всего – это научиться на нем играть, извлекая наслаждения и удовольствия. Прежде всего, предупреждаю я вас, инструмент должен быть хорошим, хотя иногда можно играть и на плохом инструменте.
Свой инструмент нужно любить и за ним ухаживать. Я не стану сравнивать здесь женщину со скрипкой, гитарой или виолончелью. Уверен, это делали уже многие. Я сравню здесь ее с тем единственным музыкальным инструментом, на котором я умею играть – с сибирским шаманским бубном.
Бубен – один из древнейших, а быть может, и наиболее древний музыкальный инструмент человечества, поэтому такого сравнения он достоин. Бубен используется шаманом для путешествий в другие миры, для достижения экстаза и транса. Чужое прикосновение его оскверняет, и тогда шаман или чистит его огнем, или добывает себе новый. Но вернемся к румынке Лоре.
Когда по пути из Австралии в Европу преждевременно щелкнул ластами профессор Фриденсрайх Хундертвассер, у которого я учился в Венской академии художеств, на его место взяли молодого художника Шмаликса – родного брата интендата австрийского государственного телевиденья.
Австрия – страна карликовая и почти каждый день там случаются подобные неожиданности. Например, вы совершенно случайно можете выпить кофе в каком-нибудь венском кафе за одним столиком с сестрой самого канцлера. А еще там все со всеми в родстве и родственные связи определяют многое, от карьеры и политики, до самой точки.
Шмаликс, не найдя себя в Австрии, уехал когда-то в Америку, постепенно обосновавшись в Лос-Анджелесе. Там он и вегетировал многие годы в качестве художника, пока в Вене ему не устроили профессуру в Вене.
Фамилия Шмаликс происходит от немецкого слова "schmal", т.е. узкий. Шмаликс эту фамилию оправдывал, хотя и старался быть широким. Широким жестом, например, он выбросил все тропические растения, закупленные профессором Хундертвассером для мастерских – лианы, пальмы и всякие прочие диковины, вместе с системами искусственного орошения и освещения. У Хундертвассера было двенадцать студентов по числу апостолов Христа. Шмаликс же взял себе сразу шестьдесят и принялся оставшихся в мастерских от своего предшественника студентов просто-напросто выживать.
Всего лишь за несколько недель из райской оранжереи мастерская на площади Шиллера превратилась в банку рыбных консервов, настолько перегруженной она оказалась. В один прекрасный день, придя в Академию, я обнаружил, что мое место-поместье урезано новой властью до смешного, а за моим рабочим столом, задвинутым в угол, сидит пухленькая блондинка.
Я бросился за помощью к ассистенту.
– Новому профессору нужны места для его студентов, поэтому вам придется делить ваше место с Лорой. И вообще, херр Яременко-Толстой, вам уже необходимо подавать на диплом! Идите, и хорошенько подумайте.
Я вернулся назад и стал думать. Лоре было лет восемнадцать. Своей толстой попой она плотно сидела на моем стуле и что-то сосредоточенно чертила в блокнот. "Выжить мне ее не удастся" – трагически констатировал я, – "значит, мне остается ее только выебать".
Однако выебать Лору оказалось делом нелегким. Я ухищрялся несколько месяцев, в конце концов, мне пришлось пригласить ее в Лондон, где у меня с Гадаски в то время был небольшой дом на окраине неподалеку от Гринвича.
На приехавшей в Лондон Лоре были голубые джинсы, которые я и стал с нее стягивать в комнатке второго этажа с видом на стадион "Чарлтон Атлетик". Расстегнув молнию, я неуклюже тыкался и мыкался, пытаясь стащить их то с одной стороны, то с другой, нетерпеливо просовывая руку то к пизде, то к жопе, а в итоге – за десять минут стараний не продвинулся ни на сантиметр. Джинсы слезать не хотели.
– У тебя что, никогда не было женщин? – презрительно бросила мне в лицо восемнадцативешняя Лора.
– Да, вроде бы, были, – смущенно промямлил я.
– Тогда, так! Слушай сюда. Я соглашусь с тобой поработать, но за это ты отведешь меня завтра в музей восковых фигур мадам Тюссо.
Дело в том, что почти все музеи в Лондоне, и Национальная Галерея, и галерея современного искусства Тэйт, и Бритиш Мьюзеум – бесплатные, а музей восковых фигур мадам Тюссо и музей Шерлока Холмса – платные, причем вход туда стоит недешево. Но в тот момент все это не имело для меня ни малейшего значения – я хотел одного. В тот момент я хотел Лору. Но для этого мне нужно было снять ее проклятые джинсы!
– Все очень просто, – снисходительно сказала румынка, поднимаясь с дивана, – дай мне твои руки. Так. Расстегнув джинсы, ты просовываешь руки вот здесь, справа и слева ласково по бокам под трусы и джинсы как можно глубже, а затем резким движением дергаешь вниз. Большие пальцы при этом можно использовать как крючки. Трусы всегда захватывай вместе с джинсами. Так, давай, пробуй! Хорошо, а теперь еще раз! Отлично, ты делаешь успехи! Запомни, трусы ты захватываешь вместе с джинсами. Рывок должен быть быстрым – полсекунды. Рывок – это самое важное. Когда мне так делают, я сразу же становлюсь мокрой, именно за эти полсекунды, даже если до этого я не хотела, я начинаю хотеть за эти полсекунды! Полсекунды, запомни – полсекунды. Насколько глубоко ты срываешь джинсы – до щиколотки или до колена, это не важно – важен рывок! Ну, хватит, теперь снимай их полностью. Завтра будем тренироваться еще…
И, немного подумав, добавила:
– При условии, что послезавтра ты отведешь меня в музей Шерлока
Холмса.
Глава 31. ШТРАУС. ТРЮКИ С ФАКСОМ. МЕРТВЫЙ РЕБЕНОК.
Очнувшись из временного забытья, я сталкиваюсь лицом к лицу с Пией Линдгрен. Лицо ее слегка перекошено болью, а не улыбающееся, как обычно. Я знаю – это я сделал ей больно! Этой болью оно даже светится, излучая ее на высокую металлическую сетку, отделяющую крышу немецкого консульства от соседнего дома, чтобы никто не перелез. Крышу немецкого консульства на Фурштатской видно из моего окна через крышу низенького домика на Чайковского 75. Сейчас она находится на уровне моих глаз. Рядом с лицом Пии – белеет бледное лицо гипсовой амазонки, стоящей на подоконнике.
Через два-три дня луна будет совсем полной. Но сейчас она еще немного непропорциональна. Я скачу на лошади Пржевальского прямо ей навстречу, и волосы у меня немножечко шевелятся и поднимаются дыбом, словно от какого-то грядущего ужаса. А, может, я и есть сам Пржевальский? Надо спешиться и сделать привал, отдохнуть. Я делаю привал рядом с Ольгой. Она играет моими волосами, гладит рукой мое вспотевшее от долгой скачки лицо.
Но цель еще далека. Я ставлю ее к окну. Она задирает правую ногу и кладет на подоконник колено, так мне будет удобнее на нее вскочить. Я внимательно примеряюсь, и вскакиваю. Все идет как по маслу. Можно продолжать путь.
Локтями и грудью Ольга лежит на новом подоконнике немецкой фирмы "Кевал" лицом к гипсовой голове амазонки и горшочку с цветком. В свете полнеющей луны все это выглядит красиво. Прямо перед нею – маленький бюстик Штрауса, вытесанный из осколка белого тирольского мрамора. Его я еще не успел ей показать.
– Кто это? – спрашивает она.
– Это твой подарок.
– Какой красивый мужчина!
– Это Штраус. Скорее возьми ноту! Любую, я сейчас кончу.
В одиннадцать Ольга начинает собираться. Она не собирается оставаться на ночь. Она собирается уходить. Ей надо с утра на работу, поэтому ей удобней ночевать дома.
– А мы так и не выпили зеленого чая! – замечает она. – И даже не перекусили.
– На все нам не хватило времени, но мы это можем делать сейчас.
– Давай сделаем это на улице. Еще наверняка что-нибудь открыто.
Ты пойдешь меня провожать, а заодно мы можем куда-нибудь зайти.
Мы выходим в теплеющую весной ночь. Идем прямо до перекрестка с проспектом Чернышевского. "Колобок" на углу уже давно закрыт, он работает только до двадцати одного часа. Мы поворачиваем направо. В нескольких шагах от нас желтым лунным светом горит вывеска "Hard Rock Cafe".
– У них есть кухня? – спрашивает Ольга.
– Не знаю, но лучше нам не туда, – говорю я, интуитивно боясь нарваться. – Давай пойдем на Литейный. Там есть "Кошкин Дом", открытый 24 часа.
Мы разворачиваемся на 180 градусов и возвращаемся на Чайковского, у "Колобка" поворачиваем в сторону Литейного проспекта.
В "Кошкином Доме" берем себе по салату, Ольга выбирает себе Столичный, а я себе салат с крабовой палкой. Пьем сок. Алкоголь я не употребляю уже шесть дней.
– В конце апреля я еду в Будапешт, – говорит Ольга. – На конференцию. Мне нужно подготовить доклад по-английски. Я люблю Будапешт, год назад я проучилась там год в университете Джорджа Сороса. Сейчас я полечу туда на неделю.
Бабушка исчезла. Я тоже больше ей не звоню. Позвонила Фира и дала мне телефон Гульнары. Она с ней уже предварительно поговорила. Цены у Гульнары, как и у бабушки. Я начну с ней массаж со следующей недели. Сегодня должен звонить Хайдольф, он получил приглашение и идет в посольство за визами. Билеты они с Кристиной уже купили на вторник 9 апреля, а обратно полетят 15 на Пасху. По срокам все вроде бы удобно. Теперь самое главное, чтобы не возникло проблем в посольстве.
– Толстой, – раздается в трубке. – Я звоню с мобильного, я сейчас у русского консула – он хочет с нас по сто долларов за визы! Что мне делать? Ты же сказал, что по культурному обмену с нас не должны брать деньги!
– Конечно же, не должны, есть такое положение, я это знаю абсолютно точно. Кроме того, у тебя ведь приглашение от Государственного Русского музея, ты идешь по официальной линии! Он что – поц? Дай, я с ним поговорю!
– Толстой, он не хочет!
– Спроси, что ему нужно, кроме денег.
Через минуту Хайдольф перезванивает опять.
– Он сказал, что если ты в течение получаса пришлешь ему официальное отношение по факсу, тогда он этот вопрос рассмотрит.
– Хорошо, говори мне номер.
Я достаю бланк представительства Международной ассоциации искусствоведов в Санкт-Петербурге, свободным куратором которой я являюсь, и составляю письмо русскому консулу в Вене. Пишу, что Хайдольф и Кристина – большие друзья русского народа и так далее, и так далее. Подписываю, вставляю в факс, набираю номер. Попадаю не на факс посольства, а на частный телефон какого-то австрийского дяденьки. Звоню на мобильник Хайдольфу. Говорю, что номер не тот.
– Хорошо, сейчас я зайду к нему в кабинет снова и выясню.
Через две минуты он перезванивает.
– Толстой, номер верный – посылай опять!
Опять набираю номер, и снова попадаю на австрийского дяденьку, уже начинающего гневаться. Переспрашиваю его номер. Номер совпадает, но это не номер русского посольства.
Перезваниваю Хайдольфу.
– Номер не тот.
– Хорошо, делаю еще одну попытку.
Через минуту:
– Толстой, записывай правильный номер, он сказал, что ошибся.
Факс удачно проходит. Теперь остается ждать результатов.
Через двадцать минут новый звонок.
– Ну, все – получил. Он очень смеялся над письмом, особенно – его привела в восторг твоя подпись. Он бегал по посольству и ее всем показывал. Затем пришел и сказал: "Хорошо, если за вас так просят, тогда можете заплатить половину!" Я заплатил. Спасибо тебе, Толстой, я рад и этому! После такой-то нелегкой схватки с этим хитрым наместником КГБ, это тоже победа!
– Это не совсем победа, это – компромисс. Но я тебя поздравляю тоже. Видишь, Хайдольф, моя подпись имеет вес!
Слава Богу! Вопрос решен. Буду встречать Хайдольфа во вторник. А почему смеялся русский консул, я знаю. Подписываться "Яременко-Толстой" для меня слишком длинно, поэтому я подписываюсь сокращенно "Я-Толстой".
Решив вопрос с Хайдольфом, я связываюсь по SMS с Пией и предлагаю ей вместе провести уик-энд. Она согласна. Я должен прийти к ней в семь. Я собираю грязное белье в большой пластиковый пакет. Нужно воспользоваться случаем и все постирать. У меня уже практически не осталось ничего чистого.
– Сегодня у меня будут гости, – сообщает мне Пия. – А чем ты занимался последние дни? Ремонтом?
– Да, а еще я купил себе цветок и заказал два больших зеркала. А что делала ты?
– Вчера с Лизой мы были на презентации в отеле "Астория". У нас в консульство всегда приходит много приглашений на презентации, концерты, театральные премьеры, но никто, кроме Лизы, туда не ходит. Иногда, но редко, я тоже хожу с ней.
– Ты можешь приносить часть приглашений мне, они ведь все равно пропадают, а так бы я ходил везде с художником Будиловым. Тебя мы тоже будем иногда брать с собой.
– Посмотрим. А когда ты меня познакомишь с твоим другом
Будиловым? Ты уже знаешь некоторых моих друзей, а я, кроме твоего лондонского друга, твоих друзей не знаю. Можешь приводить его сюда.
– Хорошо, но лучше, если мы с тобой сходим к нему. Тогда ты сможешь посмотреть его картины. Он интересно рисует ос и расскажет тебе их историю. А вы долго были вчера в "Астории"?
– Не очень, часов до девяти. Потом мы зашли еще в "Hard Rock
Cafe" и просидели там до двенадцати.
– Вы были вчера в "Hard Rock Cafe"?
– Да, мы с Лизой пили там пиво.
К восьми начинают сползаться гости. Это все исключительно финны. В кухне у Пии стоит ящик красного вина, купленный в duty-free. Это "Sangre del Toro" – очень хорошее и недешевое испанское вино, название которого в переводе означает "кровь быка". К каждой пробочке каждой бутылки приделан пластмассовый маленький бычок. Жалко, что я не могу пить. Очень хочется, но буду держаться.
Что за повод для праздника я не спрашиваю, но подозреваю, что мы будем обмывать машину. Кроме уже виденных мною финнов, появляется два ранее не виденных мной лица. Это директор финской школы и его жена, работающая в школе учительницей. Как я понимаю, кроме нее, и ее мужа других учителей в финской школе больше нет. Вообще, в школе всего четырнадцать учеников, четверо из которых – дети директора.
Директор неплохо говорит по-русски. Его жена почти совсем не говорит и не понимает. Этот скользкий и неприятный тип сразу же начинает задавать мне какие-то гаденькие вопросики. Зажав меня в кухне, он не хочет от меня отстать, рассказывая о своих мещанских проблемах. О том, как плохо ему жить на Ленинском проспекте, в то время, когда все остальные финны живут в центре.
– А почему ты не живешь в центре?
– Для нас это слишком дорого. На Ленинском проспекте мы платим за четырехкомнатную квартиру стопятьдесят долларов, а в центре такая квартира будет стоить триста или пятьсот.
– А сколько платишь за квартиру ты? – спрашиваю я пробегающую Пию.
– Я не знаю, у меня просто высчитывают из зарплаты какую-то сумму. Думаю, это – как и у всех наших дипломатов – пять процентов от того, что зарабатываешь.
– А я – не дипломат, – жалуется директор, – мне хуже. А еще у меня большая проблема. У нас четверо детей и мы плохо помещаемся в машину. Каждый день дети растут, и нам в машине становится все тесней и тесней. Нужно купить новую машину, но я не знаю, какую. Обязательно такую, чтобы туда могла влезть вся моя семья. Эта проблема не дает мне спать уже полтора года.
– Мне бы твои проблемы! – говорю я. – А почему бы, тебе не купить
Крайслер Вояджер. Это отличный автомобиль на восемь посадочных мест, объемом салона 6 квадратных метров. Мы купили такой для нашей австрийской фирмы.
– Какая хорошая идея! – радуется директор, и тут же восторженно обращается к своей жене по-фински с длиннейшим монологом, из которого я могу вычленить лишь два понятных мне слова – "Владимир" и "Крайслер Вояджер". Затем он бросается к толстой претолстой женщине, которую я уже коротко описал в одной из предыдущих глав, и тоже ей что-то торжественно говорит, и снова я ловлю два понятных мне слова – "Владимир" и "Крайслер Вояджер".
Подкинув ему столь гениальную идею, мне, наконец, удается от него отделаться. Но не тут то было! Вместо него на меня набрасывается его супруга. Она говорит по-английски. По-моему, они решили, что я сказочный источник чудесных идей, и что им надо их все из меня выжать.
