К одиннадцати вечера мы собраны и готовы уже выдвинуться в "Конюшенный Двор", как вдруг Гадаски решает побриться.
      – А как отнесется девушка-микроцефал к тому, что ты будешь снимать там других баб? Она, наверное, уже считает тебя своим парнем и захочет в последнюю ночь побыть с тобой? – спрашиваю я Гадаски.
      Но дождаться ответа я не успеваю. На подоконнике крякает мой мобильный телефон. Это пришел SMS. Крошечный экран жидкокристаллического дисплея освещается и в левом нижнем углу появляется значок-конвертик. Я нажимаю на кнопку. Pia Lindgren – "Where are you? Hugs Pia. 21:56" – высвечивается на дисплее короткий текст.
      "Так, что бы это могло значить?" – соображаю я. – "Во-первых, ее телефон на финском времени. Сейчас не 21:56, а 22:56, у финнов на час меньше. Надо будет учесть это на будущее. Во-вторых, что делать? Бросить Гадаски и пойти к Пии мне будет неудобно. Это его последний вечер и мы уже собрались идти развлекаться в "Конюшенный двор". Значит, надо выяснить, где она и чем занимается".
      Нажимаю на функцию "ответ" и пишу латинскими буквами по-русски:
      "A ti gde? Hachu tebia videt! Mi s drugom idjom w klub. Hochesh hodit s nami? Celuju, Wladimir".
      Посылаю, и через пару минут получаю ответ.
      – Слушай, – говорю я Гадаски. – Объявилась моя финская красавица.
      Она сидит со своими друзьями в баре "Пушкин" и хочет, чтобы мы туда подъехали. Ты знаешь, где это? Я лично – не знаю.
      – В первый раз слышу. Спроси у нее адрес.
      Посылаю вопрос, получаю ответ.
      – Это на Мойке.
      – Тогда поехали! Если там скучно, пойдем в "Конюшенный двор".
      На улице мы берем частный мотор и едем в "Пушкин". Мы едем по Мойке и где-то возле японского консульства замечаем вывеску бара "Pushka.Inn". В полупустом помещении оформленного по-заганичному заведения, в его дальнем углу, за стеклянным, прозрачным столиком сидят Пия, Мерья и еще одна тетенька с утиным носом.
      – Привет! – радостно приветствует нас Пия. – Идите сюда! Этот бар принадлежит одному нашему другу, он из Австралии. Мы здесь часто бываем. Возьмите себе что-нибудь попить.
      – Цены, как в Лондоне, – замечает Гадаски, листая карту меню. -
      Только, водка здесь дешевле, но по российским меркам тоже дорого.
      Кто ж сюда ходит?
      – Да, цены здесь действительно высокие, но ниже, чем в Финляндии.
      Волли говорит, что он сделал это специально, чтобы западные люди чувствовали себя здесь, как дома, – отвечает Пия.
      – Какой же он при этом мерзавец и лицемер! – непроизвольно вырывается у меня.
      – Не говори так, – пугается Пия, – вон он у стойки стоит, услышать может.
      – Ладно, – вмешивается я Гадаски, – закажем себе водки. Пусть этот австралийский ублюдок нашим русским рублем подавится!
      – Он не совсем австралийский, – замечает Пия. – Он русского происхождения из семьи эмигрантов. И вообще он наш друг!
      Я перевожу взгляд на Мерью и вижу, что она меня с трудом узнает, настолько она пьяная. Тетенька-утконос оказывается хозяйкой квартиры, в которой была Party. Почему же Party закончилась так рано?
      – А Мерья тоже в консульстве работает? – спрашиваю я, чтобы поддержать разговор.
      – Нет, Мерья работает в представительстве Finn Air. Она там главный менеджер, самый важный человек. Мерья вообще очень умная. Правда, Мерья?
      – Да-а-ааа, – мычит Мерья, окидывая нас мутным взором.
      – А живет она тоже на Робеспьера?
      – Нет, у нее большая квартира на Гороховой, рядом с представительством Finn Air.
      Пока я беседую с Пией о Мерье, Гадаски проводит дознание Утконоса.
      – Пия, а почему же Party закончилась так рано? Ведь завтра воскресенье и можно было бы праздновать до утра? Я очень мало знаю финнов, но мне кажется, что здесь что-то не так. Почему так рано все разошлись?
      – О, ее муж, – Пия кивает на Утконоса, – он такой алкоголик!
      Вообще-то он хороший, у него здесь очень крупная фирма и в Финляндии тоже есть бизнес, но он много пьет. Сегодня он очень напился и упал на камин. Одна половина лица у него сразу стала синей, и все думали, что он умер. Но он жив, его отвезли в больницу. У нее была такая истерика! Праздник был испорчен. Гостям пришлось уходить. Ты понимаешь? Теперь она говорит, что будет с ним разводиться, что он всегда такой, и что это было в последний раз.
      – А дети у них есть?
      – Да, у них трое детей!
      – У меня в Лондоне много друзей, которые занимаются property development, – говорит Утконосу Гадаски. – Property development – это когда покупают старую квартиру или дом, а потом ремонтируют и пересдают или продают дороже, – поясняет он мне.
      – Да, в Петербурге это тоже сейчас очень хороший бизнес, – оживляется женщина-утконос. – Я пока сделала только первую квартиру, но хочу заниматься этим еще. А вы хотите ее посмотреть? Мне все равно сейчас надо туда еще вернуться.
      Заметив наши колебания, она начинает настаивать:
      – Пойдемте, это здесь – на Мойке, только мост перейти. Там еще столько всего из еды и питья осталось!
      – Да, почему бы нам туда не пойти? – поддерживает ее Пия. – Мерья может там немного поспать, а мы еще выпьем!
      Квартира Утконоса выглядит внушительно. На просторной кухне видны почти не тронутые угощения и напитки, на которые мы все дружно наваливаемся. Под разносортицу нарезанных сыров с виноградом мы открываем вынутую из холодильника бутылку шампанского. Хозяйка показывает нам фотографии квартиры, какой она была до ремонта. До ремонта квартира представляла собой руины, не то, что теперь. Ее главное достоинство – красивый вид на Мойку. Комнаты идут анфиладами, все они проходные. При желании по квартире можно ходить кругами – выйдя из кухни и двигаясь только вперед, мы снова в туда возвращаемся. Нашу верхнюю одежду мы все в знак солидарности отдаем в качестве подстилки уснувшей прямо на полу Мерье, и она в нее заворачивается, свив себе довольно уютное гнездышко. Она мирно похрапывает, а мы доедаем и допиваем все, что хотим. И нам всего этого не доесть и не допить, настолько всего этого много. Наш маленький праздник после праздника мне нравится. Мы сидим на полу с тарелками и стаканами в руках и болтаем о всяческой ерунде. Но, пора расходиться…
      Мерью мы отправляем домой на такси.
      – Вы за ней хорошо смотрите, чтобы ничего не случилось. Она иностранка и очень пьяная. – Предупреждает таксиста Пия. – А номер ваш мы на всякий случай запомним.
      Сами мы ловим частника, который высаживает нас с Пией перед ее домом, а Гадаски везет дальше на Чайковского. Прощаясь, я желаю ему спокойной ночи и обещаю подойти утром, чтобы его проводить.
      В квартире пусто. Кая Пия куда-то пристроила. Я целую ее в шею и толкаю в стоящее в прихожей мягкое кресло.
      – Знаешь, ты такой кошмар, – шепчет она мне.
      – Какой? – спрашиваю я, стаскивая ее за ногу на пол.
      – Такой!
      – Какой?
      – Такой!
      "Какой-такой, такой-какой" – равномерно поскрипывает под нами паркет – "какой-такой, такой-какой"…
      – Ой, – вдруг говорит Пия, – здесь так твердо, не перебраться ли нам на кровать?
      Никогда в своей жизни я не встречал такой неудобной для секса кровати. И все потому, что состоит она из двух. Вернее, это две кровати, составленные вместе, а не одна. Когда их начинаешь трясти или на них возиться, они разъезжаются по скользкому паркету в стороны и можно легко провалиться в дырку, образовавшуюся посередине.
      И я чувствую, как мы в эту дырку проваливаемся. Но проваливаемся мы не быстро, не падаем с размаху на пол с высоты пятидесяти или шестидесяти сантиметров стандартной кроватной высоты, а опускаемся медленно и плавно на одеяле, что, впрочем, самой сути проваливания не меняет. Одним словом, мы снова оказываемся на полу, но теперь уже между кроватями. На полу под кроватями что-то лежит. Это – лыжи. Самые что ни есть настоящие финские лыжи с палками!
      Пия смеется и пытается из-под меня выскользнуть, чтобы снова забраться наверх, но я, приостановив движения, крепко прижимаю ее бедрами к полу. Затем, оттолкнув в сторону лыжи, хватаю в руки палки, распрямляю туловище и резко втыкаю их в пол в стороны.
      Почувствовав опору, я резким поступательным движением делаю первый рывок, я стартую. Я вижу, как резко дернулась ее голова и груди. Затем еще и еще. Относительно редкие, но очень сильные толчки. Руками она упирается в стену, чтобы я не свернул ей голову, а ноги просовывает мне через руки и кладет сверху на плечи. Теперь ее ступни торчат вдоль моей головы, словно заячьи уши. Получается невероятно удобная конструкция, своеобразный лыжный тренажер, человеческая пружина, сопротивление которой я отлично чувствую. Я толкаю ее вперед, а она упруго отбрасывает меня назад.
      Я представляю себя спортсменом-лыжником, начавшим забег на особо длинную дистанцию. "Это будет не стометровка!" – клянусь я себе, – "Впереди – необъятные снежные просторы Финляндии и моя цель – Северный Полюс! Я буду мчаться к нему через Лапландию и Полярный Круг быстрее оленей и волков! Мчаться, чтобы там, в самом центре Ледовитого океана, в сумрачном царстве вечного холода и полярной ночи остудить свой пылающий страстью член!"

      – Ты такой безумный! – говорит мне утром Пия, когда мы с ней вместе моемся в душе.
      – Нет, это ты безумный! – передразниваю ее, отвечаю я.
      – Нет, я – самая, что ни на есть нормальная! – говорит она.
      – Все финны – безумные, – настаиваю я. – Помнится, в 1998 году на фестиваль в "Манеж" пришел финский художник Пекка Кеннонен на лыжах и с рогами на голове.
      – Я об этом ничего не слышала.
      – Тогда слушай! Его дедушка был лапландским шаманом, но он давно уже умер. Когда Пекка стал думать, что он может сделать на фестивале в "Манеже", во сне ему явился дедушка. "Возьми рога молодого оленя" – сказал он Пекке, – "надень лыжи и ступай на фестиваль!" Пекка запомнил сон. У него были лыжи, а на стене действительно висели рога молодого оленя. На следующий день он крепко примотал рога к голове широкими бинтами, надел лыжи и двинулся в путь. Я видел его, когда он появился в последний день фестиваля почти перед самым закрытием. Был он весь грязный. Ведь из Лапландии ему пришлось идти целых четыре недели. Он рассчитывал прийти к началу, а пришел только к концу. На голове его были рога, примотанные пыльными и потными бинтами. На ногах – лыжи, вернее то, что от них осталось. Одна лыжа чуть ли не совсем стерлась, от другой еще сохранилась почти половина. Это была середина августа.
      – Ты думал об этом вчера, когда ты это делал? – спрашивает она меня.
      – Нет, – отвечаю я, – вчера я думал о другом. Об этом я вспомнил сейчас.
      Завтракать я отказываюсь, вместо этого отправляясь к себе, чтобы проводить Гадаски, но обещаю сразу же вернуться назад. Мне хочется вернуться назад, чтобы провести с ней этот сонный воскресный день.
      С Гадаски мы отправляемся в "Колобок". Позавтракав в последний раз вместе и обсудив наши дальнейшие планы, мы заворачиваем в гастроном "Татьяна", где я покупаю Гадаски в дорогу бутылку водки. Пускай выпьет ее в Лондоне. Ему предстоит изменить свою жизнь. Он хочет снять себе дом или квартиру, тем самым выбравшись из под каблука супруги. Меня он приглашает обязательно приехать на новоселье. Он пригласит много народу и сделает большую рarty.
      – Может быть, – говорю я, – мне нужно будет менять мой австрийский паспорт и почему бы мне не сделать это в австрийском посольстве в Лондоне? Поехать в Лондон для меня приятней, чем поехать в Москву. Кроме того, у меня есть там еще ряд других дел, в том числе мой замороженный фунтовый счет, который было бы неплохо оживить.
      В двенадцать за Гадаски заезжают его родственники на синих "Жигулях", чтобы везти его в аэропорт. Он машет им рукой с балкона, чтобы они не поднимались, и спускается вниз сам, на какое-то время исчезая из моей жизни.
      Я глубоко вздыхаю, беззлобно пинаю ногой резиновую кровать, на которой Гадаски проспал все это время и которую теперь я подарю Будилову, и думаю о том, как я буду жить. Мне нужно организовать свой быт и свою личную жизнь. Создать идеальную гармонию, получать одни лишь положительные эмоции, общаться исключительно с интересными людьми, следить за своим здоровьем, а все контакты с блядями и проститутками исключить полностью.
      Потому что это не моя карма, это карма других людей – Гадаски, Колбаскина, Маленького Миши, в орбиту жизни которых я тем или иным образом попадал. Я загрязнялся, теперь я должен очиститься. Я разбрасывал камни за границей, оставляя квартиры, дожности, друзей и образ жизни, с которым свыкся. Теперь я начну собирать их в России, и все, что мне удастся собрать, будет зависеть целиком от меня. Я буду внимательным, осторожным и переборчивым. Я начну новую жизнь – жизнь-удовольствие, жизнь-радость.
      Собираясь к Пие, я переодеваюсь в другую одежду. Я люблю менять одежду. Я меняю одежду несколько раз в день. Для меня это очень важно, так я себя когда-то приучил в Вене. В этом часть моего имиджа.
      Еще я беру с собой фотографии, сделанные во время моей последней поездки в Сибирь. Хочу показать их Пие. Ей может быть интересно. Потому что, что еще делать в воскресенье, если не показывать фотографии?
      Оказывается, она думала о том же. Когда я прихожу к ней, вижу разложенные на журнальном столике гостиной стопки и альбомчики с фотографиями, которые мы усаживаемся смотреть. Фотографий огромное множество.
      – Вот, это мой бывший муж, он тогда служил в армии, и я приехала к нему в гости.
      Я вижу молодого человека в пятнистой камуфляжной форме и ее смеющуюся и молодую, и не такую толстую.
      – Мне здесь шестнадцать лет, – поясняет она, – почти двенадцать лет мы были с ним вместе. А это вот наша свадьба.
      На снимке типичная дощатая лютеранская церковь, как в фильмах Бергмана и других скандинавских режиссеров. Мне сдается, что в них я видел именно эту, но это самообман, они все похожи. В церкви венчаются Пия со своим мужем, а рядом с ними стоит одетый в костюмчик совсем уже большой Кай.
      – А почему Кай здесь уже такой большой? Когда же все это было?
      – Это было четыре года назад. Мы долго не были женаты, у нас был уже Кай. Потом мы решили пожениться, но почти сразу же развелись.
      – Значит, ты уже четыре года одна?
      – Вроде этого. Вот смотри! Это я в Вильнюсе со своей подругой. Я тогда только развелась и была такой счастливой. Я могла наслаждаться свободой и спать с другими мужчинами. Представляешь, пока я была вместе с моим мужем, я была только с ним одним.
      – Я верю! Когда я был женат, я тоже ни разу не изменил своей жене. А что ты делала в Вильнюсе?
      – А, я работала там несколько лет в нашем посольстве. Мне так нравилось в Литве! У нас там было много друзей. Потом я развелась и уехала учиться в Лапландию, в университет. Мне хотелось завершить высшее образование, и получить степень магистра экономики.
      – Но почему именно в Лапландии?
      – Там маленький университет и туда было легче попасть.
      – А что ты там изучала?
      – Экономику и маркетинг.
      – Странно, а я все это преподавал.
      Фотографий много, но среди них почти совсем нет интересных. Они все какие-то скучные по своим композициям и по сюжету. Обращаю свое внимание на снимки с "Кадиллаком-олдтаймером".
      – О, да, у меня был "Кадиллак", очень красивый. Но я его продала, потому что мне нужны были деньги. Нужно было учиться. Я осталась одна с Каем. А красивые машины я полюбила давно, мой первый бой-френд ездил на кабриолетте, это было так эффектно. Его папе принадлежал самый крупный в Финляндии автомобильный журнал.
      – Сколько же тебе было лет, если ты говоришь, что жила с мужем с шестнадцати?
      – Мне было четырнадцать.
      – А это кто?
      – Это моя мама. Она еще такая красивая, ей надо найти хороший мужчина.
      – А что случилось с твоим папой?
      – Он разбился на машине, въехал на полной скорости под грузовик.
      Для нас для всех это был такой удар. Теперь моя мама живет одна. Я хочу, чтобы у нее был мужчина.
      – А она хочет?
      – Она не знает.
      – У меня тоже есть с собой фотографии. Хочешь смотреть?
      – Давай сначала гулять. Там солнце. Надо ходить, пока не привели
      Кая.
      Она накидывает на плечи светлую дутую курточку-пуховик, и мы идем в Таврический сад. Погода благодатна и радостна. Солнце и легкий морозец. Дети катаются на санках со склонов пруда и бугров парка, между деревьев кто-то ходит на лыжах. На большом катке вовсю катаются на коньках. В парке бурлит своя зимняя жизнь.
      – Мне так хочется пить одно пиво, – застенчиво признается она.
      – Давай куда-нибудь зайдем.
      – Нет, лучше купить в магазине и пить на ходу. Сидеть не хочется.
      Мы проходим парк насквозь, и я покупаю ей и себе по бутылке пива в магазинчике на Таврической. Рядом, в булочной-пекарне покупаю нам по пирожку с рисом. По Таврической выходим на Шпалерную и поворачиваем направо в направлении Смольного собора, сияющего в ярких солнечных лучах.
      – Хочешь, дойдем туда и залезем на самый верх – там есть смотровая площадка и мы увидим город, как птицы.
      – Боюсь, что нам не успеть. Скоро должна приехать Ханнели. Она будет работать у нас с завтрашнего дня в визовой секции. Первую ночь она будет спать у меня, а потом ее заберет к себе Сиркку.
      – Я хотела бы купить в Петербурге квартиру, – нарушает молчание
      Пия. – Знаешь, у меня нет дома. Квартира, где я живу, принадлежит министерству иностранных дел. Квартиру, в которой мы жили в Лаппенранте, продала моя мама. После смерти папы она была для нее слишком большой, и она переехала в маленькую. Теперь для меня там нет места. Купить что-нибудь в Финляндии – страшно дорого. Поэтому я могла бы купить что-нибудь здесь. Хорошо иметь какое-то свое место, где можно держать свои вещи и ни от кого не зависеть.
      – Конечно, можно найти что-то очень хорошее в центре. Пока квартиры стоят недорого, надо покупать. Через пару лет ситуация может меняться. Если хочешь, я могу походить с тобой по агентствам и посмотреть подходящие варианты.
      – Да. Но сначала я решила купить машину. Моя мама живет совсем рядом с границей, отсюда на машине три-четыре часа, и мы с Каем могли бы ездить туда на уик-энд. Мы уже выбрали с ним машину по каталогу. Это такая большая "Тойота"-вездеход. Я ее уже заказала. Мне должны позвонить на следующей неделе, и сказать, когда я могу забрать ее из Хельсинки.
 
      Кая приводит Мерья. Он ночевал у нее. За ним и за ее дочкой Йенни, девочкой одного примерно возраста с Каем, вчера кто-то присматривал. Если я правильно понял – домработница Мерьи. Йенни одета в красивое платье, в ее светлые волосы вплетены бусинки. Мерья тоже выглядит сегодня неплохо. От ее вчерашнего перепоя не осталось никаких заметных следов. Настроение у нее приподнятое.
      – Владимир, ты знаешь, что умеет Мерья? – спрашивает меня Пия.
      – Что? – спрашиваю я.
      – Сейчас увидишь! – Пия подставляет мне лоб и знаком показывает, чтобы я уперся в него своим. – Смотри мне в глаза!
      Мы стоим посредине кухни, упершись лбами, и смотрим друг другу в глаза.
      – Теперь поворачивай голову, но не как я, а в обратную сторону!
      Смотри в глаза!
      Как только мы начинаем вращать головами, голова у меня начинает кружиться, изображение плывет, и я закрываю глаза. Пия смеется. У нее тоже закружилась голова.
      – Не можешь, да? И я не могу! А теперь с Мерьей!
      Я упираюсь лбом в твердый лоб Мерьи и вижу перед собой ее неподвижный, по-бараньи застывший взгляд. Кручу головой. Голова у меня кружится, даже тошнит, а Мерье хоть бы что! Я не выдерживаю и отстраняюсь. Моргаю и трясу головой, чтобы прийти в себя, а Пия смеется. С двумя чемоданами и сумкой появляется Ханнели и Пия принимается готовить ужин.
      Мы пьем красное французское вино. По вину я соскучился. В Вене я привык пить вина. В России же приходится пить водку. Вина стоят здесь гораздо дороже, чем на Западе.
      После ужина я вынимаю свои фотографии. Показываю. Им очень нравится. Величественные виды Сибири и камлания моей мамы, начавшей в последние годы заниматься шамано-терапией и лечить людей.
      – После климакса у некоторых сибирских женщин открывается шаманический дар, утратив детородную функцию, они обретают способность лечить, – объясняю я. – Это очень редкий дар и его не все замечают. Но моя мама его вовремя заметила и начала развивать, помогая сначала лишь родственникам и знакомым. Теперь к ней приезжают люди за многие сотни и даже тысячи километров, и она не может никому отказать.
      На ночь Ханнели располагается на диване в гостиной. Кай, привыкший в последнее время спать с мамой, недовольно отправляется в свою комнату, а мы с Пией закрываем за собой дверь спальни.

      Многое в этом романе будет начинаться утром и закачиваться ночью
      – до того самого момента, когда я не утрачу сон и не обрету бессонницу. Тогда дни и ночи сольются для меня воедино, они будут перетекать друг в друга, и между ними не будет больше границ.
      А пока я еще сплю, уткнувшись лицом в рыжие волосы финской женщины по имени Пия. Сквозь сон я слышу, как включается функция будильника на ее мобильном телефоне. Слышу, как она просыпается, как встает, чешет задницу и смотрит в зеркало. Даже слышу, как она улыбается. Как выглядывает в окно, и как выходит из спальни.
      Из слуха сквозь сон я опять погружаюсь в сон, и во сне я на какое-то время теряю слух, а потом вновь его обретаю и снова начинаю слышать сквозь сон. Слышу, как что она снова в комнате. Ходит по полу и роется в шкафу. Одевается. Смотрит на меня.
      Я открываю глаза – она одета. Она ничего не говорит, а только смотрит. Я снимаю со стоящего рядом тренажерного велосипеда свои штаны и быстро в них влезаю. Я уверен, что я одеваюсь гораздо быстрее других мужчин, потому, что я никогда не ношу трусы, даже зимой. И штаны я одеваю просто так – на голое тело.
      Не носить трусы – очень удобно. Тогда их не надо стирать. Когда не носишь трусы, тогда не потеет член и это более гигиенично, чем, если бы он потел. Это женщинам необходимы трусы, потому что они часто в них что что-нибудь носят, то прокладки, то что-то другое, иногда они носят в них деньги.
      Денег же у меня не так много, чтобы носить их в трусах. Поэтому я ношу их в кармане, или в кошельке, или в сумке. Но в трусах – никогда!
      Мы выходим на улицу, и я вдруг прозреваю. Я неожиданно начинаю видеть то, что не видел. О, Пия, Пия! Я всегда буду тебе благодарен за то, что ты невольно открыла мне глаза на эти стороны петербургской жизни! Не будь тебя, я бы их никогда не увидел! Разве что только случайно. С тобой же я получил уникальную возможность видеть их часто и даже порой регулярно.
      Когда мы выходим на улицу, примерно в восемь пятнадцать, то попадаем в перформанс. Я не мог видеть его в прошлый раз, потому как уходил раньше, когда еще не было восьми.
      Сейчас же действо в полном разгаре. Со всех сторон, вернее из всех окрестных казарм потоками колонн вываливают солдаты, курсанты и матросы и идут, идут в непонятном мне, но понятном их командирам направлении, выпуская в морозный воздух теплые струйки пара из тысяч ртов. Все они идут в одну сторону. Куда-то к Таврическому парку за кинотеатр "Ленинград".
      – Пия, что это? – спрашиваю я. – Это что, всегда так?
      – Да, всегда, когда я иду на работу, а иду я к половине девятого.
      Мы идем дальше и поворачиваем на Чайковского. Сбоку у стены стоит человек на одной ноге. Рядом с ним сидит большой лохматый пес.
      – Этот человек тоже всегда стоит здесь в это время, – говорит
      Пия. – В другое время я его никогда не видела.
      – Да ты что! А я вообще ни его, ни этой собаки, ни разу не видел, хотя похоже, что он здесь, на Чайковского живет!
      – Ты думаешь, что это странно?
      – Я думаю, что – да! А еще я думаю, что нам надо сходить в кино.
      Как ты на это смотришь? Я давно в кино не ходил.
      – Я тоже. А куда мы пойдем?
      – Мы пойдем на Неделю Исландских Фильмов, которая открывается завтра. Надеюсь, у вас в консульстве есть пригласительные билеты?
      – А, так? Я буду об этом спрашивать.
      – А я буду заниматься ремонтом.
      – Пока!
      – Пока!
      У моего дома мы расстаемся. Я иду направо под арку, а она налево
      – через дорогу к консульству. Там она будет работать, а я даже не знаю, чем она занимается. По своей невнимательности и нечуткости не удосужился поинтересоваться. А нужно было бы.
      Что делать в такую рань? Ложиться еще поспать? Пойти завтракать в "Колобок"? Или же действительно заняться ремонтом?
      Я с ненавистью смотрю на синюю батарею и тут же решаю ее покрасить. Белую эмаль такого же типа, как и ИКБ, я уже заблаговременно купил. Кроме того, купил я резиновые перчатки, кисть и строительный респиратор.
      Я приоткрываю окно и бросаюсь вперед – на окраску. Крашу, как угорелый, теряю даже счет времени и чувствую, что действительно угорел. Отравился. От запаха краски. Она страшно вонючая, а я нею еще батареи крашу. На раскаленных батареях она быстро сохнет, какая-то гадость из нее испаряется, а я эту гадость полной грудью вдыхаю. Все это я замечаю, когда покрашено уже полторы батареи, и впадаю в полную панику. Мечусь по квартире, выскакиваю на балкон, обливаю себя душем. Ничего не помогает. Решаю, что может стать легче, если поем. Я ведь сегодня не завтракал.
      В прошлый четверг я был в супермаркете, и продукты еще у меня остались. Открываю баночку грибной икры и всю ее с куском сухого хлеба съедаю. Вроде бы становится легче. Завариваю чай, пью. Еще легче, но пока не совсем хорошо. Лучше всего – пойти гулять на воздух. Может, зайти к Будилову и отнести ему надувную кровать? Отличная идея!
      Теперь я бросаюсь на схватку с другим врагом – с резиновой американской кроватью. Я открываю все ее клапаны и начинаю на ней кувыркаться и прыгать, чтобы она поскорее сдулась. Затем скатываю ее, и запихиваю в полиэтиленовый мешок. Звоню Будилову. Он дома.
      – Сейчас принесу кровать!
      – Приноси, жду.
      Во время ходьбы хорошо медитировать и думать. Сейчас я думаю о том, не попал ли я в полосу неудач? В последние дни меня, в самом деле, преследуют несчастья. Например, я страдаю от перепоев, мой хуй протыкает какой-то фигулиной убийца в белом халате, и он у меня все еще болит, хотя прошло уже больше трех дней, и он должен бы был перестать. А сегодня я вдобавок еще отравился краской и теперь у меня болит голова и во рту ощущается металлический вкус.
      Я плюю на снег, и мне кажется, что слюна у меня синяя. Цвета ИКБ. Плюю еще раз. Нет, это обман зрения. Перед газами стоят синие батареи, которые я красил. Жаль, что я их не докрасил! Их обязательно надо докрасить. А еще нужно ликвидировать следы всех остальных самцов, у меня обитавших. Все вещи, связанные с Гадаски или Маленьким Мишей. И приглашать в квартиру одних только женщин. Это должна быть моя территория, а не сексодром для половых террористов вроде Колбаскина.
      Хороша дорога к Будилову – ноги несут меня сами собой, можно думать и не отвлекаться. Будилов мой самый близкий друг, он живет совсем близко, ближе других. И жизнь хороша, и жить хорошо. Надо купить автоответчик и местный мобильный телефон. Рубцов мне советует "Фору".