Глава 26

Если бы не шапка, мои волосы, наверное, встали бы дыбом после того, что я услышала. Но это было еще не все.

— Кто это сделал? — осведомился Капитонов своим невозмутимым деловитым голосом. — Кто изнасиловал Богаевскую?

Голова у Радомысловой затряслась.

— Этого я не знаю. Майя мне не сказала… Она только мне… В общем, это были какие-то люди при должностях, и потом они пригрозили Лене и ее матери, велели, чтобы они молчали. И тогда они уехали из города, к родственникам Лениной матери, в Ленинград, то есть Петербург. Теперь Петербург… Все… Она не была здесь пятнадцать лет… Господи, да где же она?

Я перевела взгляд на Капитонова, лицо которого оставалось непроницаемым. Интересно, что он думал обо всем этом? Я, например, уже догадалась, кто был одним из насильников, — Пашков!

И Елена Богаевская узнала его в аэропорту. Конечно, конечно же… Потом она вернулась в Москву… Дальше… Дальше! А вдруг она причастна к первому покушению на Пашкова? Бред, не могу представить ее со снайперской винтовкой! А впрочем, зачем ей стрелять самой? Она вполне состоятельная женщина, чтобы нанять для этих целей профессионала. Неужели все так просто? А Наташа, как же Наташа?

— В чем дело? — раздался за спиной мужской голос, прервавший мои лихорадочные размышления.

Это был высокий брюнет в белом халате, очевидно, доктор, которого вызвала Анечка. А рядом с ним я заметила того самого парня — читателя газет, тот что-то спешно дожевывал с самым что ни на есть виноватым видом. И неспроста, потому что Капитонов немедленно спустил на него собаку.

— Ты где был? — рявкнул на него Капитонов.

— Да я в столовую, на минуточку, — принялся оправдываться парень.

Капитонов ему больше ничего не сказал, зато так посмотрел, что слова и не понадобились. Парень весь съежился и безропотно занял свой пост у двери в реанимацию.

После чего Капитонов переключился на доктора:

— Я уже был здесь сегодня, и мне было позволено поговорить с пострадавшей. Могу ли я повторить эту попытку?

— Минуточку. — Доктор шагнул за дверь палаты, а когда вернулся спустя минуту, произнес, пожимая плечами:

— Физическое состояние у нее стабильное, по всей вероятности, завтра мы ее переведем в обычную палату. Что касается остального… — Он понизил голос:

— Честно говоря, мы собираемся вызвать к ней психиатра.

— Так я могу с ней поговорить? — напомнил Капитонов.

— Попробуйте, — индифферентно пожал плечами доктор, — если она вам что-нибудь скажет. Только недолго. — И окликнул медсестру:

— Анюта, организуй халат товарищу!

Анечка принесла халат, и Капитонов скрылся за дверью реанимации, а мы с Радомысловой, словно по команде, приникли к стеклу выходящего в коридор окна.

Капитонов стоял к нам спиной, и мы не слышали, что он говорил, зато хорошо видели спокойный и бесстрастный профиль Майи. И мне не нужно было напрягать ни слух, ни зрение, чтобы понять: Майя не отвечала.

— Молчит… Но почему она молчит? — простонала рядом со мной Радомыслова.

Я опять не успела и глазом моргнуть, как она сунулась на «запретную» территорию. С моей стороны было бы глупо не последовать за ней, и спустя минуту мы обе уже стояли рядом с Капитоновым.

Он вопросительно посмотрел на нас.

— Может, она хоть мне что-нибудь скажет… — взмолилась Ираида Кирилловна, озабоченная судьбой любимой ученицы.

— Попробуйте. — Капитонов отошел в сторону. Радомыслова клятвенно сложила руки на груди и забормотала:

— Майя, Майечка… Ну скажите, скажите, где Леночка? Что случилось? Ну скажите мне, скажите…

Мраморно-белая Майя молчала.

Учительница снова заплакала, я взяла ее за руку и повела к двери. Капитонов тоже собрался уходить, и тут до нас донеслась тихая и непонятная речь. Мы, все трое, замерли и, втянув головы в плечи, стали внимать Майе, которая наконец заговорила, заговорила, но совсем не о Богаевской.

И опять, не сговариваясь, мы сгрудились вокруг Майи, растерянно слушая ее страстный, но странный монолог.

— Мужчины, — изрекла Майя бесплотным шелестящим шепотом, — мужчины… эти лживые, грязные животные… Эти биороботы, предназначенные только для собственного воспроизводства… Они тискают вас, не заботясь о том, что вы при этом чувствуете. Они говорят вам: «Давай быстрей-быстрей, а то у меня ничего не получится», не догадываясь, что у них не получится в любом случае… Они, они… — Она говорила все тише и тише, паузы между словами становились все продолжительнее. В конце концов она замолчала на полуслове.

Капитонов, воодушевленный этой сумбурной речью, возобновил попытки узнать хоть что-нибудь о Богаевской:

— Майя, Майя, вы меня слышите? Что вы знаете о Елене Богаевской? Где она сейчас?

Майя не отвечала, и ее заострившийся профиль был все таким же бесстрастным. Она не произнесла больше ни слова.

Я проводила Радомыслову до остановки и посадила в автобус. И уже с подножки она в сто первый раз задала все тот же вопрос:

— Где же все-таки Леночка?

Я отвела взгляд. Черт его знает почему, но меня не покидало чувство, будто я, если бы вела себя с самого начала немножко по-иному, теперь бы знала, что ей сейчас ответить. Вот и Капитонов не то чтобы обвинил меня, но вскользь заметил, что именно мой ночной звонок и сообщение, оставленное на автоответчике, заставили Богаевскую очертя голову сорваться в неизвестность. Ищи ее теперь. Хотя… как именно «по-иному» я могла себя вести? Если только вообще никак, то есть ни во что не вникать. Я поправила на шее шарф, подняла воротник и перешла улицу — мой автобус останавливался на противоположной стороне, в двухстах метрах, — прибавляя шаг. Тут позади меня раздался короткий автомобильный сигнал.

Я остановилась и покосилась на простецкие синие «Жигули», притормозившие неподалеку, но так и не смогла рассмотреть сидевшего за рулем человека. Тогда он приоткрыл дверцу и голосом Капитонова приказал:

— Да садитесь же вы, в конце концов. Я пожала плечами и послушно выполнила повеление Капитонова, устроившись рядом с ним. А Капитонов тронул машину и, не отрывая взгляда от дороги, процедил сквозь зубы:

— Богаевская в городе.

— Я так и знала! — В сердцах я стукнула себя ладонью по колену.

— Уж не знаю, что вы там знали, — проворчал Капитонов, — но она прилетела сюда ночью во вторник, на пару часов раньше Майи, предыдущим рейсом. Правда, это все, что о ней известно, дальше следы теряются. Ни в одной из городских гостиниц она не зарегистрирована, и где она может быть сейчас, неведомо. По крайней мере, из города она не выезжала. Точнее, не вылетала, только это можно утверждать со стопроцентной гарантией. Что касается поездов или, скажем, автобусов… — Он усмехнулся. — Впрочем, теоретически она могла уйти и пешком…

— Пешком… — отозвалась я эхом. Сдается мне, Капитонов думал о том же, что и я. Он думал, имеет ли отношение Елена Богаевская к тому выстрелу из снайперской винтовки, что по ошибке уложил Веньку Литвинца, и, не сомневаюсь, эта версия значилась у него под первым номером. А за ней уже все остальные, сколько бы их ни было.

— А посему, — продолжал Капитонов, — вы, уважаемая, остаетесь одной из немногочисленных персон, у которых Богаевская может рано или поздно объявиться, опять же теоретически, разумеется. — Он помолчал и добавил:

— Ну, еще у этой учительницы… Объявляю вам за нее благодарность, хоть вы и пренебрегли моей просьбой не предпринимать самостоятельных шагов.

— А родственники? У нее здесь нет никаких родственников? — попыталась я выяснить то, что меня давно занимало.

— Есть… — нехотя ответил Капитонов. — Одна родственница, дальняя в общем-то, двоюродная тетка. Живет в области, в восьмидесяти километрах от города… Она тоже ничего не знает о Богаевской и последний раз ее видела, когда нашей приме было лет двенадцать-тринадцать.

И он замолчал. Я тоже. Я думала, как бы поаккуратнее задать вопрос, который не давал мне покоя. В конце концов пошла напролом:

— Вы думаете, что это Богаевская организовала покушение на Пашкова? Капитонов поморщился:

— Частный сыск — это ваше хобби, так надо понимать?

И больше ничего.

Но я уже не могла остановиться: меня просто распирало изнутри от скопившейся во мне информации, которой я должна, нет, просто обязана была дать выход, причем немедленно:

— По крайней мере, не станете же вы утверждать, что не видите прямой связи между историей Богаевской и тем, что случилось в нашем городе в последние дни? Ведь все так очевидно! Пашков был одним из тех… тех подонков, которые изнасиловали Богаевскую пятнадцать лет назад. Помните, как сказала учительница, насильники были «при должностях», а потому родители Богаевской не стали сообщать о том, что случилось с их дочерью, в милицию. Между прочим, в то время Пашков был секретарем райкома комсомола… Дальше, через пятнадцать лет Богаевская, успевшая стать знаменитостью, приезжает в родной город, чтобы поддержать кандидата на губернаторскую должность, и уже в аэропорту узнает в этом кандидате человека, который ее изнасиловал! Не знаю, как вы, а я вполне допускаю, что она могла организовать покушение на Пашкова. Она хотела ему отомстить, понимаете, она хотела ему отомстить! И, прошу заметить, меня лично это нисколько не удивляет и — думайте обо мне что хотите! — не возмущает. Может, окажись я на ее месте, то поступила бы точно так же!

— Спасибо, я это учту, — буркнул Капитонов, а я с удивлением обнаружила, что машина, в которой мы сидели, находится в десяти метрах от подъезда моего дома. Я и не заметила в запале своей пламенной речи, что мы уже приехали. — Я непременно учту эту особенность женской психологии.

Меня не на шутку раздражала эта его показная невозмутимость. Он словно бы указывал мне мое место, словно бы говорил: «Не считай себя такой уж умной».

Наверное, он догадался, какие чувства меня обуревают, потому что все-таки объяснил мне мотивы своего поведения:

— Я ничего не имею против этой вашей версии, но пока что у нее нет доказательств. Вы утверждаете, что Пашков был одним из насильников, но пока этого не подтвердит сама Богаевская, это всего лишь догадка. И не более. Поэтому чем скорее мы найдем примадонну, тем лучше, и я искренне надеюсь, что, если она вздумает к вам прийти, вы не станете изображать из себя мисс Марпл, а оперативно сообщите мне об этом визите. Договорились?

— Договорились, — подтвердила я без особого энтузиазма.

— И впредь никаких оргвыводов, — предупредил он официальным тоном. — Прошу учесть, что я веду с вами достаточно откровенные беседы только потому, что немножко знаком с вашим… скажем так, послужным списком.

— Это комплимент? — уныло поинтересовалась я.

— Комплимент, — кивнул Капитонов.

— Спасибо, вы очень любезны, — фыркнула я и распахнула дверцу. Уже поставив одну ногу на землю, я обернулась к Капитонову:

— Неужели эта сволочь Пашков вывернется? Неужели вывернется? После всего! Нет доказательств? А Майя? Ведь не просто так она плеснула в него кислотой? И Потом, потом… Я думаю, то приключение с Богаевской было у него не единственным, я, я… я в собственных руках держала одну фотографию, на которой он запечатлен с бабенкой на коленях!

Капитонов тяжело вздохнул и распорядился:

— Закройте дверь — дует. Я подчинилась.

— А теперь будем разговаривать дальше, — многозначительно объявил он, — но, учтите, это будет очень приватный разговор, о котором вы постараетесь забыть так скоро, как только возможно. Вы уже вся внимание?

— Вся, — насторожилась я.

— Ну тогда мотайте на ус. Похождения Пашкова в его бытность молодежным вожаком в нашем замечательном городе хорошо известны. И не только мне, но и тем людям, которые очень хотели бы его видеть на должности губернатора.

— Вы имеете в виду тот «серьезный капитал», который за ним стоит? — ввернула я.

— Я же вам велел слушать, — напомнил мне Капитонов, — слушать. Мне всегда казалось, что умение слушать всегда отличает профессионального журналиста от какого-нибудь выскочки-дилетанта.

Я безропотно проглотила очередной «комплимент», только губы поджала.

— Ну тогда слушайте дальше. Так вот, люди, проталкивающие Пашкова к заветному креслу, давно закрыли глаза на его давние грешки. Я даже догадываюсь почему. Может, им не нужен кристально чистенький протеже, всегда лучше иметь такого, которого есть чем шантажнуть. Так что я вам очень не советую заниматься моральным обликом Пашкова, пусть он вас не заботит. И вообще… — Капитонов задумался. Похоже, он подбирал такие слова, которые значили бы как можно меньше. — Вам стоит держаться от всего этого подальше, потому что, уж поверьте мне, в таких делах очень трудно находиться над схваткой. Случается, что некоторые думают, будто ведут сольную партию, в то время как в действительности они всего лишь пляшут под чужую дудку.

Наверное, последнюю фразу он мне сказал не из бескорыстной любви к афоризмам, но я оставила ее без комментария. У меня было что еще сказать ему, хоть он и хотел, чтобы я только слушала.

— Хорошо, — выдала я свой последний козырь, — а как же тогда некая Надя, которая сначала бегала с фотографией пьяного Пашкова с девочкой на коленях, а потом повесилась?

Капитонов совсем не удивился моей осведомленности, только заметил будничным тоном:

— Про все-то вы знаете, как я посмотрю. Я потрясен.

— Зато меня поражает ваше спокойствие, — отпарировала я и толкнула дверцу. В этот раз я уже не собиралась возвращаться.

— Не забудьте о нашем договоре, — бросил мне вслед Капитонов.

— Что вы, что вы, как можно, — буркнула я и направилась к подъезду, вспоминая на ходу, что так и не зашла в аптеку, чтобы купить себе что-нибудь от простуды.

Пришлось мне лечиться традиционными методами. Благо в кухонном шкафу обнаружилась банка изрядно засахарившегося меда. Выпив литра полтора чая с этим самым медом, я укуталась в одеяло и рухнула на диван. Примерно через десять минут одеяло уже можно было выжимать, да и меня с ним заодно. Зато температура упала чуть ли не до отрицательных значений. По крайней мере, когда я коснулась согретой под одеялом рукой собственного лба, он мне показался холодным, как гранитное надгробие. А потом меня стала охватывать дрема, которую нарушил противный требовательный звонок.

Вставать мне совершенно не хотелось, но я вспомнила, что Капитонов почему-то не исключал вероятности появления у меня Елены Богаевской, хотя я плохо себе это представляла. Звонили, правда, не в дверь, а по телефону. Ладно, будем считать, что она решила предупредить меня о своем визите. Чертыхаясь и ругая саму себя за то, что не догадалась перетащить телефон поближе к дивану, я, как была в одеяле, поплелась в прихожую.

— Ну, где тебя носило весь день? — выдала мне трубка, едва я успела поднести ее к уху. Ледовский!

— Разве я под домашним арестом? — огрызнулась я и посмотрелась в висящее на стене зеркало. Удивительное дело, лихорадка прибавила мне красок, по крайней мере, такого румянца у меня сроду не было.

— Я же за тебя волнуюсь, — обиделся Ледовский.

— И напрасно.

— А что это у тебя голос такой странный? Надо же, какой внимательный!

— Горло болит немного, — призналась я, переминаясь с ноги на ногу. Стоять босиком на прохладном полу было даже приятно, но не очень полезно.

— Чем ты там лечишься? — продолжал проявлять подозрительное беспокойство Ледовский.

— Глубоким сном, но мне все время мешают.

— Извини, — сказал Ледовский и пообещал:

— Завтра я к тебе заскочу.

Я положила трубку на рычаг и вернулась на диван. На этот раз сон ко мне не торопился, и я волей-неволей вернулась к тому, вокруг чего непрестанно крутились мои мысли, а еще к недавнему разговору с Капитоновым, а разговор этот был в высшей степени странным. Особенно эта непонятная фразочка… Как же он сказал, дай Бог память?.. А, «некоторые думают, что ведут сольную партию, а сами пляшут под чужую дудку». Нет, кажется, он сказал чуть-чуть позамысловатее, но по крайней мере за смысл я ручаюсь. Гм-гм, на что, интересно, он намекал? Ох, не люблю я такие скользкие выраженьица!

Глава 27

Ледовский и в самом деле явился, едва рассвело. И не один, а вместе со своим водителем, притащившим большую картонную коробку, которую он, скромно потупившись, оставил в прихожей и тут же удалился.

— Это что? — спросила я, несколько опешив.

— Это все необходимое для того, чтобы ты не умерла с голоду, — пояснил Ледовский.

Я присела на корточки и заглянула в коробку: она была набита продуктами под завязку, а сверху лежали апельсины и здоровый ананас.

— Ешь ананасы, рябчиков жуй… — глупо хмыкнула я, не зная, как отнестись к подобным проявлениям почти отеческой заботы к моей собственной персоне.

— Рябчиков там нет, — поправил меня Ледовский и, подхватив коробку, отнес ее на кухню.

Я, все еще пребывающая в некоторой прострации, проследовала за ним и меланхолично наблюдала, как он выгружает из коробки щедрые дары супермаркета и раскладывает их по пустым полкам моего холодильника.

— А это съешь сейчас. — Он оставил на столе две пластиковые упаковки — в таких упаковках в дорогих магазинах продают салаты чуть ли не на вес золота — и стаканчик йогурта.

Я опустилась на табурет и задумчиво посмотрела на все это невиданное изобилие, в смысле невиданное в стенах моей кухни. И не по той причине, что я не могла заработать себе на хлеб насущный, а в связи с общей безалаберностью моего жизненного уклада.

— Ну что сидишь, давай работай челюстями, — подбодрил меня Ледовский. — А то ведь скоро совсем на нет сойдешь.

— А ты уверен, что мне все это можно?

— В каком смысле? — насторожился Ледовский.

— В том, что выходящим из длительной голодовки рекомендуется начинать с легких протертых супчиков, а еще лучше — это, как его… — я щелкнула пальцами, — искусственное питание, с помощью капельницы, например…

— Издеваешься? — оскорбился Ледовский, видимо не ожидавший такого пренебрежения к собственной благотворительности.

— Ага! — просто ответила я и подвинула к себе упаковку с салатом, рассмотрела цену и присвистнула:

— Ого!

Ледовский покачал головой:

— Какая ты все-таки…

— Какая? — Я напружинилась, как кошка перед прыжком.

— Ты как кактус, который раз в десять лет цветет, а все остальное время колется. М-да, но все равно находятся идиоты, которые их коллекционируют. Сам видел окна, заставленные разнокалиберными горшочками, и в каждом — по кактусу, — сказал Ледовский, протопал в прихожую, и уже оттуда до меня донеслось:

— Ладно, я пошел, еще позвоню, а ты лечись.

Я осталась наедине с угрызениями совести. Черт побери, зачем я наговорила Дедовскому гадостей, кто меня, спрашивается, за язык тянул? А все потому, что я не хотела признаться ни себе, ни ему, как меня растрогало его участие. Все это злополучное чувство противоречия, и только.

Спрятавшись за шторой, я выглянула в окно. Напрасная предосторожность: Ледовский ни разу не оглянулся, и уже через минуту его машина сорвалась с места.

Все-таки я съела немного салата, большей частью из чистой любознательности. Ну очень мне не терпелось понять, почему он так дорого стоит. Может, я, конечно, и не самый большой специалист в этой области, но чего-то особенного под пластиковой крышкой обнаружить мне не удалось, салат как салат.

Я уже заканчивала свою роскошную трапезу, когда в дверь снова позвонили. Каюсь, первая моя мысль была совсем не о Богаевской. Я подумала, что вернулся Ледовский, почему, а Бог его знает. Может, потому, что мне этого хотелось?

Однако за дверью стоял Капитонов, который выглядел усталым и озабоченным. И еще смешным, потому что на голове у него была какая-то чудная клетчатая кепка, в которой я его прежде не видела.

— Проходите, — сказала я, дожевывая бутерброд с рыбой.

Капитонов, даже не поздоровавшись, с ходу меня огорошил:

— Вы можете опознать Богаевскую?

— То есть… — растерялась я. — Как это понимать?

— В прямом смысле, — пояснил Капитонов, — мне нужны люди, которые могли бы ее опознать, хотя бы предварительно, прежде чем из Москвы прибудет ее продюсер или, как их, а, импресарио. В этих иностранных названиях черт ногу сломает… Так вот, насчет опознания. Поскольку Майя Бессараб до сих пор находится в невменяемом состоянии, я могу надеяться только на вас и бывшую учительницу Богаевской. На вас, кстати, в большей степени, чем на нее. Во-первых, вы хладнокровнее, во-вторых, вы видели ее на прошлой неделе, а учительница — пятнадцать лет назад. Я коснулась пальцами лба.

— Постойте, что-то я не пойму… Почему ее нужно опознавать? Она что, тоже не отвечает на вопросы? Как Майя?

— Тоже не отвечает, — Капитонов отвел взгляд, — с той только разницей, что Майя еще, может, и заговорит когда-нибудь, а Богаевская — уже никогда. По крайней мере, моя обширная практика позволяет мне это утверждать.

— Что… Что вы хотите этим сказать? — Я прогнала догадку, которая меня посетила, уж слишком она была страшна.

— То, что она сейчас в морге, и это еще хорошо.

— Хорошо?!

Капитонов по-прежнему старался не смотреть мне в глаза.

— Ну да, хорошо… Она ведь могла уже быть и в могиле, и тогда дело бы усложнилось. Про крематорий я вообще молчу.