Юрий Яковлевич Яковлев
      РЕЛИКВИЯ
      ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ
      На исходе прозрачного апрельского дня к бабе Настасье пожаловали незваные гости. Подталкивая друг друга и спотыкаясь о высокий порожек, в дом вошли ребята.
      - Здрасте!
      Гости смотрели на хозяйку, а хозяйка смотрела на влажные штемпеля, которые гости наставили на чистых половицах, и недовольно прикидывала, что после ухода честной компании придется браться за тряпку. Баба Настасья поджала губы и спросила:
      - Чего надо-то?
      Стоявший впереди других скуластый парнишка в высоких сапогах - он больше всех наследил, паршивец! - тут же отозвался:
      - Реликвии есть?
      Баба Настасья непонимающе уставилась на него и спросила:
      - Старые газеты, что ли?
      - Старые газеты - это макулатура, - тут же пояснил соседский мальчик Леня. - А нам нужны реликвии войны.
      - Может быть, у вас есть штык или немецкая каска? - спросила стоявшая в дверях конопатенькая девочка в платке, соскользнувшем на плечи.
      - Нет у меня немецкой каски. И штыка нет, - призналась баба Настасья.
      - Она не воевала, - пояснил соседский мальчик Леня, который на правах соседа выступал как бы в роли посредника. - У нее муж воевал.
      - Может быть, красноармейская книжка, пробитая пулей, хранится? спросил скуластый мальчик; судя по всему, он был в этой компании старшим.
      - Или пилотка со звездочкой? - сказала конопатенькая.
      Баба Настасья покачала головой.
      - Плохо, - сказал старший.
      - Плохо, - подтвердил соседский Леня.
      Ребята переглянулись, засопели, затоптались на месте, не зная, уходить или еще что-нибудь спросить. И тут девочка сказала:
      - Фото тоже годится.
      - Годится! - обрадованно подхватил Леня: ему, видимо, очень хотелось, чтобы у его соседки бабы Настасьи нашлась хоть какаянибудь реликвия, пусть фото. И он, не дожидаясь ответа, посоветовал: - Баба Настасья, поищите за образами.
      - Нет у меня образов.
      Что за неудачная бабка! И образов у нее нет.
      - Когда нет образов - прячут за зеркалом! - не отступал Леня. - Зеркало у вас есть?
      - Зеркало есть. - Баба Настасья исподлобья посмотрела на ребятишек. Ходите тут без дела, полы пачкаете!..
      - Мы не без дела, - обиженно пробурчал старший, косясь на свои высокие грязные сапоги, - мы собираем музей войны.
      - Великой Отечественной войны, - уточнил соседский Леня.
      Такой поворот дела озадачил бабу Настасью. Она поднялась со скамейки и оказалась очень крупной, широкой в кости, только спина ее не до конца разгибалась, застыла в каком-то вечном поклоне.
      - Есть у меня письмо с фронта. От мужа моего, Петра Васильевича, сказала она неуверенно, наугад. Само как-то сказалось. - Годится?
      - Что же он не прислал фото? - с тихим упреком отозвалась конопатенькая.
      Баба Настасья не расслышала ее слов. Шаркая ногами, подошла к комоду, стала искать письмо за зеркалом. И вскоре ребята увидели в ее руках какой-то бумажный треугольник. Старший протянул руку, баба Настасья исподлобья посмотрела на него и нехотя отдала письмо.
      Он покрутил странное письмо в руках и спросил:
      - А где конверт с марочкой? Потерян?
      - Ничего я не теряла! Разве тогда были конверты и марочки?
      Треугольник, полевая почта, печать. Вот и все дела.
      - Не было тогда конвертов и марочек, - принял сторону бабы Настасьи соседский Леня.
      Но остальные отнеслись к словам старухи с недоверием: потеряла, старая, а теперь выдумывает. Они были убеждены, что раз есть письмо, то был конверт и была марка. Опять наступило неловкое молчание.
      И опять конопатенькая спросила:
      - Муж был героем войны?
      Бабе Настасье надоело любопытство гостей. Она заволновалась, вспыхнула. Сердитой скороговоркой произнесла:
      - Никаким он не был героем. Давайте сюда письмо!
      - Подождите, баба Настасья, - примирительно сказал Леня. - Надо ведь почитать письмо!
      - Надо почитать, - поддержали его остальные, и вся честная компания направилась к окну, где было светлее.
      Письмо было коротким и простым. Вот что писал муж бабы Настасьи с фронта:
      - "Здравствуй, жена моя Настасья! С приветом к тебе твой муж Петр. Я покуда жив и здоров, чего и тебе желаю. Живу я неплохо.
      Курево выдают своевременно. Но вместо махорки - табак филичевый, безвкусный. Куришь, куришь - никак не накуришься. Разве что дым идет. Я второпях потерял запасную пару портянок. Повесил сушить, а по тревоге снялись - забыл сунуть в вещмешок. Теперь маюсь. На ночь постираю единственную пару, к утру они не успевают высохнуть. Приходится надевать сырые. Ноги преют.
      Мы сейчас больше копаем, чем стреляем. Копаешь, а от окопа пашней пахнет. И от этого родного запаха щемит сердце. А сколько еще провоюем не знаю.
      Кланяйся дедусе Ивану, всем родным и соседям.
      С фронтовым приветом, твой муж Петр".
      Когда кончили чтение письма, конопатенькая покачала головой:
      - Нет, это не реликвия.
      - Понимаете, баба Настасья, не реликвия, - с сожалением сказал старший. - Все про табак, про портянки. А клятвы нет.
      - Какой клятвы? - глухо спросила баба Настасья.
      - "Умрем, но не отступим!" - как по писаному сказал старший.
      Баба Настасья изумленно посмотрела на ребят.
      - Не хотел он умирать, - сказала она.
      - Поэтому и не реликвия, - тихо сказала конопатенькая.
      - Может быть, реликвия, - сказал соседский Леня, стараясь удержать товарищей, но ребята потянулись к двери.
      Старший хотел сложить письмо уголком, но не сумел. Так и сунул хозяйке несложенным.
      Ребята ушли, в доме стало подчеркнуто тихо. А баба Настасья стояла перед закрытой дверью с письмом в руке, словно только что приходил почтальон. Потом она подошла к столу и вдруг почувствовала тупую неодолимую усталость. Она тяжело опустилась на скамью и закрыла глаза. Может быть, задремала. Может быть, время прошло в забытьи. Но когда она открыла глаза, на дворе было уже темно. Баба Настасья встрепенулась, поднялась, зажгла свет. Она вернулась к столу, села на лавку. Перед ней лежало письмо. Она долго смотрела на листок, потому что знала письмо наизусть.
      Когда много лет назад письмо пришло с фронта, все бабы завидовали ей. Потому что никто давно не получал писем. А бабы были усталые и свирепые. Один раз чуть не прибили хромого почтальона.
      "Ты, хромой черт, без писем не приходи в деревню!" И долгое время на всю деревню было только одно письмо с фронта - Настасьино.
      На фронте была своя война, а в деревне - своя: надрывались бабы, когда вместо лошади впрягались в плуг. Стирали в кровь плечи, сбивали ноги, надрывали животы. Такая это была пахота, что в конце полосы в глазах становилось темно, и тяжелая кровь начинала звенеть в ушах, и падали бабы на землю, как солдаты под огнем.
      И вот тогда они требовали от Настасьи:
      - Читай письмо!
      Настасья, большая и сильная, поднималась на локте и хриплым голосом - в который раз! - начинала читать:
      - "Здравствуй, жена моя Настасья!.."
      И бабам чудилось, что в письме написано: "Здравствуй, жена моя Нюша!" или: "Здравствуй, жена моя Ольга!" Это их мужья здороваются с ними. Это их мужья были живы и здоровы. И не нравился им филичевый табак: "Куришь, куришь - никак не накуришься!"
      И не повезло с портянками: снимались по тревоге, забыли сунуть в вещмешок. Настасьино письмо грело серолицых, осунувшихся подруг, прибавляло им сил. И, снова впрягаясь в плуг, они говорили:
      - У них окоп пахнет пашней, а у нас пашня пахнет окопом.
      Поздно вечером обязательно кто-то стучал в окно Настасье:
      - Отвори!
      - Что тебе, соседка?
      - Дай почитать письмо.
      Письмо как бы стало общим, принадлежало всей деревне..
      Сидя над письмом в кружочке, высвеченном керосиновой лампой, соседка успевала и поплакать, и посмеяться, и утешиться, и утешить хозяйку.
      - Ты не расстраивайся из-за портянок. К зиме обязательно новые выдадут. Я знаю...
      И так продолжалось долго. Из других деревень приходили почитать Настасьино письмо. А мужа Петра Васильевича уже не было в живых...
      Сейчас это письмо лежало на столе перед бабой Настасьей, словно только что пришло от мужа. А раз пришло письмо - значит, он жив.
      Только очень далеко от дома. И пишет он, живой, про обычные житейские вещи: плохой табак и про забытые впопыхах портянки...
      Но потом бабе Настасье показалось, что она держит в руках не свое письмо, а чужое, полученное от живого мужа соседкой и данное ей на время, для утешения.
      Она отвела глаза от письма и увидела ребячьи штемпеля на половицах, но не рассердилась. Эти ребятишки вечно что-то собирают - то лекарственные травы, то колоски. Теперь они ищут реликвии.
      А письмо им не подошло, потому что им, ребятишкам, невдомек, что стояли твердо и погибали в бою и те, кто не писал: "Умрем, но не отступим!" Ну и слава богу, что не нужно детям это письмо, что живут они хорошо и не требуется им утешения. И теперь не бьют почтальона, и нет такого положения, чтобы на всю деревню была одна только весточка.
      Баба Настасья вздохнула. И аккуратно сложила старое фронтовое письмо по складкам, чтобы получился треугольник.
      Потом ей стало душно, и она заковыляла к двери. Вышла на крыльцо. Было уже совсем темно. В разных уголках густой мягкой тьмы поблескивали огни деревни.
      Тут хлопнула калитка, послышались голоса, и баба Настасья увидела три приближающиеся фигурки: это ребята возвращались за письмом солдата. Она вздохнула и почувствовала бесконечно родной и знакомый запах. Он проникал внутрь, разливался по телу, и с каждым вздохом бессилие старой женщины как бы растворялось, теряло свою гнетущую тяжесть. Это был запах сырой весенней земли - запах пашни, похожий на запах окопа.