Юность полководца

Василий Ян

Юность полководца

Глава первая

Сокол улетел

Первая опасность

В этот день, с утра, оба княжича, Федор и Александр, рано пришли в свою светлицу, где их уже поджидал иеромонах Варсонофий со старой книгой Псалтыри. Усевшись за стол и водя деревянными «указками» по строкам, оба мальчика стали читать нараспев старинные псалмы. Косой луч утреннего солнца, пробившись сквозь оконце с заморскими цветными стеклышками, яркими пятнами падал на пожелтевшие страницы большой книги.

Когда чтение окончилось, отец Варсонофий положил перед мальчиками по небольшому листу харатьи^[1], и княжичи стали выводить гусиными перьями замысловатые буквицы, стараясь подражать буквам Псалтыри.

– Теперь пишите, будто вы сами ведете летопись, что было у нас в Новгороде этой зимой: «В 6737 году^[2] южный ветер разметал лед на Ильмень-озере и погнал его в реку Волхов, сорвав девять устоев главного моста…»

Младший княжич, Александр, недовольно сказал:

– Отче Варсонофий! Зачем нам писать про ненастье, про ветер? Не буду я этого писать! Ты нам лучше прочти, как наш батюшка с чудью, емью^[3] и немцами воевал.

– Ладно, сынок! Сейчас я вам поведаю о походах князя Ярослава Всеволодовича, а потом вы, не торопясь, запишете это на своих харатьях.

Варсонофий достал из небольшого окованного сундучка, стоявшего под скамьей, толстую книгу и стал медленно читать:

– «В 6731 году ( 1223 г .) прибыл князь Ярослав в Новгород, и новгородцы были рады.

В ту же зиму пришли литовцы и воевали около Торжка. Их было семь тысяч. Они захватили всю Торопецкую волость и причинили Торжку много бед. Но пришел князь Ярослав, и Литва отступила, а Ярослав погнался за ними, отнял у них коней, разбил их и многих порубил. Литва ушла обратно, а сам Ярослав вернулся невредимым, и дружина его – с огромной добычей».

Александр заколотил руками по столу и воскликнул:

– Отче Варсонофий, родненький! Прочти еще что-нибудь про воинские походы батюшки! А потом я все запишу.

Варсонофий задумался и сказал:

– Трудное житие вашего батюшки, мудрого князя Ярослава Всеволодовича. Много походов совершил он и всегда возвращался с честью и славной победой. Не позволял никому вторгаться в наши исконные дедовские земли. Вот, к примеру, что записано в нашей летописи: «В 6736 году ( 1228 г .) приплыли в лодьях враги из племени емь воевать в Ладожское озеро, и об этом пришла весть в Новгород. Новгородцы, сев на насады^[4], поплыли на веслах в Ладожское озеро под начальством князя Ярослава. Он погнался за врагами и бился с ними до ночи, когда емь отступила в Островлец. В ту же ночь враги запросили мира, а сами убежали в лес, бросив свои лодьи. Тогда много их пало…»

Княжич Федор слушал рассказ равнодушно. Александр же запрыгал на скамье:

– Спасибо тебе, отче Варсонофий! Любо мне узнавать про войну и про походы смелого батюшки нашего. Скорей бы мне вырасти! Тогда он меня с собой возьмет, а уж я покажу…

Худое лицо Варсонофия осветилось ласковой улыбкой:

– Ладно, вояка! Придет и твой час! А теперь берите да переписывайте то, что я вам прочел, да пишите внимательно, чтобы ничего не пропустить.

Он положил на стол книгу в кожаном темном переплете. Две русые головки склонились над ней, и мальчики принялись за письмо, старательно выводя затейливые буквицы.

Скромного наставника радовали успехи мальчиков, особенно пытливого и любознательного Александра, но в этот день на душе его было тревожно.

В это утро, подходя к мосту через Волхов, Варсонофий задержался. Телеги с кладью, перехваченной веревками, громыхали, проезжая по поперечным бревнам деревянной мостовой. Рядом с прежним мостом строился новый. Плотники, стуча молотками и топорами, тащили бревна и доски и ловко, искусно их соединяли с помощью деревянных же клиньев. Прохожие столпились при въезде на мост. В образовавшемся заторе два степенных новгородца, пожилых, по виду – бояре или богатые купцы, – громко разговаривали, не обращая внимания на окружающую их толпу:

– Переяславцы нынче с умыслом задерживают наши ладьи с хлебом. Слыхал я, что на волоках^[5] проезд совсем остановился. Это ими делается, чтобы поднять цену на жито.

– Надобно просить князя Переяславльского Ярослава Всеволодовича облегчить нашу участь. Ведь он крепко обещал всегда поддерживать новгородцев в нужде. Да только теперь ему не до нас. Видно, махнул он рукой на Новгород с той поры, как нас покинул.

– Нет, он поможет! – уверенно ответил другой. – Иначе зачем бы он оставил своих обоих сынков у нас в Новгороде, словно в талех!^[6]

– А что с того, что в талех? Они живут на свободе в городище^[7]. Долго ли им сбежать в Переяславль!

– Что же нам, по-твоему, остается делать?

– Немедля заточить обоих княжат в монастырь. Тогда и князь Ярослав опомнится и пришлет выкуп. Вот тут и двинутся к нам опять из Суздаля и Переяславля торговые насады и привезут жита.

– Сегодня же скажем на вече, чтобы привели напоказ обоих княжат, а там все и сделаем.

– Не знаешь ты, что ли, князя Ярослава? Он только пуще гневом распалится.

– Видать, на вече сегодня дело миром не кончится. Будет встань^[8] промеж сторонников Ярослава и его врагами.

В это время телеги двинулись, людской затор рассосался, и обеспокоенный Варсонофий поспешил дальше. С горечью он думал: «Не могут новгородцы жить без неурядиц и споров! А что им надобно? Два малолетних княжича, сынки Ярослава Всеволодовича, у нас уже сидят, никому они не мешают, а правят за них наш старый посадник да вече. Оно наш главный хозяин».

Урок подходил к концу. Топот ног на скрипучей лестнице заставил всех прислушаться. В светлицу вбежал Шостак Орешко, любимый дружинник-медвежатник князя Ярослава. Заложив дверь засовом, Орешко отер вспотевшее лицо полой кафтана.

– Беда! Ой, беда надвинулась! – говорил он, задыхаясь. – Надо княжатам немедля бежать из Новгорода! Люди бесчинствуют, кричат: «Пора вытравить племя Ярославово и призвать Мстиславичей!»

Варсонофий в ужасе соединил ладони.

– Какая же вина может быть на малых детях?

– Да та, что сейчас Борисова чадь, сторонники боярина Бориса Негочевича, договариваются с князем Мстиславом; хотят спиною повернуться к Суздалю и Владимиру, а стало быть, и к великому князю Ярославу. А откуда тогда новгородцы будут хлеб для себя привозить? Ведь с хлебом у нас скудно: в прошлые годы заморозками все хлеба побило.

Говоря это, Шостак Орешко высунулся в окно, выходящее на задний двор, и свистнул.

Послышался ответный свист, Шостак крикнул:

– Мы готовы, сейчас придем! – Потом, обратившись к мальчикам, сказал: – Боярина Федора Даниловича, вашего пестуна^[9], я уже предупредил; это он вместе с тиуном^[10] Якимом ждет вас с конями… Одевайтесь скорее и поспешайте!..

Крики и шум во дворе усилились.

Оба мальчика пытались тоже выглянуть в окно, но отец Варсонофий оттаскивал их и торопил, помогая одеваться.

Лестница снова заскрипела, и глухие удары потрясли дверь.

– Что вам надо? Уходите, откуда пришли! – закричал Орешко.

– Открывай, или я высажу дверь!..

Дверь шаталась, трещала и наконец соскочила с кожаных петель.

В светлицу ввалился толстый, грузный Фома Полуэктов, богатырь с большой бородой, падавшей на грудь. Все в Новгороде знали этого богатого мясника. Его крепкая рука, обросшая рыжими волосами, сжимала длинный узкий блестящий нож, каким он обычно колол свиней.

– Это, что ли, княжата? – сказал мясник, делая шаг в сторону мальчиков.

Федя и Олекса, прижавшись друг к другу, стояли в углу позади стола.

– Я не хочу! Не хочу! – закричал Федор.

Княжич Александр блестящим взглядом расширенных глаз молча внимательно следил за всем происходящим, и страха не было на его лице.

Фома Полуэктов пришел не один. Его молодой подручный, разинув рот, с мешком в руке стоял, загораживая двери, готовый исполнить приказание хозяина.

– Эй, вы, жеребятки, подьте-ка сюда! – прогудел Полуэктов.

– Побойся Бога! Что ты замыслил? – закричал Варсонофий, шагнув вперед и высоко подняв серебряное распятие. – Отойди, безбожник!

– Не вступайся не в свое дело, отец честной! Мне велел боярин Борис Негочевич привести на вече обоих княжат, а если заупрямятся, то принести их. Вот и два мешка наготове.

– Не посмеешь ты такой смертный грех взять на душу! – кричал в испуге Варсонофий, загораживая дорогу мяснику с ножом.

– Не я тут хозяин. Ежели вече решило притащить обоих княжат для показу…

– Врешь ты! Не вече решило, а Борисова чадь, кучка бояр, приспешников Негочевича.

Мясник хотел оттолкнуть монаха, но тут вмешался Шостак Орешко. Высокий, сильный и ловкий, он не раз один на один выходил на медведя… Набросившись на Фому Полуэктова, он сбил его с ног.

Полуэктов охнул, грузно осел на пол, затем, хрипя, повалился на спину. Его подручный, видя неудачу хозяина, кинулся вон из светелки и загромыхал, скатываясь по лестнице.

Шостак зацепил веревкой под мышками сперва Федора, потом Александра и поочередно спустил мальчиков через окно во двор.

– Слушай, отец Варсонофий! – сказал Шостак перепуганному монаху. – Наверное, сейчас сюда придут бояре или другие смутьяны новгородские. Скажи им, что мясника Полуэктова за бесчинство в княжеских палатах маленько помял княжий ловчий-медвежатник Шостак Орешко… Желаю тебе здравствовать, а я с княжатами буду держать путь на Переяславль, к великому князю. Оттуда, быть может, князь вернется сам, чтобы навести в Новгороде суд и расправу над здешними лиходеями и отогнать напирающих на нашу землю недругов.

Привязав веревку за ножки тяжелого дубового стола, Шостак земно поклонился отцу Варсонофию, коснувшись пальцами пола, и, с трудом протиснувшись в окно, спустился во двор.

Отец Варсонофий, обратившись к темной иконе, крестясь, шептал:

– Пронеси мимо нас, о Господи, грозную тучу сию!..

А тем временем, быстро удаляясь от Новгорода, глухими лесными тропами уже мчалась по направлению к Переяславлю-Залесскому группа всадников.

– Нынче вы увидели, – говорил Шостак княжатам, – какие у нас бывают смутьяны. Будьте впредь сторожкими, а ежели когда-либо станете править Новгородом, то таких смутьянов, как бояре Негочевичи да Ноздрилины, и их бесчестных подвывал остерегайтесь, ровно лютых зверей. С простыми же новгородцами вы поладите – они народ прямой и душевный.

Глава вторая

Медвежонок растет

Учитель-зверобой

Благополучно добравшись из Новгорода до Переяславля-Залесского, оба княжича поселились у отца, князя Ярослава Всеволодовича, и мирно там прожили несколько лет, обучаясь книжному разумению у иеромонаха Варсонофия. Александр подрастал высоким, стройным отроком. Слишком задумчивый для своих лет, от своих братьев он держался как-то в стороне. Любил один уходить на озеро и, взяв лодку, забирался в камыши, где все норовил стрелой подшибить птицу. Отец не раз тревожился, когда он пропадал подолгу, и поручил старому дружиннику Афанасию Тыре следовать повсюду за беспокойным отроком и его оберегать. Но Александр просил отца освободить его от докучного надзора:

– Прости меня, государь батюшка! Очень уж Афоня мне помеха: я заберусь в камыши и затаюсь там, как мертвый, чтобы не вспугнуть птицы, Афоня же дремлет и сопит, словно бык, а то ворочается, шуршит без надобы. Утица и взлетает до сроку, и хорошая каленая стрелка зря пропадает.

– Ладно, потерпи! – отмахивался отец. – Знаю, кого тебе надо.

И когда прошли весенние деньки, князь Ярослав призвал к себе сына. В думной горнице у двери стоял прославленный охотник Ерема-медвежатник. Он принес в дар князю две связки рыжих лисьих шкур, а на полу перед ним лежала еще большая, как теленок, козуля с темно-синими полуоткрытыми мертвыми глазами. Охотник держал в руках облезлый собачий треух. На голове взлохматились густые серебряные кудри. На грудь спускалась окладистая борода. Окинув охотника пытливым взглядом, Александр заметил, что он не намного выше его, но пошире в плечах и что потертый зипун на нем испещрен заплатами. На ногах прочные кожаные порты, а ступни обернуты звериными шкурками.

Ерема уставился на Александра прищуренными острыми глазками.

– Вот тебе тот знающий матерый зверобой, какого ты ищешь, – сказал князь, сдерживая улыбку. – Поезжай смело с Еремой в его лесную берлогу. Можешь погостить там одну седмицу^[11]. Ерема тебе покажет все: и как он ставит ляпцы на ряпов^[12], и как ловит западней лося и оленя. Он же научит тебя различать в чаще медвежье логово и узнавать по следам, какой зверь прошел. А твой дядька Афанасий Тыря все же с тобой поедет, нельзя тебя оставлять без заботливого глаза. Можешь взять с собой пегого мерина и еще одного конька для вьюков.

Александр бросился к своему степенному, всегда строгому отцу, упал на колени и припал к его большой и сильной руке:

– Спасибо, батюшка! Обещаю тебе привезти домой медвежью шкуру. Только позволь пробыть у Еремы еще деньков с пяток.

– Не надо мне, сынок, от тебя никакой медвежьей шкуры! Смотри лучше, чтобы свою привезти домой без изъяна… А ты на коне приехал или прибежал пешой? – обратился князь к охотнику.

– На твою милость надеялся и приехал на Гнедке. Мучки и жита удели мне толику, княже господине. А уж я отблагодарю тебя к осени бортяным медом. Вот из-за этой мучки я еще и кобылку свою захватил. А то стежками через болотца я пешой враз бы пробежал, где коню и не пройти.

– Ладно! Скажи ключнику, чтобы из клети муки тебе, и жита, и соли отпустил сколько понадобится и для тебя, и заодно для княжича с дядькой.

Охотник тряхнул седыми космами и поклонился, коснувшись пальцами пола:

– Благодарю за щедрую милость, княже! Дозволь только молвить: ежели княжич хочет на лесных зверушек взглянуть поближе своима очима, то пусть червленые^[13] сапожки дома повесит на гвоздок. Лесной зверь сторожкий: сразу почует и на хвое и в мураве духовитый след от сафьянового сапожка. Оттого я и хожу по лесу в пошевнях^[14] из сурковых шкурок.

– Ладно, всякому охотницкому обычаю сынка научи… А ты постой, Олекса! Будет тебе от меня вот еще какой приказ. Получил я слезное моление от неведомого мне книжника Даниила. Он для покаяния содержится в монастырском выселке на Черном озере, неподалеку от того места, где живет охотник Ерема. Так вот, тебе я поручаю поехать на это Черное озеро, разыскать там книжника Даниила и выяснить, что это за человек. Не верь одним чужим слухам, а сам поговори с ним и затем, если признаешь нужным, приведи его сюда, ко мне. Понял?

– Понял, батюшка, и все сделаю, как ты сказал.

На следующий день Александр выехал верхом на упитанном меринке с крутой шеей и черным хвостом. За ним следовал старый дружинник Афанасий Тыря на коне, нагруженном кожаными переметными сумами. Путь указывал Ерема, ведя за конец недоуздка старую рыжую кобылу, тоже с мешками на деревянном самодельном седле. Большой черный с подпалинами пес Буян, загнув крючком хвост, бежал впереди, огрызаясь и трепля на ходу собак, бросавшихся с лаем из всех подворотен.

Александр, ликуя, напевал веселую песенку и с довольным видом посматривал на свои всунутые в стремена длинные ноги, которые ему тщательно обернул звериными шкурками опытный охотник Ерема.

В лесной глуши

Избенка Еремы затаилась в самой глубине густого леса. Пришлось обойти много болот по тропкам, известным только старому охотнику. Изба, сложенная «в лапу» из необтесанных грубых бревен с обрубленными сучьями, была крыта не соломой, а тоже прочными бревнами. Ерема объяснил княжичу, почему у нее такой вид:

– Медведи влезают на избу-то и скребут когтями – всё норовят крышу отодрать. Потому я и сложил ее подобротнее.

Из избы выбежала девушка лет пятнадцати, с белокурой косой и ясными серыми глазами. Пестрядинный сарафанчик подпоясан цветной тесемкой, на шее пестрые бусы.

– Устя, принимай гостей! – крикнул Ерема. – Сам княжич Александр из Переяславля к нам пожаловал. Стаскивай бабку с печи, пущай огонь раздувает.

Девушка остановилась, обдергивая сарафанчик, степенно подошла к отцу и стыдливо поцеловала его в плечо, искоса поглядывая на Александра.

– Сейчас разбужу бабку, – прошептала Устя и убежала в избу.

Невысокая почерневшая дверь жалобно заскрипела; на крыльцо вышла мелкими шажками сгорбленная старуха, повязанная темным платком. Она упала на колени, коснувшись головой земли.

Александр соскочил с коня, подошел к старухе и помог ей подняться. Прикрывая от солнца глаза морщинистой рукой, она пристально вглядывалась в лицо княжича.

– Жить тебе и здравствовать много лет! Устя баит, что ты сынок князя нашего Ярослава Всеволодовича. А я и деда твоего, князя Всеволода Юрьевича, знавала. Когда он в нашу глухомань на охоту приезжал, я блинками его потчевала. И ты в него пошел – добрым молодцем растешь.

Александр вслед за Еремой, согнувшись, вошел в избу. Половину ее занимала большая печь. Лавки тянулись вокруг темных стен. В красном углу, убранный узорчатым полотенцем, висел закоптелый образок, писанный на покоробившейся дощечке. Под бревенчатым потолком на бечевках сушились пучки целебных трав.

– Мою хозяйку Бог прибрал. За нее теперь Устя и бабка хлопочут. Ты, княжич, посиди маленько, пока нам к столу соберут.

– Неохота сидеть. Пойду лучше ноги размять да посмотрю, какое твое хозяйство.

В углу избы стояло несколько рогатин. Железные лезвия на концах, отточенные до блеска, были искусно прикручены к древку толстыми жилами. Александр выбрал себе по руке легкую рогатину и с ней вышел. Столкнулся на крыльце с Устей, которая нацепляла на коромысло деревянные ведра. Они переглянулись. Тыря, расседлывая коней, сказал:

– Подожди меня, Ярославич, и я с тобой пойду. Далеко ль до беды в таком медвежьем углу!

Александр вспыхнул. Ему совестно стало перед Устей.

– Мы не в Переяславле! И батюшкины тревоги позабудь!

Около избы, окруженной плетнем, протянулся небольшой огород. Там зеленели стебли гороха, редьки, лука и расползлись по грядкам шершавые листья огурцов. Посмотрев, куда пошла Устя, Александр направился в другую сторону. Сразу между старыми елями начинались сплошные заросли орешника, бузины, дикой смородины и малинник, окруженный буйно растущей высокой крапивой.

Продравшись через кусты, Александр увидел тропинку и пошел по ней. Она вилась среди густых, ветвистых деревьев и привела его на холм с высокими, голыми, как свечи, соснами. На них сохранились только небольшие кудрявые верхушки. Александр остановился и прислушался. Откуда-то доносилось заунывное, протяжное пение. Сойдя с тропинки, Александр осторожно пошел на эти звуки. Открылась полянка, окруженная кольцом густых елей. Посреди тлел костер. Сутулый старичок с седой бородой, в длинной белой рубахе ниже колен и новых лыковых лапотках то и дело подкидывал в огонь сушеные стебли трав и еловые ветви. Они тлели, трещали в тихом воздухе, и душистые клубы сладкого дыма тянулись к небу.

По обе стороны полянки стояли, слегка наклоненные к середине, большие пузатые деревянные столбы. Александр догадался, что это древние Боги, языческие истуканы. Он не раз о них слышал, а сейчас видел впервые.

Человеческие по пояс фигуры, грубо вырубленные в бревне, со сложенными на животе руками, смотрели выпученными глазами, повернув страшные лица в сторону огня. Истуканы были раскрашены яркими красками. Около одного из них сидели рядком на траве женщины в причудливых головных уборах и белых одеждах, расшитых красными и зелеными тесемками, с цветными костяными бусами на шеях.

Обняв руками колени и раскачиваясь из стороны в сторону, они протяжно и заунывно пели.

Александр бесшумно попятился и спустился с холма. Другая тропинка повела его к речке, извивавшейся среди зеленых кустов. Стая уток, громко хлопая крыльями, взлетела и унеслась через прогалину. Усти не было видно, и княжич вернулся в избу.

Нежданная беда

Александр с Еремой исходили все окрестности. Старый охотник показывал западни, силки и петли, поставленные на белок, лисиц, соболей, куниц и других обитателей леса.

– А разве ты их не бьешь стрелами? – спросил Александр.

– Одними стрелами не проживешь. Иной раз десяток дней проходишь по лесу и ни единого зверушки не встретишь. А ляпцы и без меня свое дело сделают и уж кого-нибудь мне да подарят – иной раз даже соболька либо куницу, а с ними и счастье привалит. В верховьях речки, среди самой глухой чащи, лежит моховое бездонное Черное озеро. Выход из него запрудили бобры, но попросту до них не доберешься и, чтобы разыскать их плотины и жилье, надо наперед добыть колдовской корень. Даже зимою это озеро паром дышит. Сколько охотников утонуло, пробираясь через трясину, и не перечесть. А ведь бобра убить – доброго коня добыть.

Дружинник Тыря первый день попробовал ходить с ними, но вскоре взмолился:

– Я же весь изрублен в ратных боях, и прежней легкости в ногах нет. Где мне за тобой угнаться? Позволь мне, княжич, коней стеречь да на солнышке греть старые кости. А тебя Ерема сам устережет.

– Грейся, грейся, Афоня! За меня не бойся! – ответил Александр, радуясь внезапно открывшейся свободе.

Много чудес и тайников почти первобытного бора показал Ерема Александру. А тот не знал устали: все ему здесь казалось занятным, привлекательным и важным. Они выходили и на рассвете, и под вечер. Все ляпцы и западни надо было обойти, проверить и не упустить ни одного дня, иначе сороки и хорьки могут вмиг исклевать или изгрызть попавшую в силок белку, а то и соболя.

В ту памятную ночь шел непрерывный дождь. Падавшие капли шуршали по листьям, как бесконечный шепот затаившихся людей. С вечера Ерема ушел, обещав вернуться к утру. На рассвете дождь прекратился, тучи унеслись, небо стало ясным и веселым.

Александр, взяв рогатину, углубился в ту сторону леса, откуда должен был вернуться Ерема. Тропки спутались, и княжич долго брел новыми для него местами. Упавшее поперек тропы дерево с рыжим клоком шерсти пробиравшегося здесь неведомого зверя и другие лесные великаны, сломанные или вырванные с корнем, говорили о недавней грозной буре, пронесшейся над лесом.

Александр старался идти бесшумно, мягко ступая по сырой, скользкой траве, прислушиваясь к каждому шороху и к разнообразным птичьим голосам, перекликавшимся в густой чаще. Иногда он садился на пень и, безмолвный, зачарованный, следил, как перелетала с дерева на дерево проворная белка, как степенно ползал, деловито постукивая клювом по стволу, черный дятел или пестрые маленькие птички, оживленно чирикая, ссорились на ветках совсем близко от него.

Он пробирался так тихо, что увидел, как по краю оврага невдалеке прошел гордый олень, склонив голову с ветвистыми рогами, и, спокойно пощипывая свежие листочки, скрылся, не заметив человека.

Ерема не раз указывал ему свои «приметы» и «затесы», сделанные на стволах деревьев, по которым в дремучем лесу можно было найти заветные охотничьи места, а также обратный путь к дому.

Но в этот день Александр потерял тропу и все затесы и приметы и долго плутал, пробираясь сквозь незнакомую чащу.

Странный шум привлек его внимание. Осторожно раздвигая ореховые кусты, он увидел впереди груду валежника. За нею чернела большая глубокая яма. Шум слышался оттуда. В ней то подпрыгивала, то исчезала рыжая спина большого зверя. С радостно забившимся сердцем, сжимая рогатину, Александр стал подкрадываться, как вдруг гнилой валежник под ногами проломился, и княжич полетел куда-то вниз. Там, на дне глинистой, намокшей от дождя ямы-западни, он оказался вдвоем с высоким горбатым теленком сохатого^[15].

Длинноногий зверь, увидев своего недруга – человека, стал изо всех сил прыгать, стараясь выбраться из ямы, но глинистая, сырая почва обрывалась под копытами, и лосенок сваливался обратно. Тогда, обезумев от страха и злобы к человеку, он бросился на Александра с такой яростью, что подмял его под себя и начал топтать передними острыми раздвоенными копытцами. Борьба становилась долгой и ожесточенной. Александр, собрав последние силы, старался подняться, заслоняя от ударов лицо, и наконец, изловчившись, вытащил нож из-за пояса и всадил его лосенку в бок, но сам тут же упал под тяжестью навалившейся на него туши.

Только к вечеру его нашла Устя. Обеспокоенная, что княжича долго нет, вместе с собакой Буяном она бегала по лесу и звала Александра. Чуткий пес по следам привел ее к западне, и Устя увидела рыжую спину убитого лосенка, придавившего залитого кровью княжича.

Спустив в яму жерди, она помогла очнувшемуся Александру выбраться и довела до ручья. Там обмыла и вытерла своим платком кровавые ссадины, перевязала разбитую голову. Долго сидели они рядом на мшистом берегу, обсуждая, что делать, чтобы дружинник Тыря не поднял шума.

– Теперь твой дядька, наверное, захочет отвезти тебя немедля назад в Переяславль?

– А ты б не хотела, чтобы я сейчас уехал? – спросил Александр, пытливо вглядываясь в лицо девушки.

Устя вспыхнула, потупилась.

– У нас ведь скоро праздник Ивана Купалы. Будут гулянки и сбеганья. Девки и парни станут всю ночь песни петь, хороводы водить, костры жечь и через огонь прыгать. Венки по воде пускать, чтобы узнать свою судьбу. Может, и ты захочешь по лесу побродить? Коли счастье придет – найдешь цвет огненный папоротника-купальника.

– С тобой вместе, пожалуй, найду. – Александр поднялся. – Прежде чем в избу вернемся, с меня этот платок сними. Негоже мне в девичьем платке отцу твоему показываться.

Устя развязала окровавленный платок и налепила на голову Александра большие прохладные листья мать-и-мачехи, прикрыв ими ссадины. Придерживая листья рукой, а другой опираясь на рогатину, Александр медленно заковылял по тропинке.

Устя старательно выполоскала свой платок в ручье, затем догнала хромавшего Александра, но, подходя к дому, отстала и следила за ним издали, прячась за деревом.

В ночь под Ивана Купалу

Всегда спокойный дружинник Афанасий Тыря крайне всполошился, увидев израненного питомца. Ерема давно вернулся и уже несколько раз выбегал в лес и аукал, призывая Устю и молодого гостя.

Александр поднялся в избу, бормоча:

– Пустое! Скоро заживет…

Он долго сидел на скамье под образами и отмалчивался, пока Ерема с бабкой перевязывали ему голову тряпицами, смоченными отваром из лечебных трав. Тыря охал и причитал всхлипывая:

– Что-то мне теперь будет! Твоя головушка заживет, а моей, горемычной, целой не бывать! Разгневается князь-батюшка и сошлет меня по гроб жизни моей на Черное озеро – не уберег я тебя, Олексанька!

Стиснув зубы, стараясь скрыть острую боль, Александр сказал:

– Хватит тебе скулить! А на озеро вскоре мы оба поедем. Перед тобой, Ерема, я повинюсь: западню ты копал на оленя али на медведя, а свалился-то в нее по недосмотру я сам, тетеря!

И Александр рассказал, как он упал на лосенка-годовика, как тот его чуть не забил острыми копытцами и как ему пришлось, чтобы самому не погибнуть, заколоть его ножом.

Ерема качал головой:

– Говорил я тебе, княжич: зорко посматривай на затесы, что я на деревьях метил. А лучше не ходи ты один! У меня ведь западни изготовлены повсюду и на всякого зверя… Долго ль до беды. Ладно еще, что не на медведя ты свалился. А тушу лосиную я из ямы немедля достану, а то ночью волки ее почуют и сожрут. Зато теперь я попотчую тебя вареным лосиным языком и поджаренной печенкой. Устя, приведи поскорей с поскотины^[16] коня – поеду за лосенком.

Александр пролежал на медвежьей шкуре три дня и три ночи в сильном жару, метался и бредил. Все его избитое тело нестерпимо ныло. Тыря, бабка и Устя поочередно сидели возле княжича, подавая ковш с квасом или смачивая его пылающую голову студеной водой.

Подошла ночь под Ивана Купалу. Александр очнулся. В раскрытое оконце падал жемчужный луч месяца, освещая расшитый красными узорами край Устиной рубахи. Девушка тихо сидела на скамье и сучила бесконечную нитку из льняной кудели.

– Где я? – спросил, с трудом приподнимаясь, Александр.

– Ох, Олексаша, – сказала Устя, – не вовремя ты захворал! Чаяла я с тобой в лес пойти сегодня искать огневой купальный цвет. Слышишь, как уже по лесу гуляют наши девушки, счастья ищут?

Княжич прислушался: где-то далеко звенели веселые песни и перекликались девичьи голоса.

– А где у вас костры жгут?

– Недалече. Там, где Перунова горка.

В избу вошел Тыря и прошептал, наклоняясь к Усте:

– За тобой там подружки пришли. Зовут на гулянку. Ты к ним ступай, а с княжичем я посижу.

Александр воскликнул:

– Невтерпеж больше лежать!.. Ступай себе, Устя! Со мной Афоня посидит и расскажет что-нибудь.

Отодвинув в угол прялку, Устя со вздохом выскользнула из избы. Потом послышались молодые голоса, звонкий смех и песня, постепенно затихавшая вдали.

Среди ночи Александр встал, разбудил дремавшего на скамье Тырю, и вместе они вышли в темноту. Держась за дружинника, княжич медленно шел лесом. Знакомой тропинкой они подошли к Перуновой горке. Ее легко было найти: оттуда слышались песни, сквозь деревья мелькали отблески огней. Раздвигая кусты, Александр приблизился и замер, ухватившись за дерево. Вокруг раскрашенных истуканов двигался хоровод. То он разбивался на пары, то вновь смыкался и шел в обратную сторону. Княжич с завистью, мысленно проклиная так не ко времени приключившуюся с ним хворобу, наблюдал, как плавными движениями скользили девушки и лихо отплясывали парни.

Он заметил, что Устя, с венком цветов на голове, шла рядом с кудрявым, веселым молодцом. Она беспечно распевала и задорно смеялась. Оба взялись за руки и быстро побежали кругом полянки, где посредине пылали красные огни и пары перепрыгивали через пламя. На мгновение они скрылись в густом дыму, перескочив через костер, потом снова смешались с толпой.

Утром Александр приказал седлать коней. Бабка уже сварила лосиный язык и приглашала откушать дичинки. Княжич торопился и хмурился, стараясь не смотреть на Устю.

Они выехали, когда солнце ярко светило и лес звенел от гомона птичьих голосов. Влажным блеском сверкали обрызганные росой зеленые листья. Впереди весело бежал Буян, обнюхивая следы.

Александр, стиснув зубы, перемогая ноющую боль во всем теле, сидел на коне, надвинув соболью шапку до самых бровей. За поскотиной, на песчаном бугре, стояла Устя в длинной белой рубахе с ярко расшитыми красными цветами на широких рукавах. Доехав до поворота, Александр оглянулся. Она махнула ему рукой.

– Прощай, лесовичка! – крикнул княжич.

– Прощай! Приезжай опять! – откликнулась Устя.

К вечеру всадники добрались до озера. Нашли утлый челнок, выдолбленный из цельного ствола. Коней взялся стеречь вместе с Тырей старый рыбак, обещавший также сварить ушицу к возвращению княжича с острова. На расспросы о том, кто живет на островке Затерянном, рыбак объяснил:

– Не про Даниила ли Острословца ты спрашиваешь? Есть у нас такой; то ли мних, то ли калика перехожий, то ли юродивый. Очень скудно живет, бедует, а красно говорит про всякие земли и диковинные народы. Всюду он побывал, все видел. Я его иной раз подкармливаю рыбешкой али сухарями, чтобы не голодал. Там, на острову, в часовенке, ты его и найдешь.

Княжич с Еремой поплыли через озеро на старом, валком челноке. Ерема, сидя на дощечке-распорке, сильно и умело загребал широким веслом то справа, то слева и покрикивал на Буяна, который увязался за ними, и теперь, стоя на высоко выгнутом носу челнока, дрожал мелкой дрожью, видя вблизи стаи диких уток, низко проносившихся над водой.

Вдали какие-то люди на двух больших набойных^[17] лодках вытаскивали из воды длинный бредень, и серебристые рыбки, захваченные сетью, бились и трепетали, ярко поблескивая на солнце.

– Это чернецы здешние рыбкой промышляют, – пояснил Ерема. – Кажись, и сам старшой с ними.

Даниил Острословец

На затерянном среди старого леса уединенном озере поднимался в середине небольшой островок. Обомшелые скалы образовали причудливую груду, похожую на развалины древнего рухнувшего храма. На берегу чернела ветхая избенка с покосившимся крестом на очелье крыши. Неподалеку паслись несколько белых и одна черная коза.

Высокий, очень тощий человек в черной камилавке и длинном выцветшем подряснике вышел из двери, с торжественным видом неся перед собой пустую деревянную кадку. Он шел медленными шагами, высоко поднимая ноги, точно переступал через порог.

Увидев подходившего Александра, тощий человек остановился, удивленно всматриваясь, затем быстро поставил кадку на землю и, словно переломившись, поклонился в пояс. Потом он стал неподвижно, сложив руки на животе.

Александр направился к избе и, нагнувшись, вошел в нее. Это была молельня. Солнечный луч через раскрытую дверь осветил несколько икон, написанных на покоробившихся досках. Перед ними на трех шнурах висела, коптя, глиняная лампадка с конопляным маслом.

Рядом, на аналое, сбитом из грубо обтесанных жердей, лежала большая развернутая книга с пожелтевшими, на углах замусоленными страницами.

Оглянувшись и видя, что никто не следует за ним, княжич, перемогая боль и сдерживая стоны, опустился на колени перед образом и, широко крестясь, трижды поклонился, коснувшись земляного пола, устланного свежими еловыми ветвями. Шепотом он стал молиться:

– Святая Матерь Божья! Земно кланяюсь тебе за то, что, осенив покровом своим, ты уберегла меня от гибели под острыми копытами глупого теляти лосиного! Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от врага неведомого! Обещаю тебе, святая Матерь Божья, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты…

Александр с трудом встал и, стараясь держаться прямо и гордо, вышел из молельни.

Возле входа Ерема шептался с человеком, несшим кадку. Они замолкли, и неизвестный снова переломился, поклонившись до земли.

– Выслушай меня, княже, мой господине! – жалобным голосом завопил он.

– Кто ты? О чем твоя забота? – Александр засунул руки за ременный пояс и остановился. Он увидел перед собой длинный нос с горбинкой, мохнатые брови, впалые щеки и дрожащие сухие губы.

– Ржа ест железо, а печаль – ум человеку. Печальну человеку засохнут кости. Тем и аз вжадах милосердия твоего…

Александр более внимательно и пытливо взглянул на странного просителя и, стараясь сдержать улыбку, глубже надвинул меховую шапку на правую бровь.

– Помяни мя, в неисправнем вретище^[18] лежащего, зимою умирающего и каплями дождевыми, яко стрелами, пронизаема…

– Говори мне вразумительно! – прервал княжич. – Кто ты? Как твое имя? И о чем ты просишь?

– Не слушай ты его, княже, мой господине! – раздался ржавый, хриплый от злости голос пожилого монаха с седой растрепанной бородой. Он быстро подходил со стороны, придерживая рукой большой крест, висящий на груди. – Это суеслов, великий грешник. Всех-то он осуждает! – продолжал монах, задыхаясь от ходьбы. – Он прислан сюда для покаяния и должен в посте и молитвах просить Господа об изгнании из него духа гордыни и грешных помыслов… Остерегайся его, княже, мой господине! – Монах, держа в руке медный крест, выдвигал его, ожидая, что Александр приложится. – Отойди отсюда, нечестивец! – махнул он рукой на просившего бедняка.

Александр, стараясь сохранить достоинство, подобающее сыну знатного князя, не торопясь подошел к монаху и, перекрестясь, поцеловал его медный крест. Затем отступил на шаг и сказал громко и резко:

– Повремени, отец! Не с тобой нынче я речь веду. Скажешь, когда твой черед придет… Ты кто? – обратился он снова к просителю. – Чернец или послушник?

– Даниил, холоп, раб холопа, – скорбное имя, мне от юности дарованное. Аз не в Афинех ростох, ни от философ научихся, но бысть падая, аки пчела по различным цветам и оттуда избирая сладость словесную. Како речеши, княже! Мне ли, недостойному, пострижчися в чернцы? Лучше мне тако в скудости скончати живот свой, нежели, восприимше ангельский образ, Богу солгати! – И он направил указательный палец на монаха.

Старый монах воскликнул:

– Отврати очи твои от него, княже! Обычаем он зловреден. Да разве святой владыка наш допустит его к приятию сана? Ступай, ступай скорее отсюда, мерзкий человек! – с яростью обратился монах к покорно стоявшему просителю, пытаясь его оттолкнуть.

– Погоди, отец! Не сказал ли я, что не с тобою речь веду?.. Чего бы ты хотел, о чем просишь? – спросил Александр.

– Княже, мой господине! – снова нараспев заговорил странный человек. – Орел-птица – царь над всеми птицами, а осетёр – над рыбами, а лев – над зверьми. А твой отец, преславный князь Ярослав Всеволодович, – над русичами. Но златом князь мужей добрых не добудет, а мужми и злато, и сребро, и градов он добудет…

– Постой, велеречивый златоуст! Я обещаю поговорить с батюшкой и просить его призвать тебя к себе.

– Нет, нет, княже, мой господине! Пощади меня! Заклюют меня здесь черные вороны. Лучше бы ми смерть, нежели здесь продолжен живот в нищете. Возьми меня с собою! Молю тебя, сыне великого князя Ярослава!

– Да помолчи, Данииле! Наш княжич возлюбленный тебе же добра желает! – сказал вкрадчивым и ласковым голосом второй чернец, бесшумно подошедший к говорившим.

У Александра загорелись мысли, которые давно беспокоили и одолевали его.

– Какую работу ты мог бы делать в Переяславле? Знаешь ли ты книжную премудрость? Сможешь ли переписывать книги? В монастыре в Переяславле хранятся древние книги. Смог бы ты переписать те, в коих описываются деяния ратных мужей, преславных воителей?

Он ожидал ответа Даниила. Тот, переминаясь с ноги на ногу, заикаясь, проговорил:

– Все гораздо могу. Искусно тебе перепишу, княже, мой господине. И сам я многое знаю. К примеру: прочел я всю книгу «Эллинского и Римского летописца», в коей помещено сказание об Александре, царе Македонском, его же пестун и учитель бе Леонид – полководец и Аристотель – философ премудрый, и како отпущаемый от школьного учения домови. Александр-отрок учаше других отроков да ся биють, разделившиеся на дружины… И сам со другие отроцы творяше брань^[19] ту… Это сказание про Александра все для тебя перепишу. Повели, княже, мой господине, да пойду за тобой следом, на хвост коня твоего взирающе. А ежели отринешь мя здесь, то аз, аки пес шелудивый, издохну и замерзну под вретищем…

– Вот окаянный, пристал, аки смола! – шептал старый монах, исподлобья поводя злыми глазами.

Александр сдвинул брови и, сделав не по летам строгое лицо, поднял голову:

– Разрешаю тебе, Даниил-книжник, следовать за мной, не отставая от моего коня, в Переяславль на суд и на последний приговор княжий.

Александр повернулся и медленно направился к берегу, где стояли рядом челны, наполовину вытащенные из воды. Все тело его болело и ныло, в ушах шумело, но он старался, несмотря на это, сохранить гордую, торжественную поступь и прошел к челну, как подобает сыну преславного князя.

Глава третья

Под началом ратши

Грозный князь-батюшка

Александр подъезжал к княжьему двору, когда первые косые лучи восходящего солнца уже пробивались сквозь густые ветви старых яблонь.

Знакомый с детства дружинник стоял у ворот и, узнав княжича, весело крикнул ему:

– С прибыльной охотой! Долго промышлял! Какую животинку на обед привез? Али зверя добыл?

– Сохатого подбил. Только я его охотнику Ереме оставил. Не везти же по такой жаре.

Александр говорил небрежно, отвернув в сторону лицо, не желая, чтобы, заметив ссадины и синяки, все заохали.

К крыльцу подбежали челядинцы, подхватили под уздцы коня. Княжич соскочил с седла и, степенно поднимаясь по ступеням, остановился и сказал Тыре:

– Послушай, Афоня! Поди-ка в поварню да скажи, чтобы нас обоих накормили. А ты, Даниил, пока повремени здесь на крыльце. Наверное, князь-батюшка скоро тебя кликнет.

– Ярослав Всеволодович ведет беседу с гонцами из Полоцка, – сказал старый дружинник, открывая входную дверь. – Ох, батюшки светы! Кто это тебя, наш пресветлый княжич, так обидел?

– Загулял! – небрежно сказал Александр, обдергивая кафтан и оправляя пояс. – С лешим подрался!

– Быль молодцу не в укор! – Старик засуетился, спеша оповестить князя о приезде сына.

С робостью вошел Александр в гридницу^[20], где у слюдяного окошка в большом резном кресле с высокой спинкой сидел грозный, осанистый отец. Его сухое горбоносое лицо с темными пронизывающими глазами напоминало голову большой хищной птицы. Перед ним стоял молодой гонец в запыленной одежде, с изогнутым луком, выглядывающим из кожаного чехла за спиной. Кривым ножом он распарывал подкладку шапки из волчьего меха. Осторожно достал он оттуда завернутый в тряпицу сложенный пергаментный листок.

– Где же дьяк Онуфрий? – спросил князь, разворачивая послание и как бы не замечая сына.

– Здесь я, здесь! – откликнулся старый княжий дьяк.

Он быстро подошел к креслу, стал по левую руку и, нахмурив седые брови, впился острым взглядом в письмо.

Александр встал позади полоцкого гонца. Почтительный и безмолвный, ожидал он милостивого разрешения отца с ним поздороваться.

Пока дьяк разбирал письмо, князь, проведя рукой по волнистым полуседым кудрям, наконец взглянул на сына. Брови его удивленно поднялись, потом грозно сдвинулись. Он гневно крикнул:

– Это кто же тебя так разукрасил? Не чаял я, что моему сыну придется быть биту! А дал ли ты сдачи обидчику?

Александр нерешительно мял шапку в руках и только мог пробормотать:

– Прости меня, батюшка. Виновен. Недоглядел.

– А Тыря чего смотрел? Почему не стал на твою защиту? Да я Афоньку за это в порубе^[21] сгною!

– Тыря здесь ни при чем, батюшка. Это только моя вина!

И, слегка запинаясь, Александр стал рассказывать, как он ушел один в лес, не заметил затесов и примет на древесной коре, упал в западню, где его избил лосенок, и как ему удалось в конце концов заколоть зверя.

Грозно молчал князь. Затем еще более грозно он спросил:

– Но как же тебе посчастливилось выбраться? Хорошо я знаю эти западни – легко в них упасть, да трудно выкарабкаться. Тебя, поди, Ерема и Афонька вытащили?

– Нет, батюшка. Устя меня спасла.

– Устя? – удивленно протянул князь. – Это кто ж такая Устя? И как она к западне пришла?

Александр смущенно продолжал:

– Устя – это дочка Еремина, а к лосиной западне ее наш пес Буян привел по моему следу.

Лицо князя все светлело, и вдруг он загудел добродушным раскатистым смехом, замечая, как еще более смущается сын, мнет шапку и кусает губы.

– Так, говоришь, Устя вытащила? И добрая девка? И тоже в яму на тебя свалилась?

– Перестань, князь-батюшка, а то осерчаю!

– Ой ли! А коли осерчаешь, что со мной сделаешь? Неужто побьешь?

– Уйду от тебя…

– Не с ушкуйниками^[22] ли на Волгу пойдешь?

– А хотя бы!.. – И Александр, резко повернувшись, направился к двери.

Князь быстро встал, нагнал сына и, обняв за плечи могучими руками, потащил назад к своему широкому креслу.

– Стой тут рядом с гонцом и слушай, о чем пишет мне князь Брячислав из Полоцка. Это будет пострашнее твоего лосенка… Давно я так не смеялся! – продолжал он, покачивая головой. – Такого богатыря, как ты, спасла от зверя девчонка!

– Лосенка я еще до нее заколол! – крикнул в бешенстве Александр. – Да вылезть не смог: яма глубокая, края обмокли после дождя, обрывались, а руки и ноги были разбиты.

– Ну ладно, ладно, сынок! Не стану больше! – И князь обратился к дьяку Онуфрию: – Так что же мне пишет князь Полоцкий?

Когда дьячок прочел длинное витиеватое письмо, князь Ярослав помолчал, подумал и сказал:

– Да, сынок!.. То, что ты сейчас слыхал, не шуточное, не малое дело. Как мы сейчас узнали из письма, на Полоцк напирают литовцы, а внизу, по реке Двине, немцы замыслили недоброе: на Полоцкой земле свои крепости строят, мечи на нас вострят. Видно, скоро на нас навалятся. Хватит тебе, Олекса, ляпцами ряпов ловить да затесы на деревьях в лесу разыскивать. Я хочу, чтобы ты отправился туда, где сможешь научиться метать копье и мечом охранять наши рубежи. Пора тебе, сынок, начать учиться воинскому делу…

Александр, сверкнув глазами, радостно сказал:

– Спасибо, князь-батюшка! Только об этом и все думы мои!

Ярослав задумчиво продолжал:

– Но только я пошлю тебя не на забаву, а на подвиг ратный. И к нему приступать надо благословясь. Ты начнешь с того, что вступишь в первую сотню моей дружины простым конником. А сотником твоим будет Ратша, муж строгий, честный и храбрый. Когда покажешь отменную доблесть, то он тебя поставит во главе десятка. А дальше все пойдет от твоего усердия и воинской доблести… Одну сотню я посылаю сейчас для охраны гонца полоцкого князя. Терпимо ли, чтобы его вместе с моим письмом вдруг перехватили наши недруги!

Старый воевода Ратша

Александр давно, с самого раннего детства, знал заботливого дружинника Ратшу. На своих руках тот его вынянчил. Суровый с виду, с длинными обвисшими усами, он никогда не носил бороды, а берег и холил усы, подражая во всем своему князю Мстиславу Мстиславичу, прозванному Удатным^[23].

Сколько песен пропел, сколько сказок-бывальщин рассказал Ратша!

Теперь Ратше уже много лет. Из его рассказов узнал Александр, каким молодым удальцом вступил он в дружину к храброму князю Мстиславу. Ратша сопровождал его на княжение в Великий Новгород, с ним же он пришел в Переяславль-Залесский, когда князь привез туда свою дочь, красавицу Ростиславу, рожденную от чернобровой половецкой княжны Кончаковны. Там он и выдал ее замуж за князя Переяславльского Ярослава, а Ратша держал золоченый венец и пел «славу» на веселом свадебном пиру.

Состоял Ратша при князе Мстиславе и в злополучной битве на реке Липице, где Ярослав, домогаясь княжения во Владимире на Клязьме, выступил против своего тестя Мстислава и своего же брата Константина Всеволодовича.

Страшной и грозной была эта битва. Брат на брата подняли мечи, споря из-за города. Князья натравливали крестьян переяславльских на суздальских и владимирских, и полегло в этой битве семь тысяч русских голов…

Вскоре после этого побоища Мстислав Удатной с Константином Всеволодовичем уже въезжали в покорившийся Переяславль. Князь Ярослав принес союзникам повинную, но разгневанный тесть приказал Ратше выкрасть дочь Ростиславу и привезти ее обратно в отчий дом. Только год спустя, вняв мольбам дочери, он наконец смягчился и поручил тому же Ратше отвезти молодую княгиню снова в Переяславль. Там Ратша и остался, вступив в дружину переяславльского князя.

Все это вспомнил Александр, когда явился в детинец^[24], где жила княжеская дружина.

Он нашел Ратшу под навесом конюшни. Тот стоял подбоченясь и сурово попрекал за нерадивость двух конюхов, выгребавших навоз.

Из-под навеса выступал длинный ряд конских крупов – рыжих, гнедых, вороных и пегих, выхоленных и разжиревших на княжеских кормах, гладких, с нарядно заплетенными хвостами.

Тут сберегались лучшие кони, отделенные один от другого жердями, чтобы не дрались и не баловались. Некоторые особенно беспокойные жеребцы имели на задней ноге железную цепь, прикованную к столбу.

Александр хотел по-старому обнять Ратшу за плечи, но тот, повернувшись, сделал два шага в сторону и стал крутить длинный сивый ус, всматриваясь в княжича.

– Князь-батюшка мне сказал, что я поступаю к тебе в сотню и буду под твоим началом…

– Знаю, говорил мне об этом Ярослав Всеволодович. Но он же мне строго-настрого повелел, чтобы тебе никакой поблажки не давать, а закалить на работе так, чтобы вышел из тебя крепкий, лихой конник. А что такое «поблажки не давать»? Это – следить, чтобы ты честно, исправно, не мешкая, делал все то, что обязан делать каждый конник. Верно ли я сказал?

– Верно. И я стану делать все, что ты мне прикажешь.

– Что нужно перво-наперво коннику?

– Коня! Но я молю: выбери для меня не какого-нибудь смирного коня, а чтобы был как огонь.

– Постой, княжич Олекса, меня не учи! Знаю, что нужно. Помнишь, когда тебе четыре годочка исполнилось, я тебя впервые посадил на боевого коня в настоящее седло и вложил в твои рученьки повод. А все собравшиеся родные и гости зорко смотрели, как мальчонка будет сидеть, не испугается ли, не заплачет. Но ты стал ножками стучать по бокам коня, дергать поводья и требовать витня^[25], чтобы его стегануть. Тогда князь Ярослав Всеволодович взял коня под уздцы с одной стороны, а я – с другой, и мы повели его вокруг двора. Ты сидел крепко, покуда конь трижды обошел двор, а напоследях даже прибавил ходу, чтобы перейти в скок. «Славным воином да будет младенец Александр!» – сказал тогда отец Варсонофий. Он отрезал у тебя прядку волос, передал твоей матери и прибавил: «Как преславный святый Егорий Победоносец, да будет твой сын Александр хранителем родной земли на страх врагам».

– Коня! Скорей дай мне коня! – нетерпеливо воскликнул Александр.

– Теперь не такого коня тебе нужно. На смирном коне пристойно ехать на богомолье старому деду. Но и твой конь должен быть тебе верным и покорным. Норовистый конь хорош лишь тогда, когда он злобен в бою с недругами. В твоих же руках конь должен быть послушен, как верный пес. Запомни, что молодой конь делается послушным не оттого, что ты его витнем стегать будешь, а через то, что ты его выпестуешь, как дите; когда он приучится слушаться твоего голоса и выполнять твою волю…

– Выбери мне такого коня!

– Я уже наметил одного. Твой дед, князь Мстислав Мстиславич, прислал твоему князю-батюшке целый табун отборных половецких коней. Среди них я приметил одного горячего жеребца-игрунчика – хоть под Егория Хороброго!..

– Скорей, скорей, Ратша! Где же конь?

– Одно запомни, княжич Олекса: те, кто знают лошадиный нрав, никогда не бьют коней, пока на них не сядут.

– Не терпится мне, Ратша! Больно уж охота коня посмотреть.

– Потерпи малость… Эй, друже! – крикнул Ратша. – Выведи-ка гнедого Серчана, что сегодня привели.

Один из конюхов, босой, с подоткнутыми полами кафтана, бросил лопату и прошел под навес. Громко застучали копыта по деревянному настилу, когда большой широкозадый гнедой жеребец вылетел, почуяв свободу. Вцепившись в его недоуздок, конюх висел, волочась ногами по земле. Остальные конюхи бросились наперерез. Ухватив коня за недоуздок с другой стороны, они его остановили.

– Ну, как? – спросил Ратша, косясь на Александра. – Люб али не люб тебе такой зверь?

– Вот такой мне по сердцу! – прошептал Александр, задыхаясь от радости.

– Попробуй теперь его стегнуть витнем, – заметил Ратша, – так он этого тебе до последнего своего смертного часа не забудет… А ежели ты его огладишь, успокоишь да еще ржаную лепешку дашь, помазав медом, конь почует в тебе друга и хозяина, а потом и сесть на себя позволит. На таком коне ты любого врага догонишь, он тебя и сквозь сечу пронесет, а если ты, раненный, упадешь в поле, конь тебя не покинет, а возле стоять будет.

Александр подошел ближе к гнедому жеребцу. Княжичу очень хотелось, чтобы конь посмотрел ему в глаза, протянул к руке теплые, мягкие губы. Но гнедой, подняв голову, смотрел куда-то вдаль. Конюшня находилась на самой вершине холма, где стоял детинец. Отсюда было видно далеко вокруг: и синие дальние леса, и часть Плещеева озера, и зеленые луга за ним… Там рассыпались разномастные кобылицы княжеского табуна. К ним стремилось сердце гнедого жеребца, и он звонко заржал, содрогаясь всем своим напряженным, блестящим на солнце мускулистым телом…

Наказ Даниилу Острословцу

Князь Ярослав не забыл о Данииле Острословце и приказал челядинцу его привести.

Темнолицый, с беспокойными черными глазами, с космами полуседых волос, Даниил стоял, крутя в руках старый собачий треух, подаренный ему медвежатником Еремой.

Князь окинул Даниила недоверчивым строгим взглядом и стал всматриваться в его длинный сухой нос и лохматые брови, как у святителей на иконах.

– Ты из греков, что ли?

– Нет, пресветлый князь-батюшка. Я с Волыни.

– Ты и тестя моего, князя Мстислава Мстиславича, поди, видел?

– Сподобил Господь увидеть. Ткнул он меня перстом в лоб и сказал: «Не поёшь ты, а орешь, аки петух половецкий». Я еще тогда в монастыре крылошанином^[26] стихиры пел, когда князь Мстислав Мстиславич приехал к нам и заупокойную обедню велел отслужить по убиенным воинам, живот свой за родину положившим в бою с татарами в Диком поле близ реки Калки.

– Скорбная для нас была битва… Уже двенадцать лет прошло, а мы все ждем и не знаем, придут ли сюда к нам опять татары или они навсегда затаились за Волгой.

– Придут, княже, мой господине: однажды нашей русской кровушки попробовав, татарин, что медведь-шатун сыроядец, от нас не отстанет!

– И то правда! Вести дошли до меня, что царь татарский Батыга полонил великий город Булгар, по всей булгарской земле своих тиунов поставил и опять в степи Половецкие обратно ушел.

– А может, Господь нас помилует и орда татарская в Суздальское Залесье больше не заглянет: ведь тут самый дремучий медвежий угол.

Князь Ярослав задумался и снова стал разглядывать беспокойное лицо Даниила.

– А летопись ты сможешь писать?

– Почему не могу? Я книжному делу с малолетства обучен, только воинские сказы-бывальщины писать я более приобык.

– Воинские сказы? – оживился князь.

– Тщусь по мере сил моих.

– Так вот что, Данииле, я сейчас надумал. Посылаю я на подмогу князю Полоцкому Брячиславу три сотни моих дружинников на оборонь Русской земли. С ними поедет мой сын, княжич Александр. Посажу я тебя на смирного конька и пошлю вместе с дружинниками. Мой сын не горазд сказы и письма писать, так ты ему поможешь мне вести присылать, а заодно будешь писать о том, как мой сын ратному делу обучается и в боях себе славы добывает. Обо всем ты по совести мне отпишешь.

– Только бы портище новое мне ты пожаловал, княже, мой господине, а то моя одежонка вся поизодралась. На коня взбираться стыжусь.

– С Богом, Данииле! Ступай в детинец, разыщи там воеводу Ратшу и скажи ему, что я приказал тебе с ним в Полоцк следовать и написать сказ о борьбе с немчинами и литовцами.

– Для твоей милости, княже, мой господине, я поусердствую.

Нападайте отважно первыми

Ратное дело сразу захватило Александра. Очарованный своим гнедым красавцем Серчаном, сперва он не знал, как бы его понежнее обласкать – и чистил скребницей, и растирал ветошкой лоснящуюся шерсть, и расчесывал деревянным гребнем, и заплетал в косы длинную густую гриву. Сам кормил и поил жеребца и даже был бы рад ночевать возле него на соломе в конюшне.

Но Ратша быстро забрал княжича в крепкие руки, не давая передышки и поблажки. Одним ближайшим утром Александр с другими недавно собранными детскими дружинниками^[27] был призван строгим воеводой. Десять молодцов, еще очень нескладных и росту разного, двинулись гурьбой к Ратше. Он медленно проходил по княжьему двору и остановился, искоса поглядывая и покручивая длинный ус.

– Чего валом валите? Не за сеном пришли, а по воинскому кличу!

Парни переглянулись.

– Это бычки идут и мычат, бодаясь! – проговорил раздраженным голосом Ратша. – Становись в затылок да выровняйся! Ты, Гаврила Олексич, самый высокий – будешь в десятке отныне стоять первым. – Он указал рукой на высокого нескладного увальня, такого белобрысого, что волосы и брови на сильно загорелом его лице казались седыми. – А прочие становись рядком, чтобы самый малый пришелся с другого краю.

Парни сами перестроились и стали в затылок. Александр по росту оказался вторым.

Медленно Ратша обошел весь ряд, сурово оглядывая каждого с головы до пят, и отрывисто крикнул:

– Повернись!

Парни быстро повернулись лицом к Ратше.

– Слушай, молодцы, мое слово. Пойдете сейчас в воинскую кладовую. Там выбирайте себе каждый подходящую кольчугу или калантырь^[28]. Натяните ее на себя да смотрите, чтобы в ней вольготно было мечом рубить. Выберите себе также лук, десяток стрел и шелом подходящий, чтобы держался крепко на голове и от удара в бою не соскочил. Да запомните еще: и шелом, и кольчуга, и меч, и наконечники копий должны блистать, как на иконе у архангела Михаила! Без этого не возвращайтесь! А ежели я найду на воинской справе грязь и ржавчину, то я вытолкаю неряху на скотный двор мусор выгребать. И не бывать ему дружинником! Все меня поняли?

Один из юношей робко проговорил:

– Там, в погребу, в кладовой, видел я кольчуги. Только все они гораздо черные да ржавые. Пока начистишь этакую, скоро не обернешься!

– Нынче я вас и не жду, – ответил Ратша. – Придете в новом воинском виде завтра поутру.

– А чем чистить-то?

– А ты спроси у старых дружинников, чем твой затылок скрести. Они тебе по затылку и нагреют. Чем чистить, эка задача! Золой либо пылью! Понял? Возьми два обломка горшка и три их один о другой. Пыль посыплется, а ты ее наскреби и будешь этой пылью шелом чистить. Да не ходите отныне как сонные тетери! А бегайте борзыми кобелями! На коне же соколами летайте!.. Какой же будет от всех вас толк, ежели станете ходить с потягушками да с развальцем, когда враг лютый отовсюду наседает и только глядит, как бы на нас врасплох навалиться! Тут зевать нам не придется… – Ратша обвел всех внимательным строгим взглядом. – Всё поняли?

– Поняли! – прошептали оробевшие юноши.

– То-то же!.. Слушай, сынки: скоро вы нос к носу с немцами-рыделями^[29] повстречаетесь. Ежели вы сами на них не наброситесь отважно первыми, то клыкастые рыдели легко в клочья вас порвут. А мы должны немца перехитрить, опередить, схватить за глотку и поставить его на колени. Отвечайте: хотите, чтобы вам мое ученье в науку пошло?

– Учи нас воинскому делу! – сказал Александр.

– Учи нас! – подхватили остальные дружинники.

Ратша нахмурился:

– А ежели кто не хочет быть под моим началом, пускай отваливает домой, к бабке на печку! На место каждого целый десяток охотников найдется… Ступайте, да живо!

– Хотим под твоим началом быть! – воскликнули все юноши и бросились бегом к кладовой князя.

Тревога на литовском рубеже

Ратша не давал покоя молодым дружинникам. Он всячески изгонял из них то, что он называл «мамкиными и нянькиными потягушечками». Его обучение скоро приняло неожиданный оборот. К князю Ярославу стали прибывать новые гонцы из Полоцка, Изборска, Пскова и других мест с мольбой о помощи. Разбойные литовские и немецкие отряды на быстрых конях врывались в исконные русские земли, захватывая немалую добычу – и скотину, и женщин, и детей, – и угоняли возы, нагруженные всяким добром. Всех, безжалостно избивая, вороги волокли к себе в болотистые дремучие леса.

Беженцы с той стороны говорили, что возы тянулись медленно по размытым осенними дождями дорогам. Перегруженные телеги застревали на топких местах. Захваченные в плен русские люди, с закрученными за спиной руками, избитые и израненные, смотрели с затаенной яростью, ожидая подмоги и выручки или счастливого случая, чтобы вырваться из неволи и убежать лесными тропами назад, в родную землю.

Князь Ярослав призвал на военный совет своих бояр. Все, покачивая головами, вздыхали, соглашаясь, что помочь нужно. Но как? Вороги навалились в большой силе, и одолеть их трудно.

Александр и его младший брат Андрей^[30] тоже присутствовали на совете; они стояли по сторонам резного кресла своего отца. Андрей скучал, опустив глаза, равнодушный и усталый.

Александр же переминался с ноги на ногу, жадно вслушиваясь в речи и отдельные замечания бояр и особенно в сетования прибывших гонцов.

– Поспешайте, люди добрые, – говорили они, низко кланяясь. – Навалилось на нас из своих болот лихо литовское. Угоняют наших жен и детей!.. Немцы стариков приканчивают без жалости. Как звери, лютуют они над нами и всех пленных погнали к себе; забрали также все, что у нас нашли. Продадут они наших жен и ребятишек в дальнюю сторонку, коли те дойдут живыми. В пути вороги окаянные ведь никого не кормят. Долго ли выдюжат, сердечные? Поспешайте, люди добрые!

Ярослав слушал, сдвинув брови, молчаливый, заставляя поочередно каждого боярина сказать свое мнение. Когда все высказались, князь неожиданно повернулся к Александру:

– А ты? Как смекаешь, сынок? Что бы ты сделал? Поспешил бы нагнать ворогов и отбить обратно наших братьев и скотину нашу или решил бы, что нам самим пора готовиться к обороне? Не захотят ли вороги после первой удачи сделать и на нас набег?

Александр, не ожидавший вопроса, сначала вспыхнул, но, быстро овладев собой, звенящим, юношеским голосом торопливо заговорил:

– По-моему, князь-батюшка, не след догонять ворогов, а надо поспешить обходными тропами, чтобы встретить их в засаде, там, где они нас не ждут… Все тропы лесные нам знакомы, а болота и реки зимой не страшны… Разбойники, на радостях от богатой поживы, теперь, наверное, идут хмельные и песни орут. Тут одна наша сотня наделает такого переполоху, что…

– Довольно, понял! – прервал Ярослав и стукнул кулаком по ручке кресла. – Послушаемся первого твоего совета: воевода Ратша поведет в обход передовой отряд, а сзади буду подпирать я сам со всей ратью, какую успею собрать. Ты, друже Ратша, останься: с тобою мы сейчас еще кое о чем потолкуем…

– Князь-батюшка, позволь… – перебил Александр.

– Помолчи, сынок! Наперед знаю, о чем хочешь просить. Захвати, Ратша, с собой в поход и этого моего беспокойного сынка. Только помни, что он больно горячий, держи его на коротком поводу.

– Сделаю как надо! – ответил уверенно Ратша.

* * *

Ратша выполнил данное князю обещание «сделать как надо». С передовым отрядом дружинников и охочих людей он поспешил окольными путями и, непримеченный, обогнал немецко-литовское войско, которому богатый полон мешал быстро продвигаться, и напал на их передние обозы.

Кровавый путь вражеского набега был виден издалека: днем черные клубы дыма поднимались высоко к небу, а ночью багровые отблески полыхали на облаках, указывая, где хозяйничали дерзкие вороги.

Ошеломленные стремительным, смелым нападением, немцы и литовцы, не подозревая, как незначительны силы напавших, в ужасе побросали все нагруженные возы и рассеялись, уходя в лесную чащу.

Совершив трудный путь, Ратша со своими удалыми сотнями прибыл в город Полоцк. Князь Брячислав с семьей и боярами встречал победителей, стоя на широком, украшенном резьбою крыльце княжеских хором. Жители города в праздничных одеждах стояли по сторонам дороги.

Воины проезжали стройными рядами по пять всадников. Дружинники Ратши щеголяли блистающим оружием, молодцеватой выправкой, лихостью и красотой коней.

Князь Брячислав и полоцкие горожане выставили перед своими домами столы с угощением и наперебой потчевали прибывших, не скупясь на мед, брагу, жареную птицу и жирные пироги.

Вечером того же дня княгиня Евпраксия, жена князя Брячислава, говорила своей дочери Александре:

– Мне сказывали, что с первой сотней должен приехать молодой княжич Переяславльский Александр Ярославич. Завтра, моя доченька, ты его, наверное, увидишь в соборе за обедней, а потом мы будем у нас дома его потчевать.

– А я уже княжича Александра сегодня видела.

– Как же ты, Санюшка, его заприметила?

– Я его сразу узнала: он ехал вторым с краю в первом десятке на гнедом лихом коне.

– А как же ты признала, что это княжич Александр?

Девушка опустила глаза с поволокой и сказала, застенчиво прикрываясь рукавом:

– Он был самый пригожий из конников, смотрел только на меня и мне улыбнулся.

Военный совет в полоцке

В Полоцке княжич Александр пробыл недолго, но за это время сделал немаловажное дело.

Полоцкий князь Брячислав предложил Александру обсудить план похода на воинском совете. Александр охотно согласился. Князь Брячислав призвал ближних бояр и некоторых своих дружинников, опытных в воинском деле. Он очень боялся, что юный князь Александр, еще не побывавший в боях, по неопытности может попасть в беду.

На совет Александр явился с воеводой Ратшей, приведя еще двух дружинников, которых сперва оставил на крыльце. Он имел свой тайный замысел и, когда все собравшиеся разместились на скамьях, сказал:

– В пословице говорится: «На охоту едучи – поздно псов кормить», – но сейчас дело столь боевое и спешное, что можно эту пословицу и позабыть. Вот почему я хочу вам кое-что поведать…

– Говори, говори, друже! – сказал Брячислав.

– Привел я с собою двух дружинников, которые могут нам мудрый совет подать. Разреши, княже, мой господине, им на этом совете слово держать.

– Ежели ты считаешь, Ярославич, что они могут нам слово дельное сказать, то пусть говорят.

По указанию Александра, челядинец ввел в гридницу двух дружинников: уже не молодого Яшу Полочанина и лихого Гаврилу Олексича. Они остановились близ дверей.

Гаврила Олексич казался сказочным богатырем: высокий ростом, осанистый, с медвежьими ухватками и открытым, ясным лицом. Оба стояли молча, внимательно слушая беседу.

Сперва говорил князь Брячислав, указывал на трудности похода, но все же выступать против врагов литовских советовал не мешкая, потому что раза два они уже приближались к самому Полоцку. Затем говорили бояре, высказывали свои опасения, некоторые предлагали даже подождать, пока подойдет князь Ярослав Всеволодович с сильными своими воинами.

– А ты что скажешь, Ярославич? – обратился Брячислав к Александру.

– Коли мне дозволите слово молвить, то я…

– Говори, говори! – раздались голоса.

– О литовских воинах я слышал от моего батюшки. Он не раз мне говорил, что Литва налетает всегда на быстрых конях. Ворвавшись в село, разбойники быстро захватывают скот, коней, все, что под руку попадется, а затем торопятся ускакать обратно и укрыться в свои леса дремучие. Я не спрашиваю, сколько литовцев, – я хочу знать только, где они сейчас, далеко ли ушли. Какой тропой тянутся они к своему дому? Они еще не могли уйти далеко – им приходится гнать уведенных коров, взятых в полон женщин и малых ребят. Да и возы они нагрузили сверх меры всяким нашим добром. Батюшка говорил, что обычно верховодят этими набегами немецкие рыдели: они подбивают литовцев нападать на наши земли, а сами прячутся за литовскими спинами. В первую очередь надо ударить на ту часть литовского войска, где едут немецкие рыдели. Если их захватить и разметать, то остальная часть хищников не встанет на их защиту. Чтобы прикончить змею, надо отсечь ей голову.

Один из полоцких бояр заметил:

– У тебя, княже, отваги много, но быть сторожким тоже необходимо. Уж очень много сейчас налетело литовцев. Не подождать ли переяславцев, обещанной подмоги твоего батюшки, грозного князя Ярослава?

Александр вскипел:

– Ну и разгневается же мой отец, скажет: «Эх вы, вояки! Боитесь за ворота выйти! Полезайте на печку и ждите там, пока литовцы придут к вам во двор!» Выступить надо тотчас, завтра поутру, не теряя ни часу времени. Пойти надо им наперерез, пока болота скованы льдом, чтобы встретить литовцев далеко впереди – там, где они нас никак не ожидают. Когда настанет ростепель, тогда через литовские леса не пробиться.

– Смелые речи отрадно слушать, – сказал князь Брячислав. – И я мыслю так же, как наш молодой гость.

– Поэтому мы и должны торопиться, – продолжал Александр. – Мы должны выступить завтра же, без всякого обоза, без повозок. Мы должны обойти и обогнать литовцев. Мы двинемся двумя потоками: один, большой, пойдет догонять, подбирая упавших и замученных, а другой двинется в обход, чтобы встретить их невзначай на переправе. Речушек по пути немало: и Ушач, и Нача, и Плиса, и другие. Я же весь путь в Литву доподлинно знаю…

– Откуда же ты все проведал, княже Александр? Кто тебе рассказал?

– А вот он стоит перед тобой, Яша Полочанин… А ну-ка, Яша, подойди! – обратился Александр к одному из дружинников.

Тот сделал шаг вперед и остановился. Это был человек лет сорока. В нем сразу видна была иная кровь, иное племя. Он был так смугл, точно вышел из кузницы. На темном лице особенно белыми казались зубы и белки глаз. Волосы, черные, как вороново крыло, тоже говорили, что он откуда-то издалека.

– Откуда ты такой черный? – спросил князь Брячислав. – Над костром, что ли, тебя литовцы коптили?

Дружинник ответил:

– Прозываюсь я Полочанин Яша, и родом мы из-под Полоцка. Отец мой еще у твоего батюшки дружинником был, а после похода в Дикое поле привел одну полонянку, отбив ее от черных клобуков^[31], да и женился на ней. Она была черноглазая да черноволосая, вот, видно, и я в нее пошел. А Литву я знаю вот откуда. Захватили меня как-то раз во время набега литовцы и увели с собой. Был я у них сперва подпаском, коней стерег у одного князька, потом за моим хозяином по всей Литве бродил. А когда литовцы однажды сделали набег почти до самого Переяславля, я от них отбился и вступил в дружину князя Ярослава Всеволодовича. Он пригрел меня, как отец родной. Теперь я служу его сыну, князю Александру Ярославичу, и много ему порассказал, как и где литовцы живут.

– А как теперь? Сумел бы ты нынче провести нашу дружину по Литве и назад вывести?

– Вестимо, могу. Все переправы и безопасные дороги в обход болотам мне известны. Я проведу дружину хоть до самых Трок, где самое главное гнездо литовских князьков: ригасов и кунингасов.

Князь Брячислав сказал:

– Ну, Бог в помощь! Пусть воеводой всей рати будет наш смелый сокол, князь Александр Ярославич.

Александр наотрез отказался быть главным воеводой:

– Я еще только начинаю учиться ратному делу, и негоже мне указывать многоопытному Ратше: сделай так али этак. Только ему подобает повести всю нашу рать, только под его началом мы разобьем врага.

Старый Ратша ответил:

– Я возле тебя буду всегда неотлучно. Но поведешь нашу дружину ты сам, княже Александр Ярославич. Это будет твой первый боевой почин. Дай Боже тебе удачи и славной победы.

– Верно! Пусть так и будет! – подтвердил князь Брячислав.

Бояре, поклонившись в пояс хозяину, ушли. Остались только Александр и Ратша на последний совет. Брячислав сказал:

– Я хочу еще поведать тебе, княже, какие такие литовцы, и в чем их сила, и какие у них обычаи. Вся земля Литовская заросла искони дремучими лесами. В них литовцы охотятся, собирают бортяной мед, на лесных прогалинах сеют рожь и лен, а поклоняются, как богам, змеям, ужам и старому дубу.

– Какому дубу? – удивился Александр.

– Так, простому дубу, и кланяются, называя кормильцем, и говорят, что еще их деды и прадеды из дубовых желудей растирали муку, подбавляя в хлеб, которого всегда литовцам не хватало. Ты сам увидишь скоро и древние многоветвистые дубы, и негасимый священный огонь «знич» перед ними на каменном жертвеннике, и их языческих волхвов, и главного из них – Криве-Кривейто, и их богатырей, наряженных медведями.

– Почему наряженных медведями?

– Эти медвежатники – самые лихие, отчаянные литовцы, и в бою они никогда не отступают. Обычай у них такой: они надевают на себя медвежью шкуру и мертвую голову медведя с раскрытой пастью. Эта голова им заместо шеломца служит. Вот таких противников тебе и придется встретить в лесу. Дерзай, княже, и завтра выступай в поход.

На том и порешили.

«ВЕСТИ ОГНЕННЫЕ»

Прошло немало дней, как юный князь Александр с дружинниками и Ратшей ускакали в погоню за литовцами и немцами. Уже снег запорошил поля, когда в Переяславль прибыл первый долгожданный гонец с вестью от князя Полоцкого. Ярослав Всеволодович прочел письмо, задумавшись, погладил бороду и сказал:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.