...В это время к сараю, где поначалу был заключен взятый в плен разведотряд, подошло несколько ребят в черных пилотках. Часовой стоял, прислонясь к стене, и грелся на солнце.
      - Как дела? - спросил черноволосый с нашивками на рукаве.
      - Все в порядке. Сидят тихо, - доложил часовой.
      - Поели?
      - Ложки не звенят. Голодают.
      - Ты бы их уговорил.
      - Сами уговаривайте! Я часовой. Мое дело охранять.
      - А если они умрут с голоду? - спросил черноволосый. - Открывай сарай!
      Часовой открыл сарай. Ребята зашли внутрь, а часовой остался на солнце.
      Через некоторое время ребята вернулись.
      - Где пленные?
      - В сарае.
      - Нет их в сарае.
      - Поищите... Может быть, спрятались...
      Ребята молча смотрели на часового. Тогда тот сам зашел в сарай и, убедившись, что никого нет, растерянно сказал:
      - Наверное, подкоп сделали. Я за подкоп не отвечаю...
      - Спал?! - в упор спросил черноволосый.
      - Не спал... Я вообще плохо сплю... ворочаюсь.
      - Доворочался! Сдай пилотку и автомат, тебя будет судить военный трибунал.
      С этими словами черноволосый затолкал часового в сарай и закрыл ворота на засов.
      - Ребят, а ребят!.. Я больше не буду... спать... - донесся из сарая жалобный голос часового.
      4
      Вертолет стоял на взлетной площадке. Он походил на большого железного кузнечика, который способен совершить прыжок через горы. Сверкающая на солнце застекленная кабина напоминала выпуклый глаз насекомого.
      В этот ранний час Павла на месте не оказалось.
      - Жди меня здесь! - скомандовал Микоша своей спутнице. - Я пойду за Павлом.
      Шуренция кивнула головой. Ей мучительно захотелось сесть, но она удержалась, потому что чувствовала: стоит опуститься на землю, и глаза сами закроются. Лучше стоять из последних сил. Девочка стала рассматривать вертолет. Он был тяжелым и неповоротливым.
      Краска выгорела, облупилась, на пыльном борту застыли потеки масла. И вообще вблизи вертолет был похож на кабину простого самосвала, что с утра до вечера колесит по кривым горным дорогам, а в кузове с грохотом перекатываются камни. Трудно поверить, что тяжелая земная машина может совершить прыжок через горы...
      Только большие лопасти подъемного винта свидетельствовали, что вертолет имеет дело с небом, с ветром.
      "У нас в Колодулихе нет вертолетов, и нет тореадоров, и в сельпо не торгуют арникой - мазью Дон-Кихота", - с грустью подумала Шуренция и провела рукой по прохладной металлической обшивке тем привычным деревенским движением, каким гладят коров, похлопывают лошадей.
      Микоша долго не появлялся. И Шуренции начало казаться, что он вообще не придет. Может быть, его запер дома дед, а может быть, отвлекло новое приключение... Она ходила между бочками с ядохимикатами, и на нее зловеще скалились красные черепа. Начинало припекать солнце. С моря тянул сверлящий сквознячок.
      Наконец появился Микоша. Пот струился по его лицу и пятнами проступал на рубахе. Глаза горели каким-то отчаянным огнем. Он подошел к Шуренции и тихо произнес:
      - Уехал в райцентр... Павел...
      - Все пропало? - спросила печальная рыба-солнце.
      "Сейчас она вспомнит о сухом дубе", - подумал Микоша и отвернулся к морю. Оно было не синим и не зеленым, а серебристомолочным. И по его парной глади, глухо постукивая двигателем, плыл морской буксир. Тот самый буксир, который вчера на исходе дня вел за собой в море корабль без мачт, без надстроек, без оружия, без флага. Сейчас буксир шел один, и за ним широким клином расходились спокойные волны.
      Микоша сразу понял, что произошло: бывший эсминец "Бдительный" отстоял этой ночью свою последнюю огненную вахту и погрузился в глубины моря, пробитый снарядами. Или ракетами. Мальчик оглянулся в надежде увидеть бородатого моряка на белом коне. Но Ивана Васильевича не было. Может быть, командор "Бдительного" не вернулся этой ночью вместе со своим кораблем? И они оба погибли в той мужественной военной игре, в которую играют взрослые люди, солдаты и моряки, для того чтобы суметь принять настоящий бой?
      Микоша почувствовал себя причастным к этой грозной игре. Он тоже должен сделать что-то настоящее, отчаянное, чтобы чувствовать себя человеком!
      - Погиб "Бдительный", - сказал Микоша. - Затонул.
      - Мы проиграли? - одними губами спросила рыба-солнце.
      - Мы сделаем прыжок... сами, - отрубил Микоша.
      Буксир все стучал двигателем, и за ним расходился молочный клин. Микоша отвернулся от моря и зашагал к вертолету. Он подставил к машине небольшую лесенку, сваренную из железных прутьев, и скомандовал Шуренции:
      - Лезь за мной!
      - Что ты хочешь делать? - спросила девочка, и бугорки-брови смешно поднялись над глазами.
      - Лезь, тебе говорят! Или боишься?!
      - Нет, не боюсь, - отозвалась рыба-солнце и полезла за Микошей.
      В кабине было прохладно. Раннее солнце не успело накалить алюминиевые стенки, а сквозь прозрачный плексиглас в лицо били прямые слепящие лучи. Микоша занял место пилота. Шуренция уселась рядом, аккуратно поправив платье. Микоша выкатил на нее глазищи и прикрикнул:
      - Закрой дверцу... на запор!
      Где-то в глубине души он надеялся, что Шуренция не выдержит и в последнюю минуту скажет: "Не надо!" Но Шуренция молчала, и Микоше некуда было отступать. Он двигался вперед, борясь со страхом. И чтобы не дать страху окрепнуть, разлиться по телу, сломить его дерзкий замысел, Микоша крикнул:
      - Зашприцевать смесь!..
      Он сам себе подавал команды и тут же выполнял их.
      - Открыть вентиль!
      Лопасти дрогнули. Медленно повернулись.
      И сразу послышался грохот, тело вертолета ожило, затряслось, и огромные лопасти горизонтального винта начали брать карусельный разбег. Микоша покосился на Шуренцию: она была бледной, и губы ее завязались узелком, изо всех сил удерживали слова "не надо".
      Нет, Микошины глазенапы не только замечали все, что попадало в их поле зрения, они обладали точной памятью. Теперь эта память, сохранившая все движения Павла в полете, оказалась как нельзя более кстати. Памятливые глаза Микоши командовали - цепкие руки выполняли команду.
      Микоша тронул сектор газа. Рев усилился. Вертолет сильно вздрогнул, подпрыгнул и оторвался от земли. Шуренцию качнуло, она уткнулась лбом в плечо Микоши. Он грубо оттолкнул ее. А лопасти уже загребали воздух. Гудящий водоворот затягивал, увлекал Микошу и Шуренцию в бездонную глубину голубого пространства.
      Радостный озноб охватил Микошу. У него застучали зубы. Это был не страх, а какое-то непонятное, ошеломляющее чувство, которое холодило грудь, учащало удары сердца, наполняло сознанием своей силы. Вокруг все грохотало, жило летучей неземной жизнью. Земля проваливалась. Горы качались.
      Эге-ге, "пещерный житель", как тебе удалось превратиться в птицу? Страх, радость, смятение, восторг заглушили боль, поднимали его все выше и выше. А внизу, наверное, желтела полоска пляжа с маленькими фигурками загорающих и разноцветными кружками зонтов. И мальчишки бегут за тенью вертолета. И никому из них не приходит в голову, что машину ведет не настоящий пилот, а "пещерный житель", Микоша.
      А толстый Степа спит в колючей горной траве. Потом проснется и подумает: где бы раздобыть каши? Это его главная мысль. Может быть, с годами у него появится другая главная мысль. А может быть, на всю жизнь останется эта...
      Микоша вцепился в ручку, и вертолет стало сносить в сторону. Он превратился в качели, которые отлетают в широкой качке, но никак не могут достичь верхней точки. И этой качке нет конца. Микошу вдавило в сиденье. Потом сиденье стало уходить из-под него. Невидимая воздушная воронка затягивала бескрылую летательную машину. Вертолет резко стал снижаться. Откуда-то вынырнул маленький пригорок... Появилась сухая, ржавая трава... Потом удар...
      Когда Микоша с трудом открыл глаза, его оглушил грохот. Лопасти проносились над головой. Это были не простые взмахи, а грозные удары, которые вот-вот обрушатся на голову. Микоша втянул голову в плечи, покосился на Шуренцию - и глаза его расширились от удивления: его спутница спала. Да, да, печальная рыба-солнце спала, откинув голову, открыв круглый рот. Во сне лицо девочки было розовым и спокойным. Микоша почувствовал боль и зажмурился. Его уже не носило из стороны в сторону, не вдавливало в сиденье и не бросало вверх. Вертолет стоял на земле. Но от рева двигателя и от работы лопастей мальчику казалось, что он продолжает лететь.
      Он летит над морем - и под ним движутся ровные волны с белым бортиком пены. Местами вода была прозрачна и виднелись камни, лежащие на дне. Все под водой трепетало, колебалось, было живым.
      И коралловое тело затонувшего эсминца тоже жило таинственной подводной жизнью...
      И Шуренция спит. Покинула его в трудную минуту. Но ничего, ничего. Мотор ревет. Лопасти ходят каруселью. Скоро будут горы. Он перемахнет через горы - и война будет выиграна.
      Потом Микоше почудилось, что он уже перемахнул через горы, но никак не может посадить машину. И она висит в воздухе. И будет так висеть без конца, потому что Микоша забыл, за какой рычаг надо дернуть. Микоше стало нестерпимо больно от сознания, что он теперь всегда будет висеть в воздухе и не сможет сообщить белым пилоткам, что черные идут в обход по горной тропе.
      И тут Микоша услышал голос друга. Почувствовал его руку на плече. Павел пришел на помощь в самый трудный момент, когда Микоша висел между небом и землей. Микоша спросил:
      - Что делать?
      Павел ответил:
      - Ты все уже сделал. Покалечил машину. Мне теперь голову снимут.
      И сразу двигатель заглох. И наступила тишина - сильная, как Удар.
      5
      Вот уже второй день Микоша сидит под домашним арестом.
      В маленькой комнате на втором этаже. Толстый кривой ствол дикого винограда добрался с земли до окна и окружил его широкими листьями, сквозь которые солнце кажется зеленым. Из окна видна синяя полоска моря. Виден двор с бочкой для дождевой воды. Бабушка, как грибы, собирает Алькины игрушки, разбросанные по двору. Все замерло, погрузилось в безжизненную тишину. Только в ушах шумит, словно все шумы набились в Микошину голову и от них болит голова.
      И нет арники. И ничего не известно: как военная игра, как Шуренция, как Павел... Бабушка шепнула Микоше, что Павла, наверное, отдадут под суд за халатность. Микошиной же судьбой дед распорядился так:
      "Подлечить и отправить к матери на Север. Хватит с него "пещерного жителя".
      В комнате жарко. Никакого движения воздуха. Микоша лежит в трусах на кровати. Он как пантера - в бурых пятнах йода. Болит голова. И колючее шерстяное одеяло жжет, как раскаленная галька.
      Хотя бы приплыла печальная рыба-солнце. Хотя бы спросила:
      "Ты... жив? Я думала, ты поломал ноги... У тебя крепкие кости..."
      Микоша сел бы на кровать и сказал бы:
      "Плохи мои дела, Шуренция. Бык поднял меня на рога. Все получается несправедливо. Эсминец "Бдительный" на войне обстреливал занятую фашистами Констанцу, а вчера ночью он пошел ко дну от наших снарядов и ракет... Ты думаешь, мне было легко поднять вертолет? Я знаешь как перетрусил! Но мы с тобой летели. Правда, не долетели. Дед хочет отдать Павла под суд, а он честный и отважный человек. И в отряде космонавтов ждут, когда у него перестанет болеть левая нога... По-дедовски, все это справедливо, а по-моему - несправедливо. Чья справедливость справедливее?
      И сколько вообще существует справедливостей, если у каждого своя и нет одной общей?"
      Не приплывает рыба-солнце. Не отзывается... Не может приплыть или забыла о Микоше? Дело сделано...
      Микоша лежит на спине с широко открытыми глазами. Не глаза, а глазищи. Глазенапы. И ребра проступают наружу, можно пересчитать. Иван Васильевич говорит по-моряцки:
      "У тебя все шпангоуты видны".
      Шпангоутами называются ребра лодки. А он так называет Микошины ребра. Микоша весь высушенный и прокопченный. И во рту у него сухо. И сердце высохло. И в глазах нет ни слезинки - высохли. А Микоше хочется плакать. Немного. Чуть-чуть. Для самого себя. И ему хочется, чтобы рядом очутилась мама. Этот кусочек сердца, который хочет, чтобы рядом очутилась мама, не высох. Бьется где-то под шпангоутами. И Микоша вспоминает мамин голос, мамины шаги, мамины любимые словечки. И сразу слепящее солнце, зеленое море, горы становятся чужими и холодными. И хочется, чтобы под ногами скрипел синий снег, и сверкали крупные звезды, и возникали праздничные всполохи полярного сияния. Дома легче дышать, дома легче жить...
      Ночью Микоша проснулся от свиста. Он поднялся. Поморгал глазами. Сполз с кровати и подошел к окну. Внизу, в лунном свете, он увидел невысокую кряжистую фигуру колхозного летчика.
      - Спустись вниз, - тихо скомандовал Павел.
      Микоша молчал.
      - Спустись, - повторил летчик. - Или боишься?
      Микоша сел на подоконник, свесил ноги наружу и, цепко ухватясь за ствол дикого винограда, спустился со второго этажа на землю.
      - Жив? - спросил Павел.
      - Жив, - пробасил Микоша.
      - Хорошо, что жив. Мог бы уже летать по царству небесному...
      Да подойди поближе.
      - Ругаться будешь?
      - Поздно тебя ругать... Дело сделано. Меня под суд отдают. Пусть судят. Разберемся... На, держи. - С этими словами летчик протянул Микоше небольшую темную склянку.
      Микоша узнал эту склянку - в ней была арника.
      - Спасибо.
      - Идем пройдемся.
      - Идем, - согласился Микоша.
      Они - большой и малый - перемахнули через невысокий каменный забор и вошли в таинственные, освещенные луной коридоры незрелого виноградника. На вьющейся лозе поблескивали гроздья мелкого, незрелого винограда, словно какая-то большая рыба наметала здесь икру.
      Павел шел впереди, а Микоша поспевал за ним. Они шли долго, не говоря ни слова. Неожиданно Павел остановился:
      - Слушай, что я тебе расскажу. В древние времена жил парень.
      Звали его Икар... Жил он на берегу моря, среди виноградников...
      Словом, в таких местах, как наши. И отец сделал ему крылья. Из птичьих перьев, льняных ниток и воска. Хорошие получились крылья. Продел Икар руки в петли, что были сделаны внутри каждого крыла, взмахнул руками и полетел. Но перед этим отец дал ему наставление: не летать низко над морем, чтобы перья не намокли, и не подниматься высоко к солнцу, чтобы воск не растопился. Икар полетел. Здорово он летал, доложу я тебе! Над землей, над морем. Его тянуло в вышину. Человека, если он стоящий, всегда тянет в вышину.
      И не заметил Икар, как приблизился к солнцу. Ему бы вспомнить наставления отца, а он - все выше, все выше, все выше! Не мог остановиться. А солнце жгло нестерпимо, воск стал мягким, растопился. Перья выпали. И крыльев не стало. Мальчик Икар рухнул в море... Вот расскажи эту историю твоему деду, он скажет: погиб от непослушания. Все верно. Все правильно. Но я тебе скажу другое:
      Икар погиб от смелого сердца... Послушание... Да если бы люди жили одним послушанием, то всю жизнь ползали бы по земле, а они летают!.. Между прочим, именем Икара назвали море... Я к чему это рассказываю? Ты, парень, где-то правильный. Мне бы шею тебе намылить за то, что ты меня под монастырь подвел, а я тебе сказки рассказываю. Но ты должен понять, что к чему, должен сам разобраться. С послушными людьми легко живется. Но бывает такой момент, когда до зарезу нужны непослушные, идущие наперекор всему, и люди называют их именами моря.
      Они долго стояли в сквозном виноградном коридоре. И луна была такая светлая, что они могли смотреть в глаза друг другу и видеть друг друга.
      - Ну, прощай, брат! - Павел протянул короткую сильную руку. - Когда еще встретимся!
      - Встретимся, - сказал Микоша и тоже протянул руку.
      И они долго пожимали друг другу руки.
      Когда Микоша взялся за ветвь дикого винограда, чтобы залезть обратно в свою комнату под домашний арест, Павел ткнул его легонько локтем в бок и сказал:
      - А я, брат, уезжаю в Москву. Пришел вызов в отряд. Вот он! - Павел улыбнулся и похлопал себя по карману. - Мы еще полетаем!
      ...Через несколько дней Микоша был выпущен из-под ареста. Вещи его были собраны. Билет на Север куплен. И бабушка, пока не было деда, отпустила его на берег, попрощаться с морем.
      Микоша нырнул в виноградник и вынырнул на другом краю, где начинались заросли дроков и берег круто обрывался к морю. И тут возле дерева, обгоревшего от попадания молнии, он встретил рыбусолнце - Шуренцию. Он остановился и долго смотрел на круглое розовое лицо с широко расставленными глазами, с бугорками вместо бровей. Он обрадовался этому лицу, и оно впервые показалось ему не смешным, а красивым. Он не знал, что сказать, и поэтому выставил вперед грязный палец с откусанным ногтем и спросил:
      - Знаешь, какой у меня палец?
      - Знаю! - отозвалась Шуренция. - Железный. Как гвоздь!
      - Пошли! - скомандовал Микоша.
      И медленно побрел по крутой дорожке, ведущей к морю. И пока он шел, он слышал, как падали мелкие камешки из-под ног Шуренции и как она дышала ему в затылок. Дроки отцвели. Листья их стали жесткими. И сладкий медовый запах развеялся. Его сменил какойто горьковатый сухой аромат. Так пахнут подсыхающие листья табака. И еще пахло морем, которое внизу дышало прибоем - большой серебряной жаброй.
      И по тому, как ровно падали камешки и как спокойно дышала Шуренция, Микоша почувствовал, что с сухим дубом все покончено.
      Не существует сухого дуба. Мальчик распрямился и, посмотрев на Шуренцию, спросил:
      - Купнемся?
      - Мне нельзя, - ответила Шуренция и показала руку, которую до этого времени держала за спиной: рука была забинтована.
      Микоша посмотрел в глаза Шуренции и густым голосом произнес:
      - Если вы ушибете коленку или разобьете локоть, помните, что на свете есть замечательное средство от ушибов и ран - арника.
      Принести тебе арники?
      - Не надо... уже проходит, - сказала Шуренция. - А Толя с Азаренком успели добежать до наших. Степа тоже приплелся.
      Микоша кинул камешек в море и сказал:
      - Идем, я тебе что-то покажу.
      Он зашагал по берегу к скалам, а Шуренция пошла за ним. Так они добрались до родника. Холодная живая вода вздрагивала, поблескивала и издавала звук, похожий на удары сердца.
      - Попьем, - предложил Микоша и наклонился к дышащей снегом струе.
      Шуренция тоже стала пить, неловко ловя губами струю, а забинтованную руку она держала за спиной.
      Они пили из одного родника, пока зубы им не свело холодом.
      И Микоша понял, что сухой дуб навсегда выкорчевали.
      - Знаешь, откуда течет этот родник? - спросил он. - С самого Севера, где я живу. Такую воду пьют белые медведи.
      Шуренция задумалась. И сделала еще глоток.
      - Белые медведи?
      - И олени, и птицы... От талой воды дольше живут.
      - У нас в Колодулихе есть горячие ключи. Они не застывают даже зимой, и снег тает в них.
      - Когда вернусь домой, - сказал Микоша, - обязательно поищу горячий родник, который течет из Колодулихи.
      - Обязательно поищи... Ты найдешь.
      Родничок бился у их ног, и на соседних камнях сверкали ртутные капли родниковой воды.
      - Ты можешь грести одной рукой? - неожиданно спросил Микоша.
      - А ты поплывешь рядом?
      - Поплыву.
      Они поднялись и побежали к берегу. И очутились в море. Вода была светло-зеленая, как солнце, на которое смотришь сквозь виноградный лист. Лучи дробились в волнах на множество слепящих зайчиков. Море слегка покачивало пловцов. И Микоше неожиданно стало легко оттого, что он не один, что есть Павел и что по морю плывет рыба-солнце, подняв над волнами белый плавник.