только чтоб не коснуться их.
Касаются – рукою ли, грудью –
только друг друга, только своих.
Нам такой любви не понять.
Тем не понять, кому – умирать.
Вот почему ты и жил безмолвно.
Дыша размеренно, неспеша.
Существуя предельно ровно.
Экономя действие, шаг.
Пытаясь целиком уместиться
в собственный мозг.
С остальным – проститься.
Безмолвие, Кафка, – твоё горючее.
Твой мир скорей абсурден, чем жесток.
Молчанье в спирте разведи покруче,
ступай туда, где врозь, попарно, в куче
дибуки, дьяволы галдят, канючат,
визжат и кувыркаются в падучей,
то прячутся, то сыпят на порог, –
ступай туда. Обитель эта –
твоя душа, жидовье гетто,
накладывающее вето
на всё, что тщится отдалиться.
И отделиться.
Двинуть.
Сгинуть.
Кружит, снижается зуёк,
сужается его орбита.
У точности один итог:
печаль убита и забыта.
А с нею – всё, что было важно.
Вот оттого тебе и страшно.
И оттого твои сомненья
касательно любой мишени,
которая – чем ближе к ней,
тем отдалённее она. Смешней.
Твоя душа была чиста, о, Кафка!
О, Вечный Жид! И та же ставка!
Не спится мне. Сон. По улицам Праги
плетёшься. Вслед (как в чуму вурдалаки) –
немощность твоего совершенства,
вечное, неизлечимое шествие.
Следом за ней – голубица. Ищет
пищу. Нет её. Невезенье.
Птица – как монашка, что рыщет
в поиске своего спасенья.
Нет его. Вместо – печёт ей спину
солнце, язычник неумолимый.
Кафка, всё, что вокруг и рядом,
послушай, не стоит пытливых взглядов
такого, как ты. Не стоит зрения
такого сквозного, что воображение
мешает, как крепким ногам – костыль.
Вместо – попробуем вместе – остынь
и рассмейся! Рассмейся горько,
как горек удел беременной тёлки.
Тебя не унять. Ты плетёшься дальше
мимо кофеен, – тусклой фальши
освещения в них, бесед
кратких ли, длящихся много лет,
утончённых ли, чаще нет,
без исключенья, однако, лишённых
состраданья, любви примет…
Слушаешь. Смотришь. Видишь на коже
даже царапинки у многоножек.
Всякую боль в нетвоей душе –
случилась она или нет уже –
кладёшь в твою. Кладёшь – тяжелеешь.
Всякую тварь, как себя, жалеешь:
в эту обращаешься, в ту.
Тошно в любой. Невмоготу
стало бродить. В неисходной муке
встал наконец и раскинул руки,
чтобы они, как бывает в сказке,
крыльями стали яркой окраски
и унесли далеко-далёко, –
где превратился бы клерк в пророка,
который не шепчет больше, не ропщет,
который всё громче стенает и громче
о порче вселенской
и прочей беде –
что алчность да кривда теперь везде;
стенает пророк, пока ему мочи
хватает, пока его дни и ночи
превращаются в очень синюю,
очень горизонтальную линию,
которая обретает цвет,
которого нет,
превращаясь в то,
что есть Одно Сплошное Ничто.
Пер. Нодар Джин
РЕКВИЕМ ПО НЕСБЫВШЕЙСЯ ЖИЗНИ
Вот ведьма, –
но в её плоти душа
красавицы теплилась Абишаг…
(Роберт Фрост)
Когда твой лоб, как шляпа фетровая,
готов сорваться и лететь по ветру,
утаивать устав твои запретные
мыслишки, – то забудь помимо прочего
того, кто виноват, что не помочь тебе.
И не горюй: печаль – из самых вещих,
не подлежащих увещанию вещей,
лежащих за чертой, в земле ничьей.
Когда знакомая земля среди ночей
и дней твоих мерилом постоянства
перестаёт служить тебе, пространством
становится пустым, в пределах коего
твоя судьба блуждает и не скована
твоей же волей,
и когда приходит ночь,
которая не в силах превозмочь
себя, – и в собственной же темени
ей не распутать мысли в темени
твоём, тебе осталось – вон и прочь!
Но прежде, чем бежать, окинь
себя прощальным взглядом. Сгинь
под ледяным – твоим же – взором.
Ты – туша тучная.
Некаркающий ворон,
что разленился и кричать, – к чему?!
Вокруг – пустырь, и никому
не слышно крика. Никого
ему не удивить. Его
удел – средь пустыря
валяться мёртвым камнем. Зря.
Земля лишилась контуров.
Пустынна.
Ни рубежей, ни горизонта.
Длинно
влачится как-то. За самой собой.
А ведьма, ты, – за нею вслед
бредёшь по ней
в бредовом сне.
И словно боров,
ты плетёшься на убой.
Туман полночный пред тобой
распух, как веки, – вразнобой
теперь в мозгу твоём пульсируют картины:
Пространство. Ведьма в нём. Забой. Скотина.
Да, полночь.
Ты бредёшь одна.
Себе ты до смерти скучна!
А впереди – очередной налёт из мозга.
Предательством уже не боль,
а соглашательство с собой,
рассудком собственным, считаешь. Вот и возглас
его ещё один: Не пить!
Коровой жирною не слыть,
которую не скроет и туман!
Ну что ж, ведь так оно и есть,
но вот ещё правдивей весть:
непьющая – ты тот же истукан!
Стареющею ведьмой я
кружусь в пространстве. Жизнь моя
ему подобна. Пусто в ней и жутко.
Но я теперь её лечу
тем, что бежать куда хочу
учусь, не руководствуясь рассудком.
Смотрю на всё, что есть окрест,
не сквозь забот насущных крест,
а сквозь петлю моих воспоминаний.
Мне в горло все они впились,
как в риф полипы. "Торопись! –
шипят. – Беги отсюда без прощаний!
Беги!
Беги без обещаний,
колебаний и оглядки.
Беги из места,
где нехватке
всего и вся обязано
виденье,
в котором тесно связаны
впаденье
пчелы в гудящий транс
и ниспаденье
её в гуденьи общего презренья.
Беги во имя самого движенья,
пренебреженья к Азии,
к реченьям
её про истины лишенья и смиренья,
беги её: при первой же оказии
она в тебя вонзает нож, –
твоё существованье. Ложь.
Твою печаль.
Её тебе
никак не вытравить теперь.
Она, как жизнь,
покрыла сплошь
тебя. Забудь её.
Не трожь.
Не трожь и эту жизнь твою.
Беги скорей
её. Рывок – и вон из ней.
Смотри – тигрица агнца забивает.
Смотри – овцы кровицей запивает.
Вот и беги. Беги. И при
этом клеть свою запри,
чтоб не вернуться. Не молись, – не ври,
как врут и врали будды толстозадые,
что кармами закармливают, гады!
Не верь ты их слюнявым всхлипам
и сиплым увещаньям. Липа!
И обещаньям, будто в случае
таком-то ждёт нас что-то лучшее,
что скоро вечность сладкую разделим
с бездельниками в рае да в безделье…
Запомни же, что вечность ждать не следует.
(За ожиданьем продолжения не следует…)
Пер. Нодар Джин
ПЕСНЯ ОБ АНОНИМНОСТИ
Из розовой краски, я видела, птицы фламинго
взрывались и рвались на волю, стараясь картинку,
испортить, привлёкшую к клетке толпу из зевак.
И голосили вовсю, чтобы голос иссяк.
Они изводили себя, – пусть и белую зависть
серостью серые в них пробуждали раззявы…
И – отшумели. Теперь уж блуждают, как в Праге –
Кафка когда-то: отсутствуя, в трансе и мраке.
Но в забытьи своём розовом птицы, как Иов,
робко теперь уже просят у Бога лишить их оков –
неанонимности, красок, узоров, надежд,
и в голубей обратить, в безобразных невежд.
"Нам бы и голос такой обрести, как у них,
ибо ушей мы не знаем помимо глухих
к чистому голосу боли, к стенанью бродяг.
Нам – воробьями бы, Господи, цвета дождя.
Или булыжником нам непотребным бы стать –
слишком тяжёлым, чтоб кто-то нас стал поднимать.
Доля шутов городских нам давно надоела:
красочность наша и искренность – гиблое дело".
Но будет – как было всегда и как есть: голубей
к мусору тянет потребному, а воробей
славит простое и серое… Серому люду,
птица фламинго нам люба, прекрасный ублюдок.
Пер. Нодар Джин
МОЛИТВА
Ал-ла-а-ах! – и с воплем
на волю тщится
пробиться боль из груди, куда
она проросла из хаоса раньше,
чем из него пробился мир.
Вместо неба это пространство
проклятием пребывания крыто.
Вместо птиц солдаты с железными
крыльями реют, – сеют смерть.
Входит в скалистую землю неистовство,
как и влага, однако, – зря.
Ничто ни к чему в ней пристать не может.
Не может она ни родить, ни радеть.
Может крошиться,
но что ни крупица, –
страдает отдельно от всех, в себе.
Снуют на ней ослы привиденьями.
Люди мелькают зыбкими тенями.
Сердца у них забыли сердцами
быть, обернулись сухими мехами
желудков пустых, как полы и голы
гор кандахарских пещеры и норы.
К глазам, от лишений лишившимся мысли,
тяжёлым, как доля пса при слепце,
не пристанет и жалость отныне,
стынет в них вместо – мести свет.
Спасенью умение забыванья
да ломоть хлеба да горсть любви
хватили вполне бы… Теперь уж неба
остатки осталось молить о том,
чтоб земля покрылась густым туманом,
чтоб детей ослы унесли бы в ночь
прочь от родителя, злого дурмана,
чтоб исход по горной кружной тропе
вывел их к обетованному полю,
где красным только маки мерцают,
чтоб в красном этом они завалились
и задышали забвением вволю.
Пер. Нодар Джин
ПЕСНЯ О ПРЕВРАЩЕНИИ
Жизнь моя
здравым смыслом замучена.
Сижу, наблюдаю за ней неотлучно
в кривую лупу:
она ядозубой
въелась пиявкой
и в плоть, и в душу…
Но я, как из лавки червивую грушу,
выброшу вместе с душой и тушу.
Сижу, наблюдаю –
воспоминания
в зловещий разрастаются гриб.
Потом –
пустота внутри и молчание,
как у выпотрошенных рыб.
Все, как они, –
на одно лицо.
Остаётся, сыграв в орлянку,
выбрать одно – и в конце концов
к нему спуститься.
А эту стремянку –
вон,
чтоб ни памяти, ни надежд,
ни нужды под людей рядиться,
ни украшений их и одежд,
в жабу канавную бы превратиться
и перекрыть канаву щитом:
в зелёной слизи
зелёной уродине,
незачем мне в состоянии том
будет и небо –
бездомная родина
звёзд, освещающих только себя
и предвещающих новую боль
тем, что старую теребят.
Звёзды изъели меня, как моль, –
преображённая в кожу да кости
жабьи,
я отрекусь от небес,
пусть они и шипят мне в злости:
Жаба же ты канавная! Бес!
…Но превращенье моё оставит
на всём несмываемую печать:
никто ничто
изменить не вправе,
всем дано
лишь одно –
роптать.
Пер. Нодар Джин
ИСХОД
Вспоминаю тебя. По сути,
с прохождением дней,
с исходом истерии наших страстей,
вспоминаю лучше. По сути.
Я была неправа.
По вине не моей, не твоей. Не нашей.
Мы – частица толпы, существа
вихревого:
ни порядка в нём, ни согласия даже.
И суровей
нет проклятия, чем неизбывность сомнений.
Кучера мы
в катафалках, не к месту захоронений,
хуже, – к сраму
катящихся, сраму банальных свершений.
Без прищура на ярком свету нам жить мудрено.
И равно –
без простого того, от чего – только выть.
Наша нить, –
ей дано заманить нас в тоскливую клеть.
Но сидеть
мы хотим только в ней, и ключей не иметь.
А стареть – это громче осанну банальному петь.
И радеть о насущном мы вечно радеем, – оно
губит душу, но прочего нам не дано.
И давно катафалк по дороге скрипит, –
бытие наше нравится нам, как и быт.
Но порой наша жизнь предстаёт нам пошлятиной;
даже хуже – не нашею жизнью, а краденной, –
и приходится в эти мгновения вспомнить друг друга
и о том, что без нашей любви, этой формы недуга,
без ошибки, смотрящейся издали пугалом,
нашу жизнь уподобить осталось бы куполу,
ни одной не поддержанным в небе стеной.
Но иной над тобою и мной
образуется купол,
если новые нам суждено
ещё встретить года, –
не сплошною виною
малёванный грубо,
а неброской, сквозною
краской стыда.
И тогда, вот тогда по своей же воле мы
повернём на заезженную тропу,
не к друг к другу, нет, а к тому, что более
банально, – туда, где лежать в гробу.
Пер. Нодар Джин
ПОВТОРЕНИЕ
Себя измотав
в пустом ожиданьи
чужого тепла,
я осталась пуста.
Пусто во мне,
как пусто в кармане
бродяги. Пуста я теперь и гола.
А жизнь над моим удивленьем смеётся
и тычет, тычет кукиш в глаза
по мере того, что, как с нею ведётся,
хочет подсунуть подделку за
подлинное. Но не новей
эти уловки, – они подлей.
Новое пробует пусть, некондовое,
чтобы и мне притвориться, что – новая
я, что радею и существую,
что надеюсь и жду не всуе.
А нет, – то в пустые мои глазницы
пусть она неотвязно глядится:
в них теперь ни одной слезы!
Одна тишина, никакой бузы,
разве что призрак боли былой,
забитой собственной силой злой
и превратившейся в старую цаплю,
которая без гнезда озябла,
не хочет ни видеть, ни видимой быть,
хочет лишь незаметно убыть
в то, что сдаётся, что остаётся
каменной крошкой, – меньшей и меньшей.
Что безразличием к жизни зовётся.
Одиночеством окаменевшим.
Что к звукам мира сего оглохло.
Что просто ждёт. Чтоб и кровь иссохла.
Пер. Нодар Джин
ОДЕРЖАНИЕ
О ВЕРЕ В СОМНЕНИЯ
(Вместо предисловия)
ПЕСНЯ О РАЗУМЕ
(Пер. Н.Джин)
БРЕД В БЕССОННИЦУ
(Пер. Н.Джин)
ПЕСНЯ ДЛЯ ЕВЫ
(Пер. Е.Бершин)
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ
(Пер. Е.Бершин)
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ОТЦА
(Пер. Е. Бершин)
СЛАБОСТЬ
(Пер. Е.Бершин)
ПЕСНЯ О НЕПРИКАЯННОСТИ
(Пер. Н.Джин)
ОКНО
(Пер. Н.Джин)
ОБРАЩЕНИЕ НОМЕР ДВА
(Пер. Н.Джин)
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
(Пер. Н.Джин)
ЖЕСТОКОСТЬ
(Пер. Н.Джин)
ДЕТСТВО
(Пер. Н.Джин)
ВЕЧЕР
(Пер. Н.Джин)
ПЕСНЯ О ЖИЗНИ
(Пер. Н.Джин)
ОБРАЩЕНИЕ НОМЕР ТРИ
(Пер. Н.Джин)
ИСТЕРИЯ
(Пер. Е.Бершин)
РЕЗУЛЬТАТ
(Пер. Н.Джин)
ДЖАЗОВЫЕ ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ СЧАСТЬЯ
(Пер. Н.Джин)
ПОХОРОНЫ ПОЭТА
(Пер. Е.Бершин)
ЭКСПРОМТ
(Пер. Н.Джин)
ПИСЬМО ОТЦУ
(Пер. Н.Джин)
НЕСПЕШНАЯ ЗАПИСКА
(Пер. Н. Джин)
IN MEMORIAM
(Пер. Б.Кенжеев и А.Драгунов)
МНЕНИЕ ОДНОГО ПОЭТА
(Пер. Е.Бершин)
ПЕСНЯ ДЛЯ ПОТЕРЯННЫХ
(Пер. Н.Джин)
МЕЛКАЯ ИСПОВЕДЬ
(Пер. Н.Джин)
РЭП-ПЕСНЯ
(Пер. Н.Джин)
ЛАЗАРЬ
(Пер.Е.Бершин)
ПОЭТ
(Пер. Н.Джин)
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ САМОУБИЙ…
(Пер. Е.Бершин)
ПРОТИВ САМООБМАНА
(Пер. Н.Джин)
РАЗДЕЛЕНИЕ
(Пер. Н.Джин)
ПЕСНЯ О ВРЕМЕНАХ ГОДА
(Пер. Н.Джин)
ПЕСНЯ О БЕЗРАЗЛИЧИИ
(Пер. Е.Бершин)
ПЕСНЯ ДЛЯ ПАСХАЛЬНОГО ВОСК…
(Пер. Н.Джин)
КАФКА
(Пер.Н.Джин)
РЕКВИЕМ ПО НЕСБЫВШЕЙСЯ
ЖИЗНИ
(Пер. Н.Джин)
ПЕСНЯ ОБ АНОНИМНОСТИ
(Пер. Н.Джин)
МОЛИТВА
(Пер.Н.Джин)
ПЕСНЯ О ПРЕВРАЩЕНИИ
(Пер. Н.Джин)
ИСХОД
( Пер.Н.Джин)
ПОВТОРЕНИЕ
(Пер. Н.Джин)
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
03.01.2009
