— Ты где была? — так звучало Венькино приветствие.

— А «здрасьте» где? — вежливо поинтересовалась я.

— Какое тут, к дьяволу, здрасьте, — огрызнулся он, — когда все летит к чертям собачьим?

— Что именно летит? — Я сделала вид, будто мне неизвестна причина Венькиного дурного расположения.

— Прима номер выкинула. Отказалась выступать, представляешь? Это же нож в спину! Мы весь город афишами обклеили, а она нам такую свинью подложила. Как чувствовал я, что с этими… этими… меццо, как их, лучше не связываться! Вон Рябоконь не дурак — притаранил каких-то московских «Белок» — пять дебелых девок в колготках и лифчиках — чего еще народу надо?! А наш классику захотел… Вот и получил… «классику»! — От негодования Венька прямо позеленел.

— А чего она отказалась-то? — продолжала я разыгрывать дурочку.

— Говорит, по состоянию здоровья, а там поди разбери, чего ей там примерещилось… Нет, это ж надо! — Венька звонко шлепнул себя ладонями по ляжкам. — Да лучше бы она совсем не приезжала. Как мы теперь выглядим, а? Встретили, приветили, одних цветов на тыщу всучили, а она, фьють и была такова! Теперь по городу слухи пойдут, сплетни, о-ой. — Венька обхватил понурую голову руками. — Звонить начнут…

Предчувствия его не обманули: на столе зазвонил телефон, а секунду спустя к нему присоединился Венькин мобильник, в который Венька сразу же вцепился, приказав мне взглядом разобраться с городским.

Я сняла трубку и услышала взволнованный женский голос. Моя собеседница сразу же огорошила меня вопросом, не потрудившись предварительно представиться:

— Скажите, это правда, что Елена Богаевская отказалась от концертов?

— А с кем я говорю? — осведомилась я, уходя таким образом от прямого ответа. Все-таки никаких инструкций я на сей счет еще не получала.

Женщина сразу сбавила боевой напор:

— Извините, я не представилась. Меня зовут Ирина Анатольевна Дорохова, я директор музыкального училища… Видите ли, Елена Богаевская у нас училась… Правда, всего один курс, потом она уехала из города… И мы, мы так рассчитывали, что она нас посетит. А тут нам сказали, что она вчера вечером прилетела, а сегодня уже улетает…

— Простите, кто вам это сказал? — Я намеренно тянула резину до тех пор, пока Венька перестанет трепаться по мобильнику и сам соизволит объясниться с директрисой музыкального училища.

— Да как вам… — замялась женщина. — В общем, у одной нашей преподавательницы муж в аэропорту работает. Он десять минут назад позвонил и сказал, что видел, как Богаевская садилась в московский самолет. Так это правда?

Венька уже отнял от уха пластмассовый брусок мобильника, поэтому, предварительно прикрыв ладонью мембрану, я сунула ему трубку городского телефона:

— На, объясняйся. Директриса музыкального училища спрашивает про Богаевскую.

Венька сделал кислую мину, но трубку принял, тут же рявкнув в нее:

— Концерты отменяются, Богаевская заболела. Билеты сдавайте в кассу.

Он уже дал отбой, когда я наконец сообразила… Господи, подумала я, выходит, Наташа и Елена Богаевская учились в одном музыкальном училище? Может, конечно, не одновременно. Хотя, постой, постой… Ведь Богаевская не была в городе пятнадцать лет, ровно столько же времени прошло с тех пор, как пропала Наташа. Совпадение? Возможно, но уж очень символическое. А если добавить к вышеперечисленному то обстоятельство, что Пашков покинул город четырнадцать лет назад, то есть через год после… А сегодняшний побег Богаевской, именно побег, а не отъезд, причем спешный. И ее странные слова в гостиничном люксе. Вы как хотите, а мне все это кажется в высшей степени подозрительным!

— Ну что я говорил? — Венька посмотрел на меня мученическим взглядом. — Уже началось!

Словно в подтверждение Венькиных слов, городской телефон разразился очередной трелью. С полминуты мы с Венькой препирались на тему, чья очередь поднимать трубку. Потом я сдалась.

Бодрый и подозрительно знакомый басок прокашлялся прямо мне в ухо:

— Могу я поговорить с Капитолиной Алтаевой?

— У аппарата, — отозвалась я, прикидывая, кто бы это мог быть.

— Это Вислоухов, — отчитался басок. — Сегодняшний репортаж по первой программе видели?

— И не дожидаясь ответа:

— Я слышал, Богаевская уже отбыла в обратном направлении. Можно узнать причину?

До чего же быстро распространяются по нашему городу слухи! Слава Богу, эта предвыборная чехарда меня лично касается постольку поскольку, а что было бы, если бы я принимала ее близко к сердцу! Как Венька, например. Впрочем, этот, если верить его откровениям, уже успел закалиться в двух предыдущих ристалищах.

— Ну так что там с Богаевской? — не унимался Вислоухов.

— Богаевская заболела, так что с билетами обращайтесь в кассы, — повторила я слово в слово Венькино заявление и хотела уже бросить трубку.

Тут Вислоухов заорал как резаный:

— Я же чего звоню: у нас сегодня прямой эфир Крутоярова, а послезавтра я приглашаю вашего Пашкова. Так сказать, на словесную дуэль…

— Это что еще за хренотень?

— Это не хренотень, а цикл предвыборных передач в рамках предоставляемого кандидатам бесплатного эфира. Бесплатно предоставляется только сорок пять минут, а если он захочет больше, то за счет вашей фирмы. Понятно? Короче, пусть готовит речь, а если что непонятно, можете перезвонить. — И юный нахал первым бросил трубку. Ничего не скажешь, крепкая поросль пробивается сквозь асфальт, хоть и невзрачная на вид.

— Вислоухов звонил, — доложила я Веньке — Послезавтра Пашкову предлагают бесплатный эфир на телевидении.

Венька ровно на одну минуту задумался, а потом изрек:

— Это кстати. До послезавтра скандал с Богаевской немного утрясется, Пашков объяснит недоразумение слабым здоровьем примадонны, подорванным гамбургерами и заграничными вояжами… Опять же до послезавтра мы придумаем народу новую развлекуху… Да, у нас же еще благотворительная акция намечается, будем дарить телевизор местному детдому.

Услышав про телевизор, я вспомнила Валентина из «Вечерки» и начала дико хохотать.

— Ты чего? — уставился на меня Венька. Я не сразу смогла ответить:

— Ты хотя бы знаешь, сколько им телевизоров уже надарили? У нас же каждая благотворительная акция начинается и заканчивается тем, что детдому дарят телевизор.

— Да? — Венька почесал затылок. — Тогда подарим видак!

После обеда Венька облачился в свое горчичное пальто и куда-то отчалил, оставив меня на хозяйстве и строго-настрого наказав отвечать на телефонные звонки. В его отсутствие я проторчала в кабинете минут десять, а потом тихонько, по боковой лестнице, смылась. С какой радости я должна тут торчать, когда мне покоя не дает то, что я узнала о Елене Богаевской! Я торопилась в музыкальное училище, ибо в нем, если верить звонившей недавно директрисе, капризная оперная дива отучилась год, прежде чем покинуть родной город на долгих пятнадцать лет.

Музыкальное училище, в котором я пару раз бывала, давным-давно, еще до Наташиного исчезновения (это она звала меня на так называемые отчетные концерты), находится достаточно близко от центра города, в глубине глухого двора. Приземистое двухэтажное здание в виде подковы до революции принадлежало богатому купцу и с тех пор изрядно обветшало. Оно выглядело не ахти уже пятнадцать лет назад, а что говорить про его нынешнее состояние? Сейчас оно производило впечатление тяжело больного человека, который держится из последних сил, исключительно на чувстве долга. Даже вывеска у двери «Музыкальное училище имени Глинки» и та потускнела и потрескалась. Уже взявшись за дверную ручку, я медленно оглянулась, кое-что вспомнив. Когда-то во дворе был роскошный фонтан, все, что осталось от него теперь, — полуразрушенный каменный «ободок», теперь к тому же еще и занесенный снегом.

Внутри училище выглядело еще более убогим, чем снаружи: выщербленный кафельный пол, обшарпанные стены, пыльные потолки. Если что и скрашивало эту сиротскую обстановку, то только звуки музыки и хорошенькие мордашки юных музыканток, снующих по сумрачным коридорам, совсем как Наташка когда-то. Женское царство, ребят в музыкальных стенах по-прежнему не наблюдалось.

«Куда идти?» — подумала я, посмотрев по сторонам. Потом, повинуясь наитию, свернула налево и, как всегда, ошиблась. Пришлось остановить розовощекую блондинку с флейтой и спросить, где находится кабинет директрисы.

— На втором этаже, — тряхнула она очаровательными кудряшками.

Я поблагодарила ее и побрела по коридору к лестнице. Сердце у меня странно сжималось, как мячик в руках ребенка; у меня было такое чувство, что сейчас из какого-нибудь класса выбежит Наташка со скрипкой в руках.

У директрисы был малюсенький кабинетик, чуть больше прихожей в моей квартире, которую Венька обозвал шкатулкой, и никакой секретарши. Маленькая, невзрачная, в круглых старомодных очках на переносице, директриса встретила меня настороженным взглядом руководителя, измученного бесконечными проверками.

— Здравствуйте, — сказала она первой.

— Здравствуйте, Ирина Анатольевна, — ответила я и, оглядевшись, опустилась на стул у двери. — А мы сегодня с вами разговаривали.

— Да? — недоверчиво переспросила она.

— По телефону, — уточнила я, — когда вы звонили, чтобы узнать о Богаевской.

— А-а-а, — протянула она, но выражение ее лица все еще оставалось озадаченным. Она ждала, когда я ей все объясню.

— Вы сказали, что Богаевская была студенткой вашего училища… — выдохнула я.

— Да, была, — подтвердила Дорохова, — поэтому мы очень надеялись, что она к нам заглянет. Хотя у нас тут, сами видите, какая разруха. Живем тяжело, но ученики у нас, выходит, талантливые, даже всемирно знаменитые. — Она тронула указательным пальцем дужку очков. — Конечно, Елена Богаевская у нас всего год проучилась, но нам все равно приятно, и гордость у нас, знаете ли, такая. — Она тихо улыбнулась. — Вы не знаете, может, она все-таки еще приедет?

— Я тоже на это надеюсь, — дипломатично ответила я. — А вы, простите, ее знали, когда она была студенткой?

Директриса отрицательно покачала головой:

— Нет, к сожалению, я здесь тринадцать лет работаю, муж у меня военный, и нас сюда перевели из Казахстана, с границы. Вот с тех пор здесь и работаю. Но, вы знаете, у нас ее многие помнят, у нас ведь есть преподаватели, которые закончили наше училище. Вот они ее знали. А вообще, мы очень, очень расстроены, что нам не удалось ее к себе заманить. Чтобы студентки наши на нее посмотрели, да и… что там греха таить, рассчитывали, может, она нам хоть какую-нибудь помощь окажет. Материальную, конечно. Видите, в каком мы состоянии, буквально на грани выживания. Помощи никакой ниоткуда, работаем на голом энтузиазме, зарплата маленькая, и ту задерживают, так что мы уже, как профессиональные нищие, все время с протянутой рукой. Вот до чего дошло, на бывших учениц чуть не облавы устраиваем… Впрочем, это у нас первый случай такой, вообще-то с музыкантов много не возьмешь. Не каждому все-таки удается во всемирные знаменитости выбиться, большею частью наши выпускники мыкаются вроде нас самих. Одни в музыкальных школах работают, другие хормейстерами по клубам, малоимущие и скромные труженики культурного фронта. Или бойцы, если хотите. Так что мы на Богаевскую большие надежды возлагали, думали, может, она хотя бы поможет нам приобрести новый концертный рояль в актовый зал, но, увы, ничего нам не удалось.

Бесхитростная исповедь Дороховой меня тронула. Я даже попыталась себе представить, как она стала бы наводить Богаевскую на мысль о благотворительности: намеками или, как мне, напрямую.

— Жаль, — снова вздохнула директриса, — очень жаль, что так вышло, но ничего ведь не сделаешь. Звезды, они высоко, а мы здесь, внизу.

— Мне тоже очень жаль, — сказала я, причем совершенно искренне. И мы обе замолчали. В кабинете Дороховой было прохладно — похоже, в училище по причине тяжелого материального положения и топили неважно, — а за окном шел крупный, какой-то сказочный, будто из ваты, снег.

Потом я все-таки нарушила затянувшуюся паузу:

— Ирина Анатольевна, а сегодня, сейчас, можно поговорить с кем-нибудь из ваших преподавателей, тех, что знали Богаевскую?

— Думаю, можно, — пожала она плечами, — только зачем вам?

Я опять достала свое «пожарное» удостоверение с надписью «пресса». Дорохова развернула его, глянула мельком и тут же вернула:

— Значит, это вы и есть Капитолина Алтаева? Приятно познакомиться, читать вас читали, а видеть ни разу не приходилось. Только… Я что-то не пойму, разве я сегодня в газету звонила?

— Вы звонили в предвыборный штаб Пашкова, — нехотя сообщила я и соврала:

— Я там как бы случайно оказалась.

— Понятно, — кивнула доверчивая директриса, — значит, вы хотите писать про Богаевскую?

— Ну-у… Про Богаевскую и ваше училище.

— Да про училище зачем же? — Дорохова приятно зарделась. — Нам особенно похвастать нечем. Кадры, правда, у нас хорошие, надежные, но все остальное, сами видели. Тут обваливается, здесь сыплется… Тянемся, можно сказать, из последних сил, чтобы быть не хуже других. Правда, не совсем мы и отсталые. Вот Богаевская у нас начинала… И кроме того, только за мою бытность восемь наших выпускниц в консерваторию поступили. И хор наш в области хорошо известен…

— Ну вот, а вы говорите, что вам похвастать нечем, — подбодрила я ее.

— Да как-то при этой разрухе хорошее уходит на задний план, — пожаловалась Ирина Анатольевна и поднялась из-за стола. — Пойдемте, я вас в учительскую провожу, познакомлю с преподавателями. Только с теми, у кого сейчас нет занятий, остальных, вы уж меня простите, я отрывать от учебного процесса не буду. Это святое.

Я покорно кивнула, у меня не возникло ни малейшего сомнения в святости «учебного процесса».

Учительская была тоже на втором этаже, только в противоположном конце коридора. Такая же сырая, сумрачная комната, только побольше — в три окна. Из обстановки — столы, стулья да пианино у стены. Возле него на вертящемся табурете сидела полная женщина, укутанная в большой пуховый платок. У окна о чем-то разговаривали еще две: одна совсем молоденькая, другая постарше, но из тех, что всегда и при любых обстоятельствах тщательно за собой следят. Что бы ни случилось, они всегда при маникюре, и прическа у них — волосок к волоску. Поскольку сама я из другого теста, такие женщины для меня просто загадка мироздания. Случается, я даже неожиданно робею в их присутствии, как какая-нибудь школьница, но стараюсь не подать вида.

— Здравствуйте, Зоя Леонидовна, здравствуйте, Надежда Петровна, здравствуйте, Нина Пантелеевна! — Директриса поприветствовала каждую поименно. — Знаете, кого я к вам привела? Это Капитолина Алтаева из «Губернского вестника». Она пишет статью о Елене Богаевской и нашем училище.

Женщины посмотрели на меня по-разному. Та, что в пуховом платке, подслеповато-равнодушно, молоденькая — с непосредственным интересом, а ухоженная — со скрытым вызовом во взгляде: «Значит, это та самая Алтаева? Ну и что в ней такого особенного!» А я подумала, что беседовать мне скорее всего придется с закутанной в пуховый платок, поскольку, как мне казалось, она была наиболее подходящей кандидатурой на роль старейшей преподавательницы училища. Даже не по возрасту, просто все в ней, включая пуховый платок, свидетельствовало о постоянстве натуры, такие, как она, обычно имеют немного записей в трудовой книжке и в отличие от меня не бегают с одного места работы на другое.

Однако мои психологические опыты, к которым я имею давнишнюю склонность, на этот раз завели меня в тупик. Потому что директриса сказала о той, кого я уже намечала в собеседницы:

— Зоя Леонидовна у нас только год, поэтому о Елене Богаевской рассказать вам ничего не сможет, Надежда Петровна тоже, а вот Нина Пантелеевна… Нина Пантелеевна, Богаевская при вас училась?

— При мне, — ответила подтянутая и молодящаяся, на которую я меньше всего рассчитывала, и предупредила:

— Только у меня через двадцать минут урок.

— Я вас долго не задержу, — пообещала я.

— Тогда я пошла, — объявила директриса, посчитавшая свою миссию выполненной, — а вы поговорите. Может, еще кто-нибудь подойдет из преподавателей, которые давно работают.

Нина Пантелеевна, которая, оказывается, учила саму Богаевскую, посмотрела на часы и заметила:

— Скоро Рогозина должна быть. Она у Богаевской специальность вела, она побольше моего вам расскажет. А я преподаю сольфеджио, и мой предмет студентки не очень любят. И меня тоже, кстати, за строгость.

И она рассмеялась. В глазах у нее была «чертовщинка», которая даже самую старую женщину делает лет на десять моложе. Она, несомненно, следовала золотому правилу: настоящая женщина в тридцать должна выглядеть на восемнадцать, в сорок — на двадцать семь, а в сто — на девяносто девять. Мне это правило тоже хорошо известно, но я им преступно пренебрегаю и в свои тридцать три на них же и выгляжу, а когда хвачусь, поди, поздно будет.

— Значит, хотите писать про Богаевскую, которая не захотела нас осчастливить своим меццо-сопрано? — поинтересовалась мудрая Нина Пантелеевна. — Надо же, такие ожидания были, мы уже своим студенткам все уши прожужжали, хотя, если на то пошло, какое отношение она имеет к нашему училищу, а мы — к ней? Ну, проучилась один год… У нас столько таких было, только мы других не очень вспоминаем, потому что с них взять нечего. И она, видно, тоже не считает, что чем-то обязана училищу, да и городу тоже. И то верно: она же сама всего добилась, как теперь говорят, сама себя сделала. Так, может, и тяжелее, зато вернее.

— А какой она была пятнадцать лет назад, когда училась здесь, вы помните? — спросила я.

Нина Пантелеевна сунула руки в карманы хорошенького пиджачка в стиле «Шанель» и передернула плечами:

— Да обыкновенная! Абсолютно ничего особенного, училась по классу фортепьяно, в хоре, правда, солировала. Атак… Ничего особенного. Выйдите в коридор и посмотрите на наших студенток, она точно такая же была.

— Зато сейчас какая! — мечтательно протянула вмешавшаяся в разговор молоденькая Надежда Петровна.

— А вот это феномен, — задумчиво произнесла Нина Пантелеевна. — Как простенькая девочка превращается в роковую красавицу? Все очень просто: дух, одухотворенное лицо. Она не ходит ежедневно на опостылевшую службу, чтобы заработать гроши, она творит!

Ход ее рассуждений мне нравился, но, признаться, мало что объяснял. А я хотела знать, почему Богаевская сбежала из города, наотрез отказавшись выступить с запланированными концертами.

— Но она проучилась у вас только год… — напомнила я.

— И правильно сделала, что уехала, — отрезала Нина Пантелеевна, — за нее тогда, конечно, родители решали, но, значит, они люди неглупые. Ну закончила бы она наше училище, и что дальше? Пошла бы в музыкальную школу преподавать, в лучшем случае у нас бы осталась — и все, больше ведь никаких перспектив. Погубила бы талант. Для таланта нет ничего губительнее скучной невежественной провинции. — Этот ее прочувствованный тон свидетельствовал о том, что она проецировала историю Елены Богаевской на себя. Не исключено даже, казнилась, что когда-то сама не поступила столь же решительно, но сейчас это было ни к чему, только уводило разговор в сторону. Эмоции, сплошные эмоции, а фактов никаких.

Прямо у меня над головой что-то отчаянно зазвенело, будто миллион хрустальных рюмок разбили одновременно. Я вздрогнула, а Нина Пантелеевна сказала:

— Ну вот, это звонок, мне пора на занятия. Взглянула в зеркало, висящее на стене, чуть-чуть подправила локон в прическе, взяла в руки папку и была такова. Немного же я узнала. Кстати, у молоденькой Надежды Петровны и той, что куталась в шаль, на лицах было написано разочарование, не меньшее, чем у меня.

Но тут дверь распахнулась, и на пороге возникло новое действующее лицо: искусственная блондинка лет сорока пяти с добрым, но болезненным лицом.

— Уф-ф! — пожаловалась она, водрузив на стол большую хозяйственную сумку. — Думала, сегодня не доберусь. Автобус на полпути сломался, следующий пришлось полчаса ждать…

— Это она, Рогозина, — шепнула мне молоденькая Надежда Петровна, — она у Богаевской специальность вела.

Я внимательнее присмотрелась к блондинке. Впечатления легендарной личности она не производила. А она сняла пальто с воротником из чернобурки, повесила в шкаф и стала греть руки у батареи:

— Ох, замерзла!

— Вера Степановна, а ведь вас ждут, — между тем сообщила молоденькая преподавательница.

— Меня? — Вера Степановна уставилась на меня с удивлением. — Здравствуйте. Вы меня ждете? Вы родительница? — пыталась она догадаться, с кем имеет дело.

— Это из газеты, — многозначительно доложила молоденькая и вздохнула с сожалением:

— А мне пора на урок. — Наверное, она была не прочь выслушать вторую часть воспоминаний о Елене Богаевской, но, как говорится, не судьба.

Кстати, вслед за ней ушла и Зоя Леонидовна в пуховом платке, так и не произнеся ни слова, а мы остались с Верой Степановной Рогозиной один на один. Может, это и к лучшему.