Василий Яновский
      Дарданеллы
      Дарданеллы - это узкий пролив, по которому может плыть только одно крупное судно, - не садясь на мель и не задевая берегов. На берегу установлены батареи с таким расчетом, что всякий идущий мимо корабль попадает в фокус артиллерийского огня: достаточно нажать кнопку, и смертельный шквал свинца низвергнется на смельчака. В жизни любого человека есть такие Дарданеллы: когда его курс лежит через узкое горло, и тяжелые орудия готовы обрушиться на него, - яростно, сразу... Этот период обыкновенно наступает после тридцати лет. Возраст Господень. Как у Данте: посередине странствия земного. У капитана на выбор несколько возможностей... Одни тушат котлы, выключают машины, бросают якорь поблизости или (возвращаясь немного назад) мелкими тружениками, добрыми отцами заканчивают свой рейс, бессознательно перекладывая тяжесть прорыва на плечи потомства. Другие, с поднятыми флажками, мечутся, снуют, петлят, жульнически вертятся у опасного пролива, создавая иллюзию движения, предприимчивости, творческой удали. Если это поэт, он избирает себе звучный псевдоним и вылущивая у трагических современников или предков самое доступное, поддающееся популяризации, преподносит толпе, пожиная плоды подвигов безвременно погибших героев. Если это ученый или философ, то он крадет две-три мысли у часто враждебных друг другу учителей, сплавляет их, со вкусом сглаживает углы, создает оригинальную теорийку и, выслужив орден, достойно и обеспеченно доживает свой век, ревниво следя за успехами многочисленных, понятных ему конкурентов. Если это акробаты-циркачи, то они повторяют опасный номер, даже подняв чуть выше трапеции, - с тою разницей, что внизу тщательно прикрепляют спасательную сетку. Есть еще выход: юных, одержимых, Артуров Рембо. Восторженно, налегке, они кидаются очертя голову и, получив смертельный удар, идут ко дну, оставляя о себе память и песни в грядущих поколениях. Наконец, Бетховен, Толстой, Пастер, Микеланджело... Вооруженные всеми дарами молодости и техники, богатые опытом, своим и чужим, закаленные в борьбе и походах, эти дредноуты уверенно, ночью, с потушенными огнями, осторожно подкрадываются к узкому горлу (память об этом часе жила в них еще до рождения), - и неожиданно бросаются на прорыв. Раньше, чем дежурные посты догадываются зазвонить тревогу, тяжелый броненосец, сразу сумев лечь на правильный курс, полной мощью своих винтов успевает прогрести уже полпути. Получив первое накрытие, ему, однако удается развернуться, и "двубортным" огнем своих чудовищных башен он мгновенно заливает, давит сторожевые батареи. Подбитый с пробоиной, потеряв часть экипажа, - в трюме хлещет вода, палуба в крови, на корме вспыхнул пожар, - дредноут проносится через опасную зону. Содрогаясь от стука машин, в огне и дыме, с предательским креном, он гордо врезается в открытую, чистую воду, - где море, небо и земля уживаются без противоречий. Внушительный изуродованный красавец-великан, он скользит вдоль обетованных заказанных берегов, грозный и всем чужой, скрывая свои пробоины и ужасающий опыт. Но тут происходит скверное чудо. В образовавшуюся дыру, вслед за победителем, устремляется всякая дрянь, плотва, посредники, контрабандисты, торговцы белым товаром: религий, науки, искусства. Они мечутся у высоких, обгоревших бортов гиганта, аплодируют, объясняют, даже учат, пишут воспоминания, критику, историю. Многие из этой наглой братии удосуживаются без труда заплыть подальше самого броненосца, возвращаются назад с коммерческой прибылью, снова отлучаются, и внешность у всех благообразная, сытая, общественно полезная, при верных женах и дорогих любовницах. Дредноут постепенно начинает гнушаться совершенным подвигом. И когда на суше, учитывая последний разгром, ставятся новые батареи, с большей кучностью огня, у него нет уже причин или охоты немедленно подавить их орудиями своих почерневших башен.