«Может, и не стоит никого посвящать в то, что письмо у меня. Затерялось – и все. Концы в воду. А к Варшавскому я заеду. Теперь это обязательно следует сделать».

Он вернулся в машину и захлопнул заднюю дверцу.

– Сердюченко, кати в центр, на Петровский бульвар.

ГЛАВА 8

28 декабря 1938 года, среда.

Москва, Петровский бульвар

Варя, поджав ноги, сидела в тяжелом кожаном кресле и всхлипывала. Посреди огромной гостиной высилась наряженная елка, стен не было видно за дубовыми стеллажами с книгами. На каминной полке в рамочке под стеклом красовалась аляповатая грамота с надписью: «Тов. В. С. Варшавскому, профессору-большевику, от имени трудового народа».

– Не реви! – буркнул пожилой мужчина, выходя из дверей кабинета. – Я не могу работать, когда ты плачешь! Мы же с тобой договорились, что завтра все разузнаем. Не может же просто так пропасть человек в Стране Советов!

– Его забрали… – в который уж раз повторила Варя и заревела навзрыд.

– Ну с чего ты взяла? – профессор встал возле кресла и осторожно погладил девушку по голове. – Ну пожалуйста, не реви.

– Мне Роберт сказал, а все знают, что он у них стукачом прислуживает!

– Ну что за терминология, – поморщился хозяин квартиры.

– Хорошо, пусть информатором. Какая разница?

– Надеюсь, ты ему не сказала, к кому собираешься пойти за помощью?

– Сказала! – мстительно процедила сквозь зубы девушка. – Пусть они теперь следят за квартирой товарища Петряхова!

– До чего же ты любишь совершать необдуманные поступки! Это ведь все пустые домыслы, не мог Петряхов быть виновным в смерти твоего отца.

– Вовсе не домыслы, – хмуро ответила Варя. – Уже после похорон папа приснился мне и рассказал, что это Петряхов посоветовал ему взять проводником Асланбека.

– Сон тут ни при чем, – отмахнулся профессор Варшавский. – Послушай специалиста по психологии. Про Асланбека ты и без всякого сна знала, и то, что отец твой был недоволен подготовкой экспедиции, он тоже тебе писал. Но даже если именно Петряхов посоветовал нанять Асланбека, это еще не говорит о злонамеренности. Он мог сделать это по глупости.

– А я думаю, говорит, – возразила девушка. – Петряхов ведь не знал, что мама не захочет жить без отца… Я же видела, как он перед ней хвост распускал!

– Прекрати! – разозлился профессор. – Что ты, девчонка, тогда могла понимать! – Он закашлялся, с непривычки сорвав голос. – В любом случае тебе не стоило его подставлять.

– Почему?! – Варвара подняла на собеседника полные привычного усталого отчаяния глаза. – Почему?

– Это… – Профессор удивился самому вопросу. – Это подло.

– А что мне еще оставалось делать? Не могла же я сказать Роберту, что обращусь за помощью к вам?

– Нет. Этого определенно делать не стоило, – ответил Владимир Сергеевич без прежней горячности в голосе. Он помолчал, потом придвинул к креслу, в котором сидела девушка, стул и сел. – Но ты должна знать, что я не сторонник таких жестких мер. Я стараюсь не вмешиваться в ход событий, а держаться от него в стороне.

– Тогда зачем вы им помогаете? – выпалила Варвара.

– Кому им? Советской власти? Могу объяснить. – Профессор прочистил горло и начал рассказывать таким голосом, каким обычно читают много раз читанную лекцию: – Конечно, не все совершенно в молодом революционном государстве. И я прекрасно вижу, что новый порядок еще слишком молод. Всякая система подобна организму. Группы людей, государства и целые расы повторяют в своем развитии путь одного человека. Детство, юность, молодость, зрелость… – на этом профессор остановился, выбросив из перечня старость и смерть. – Так вот. Если мы рассмотрим подобную аналогию, то поймем, что молодости свойственен максимализм. Молодые часто бывают в некотором роде жестокими. Они не умеют прощать ошибок, потому что сами еще не совершили их достаточно и совершают их. Позже наступает зрелость, человек или государство мудреет, и все переходит в более мирное русло.

– А за спиной остаются горы трупов, – буркнула Варя. – Что вы говорите, профессор!

– Не сгущай краски, Варенька. Да, есть жертвы. Но при любой власти сейчас были бы жертвы. Просто время такое. Жестокое. Я действительно помогаю большевикам своими знаниями, но помогаю им прежде всего повзрослеть. Ничего другого сделать я не могу, а отстраниться не считаю себя вправе. Я люблю Родину и хочу видеть ее цветущей. Хотя бы в будущем. Она выживет, старые корни дадут новые свежие побеги, и когда-то родится племя, не знающее страха. Счастливое, свободное племя. Вот и все! И давай закончим на этом.

Варя покачала головой, и профессор вздохнул.

– Ладно, я не собираюсь тебя переубеждать, ты тоже еще очень молода. По твоему вопросу вот что. У меня есть связи там, наверху, и завтра я справлюсь насчет Павла. А теперь… Наверно, тебе пора домой?

Варя поднялась с кресла и уже хотела покинуть профессорский дом, но, вспомнив выжившего из ума деда, отсутствие брата и весь сегодняшний день, остановилась. Ей не хотелось оказаться в полупустой, прокуренной квартире, где не было даже елки. Они с Пашей собирались купить ее тридцать первого. А теперь… Она прерывисто вздохнула, стараясь не заплакать.

– Владимир Сергеевич! – воскликнула она. – А можно остаться у вас? А? Я так боюсь!

– Но тут до твоего дома два шага. Через бульвар перейти! – удивился профессор.

Девушка помотала головой, и профессор понял, что она вот-вот снова заплачет.

– Боюсь… – прошептала она.

– Ладно, оставайся, – смягчился профессор. – Чаю хочешь?

Варя кивнула.

– Ли! – позвал профессор.

В дверях столовой показался невысокий крепкий китаец лет сорока на вид. Два передних зуба у него были золотыми, что придавало его улыбке оттенок комичности.

– Да, профессор, – с легким поклоном произнес он на очень хорошем русском.

– Приготовь нам чаю, будь любезен, – попросил его Варшавский. – Мне зеленого, девушке черного. С сахаром.

– Ой! Да не надо лишних хлопот! Мне тоже зеленого! – Варе было неудобно. Она считала, что и так доставила хлопоты уважаемому профессору, а теперь еще и чай для нее специально делать. – Прошу вас, не надо!

– Не думаю, что тебе понравится зеленый, – пожал плечами Варшавский. – Ладно, попробуй. Ли, сделай нам в таком случае чайник и три чашки. Ты ведь присядешь с нами?

Китаец кивнул. Варя глянула на него мельком, и взгляды их встретились. На азиатском лице трудно было прочесть эмоции, но девушке показалось, что по нему пробежала едва заметная тень любопытства. Тихо развернувшись, Ли скрылся в столовой.

– Ли – большой человек! Герой! – негромко сказал профессор. – Он, можно сказать, спас всю нашу противооспенную бригаду. Товарищ Ли был у нас проводником, а я руководил группой. Когда мы совершали переход к высокогорному кишлаку, на караван напали басмачи Корзубека. Товарищ Валерий не успел даже «маузер» выхватить – его убили из винтовки. Еще несколько человек погибли в короткой перестрелке. В группе началась паника, нас плетьми согнали в кучу, связали и погнали к границе. Но утром, после первой же ночевки, басмачи недосчитались двоих караульных – они без следа пропали. Этим же днем трое бандитов, ехавших в авангарде, попали под камнепад и погибли вместе с лошадьми. Оставшиеся трое решили остановиться, собрать всю вакцину и послать с ней гонца к Корзубеку. Гонец не вернулся. А ближе к вечеру из-за скалы раздались два выстрела, и оба басмача рухнули на землю. Как же мы обрадовались, когда на поляну вышел улыбающийся Ли с «маузером» Валерия! Он и вакцину вернул, и довел нас до кишлака. Позже, когда меня назначили доктором в крепости, китаец взялся работать поваром. Мы часто встречались, и оказалось, что с ним интересно беседовать. Он рассказывал мне о действии трав и о лечении иглами, а у меня расспрашивал про гипноз. Меня удивляло и радовало, с какой жадностью и легкостью он впитывает полезные знания. Когда пришло время возвращаться в Москву, я спросил, не хочет ли он поработать поваром у меня. Он согласился. Я очень уважаю Ли.

Китаец вновь показался в гостиной, держа в руках толстый деревянный поднос с решеткой. Он поставил сооружение на стол, и Варя увидела расставленные на решетке круглый глиняный чайничек, малюсенькие глиняные стаканчики и чашечки и круглобокую глиняную же скульптурку восточного божества.

Ли снова исчез, после чего вернулся, держа в одной руке спиртовку, а в другой большой сферический чайник. Установив спиртовку прямо на полу, китаец зажег ее от спички и повесил большой чайник над огнем. Затем он взял у камина пуфик и устроился возле спиртовки. Из склянки с притертой пробкой он высыпал в маленький чайник толченые листья и, когда вода в большом чайнике вскипела, начал медленно заливать кипяток.

– Нашу гостью зовут Варвара Стаднюк. Варя, – представил профессор гостью.

– Очень приятно, – кивнул с улыбкой китаец, не отрываясь от чайных забот. – А мое имя Ли. Короткое, да? У русских длиннее.

Его золотые зубы задорно блеснули.

Варя улыбнулась ему в ответ, чувствуя себя неловко. Она не знала, как вести себя в обществе иностранца, но больше всего ее смущала толстая коса, украшавшая прическу Ли. Обычаи, конечно, разные бывают, но чтобы мужчина с косой – это уже чересчур!

– Чай должен завариться, – пояснил китаец. – Он должен отдать кипятку энергию Чи, накопленную от солнца, земли, воды и ветра. В потреблении этой энергии и есть смысл чаепития. Кроме того, ожидание и размеренность делают дух более стойким.

Девушка украдкой скосила взгляд в сторону профессора – она никогда не слышала о таинственной энергии Чи, поэтому боялась, что теория китайца может выйти за рамки материализма. Но Варшавский ничем не выказал иронического отношения к происходящему. Варя решила, что энергия Чи – это некая аллегория, вроде классовой энергии, о которой писал в своей книге Залкинд. А может, это одно и то же, поскольку Залкинд пояснял лишь способы сбережения классовой энергии, но ничего не говорил о ее накоплении.

– А напрямую от ветра, воды и земли человек не может получить Чи? – спросила она для поддержания беседы.

Варшавский удивленно вздернул брови, а китаец спокойно пояснил:

– Может. Но обучение этому занимает много времени. У чая же эта способность есть изначально. Почему бы ею не воспользоваться?

– Только у зеленого?

– Нет. В черном тоже есть. Но в нем чистой энергии остается меньше, чем в зеленом.

Ли разлил чай в стаканчики и накрыл их чашечками. Затем он перевернул свой стаканчик, закрытый чашечкой так, что чай оказался в чашечке, а стаканчик он поднес к носу и долго нюхал его, трепеща ноздрями. На лице его появилось выражение, похожее на выражение Будды – индусского бога, лицо которого Варя видела в отцовском журнале.

Варшавский проделал все в точности, как китаец.

«Наверное, это обязательный ритуал», – подумала Варя и – р-раз! – тоже перевернула свой стаканчик, закрытый чашечкой. Так же, как китаец и профессор, поднесла пустую чашечку к лицу.

Аромат пробежавшего через жасминовые заросли ветра и прогретой на солнце земли заструился в ноздри. И Варе на миг почудилось, что она унеслась в далекую чудесную страну. На миг ей показалось, что она увидела горный пик, за который зацепилось сияющее белизной облако.

Все сделали по маленькому глотку, и Варя тоже.

Чай оказался густым и терпким, но оставлял целый каскад послевкусий – сначала привкус отломанной с крыши сосульки, потом травинки, зажатой летом между зубами, а в самом конце суховатое ощущение, как от шуршащих под ногами осенних листьев. Варя поставила чашечку на стол и с нарастающим изумлением ощутила во рту привкус январского снега, когда сомнешь его в комочек и откусишь хрустящий кусок. Круг замкнулся.

– Ну как чай? – спросил Ли. – Вкусно?

– Ой! – вздохнула Варвара, переполненная эмоциями. – Так удивительно. Не знаю даже, как слова подобрать. Как будто во вкусе этого чая уснул целый год, а потом проснулся, когда я попробовала.

– О! У тебя литературный талант, Варенька, – усмехнулся Варшавский. – Как сказала-то! Не всякий писатель так скажет. Ли, расскажи нам про чай, пожалуйста.

– Пожалуйста-пожалуйста! – кивнул Ли и охотно начал рассказ: – Каждый сорт чая собирают в определенное время и в определенном месте. Чай хранит в своем запахе ощущение места, а во вкусе – смену сезонов. Для чая важно и время года, и время суток, когда его собирают. Даже вода важна для вкуса чая. Для самого дорогого чая воду собирают со сливовых листьев. Этот чай, который мы пьем, не очень дорогой. Называется «Облачный пик». Он растет в моей родной провинции.

– Ой! – воскликнула Варвара. – Как все это удивительно!

Про видение вершины с зацепившимся облаком она говорить не стала. Профессора постеснялась. Это уж точно за пределами материализма. Или, может, материализм имеет более широкие пределы, чем ей говорили?

– У тебя красивый платок, – Ли снова улыбнулся Варе.

– Да, красивый! Говорят, он очень модный, но мне просто понравилось, – смутилась Варя. – Это придумала Зульфия Ибрагимовна, наш ответственный художник на фабрике. Какой-то особый способ печати на шелке. Он позволяет в сто раз повысить выход готовой продукции. Зульфию Ибрагимовну за это изобретение наградили дипломом. Она очень талантливая. Ну просто очень! Если бы не она, на фабрике была бы такая тоска!

– Интересно-интересно! – воскликнул профессор и потянулся к кончику Варвариного платка. – Надо же! Очень любопытный платок. Можно посмотреть поближе?

– Да, конечно, – кивнула Варвара и, сняв платок, протянула его профессору. – Вот.

– Так-так-так! – Профессор расправил платок и вертел его перед глазами, покачивая головой и прицокивая языком. – А ты знаешь, что за узор на этом платке? – сказал он. – Это клинопись! Древнее шумерское письмо. Такими буквами писали пять тысяч лет назад в Междуречье. Странно, что ваша Зульфия Ибрагимовна знает такие вещи. Наверное, она очень образованный человек.

– Да! Она очень умная, – кивнула Варя. – А вы можете это прочесть?

– Ну нет, я не специалист в этой области. – Варшавский развел руками. – Вот мой знакомый, профессор Шилейко, запросто назвал бы тебе каждый знак. Он всю жизнь занимается только Шумером и даже выучил шумерский язык. А ваша Зульфия Ибрагимовна, скорее всего, использовала отдельные знаки из какой-нибудь научной публикации, а не осмысленный текст. Она могла их взять, например, из журнала «Восток», где печатался Шилейко. Вот посмотри, одни и те же знаки повторяются слишком часто. В осмысленном тексте такого быть не может, а в орнаменте это как раз и ценится. Но все равно, это не умаляет достоинств Зульфии Ибрагимовны. И подтверждает мою теорию. Вот такие люди и спасут нашу страну. Люди интересующиеся, энергичные, любящие свое дело.

– Может быть, – прошептала Варя со вздохом, принимая назад свой платок. – Только не все доживут до этого дня, к сожалению.

Она украдкой посмотрела в совсем уже темное окно, завешенное тюлевой занавеской. Окна Вариной квартиры, вернее, квартиры отца, выходили прямо на Петровский бульвар и были отлично видны из квартиры профессора. В большой комнате, где любил, сидя под репродуктором, курить дед, окна светились электричеством, и Варя успокоилась – значит, тетя Вера приходила. Накормила деда, включила ему свет. А незваных гостей там, наверное, еще нет, подумала девушка. Они бы свет включать не стали.

Чай в маленькой чашечке остывал быстрее, чем в обычном стакане, его было удобно и приятно пить, не обжигая язык. Варя допила чашечку залпом, и Ли снова наполнил ее стаканчик.

После второй порции Варя ощутила отчетливый прилив бодрости, настолько сильный, что он походил на опьянение. Он только не был тяжелым, как опьянение, а наоборот – легким и радостным.

«Все с Павкой будет в порядке, – подумалось ей. – Профессор Варшавский поможет обязательно. Отец о нем очень тепло отзывался. И наверху его ценят. Значит, все будет хорошо».

Напряжение дня стремительно покидало ее, наполняя тело золотистым сиянием и жаждой деятельности.

– Очень хороший напиток, – сказала она, обращаясь больше к Ли, чем к профессору. – Он убивает все дурные и бесполезные мысли.

Ли улыбнулся, и вокруг его глаз появились морщинки, как лучи вокруг солнца.

– К сожалению, не каждый может себе позволить такой, – вздохнул Варшавский. – Но от имени трудового народа мне выдают не только грамоты.

«Да он их грабит! – мелькнуло у девушки в голове. – Большевики грабят народ. А профессор их. Понятно, что он взялся грабить большевиков, потому что ничего другого не может с этой властью поделать. Он почти как Робин Гуд. Только Робин отдавал деньги бедным, а что делает с деньгами профессор? Не все же на чай уходит! И что отдает взамен – тоже неизвестно».

Она взглянула на Варшавского с новым интересом. Похоже, есть какой-то способ жить в этой стране и не стать тлей, винтиком, картонной фигуркой или даже карандашным рисунком на бумаге, который можно просто стереть.

Ли трижды наполнял кипятком чайник, и с каждым разом вкус чая менялся, приобретя под конец уже не терпкий, а сладкий, прямо-таки медовый оттенок. Голова слегка пошла кругом. Китаец выплеснул остатки кипятка на фигурку божка, которая все это время молчаливо наблюдала за людьми с края подноса, и неожиданно божок засвистел, как бы в благодарность за приношение жертвы.

– Как это? – удивилась девушка.

– Очень просто, – усмехнулся Ли. – Воздух. Внутри фигурки воздух, кипяток нагревает его, и он выходит наружу через свисток.

Варя подумала, что объяснение простое и реальное, но это не уменьшает его чудесности. Наверное, это и есть счастье: когда простое – чудесно!

– Пора спать, – сказал профессор. – Спальню я позволю себе оставить за собой, с китайцем в одной комнате тебе тоже отдыхать не стоит…

– Что вы такое говорите! – смутилась Варя.

– Да нет! Я не это имел в виду, – усмехнулся профессор. – Ли по ночам занимается, ты можешь помешать ему. Или он тебе. Не смущайся и не сердись!

Глаза Ли снова превратились в два солнышка, а золотые зубы коротко блеснули в электрическом свете. Он уже собирал приборы, составляя их на решетку подноса-короба.

– В общем, спать будешь в кабинете, – закончил Владимир Сергеевич. – Там есть диван. Захочешь почитать перед сном – книги в твоем распоряжении. Ключ в скважине, если боишься, можешь запереться. Лампу перед сном погаси.

Варя кивнула, переступила порог кабинета и заперла за собой дверь. Через полукруглое окошечко над дверью в кабинет попадал свет из гостиной, проявляя из полутьмы занавешенное окно, стол, полки с книгами от пола до потолка и тяжелый письменный стол, на котором стояла лампа с грибовидным абажуром. Зажигать свет не было ни малейшей необходимости, читать не хотелось, поэтому Варя стянула платье, чтоб не помять, взяла с кресла плед, укуталась и свернулась калачиком на диване.

Сон не шел. Варя решила, что, наверное, в чае было слишком много волшебной энергии Чи, так что теперь она гуляет внутри тела теплыми волнами и пока не успокоится – не уснуть. Однако время от времени разум проваливался в дремоту, рисуя перед мысленным взором облачный пик и китайцев, собирающих урожай чая на горном склоне. Ничего подобного Варя в жизни не видела – это было во сто крат интереснее, чем кинокартина в Клубе ткачей.

Странно только, что китайцы переговаривались по-русски, да и тема разговора оказалась далека от сбора чая.

– Но позвольте! С кем имею честь? – спросил один китаец.

Второй ему ответил:

– Зовут меня Дроздов Максим Георгиевич. Работаю комиссаром по науке в НКВД. Этого, полагаю, достаточно.

– Более чем, – сказал первый китаец.

На этом месте китайцы исчезли, а вместо них из сияющего золотом пространства показался чайный божок. Он кружился на месте, точно бумажный кораблик в водовороте ручья, и свистел.

Потом на берегу снова появились китайцы. Один стоял на одном берегу ручья, второй на другом. Они по очереди подзывали к себе китайского божка, и он плыл к ним, как утки на Патриарших прудах плывут за кусочком хлеба.

– И как к вам попали дневники Тихонова? – спросил китаец Максим Георгиевич, прикрываясь рукой от солнца.

– Во время работы на Памире мне довелось держать их в руках, – ответил другой, поправляя на спине большую плетеную корзину. – Но, к сожалению, из крепости я не мог отправить посылку, а потом, во время нападения Корзубека, все бумаги погибли в пожаре.

– То есть письмо вы писали по памяти?

– Да. Я писал трижды. Один раз из Ленинграда, после возвращения с Памира и два раза уже в Москве. Про ленинградское письмо я позже узнал, что директор института не дал ему хода, а уничтожил как противоречащее идее материализма. Он побоялся, что в органах его могут не так понять. На второе письмо я не получил никакого ответа, а третье вот, у вас.

– К сожалению, я получил его лишь несколько часов назад и не успел внимательно ознакомиться. Понял лишь, что важное событие космического масштаба начнется этой ночью и будет продолжаться в течение трех суток. Вы сообщаете, что в дневниках Тихонова событие названо «Голосом Бога».

– Это термин Тихонова, – сообщил китаец с корзиной. – Может быть, это термин Богдана, со слов которого Тихонов делал записи. Но, что наиболее вероятно, это термин первоисточника, созданного монахами в одном из тибетских монастырей. Мне он не очень нравится, хотя в какой-то мере передает суть.

– В чем же, по-вашему, эта суть заключается?

Варя раскрыла глаза, отогнав видение собирающих чай китайцев. Но голоса не исчезли.

– Н-да… Непростой вопрос.

Девушка поняла, что это говорит профессор Варшавский в гостиной, а вот голос его собеседника она слышала впервые.

– Так вот, Максим Георгиевич, – продолжал Варшавский. – Я, понимаете ли, привык говорить языком науки, а перевод в повседневные термины меня утруждает. Теряется четкость мысли.

– А вы не беспокойтесь, – ответил Дроздов. – Если мне покажется, что я упускаю нечто важное, я попрошу вас рассказать все подробненько.

– Как вам будет угодно. Значит, вы хотите знать суть?

Варя поднялась с дивана и, стараясь не шуметь, на цыпочках шагнула к двери. Осторожно вытащив ключ, она прильнула к замочной скважине и разглядела Варшавского со спины, а его собеседника в профиль. Тот сидел в кресле напротив Варшавского. Это был видный мужчина, высокий, жилистый, ухоженный. Особенно бросалась в глаза его аккуратненькая бородка и страшные неподвижные глаза. Она даже испугалась, что он увидит этими буравящими глазами, как она прячется за дверью. Тогда и ей несдобровать, и профессору. Но еще страшнее было отвернуться от замочной скважины и не видеть этого зловещего человека. Господи! Как профессор с ним разговаривает так запросто, и даже голос его не дрогнет? Она умерла бы. От такого не сбежишь, как от товарища Андрея, и не обманешь его, как туповатого трусливого Роберта.

– Суть-то суть, – произнес задумчиво пришелец и потеребил свою бородку. – Понимаете, профессор, есть суть, а есть главное! В данном случае, выражаясь научным языком, главным является то, как услышать Голос этого Бога.

– Я бы назвал это практической стороной вопроса.

– Как хотите это называйте! – пренебрежительно вздохнул Дроздов. – Только объясняйте поскорее. Часики стучат, минутки бегут. Времечко бежит… Понимаете, профессор? А жизнь одна!

– Одна, – вздохнул профессор. – Но боюсь, что без сути явления практическую сторону объяснить будет сложно.

– А вы не бойтесь. Если что, мы позаботимся о вас.

– Хорошо, – мягко сказал Варшавский. – Вы можете себе представить межпланетное пространство?

– Могу, – криво ухмыльнулся Максим Георгиевич. – Давайте не тяните! Мне некогда!

– Отлично. – Варшавский пропустил грубость мимо ушей. – Тогда вы знаете, что, кроме нашей планеты, по орбитам обращается множество иных небесных тел. Только наша планетарная система состоит из девяти планет, а возможно существование несчетного множества других планетарных систем, обращающихся вокруг других звезд.

– Это важно?

– Очень! Дело в том, что все небесные тела обращаются по орбитам согласно законам Кеплера, и их движение так же постоянно и так же предсказуемо, как, к примеру, вращение шестерен в часовом механизме. Еще в Древнем Шумере жрецы умели предсказывать солнечные и лунные затмения. Когда спутник небесного тела совершает полный оборот вокруг него, это называется циклом. Так вот циклы, что важно, весьма отличаются друг от друга по времени. Так, Земля обращается вокруг Солнца за 365 дней, а дальние планеты описывают свой цикл за столетие. Теперь представьте себе сложную систему из множества шестерен, вращающихся с разными скоростями. На каждой из них мы мысленно сделаем отметину только в одном месте. И смею вас уверить, что рано или поздно наступит момент, когда все эти отметины будут указывать в одну сторону.

– Обязательно? – вздернул брови Дроздов.

– Непременно! – уверил его профессор. – Если же с точностью знать скорость обращения каждой шестерни и начальное положение отметин на каждой, то при помощи математических вычислений можно предсказать точное время такого события.

– Выходит, что и планеты могут выстроиться в одну ровную линию?

– Совершенно верно. Такое явление случается время от времени. Вы прекрасно понимаете ход моих разъяснений. Теперь пойдем дальше. Дело в том, что не только планеты обращаются вокруг звезд, но и сами звезды обращаются вокруг некоего центра, называемого центром Галактики. Кроме планет и звезд, межпланетное пространство местами заполнено облаками черной, непроницаемой для света пыли.

– Вы пытаетесь сказать, что вся эта сложноорганизованная материя могла образовать нечто вроде межпланетного разума?

– Это ваш собственный домысел? – осторожно спросил Варшавский.

– А что?

Профессор рассмеялся.

– Довольно странно услышать это из уст человека, не имеющего отношения к науке.

– Вы же не думаете, что в НКВД работают дурачки?