— Вот еще.
— Тогда в чем дело? С какой стати ты вмешиваешься?
— Резонно. Вот только с ним непросто иметь дело, верно?
— Верно. Но я, кажется, не занимаюсь прелюбодеянием. Что тебя так беспокоит? Развелась, и теперь могу делать, что захочу.
— Или делала еще до развода?
— Ты что такое говоришь?
— Не слишком ли рано? Еще и месяца не прошло, а уже того...
— Ну что ты за человек, а? Если хочешь знать, я все это время ничего к тебе не испытывала. Был бы любимый человек, все получится хоть сразу после развода.
— Неужели сойдетесь?
— Я же говорила, что не обязана тебе отвечать.
— Сигэки — и мой сын тоже. Уж переживать, как это на нем отразится, мне никто не запретит.
— Ловко ты впутываешь ребенка. А сам хоть бы капельку о нем побеспокоился.
— Я позвонил, потому что хотел с ним встретиться.
— Ну ты и мерзавец. Я кладу трубку. Больше не хочу с тобой говорить.
Раздались гудки.
Если удалось сбежать от такого мерзавца, могла бы хоть спасибо сказать. Не брось она трубку, я б не вытерпел и сказал: верни хоть часть тех денег, что у меня оттяпала. Пожалуй, она права — действительно я мерзавец. Так и выходит. Поговоришь с ней — так и выходит. Да и она мегера, стоит лишь с ней заговорить. И все так неожиданно.
Из окна одноместного номера на девятом этаже виднелись огни другой высотной гостиницы и поток машин на улице Аояма.
Встреча не удалась, но Сигэки тут не виноват. Однако всматриваясь в беспрерывный поток фар, я осознал, что отчаяние — мое привычное состояние, когда дело доходит до сына. Оно преследовало меня еще с тех пор, как он пошел в среднюю школу
. Пожалуй, мои отцовские чувства и надежды были направлены совсем не в ту сторону.
И в отчаянии этом по большей части Сигэки не виноват. Детское «я» формируется не только с удобной взрослым стороны. Это я понимал, но все равно злился, если он меня игнорировал или противился по пустякам.
Но как бы я ни злился, результата, который меня бы устраивал, я не добивался. Только расстраивался, а когда он перешел в старшие классы, просто смирился. С тех пор при каждой встрече с Сигэки я готовил себя к очередному легкому разочарованию. И наоборот, предлагая, скажем, вместе выпить кофе, я приходил в замешательство, слыша в ответ простодушное «угу».
Конечно, виноват в этом только родитель. Я — такой же плохой отец, как и муж. Все плохо. Сам я так не считал, но за разглядыванием ночных огней, очернив себя с ног и до головы, мне стало легче.
* * *
Утром, в начале одиннадцатого, я уходил из гостиницы.
Оплатив счет, я уже направлялся к дверям, когда увидел входящего Мамию.
Менять направление внезапно было бы странно. Я остановился в отдалении и смотрел, как он проходит в автоматическую дверь. А сам при этом думал: хорошо, если он меня не заметит.
Мамия вошел, коротко окинул взглядом холл и направился было в кафе, но вдруг ошеломленно оглянулся на меня.
Я улыбнулся и кивнул. Вспомнил прошлое, и на душе стало хорошо. Даже подумал: «Аяко права — личная жизнь тут ни при чем».
— А-а, — приоткрыл рот Мамия, и как обернулся, так и замер.
Такой взгляд, будто увидел перед собой пришельца. С чего бы? Но стоило мне приблизиться, как ужас на его лице сменился улыбкой и он поздоровался.
— Ты чего... в такую рань?
Для телевизионщиков десять утра — очень рано.
— Меня ждут. — Мамия повел глазами на кафе.
Там какой-то человек вдруг поднял руку. Ба, да это мой лучше оплачиваемый коллега.
Мамия тоже махнул ему рукой. Я слегка поклонился. Он показал жестом: мол, не торопитесь, — и опустился на стул.
Но в таком месте говорить нам было не о чем. Не будь встреча случайной, всегда бы нашлась дежурная фраза, но легкомысленным «А что, если нам вместе...» сейчас не отделаешься.
— Что с тобой? — спросил Мамия.
— Ничего. Вот, переночевал в гостинице.
— В смысле, с телом... Так резко...
— С телом?
— Мы же вот только с тобой виделись. Так сильно похудел.
— Что, заметно?
— Если честно, то на удивление...
— Осунулся?
— Не то чтобы очень. Что с тобой?
— Да, одна нелепость.
— Это ты зря.
— Когда один, тормоза не держат.
— Ходил к врачу?
— Нет. У меня нигде не болит. Я смотрелся в зеркало и не заметил ничего такого.
— Сходи обязательно.
— Да ты не пугай меня так.
— Сходи-сходи, эта худоба неспроста.
— Ладно, схожу. Ну, пока... — Я изобразил рукой некий жест и направился к выходу.
— Ты куда?
— Домой.
Я повернулся спиной к открывшему было рот Мамии и вышел на улицу.
Как и предполагал — после вчерашней встречи с родителями окружающим я казался еще более худым.
Я подошел к стоянке такси.
При этом поймал себя на мысли: «Что поделаешь, если я, так и не осознав этого, однажды умру».
У человека, повстречавшего своих мертвых родителей, особого выбора нет.
Дом, словно сопротивляясь потоку окутавших его выхлопных газов и реву моторов, по-прежнему доносившихся с восьмой кольцевой дороги, стоял с наглухо закрытыми окнами.
Окно Кей не отличалось от прочих. Оно лишь отражало раскаленные лучи полуденного солнца и ничем не выдавало человеческого присутствия.
Открыв замок, я надавил на толстое стекло внутренней двери и вошел в холл.
В мрачном углу громоздились семь-восемь новых коробок одинаковой формы, а рядом стоял, будто охраняя их, высокий парень. Я окинул его взглядом, но он, похоже, витал в облаках и никак не отреагировал.
Я вошел в открытые двери лифта. Нажал кнопку седьмого этажа. Пока двери закрывались, я еще раз взглянул на того парня. Теперь он смотрел на меня со странным блеском в глазах. Когда наши взгляды встретились, он тут же отвернулся, но я понял, что это — от любопытства. Видимо, я настолько исхудал, что привлекаю к себе внимание. Вот только почему я сам это не вижу? Выходит, таков замысел отца и матери?
Вдруг лифт остановился. Для седьмого еще рано. Поднял глаза на табло — третий. Кей. Открылась дверь. Действительно, она.
— О! — вырвалось у меня. — Сегодня у тебя что — выходной?
Она молча смотрела на меня. Одета в длинное платье до пят, белое, без рукавов, чем-то похожее на неглиже. Но внутрь Кей не вошла.
Я нажал на кнопку открытия дверей и улыбнулся:
— Ну, ты как?
По ее серьезному лицу проскользнуло такое выражение, будто она видит нечто жалкое.
— Где ты был? — неподвижно спросила она.
— Поработал в гостинице. Хотел немного сменить обстановку.
— Опять врешь, — сказала она низким, но сильным голосом.
Не спуская с меня глаз, вошла в лифт. Приблизилась ко мне так, будто собиралась поцеловать.
— Опять врешь, — проворчала она.
Приторно запахло духами. Двери лифта закрылись.
— Впервые, да? — тоже не сводя с Кей глаз, мягко спросил я и прижал ее к себе. Кей напряглась. — Этот запах духов впервые, верно?
— Я смотрела в окно. Все это время смотрела в окно. Наконец ты вернулся.
Кей говорила медленно, словно читала книгу. Похоже, сердилась.
— На работу не пошла?
Прежде чем она успела ответить, двери лифта разъехались.
Кей вышла первой и зашагала по коридору седьмого этажа.
Я достал из кармана ключ. Подойдя к двери, она шагнула в сторону, вытянулась и глянула сверху вниз, словно присматривалась, что я сейчас буду делать.
Я отпер замок.
— Так, я вхожу первым. Распахиваем шторы. Включаем кондиционер. Ну и жара... целыми днями.
По выражению лица Кей можно было предположить, как сильно я осунулся. Но строить из себя обессилевшего не стоило. Нарочно произнося слова громко и глуповато, я включил кондиционер и распахнул шторы. Стальная дверь с металлическим грохотом захлопнулась.
— Обед... уже. Может, поедим холодной лапши? Я купил сразу ящик сублимированной. Ветчина, огурцы и яйца есть.
Распространяясь о еде, я встал на стул, как на подставку, и регулировал жалюзи кондиционера. Вдруг Кей приблизилась, коснулась моих ног и обняла меня снизу за талию.
— Зачем ты ездил? Зачем нарушил обещание? — спросила она, как бы упрекая меня.
Я колебался, подыскивая нужные слова, но врать не хотелось.
— Хотел попрощаться. Не мог же я так просто вдруг перестать к ним ездить.
— Ну и как, попрощался?
Я улыбнулся с высоты стула.
— Отпусти, я сойду вниз.
Но она не отпускала.
— Простился?
— Ты как моя мать.
— Не увиливай. Ты сказал, что больше не сможешь приезжать?
— Не смог.
— Что?
— Ни отец, ни мать ничего такого не делают. Ровным счетом ничего такого, из-за чего сын бы мог им сказать: мы больше не увидимся.
Кей отстранилась.
— Спускайся.
— Не мог сказать, и все тут.
Я слез.
— Иди за мной, — сильным взглядом поманила меня Кей.
— Куда?
Кей нетерпеливо приблизилась ко мне, схватила за правую руку и махом потянула, словно за канат, к ванной. Открыла дверь, включила свет. Мы опять стояли рядом перед зеркалом.
— Видно?
— Видно.
— Что видно?
Мое отражение в зеркале не вызывало беспокойства.
— Я бодр. И выгляжу вполне неплохо.
— Помогите! — вдруг схватила меня за шею Кей. — Спасите. Спасите этого человека! Прошу вас. Спасите!
Зачем было просить о помощи для меня? Пожалуй, Кей — тоже атеистка. Однако взывает же к кому-то. Чтобы меня спасли. Чему-то молится. Я не знал, как отреагировать. Меня удивило, что есть люди, которые могут так молиться за других.
— Прошу, — говорила Кей мне в самое ухо, — сделай что-нибудь, ну, сделай же что-нибудь.
И плакала — и молилась, вся в слезах.
Вдруг я почувствовал, как во мне снова пробудилась любовь к ней. Я крепко ее обнял.
— Спасибо тебе, — сказал я.
Кей не ответила — только пуще прежнего взывала к кому-то о помощи.
— Спасите этого человека. Прошу.
Она ухватилась за меня и не отлипала.
И вдруг я почувствовал, что меня стремительно одолевает усталость. Кей показалась такой тяжелой, что я не мог устоять на ногах.
— Извини... — Я пошатнулся. — Я как-то внезапно очень сильно устал...
Ноги ослабли так, что я не мог больше обнимать Кей. Словно подкошенный, я рухнул на пол ванной. Дыхание сперло.
— Что с тобой? — тут же спросила Кей.
— Не знаю... Какая-то жуткая усталость навалилась.
— Посмотри в зеркало.
«О чем ты?» — мелькнуло у меня в голове. Было тяжко даже голову приподнять.
— Может, и тебе видно будет. Ну — посмотри в зеркало.
Что там должно быть видно? Я даже глаз толком открыть не мог. Очень хотелось лечь и не вставать.
— Смотри в зеркало.
Кей схватила меня за руку и попыталась поднять.
— Бесполезно.
— Смотри в зеркало!
С большим трудом, но я попытался поднять голову. Кей что было сил тянула меня обеими руками, чтобы я мог увидеть свое отражение.
Я приподнялся и сквозь пелену усталости посмотрел в зеркало. Оттуда на меня смотрел старик. Я вздрогнул от испуга. Это был я.
Глаза впали, щеки ввалились. Вернее даже не я, а какой-то бледно-сизый призрак.
— А-а-а, — застонал я. Но голос был тонким, и получилось нечто вроде тяжкого вздоха. — А-а-ах!..
Ползком я выбрался из ванной и лег на пол в гостиной. На большее сил уже не осталось.
Кей, словно пытаясь меня защитить, улеглась рядом. Я закрыл глаза и ощутил легкую дрожь. Страх отдавался спазмами в желудке. Мысль о смерти в угоду родителям улетучилась. Взывая к всевышнему, в душе я повторял: «Наму амида буцу, наму амида буду, наму амида буцу»
.
Глава 12
Слабость отступила примерно через час.
Вернулись силы. Совсем недавно я не мог даже приподняться, а теперь невероятная энергия заструилась к самым кончикам пальцев.
Я открыл глаза, присмотрелся к рукам. От бледных и костлявых палочек, лишенных плоти, не осталось и следа — я видел свои привычные руки. Била ключом сила, не давая мне спокойно сидеть на месте.
Я медленно поднялся.
— Как ты себя чувствуешь? — с тревогой в голосе спросила Кей.
— Странно. Я опять в полном порядке. Что, лицо по-прежнему ужасное?
Кей кивнула.
— Сам я уже этого не ощущаю. Хочется бегать.
В глазах Кей застыл ужас. И было от чего. Я похож на призрак, и при этом хочу бегать. Без сомнения, меня поддерживает какая-то сила — видимо, из мира отца и матери.
— Что же нам делать? — Кей смотрела на меня с мольбой.
— Если тебе не страшно, побудь со мной.
— Брось нести чепуху.
— Угу.
Она была права. Я стеснялся человека, который меня обнимал, молился, лежал рядом со мной на полу. Однако я помнил, как в зеркале отражались моя бледность, мое истощенное лицо — и с восхищением понимал, чего ей стоит без отвращения быть рядом, обнимать меня. Мужчину на пятнадцать лет себя старше. Будь я на месте Кей, наверняка бы выскочил отсюда с истошным воплем. Другое дело, если бы нас связывали долгие годы совместной жизни. А тут — знакомы без году неделя, но как же она беспокоится обо мне. От всей души. Такое ощущение, будто меня переспорили. Я был слишком плохого мнения о людях. И о женщинах в том числе.
— Спасибо, — сказал я. Однако на Кей не смотрел. По правде говоря, я должен был сейчас ей улыбнуться и в следующий миг заключить в объятия, но если я с таким лицом буду еще и улыбаться, пожалуй, ей станет еще противнее.
— Что-то есть хочется...
— Сейчас что-нибудь приготовлю.
Кей поднялась и пошла на кухню.
Я был полон сил настолько, что готовкой хотел заняться сам, но решил, что к подруге сейчас лучше не приближаться.
Пообедав, мы пили кофе. Пробило два часа. Все это время мы вели самые разные беседы.
Кей считала, что жизнь сценариста должна проходить интересней. Есть и такие, отвечал я, но в целом писательство требует одиночества. У американца Пола Теру есть один рассказ о лондонских коллегах: при всей их кажущейся светскости каждый из них по отдельности настолько одинок — до комизма. Я не насмехаюсь над одиночеством, к тому же мне совсем не в тягость быть одному.
— Правда? — спросила Кей.
— Но я хочу, чтобы ты была рядом. Я тебе этим так обязан.
Да, так и есть. Хотя на самом деле не такой я и стойкий перед одиночеством. Избавился от пут семьи, мечтал, чтобы меня оставили в покое, а, расставшись, только ослаб. Я не отдавал себе в этом отчета, но, возможно, это мое одиночество подняло отца и мать из могилы.
Когда разговор коснулся родителей, кофейные чашки уже были пусты.
Кей умолкла.
Я тоже. Все это время размышлял, как мне быть. Говорил на другие темы, а сам пытался найти выход из тупика.
На дороге раздался долгий визг тормозов — будто кто-то пронзительно завопил. Я поднял глаза, ожидая неминуемого столкновения. Повернула голову и Кей.
Но до удара дело не дошло, и вновь привычно зашуршали шины.
— Сегодня вечером...
— Что?
— ... хочу съездить еще раз.
— Ты умрешь.
— Так или иначе.
— Думаешь?
— Ты видишь, что эта рука исхудала, а я этого не вижу. Думаешь, если я перестану ездить, на этом все закончится?
— Повремени, а? Ты ослаб. Продолжайся так, тебе — конец.
— Нет, не годится. Иначе отец с матерью не смогут спокойно вернуться в тот мир. Мне так кажется. Я не хочу вот так их бросить. Они — хорошие.
— И сделали из тебя мумию.
— Думаю, не по своей воле. Контакты с миром иным требуют этого. Скорее всего, родители даже не догадываются о моем истощении. Им, как и мне, ничего не видно. Точно. Так и есть. Иначе бы они начали беспокоиться.
— Какой ты добренький.
Но это была не похвала. В словах Кей сквозила усмешка.
— Мягко стелешь.
— Что?
— Я серьезно думаю о нашей совместной жизни и дальше, поэтому хочется начистоту.
— Умрешь, и не будет у тебя ничего дальше.
— Ну не обращаться же мне, в самом деле, в полицию.
— Можешь обратиться в храм или к священнику.
— Я не хочу откупаться от родителей.
— В какие дебри тебя несет? Отцы и дети — это совсем другое.
— Не виделся с двенадцати лет. Отсюда вся нежность.
— Подожди только день. Я посоветуюсь.
— С кем?
— С кем-нибудь. Хотя бы и в церкви. Ладно? Я быстро.
— Понятно.
— Что?
— Если я расскажу отцу и матери, они все поймут.
— Тебе так только кажется. Или рискнешь жизнью?
— Все будет в порядке. Я вернусь. Около десяти-одиннадцати.
Кей встала.
— Побудь здесь до четырех.
— Не хочу.
— Тогда хотя бы до полчетвертого.
Я обрадовался замыслу Кей.
— Непременно дождись! До полчетвертого!
Кей ринулась к двери.
— Непременно, непременно будь здесь.
Открылась и закрылась тяжелая дверь.
Для Кей мои родители — лишь ненавистные мстительные духи. Как жаль, что она о них так думает. Тем более — кто о них позаботится, если не я.
Я подошел к окну. Кей вот-вот должна выйти из дома. Может, еще дожидается лифта. Или двери только что открылись на седьмом этаже. Вот она зашла в кабину, двери закрылись. Спускается. Она вылетела из холла быстрее, чем я предполагал. Побежала по тротуару в чем была — в белой ночнушке с длинными рукавами и в сандалиях. В моих глазах отпечаталась тонкая линия ее плеча.
Неужели этот взгляд станет последним? Я медленно направился к двери.
Глава 13
— И вчера пришел, и сегодня. Ну как тут не радоваться? — встретил меня с улыбкой на лице отец. Обнажив торс, он вытирал с себя на кухне пот.
— Куда это годится? Брать пример с отца — бросать работу... — Мать разбирала в шкафу вещи.
— Купил пол-арбуза. Целый — много. — Я поставил пакет с арбузом на пол в кухне.
— Живо его в холодильник.
— Он уже охлажденный, — разуваясь, сказал я. — Их продают из холодильника.
— Тогда сразу и поедим. — Мать встала и пошла на кухню.
— Тогда сразу и нужно есть, — тут же за ней повторил отец, продевая руку в рукав халата. И направляясь в комнату: — Арбуз — это хорошо!
— Жарко. Глядишь, вся шея сплошь покроется потницей. — Мать мыла руки.
— Эй, ты чего там делаешь? Снимай рубашку, снимай! — закричал мне отец.
Я подошел к нему:
— Может, сегодня где-нибудь поужинаем?
— Где-нибудь — это где? — переспросила мать.
— Мы вместе ни разу не ходили поесть сукияки1.
— В те годы это, конечно, было того... — Отец регулировал угол поворота вентилятора.
— Ничего, если я сегодня вас угощу?
— Ужинать не дома? — В голосе матери почувствовалось напряжение. Я уже собрался было отменить приглашение:
— Что, здесь лучше?
— Ничего подобного, — возразил отец.
— Так ведь... — выпрямилась мать на кухне.
Мы уже выходили на улицу играть в кэтч-бол, и я посчитал, что родителям ничего не стоит прогуляться до ресторана сукияки
где-нибудь в районе ворот Каминаримон
. Однако для них это было равносильно преодолению какого-нибудь горного хребта.
— Ну и ладно. Просто я подумал...
Если уж и прощаться, только не в этой квартире. Мне казалось, что это проще сделать, например, за столом в ресторане сукияки, где много посетителей и официанток. Но усугублять страдания родителей при этом не хотелось.
— Сейчас вообще-то не сезон для сукияки. Что мы, здесь не найдем, чего поесть?
— И то правда. Так и сделаем. Я раньше думал, как хорошо всей семье собраться за одним столом, поставить варить кастрюльку...
— Нет прохлады — нету и кастрюльки.
— Ничего страшного. Извините, если я наговорил лишнего.
— Куда ты встаешь? А кто арбуз будет резать?
Отец заворчал на мать. Как гром средь ясного неба. И я понял, насколько хрупок наш общий с ними мир.
Нет, сегодня я не смогу это сказать. Иначе я их сражу наповал.
— Почему-то опять сюда потянуло.
— Ну и хорошо. Приезжай, когда захочешь.
— Ага.
— Сыграем? В карты?
— После арбуза.
Даже сейчас казалось: скажи я им о разлуке — перевоплотятся в монстров и нападут на меня со зверской силой. И если для меня здесь был только страх, для отца и матери это означало беду: ведь перевоплотились бы они отнюдь не по своему желанию.
Мы ели арбуз, играли в карты.
Мать очень шустро сбрасывала все, что было у нее на руках, и раз за разом легко выигрывала.
Пробило четыре часа, затем пять.
В какой-то момент я хотел прервать игру, но не смог — так весело они развлекались. В комнату прокрались вечерние сумерки.
И вдруг мне стало очень страшно. Если и говорить, то до наступления темноты. Стемнеет, и я тогда уж точно ни на что не решусь. Но вернуться сегодня, ничего не сказав, я тоже не могу.
— Пора включить свет. Который там час? — поднялся отец.
— Седьмой, — ответила мать. Зажглась лампа. Догорала за окном заря.
— Мне нужно сходить в магазин.
— Нашла когда ходить. Хватит того, что вчера купила.
— Так я все сготовила на обед. Осталось только натто
.
— Ну и чем ты собираешься кормить Хидэо?
— Отец, — сказал я. — Мама...
— Что?
— Ладно, попейте пока пиво. Сейчас мигом что-нибудь придумаю.
— У меня есть к вам один разговор.
— Разговор?
— Что за разговор?
— Ничего, если я прямо сейчас?
— Ничего хорошего. Выкладывай. Я сел прямо и низко поклонился.
— Ты чего? — сказала мать.
— Брось кривляться. — Отец присел опять.
— Мы больше с вами не увидимся.
— Почему?
— Что случилось? — печально вскрикнули они в один голос, словно услышали что-то нелепое и несправедливое. Выходит, они не знают ничего о моем истощении.
— Мне очень приятно у вас бывать. И вы даже представить себе не можете, как я рад нашей встрече. Я хотел бы вас навещать, пусть даже и умру...
— Умрешь?
— С какой стати, сынок?
И я рассказал родителям о предостережениях продюсера и Мамии, о том, как накануне увидел в зеркале свой истинный, до ужаса истощенный облик.
Умолчал я только об отношениях с Кей. Кое-что я вынужден был приукрасить, но так было даже лучше. Родители тут ни при чем, однако некие силы потустороннего мира воздадут по заслугам тому, кто пытается меня с ними разлучить. Я не был уверен, стоило об этом говорить или нет, но у родителей был такой вид, словно их обманули.
Закончив рассказ, я еще раз поклонился им, едва не касаясь лбом пола.
Родители молчали.
На подушке валялись разбросанные карты.
Я не мог поднять на родителей взгляд. Опять возникло предчувствие: взгляну я на них, а передо мною — жуткие монстры. Я вздрогнул.
— Вот как... — тихо произнес отец.
— Да уж... — Голос матери сделался грустным. — Я так и знала, что долго это не продлится.
Но даже теперь мне хотелось исчезнуть, не поднимая головы.
— Делать нечего, — сказал отец.
— Да. Недолго это длилось, но ты даже не представляешь, как мы счастливы: столько теперь будет воспоминаний...
— Ну что, пошли?
— Куда? — Я невольно взглянул на отца.
— Куда-куда... Есть сукияки. В такую жару да в прохладе... вот поедим-то.
— Что, серьезно?
— Разумеется, серьезно, — заплакала мать. — Ведь расстаемся. Куда уж серьезней.
В вечерних сумерках мы втроем шли к воротам Каминаримон. На перекрестке Международной улицы был ресторан. У входа на маленьком вертеле жарили печень угря.
— Может, съедим по одной? — остановился отец.
И тут я понял, что от самого дома мы шли молча.
— Хорошая мысль, — оживился я. — Три штуки, пожалуйста.
— Перед сукияки? — возмущенно сказала мать. В ее голосе по-прежнему слышались слезы.
— Чего скупиться? Вон ему нужно отъедаться. Неужто неясно?
— Это вкусно, мама.
Я передал ей один вертел.
— Спасибо.
На ходу ели мы печень угря. Разговор опять оборвался.
Чтобы как-то разрядить ситуацию, отец остановился опять:
— Кстати...
— Что? — Я попытался сделать лицо повеселее.
— Там пирожки продают. Купи один пакет.
— Хорошо, идите вперед. Я догоню. Вернувшись назад, я купил пакет пирожков, выпеченных в форме божков
.
Дожидаясь сдачи, оглянулся — они так и не сдвинулись с места. Ждут. Будто вернулся в детство — делаю покупку под надзором родителей.
Все верно. После расставания со мной у родителей больше не будет Асакуса. Выходит, и я сегодня с ней прощаюсь. А отец просто хочет прикоснуться к воспоминаниям. Я подбежал к родителям и крикнул:
— Отец, может, тогда и сэмбэй [Сэмбэй (яп.) — тонкое сухое печенье их рисовой муки], что на углу ресторанчика суси.
— Давай.
— Я быстро — подождите, ладно, мам? Однако там все уже распродали.
— Ну почему именно сейчас? — вырвалось у меня. Я побежал обратно. В людском потоке родители смотрелись неказисто.
— Представляете, все продали. — Несмотря на свой возраст, я произнес эту фразу, будто школьник.
— Ничего не поделаешь, — словно опомнившись, буркнул отец.
Мать просто смотрела на меня.
— Тогда пройдем по торговому ряду [Торговый квартал Накамисэ в районе Асакуса — самый старый в Японии торговый квартал, основанный в конце XVII — начале XVIII веков]. Помолимся в храме, потом пойдем ужинать.
— Было бы неплохо, — с досадой в голосе проговорил отец. — Да только ничего не выйдет. Нам туда ходу нет.
— А я хотел помолиться богине Каннон...
Мать всплакнула. Она ссутулилась, и уже ничем не походила на бодрую картежницу.
Я буквально проглотил чуть не сорвавшуюся с языка фразу: «Все, больше никаких, никаких расставаний. Приеду опять, мама... »
— Ну что, пошли? — сказал отец.
— Говоришь, сукияки? Ну так поедим, шиканем.
— Прошу! — встретил нас у входа гулким голосом семидесятилетний старик.
— Нас трое.
— Вас трое. Пожалста.
Подбежал толстоватый и светлолицый метрдотель лет сорока-пятидесяти.
— Добро пожаловать. Будьте любезны, сюда.
Большой зал разделяли несколько низких перегородок, за каждой — столик со встроенной газовой горелкой. Виднелись свободные места. На четырех столах из кастрюль поднимался пар.
«Хорошо, что народу немного», — подумал я. Будь теперь зима, перепившие соседи наверняка бы падали, снося оградки в переполненном зале. Но летом здесь душно даже при работающем кондиционере.
Отец с матерью уселись за столик спиной к стене, я расположился напротив. Заказали пиво и три самых лучших комплекса.
— Позже закажем еще мяса и овощей.
— Заказывайте, не стесняйтесь. А пока — пиво.
На лбу вставшей с колен официантки выступил пот.
— Вряд ли мы закажем что-либо еще, — уныло сказала мать.
— Брось, чего стесняться.
Отец как воды в рот набрал.
— Да мы столько не съедим... — начала было мать.
— Тебя никто и не просит. Вот он после каждой встречи с нами продолжает тощать. По нему, правда, не заметно. Но он устал.
— Я и сама знаю.
— Тогда не мешай человеку набираться сил.
— Я не для себя, а для вас.
— Ты это... брось прикидываться бодряком. Слышишь? На людях об этом не скажешь, но мертвецам без толку есть мясо. Мы вон давеча уже подкрепились.
— Но ведь вкусно, правда?
— Так-то оно так.
— Тогда поедим досыта.
— Кто нас еще так угостит, кроме тебя? Ладно, приступим.
Принесли пиво.
— Хозяюшка, — сказал отец, — на кого мы похожи?
— На мужа и жену?
— Это правильно. Мы на пару — да. А вот с ним? С ним как мы смотримся?
— Знакомые?
— Что значит — знакомые?
— В смысле, вы — повар или в этом роде.
— Ясное дело.
— Но сегодня вас пригласил знакомый.
— Верно.
Официантка, улыбаясь, удалилась.
— В такую минуту... подтрунивать над женщиной, — грустно промолвила мать.
— Да ты на себя посмотри! Человек, понимаешь, пытается всех развеселить, а ты лишь только палки в колеса...
— Ах ты бесстыжий!
— Мама, перестань, — сказал я. — Я не пытаюсь всех развеселить через силу, но каково отцу, понимаю. Давайте выпьем.
Я налил отцу и матери пива.
— Еще бы — кто признает в нас родителей и сына? — с грустной усмешкой сказал отец. — Да, всякое в этой жизни бывает.
И подлил мне пива. Обычное «кампай»
в этой ситуации могло расстроить мать, поэтому я только сказал «ну, давайте», и мы втроем выпили.
Опять пришла официантка, поставила кастрюлю, полила маслом и начала готовить сукияки.
— Хозяюшка, этот малый... — начал отец.
— Вот как, его так и звать — «малый»?
— Да ну.
— Ладно, какая разница, — встрял я. — Может, мне нравится, когда меня так зовут.
— В двенадцать остался без родителей.
— Что, правда?
— Нелегко пришлось. Но выдюжил. Выдюжил. Молодец.
— И что, остались совсем одни? — посмотрела на меня официантка.
— Да нет. Был дед, дядька с теткой присматривали.
— Выходит, почти один. Старался, как мог. Сегодня пришли сюда, а он и говорит: ешь мяса вволю. Выбился в люди.
— Никак уже захмелели? — удивилась официантка.
— И пусть, — весело подала голос мать. Я удивленно посмотрел на нее, а она официантке: — Дальше я сама. Закончится, попросим еще.
Официантка привычно извинилась и ушла, сказав напоследок, что «две официантки уехали на праздник «обон» — и с концами».
Поведя в ее сторону подбородком, отец сказал:
— Дай ей одну бумажку. В смысле — чаевые.
— Хорошо.
— Нынче так не принято.
— Ну почему? Разгорячившиеся мужики завсегда оставляют. Сотни иен хватит. Нет, не сотни — тысячи. Слушай, тысяча иен? В жутком мире ты живешь...
