Юрий Яковлевич ЯКОВЛЕВ
      Был настоящим трубачом
      1
      Вспомните картину, на которой изображен Петр Первый, шагающий по берегу Невы. Огромный царь яростно печатает шаги. Выпуклый лоб, глаза навыкате, усы торчат, как проволочные, ноздри раздуты. Царь спешит. Свита еле поспевает за ним. И кажется, слышно, как гремят о камни тяжелые, кованые, с пряжками башмаки и свистит ветер, развевающий полы густо-зеленого камзола.
      Теперь представьте, что картина ожила. Заплескались невские волны, и в лицо пахнуло глубинным холодом. Рослый мужчина с вьющимися, как у Петра, волосами, шагает по набережной, держа в руке, вместо треуголки, фуражку защитного цвета с алой пятиконечной звездочкой. Камзол ему заменила красноармейская гимнастерка. А дальше - совсем не царские и не красноармейские - брюки навыпуск и остроносые штиблеты. По-настоящему царские у него только осанка и шаг - широкий и тяжелый.
      За ним, как на известной картине, поспевает свита, состоящая из двух человек: женщины и мальчика. Женщина невысокая, смуглолицая, с коротко подстриженными волосами по моде первых лет революции. Глаза большие, словно расширенные от удивления. За ней идет, вернее, бежит мальчик, такой смуглолицый и большеглазый, что в нем без труда можно признать сына женщины. От отца же, который по-петровски шагал впереди, мальчику достались лишь вьющиеся волосы. На мальчике матроска с выцветшим голубым воротником и картузик, тоже видавший виды.
      Мальчика звали Котей, отца его - Николаем Леонидовичем, а мать называли просто Ксаночкой, без отчества.
      Котя бежал, чтобы не отстать от родителей. При этом он все время оглядывался, потому что по мостовой с дружным аппетитным хрустом шагал отряд военморов - военных моряков. Над белыми тарелочками бескозырок поблескивали вороненые штыки. Ветер упруго надувал кумачовый транспарант со словами: "Смерть Юденичу!"
      Котя смотрел на моряков, и его глаза загорались тайным восторгом. Он представлял себя идущим в строю с тяжелой винтовкой, которую можно сколько угодно трогать и даже стрелять из нее по врагам. Может быть, это было бы несбыточной мечтой, если бы не событие, которое произошло час назад.
      Все началось в узком дворе петроградского дома, что на Васильевском острове.
      По этому двору расхаживал старый татарин с необъятным полосатым мешком за спиной. Задрав голову, он пел свою странную песенку:
      Халат! Халат!
      Костей, тряпок!
      Бутылок! Банок!
      Халат! Халат!
      Котя подошел к старьевщику и спросил:
      - Зачем вам кости и тряпки?
      Старьевщик выкатил на мальчика черные глаза и тихо сказал:
      - Я всю жизнь собираю кости и тряпки... А теперь ни костей, ни тряпок.
      В это время где-то на пятом этаже распахнулось окно, и папа на весь двор крикнул:
      - Котя, быстро наверх! Тетушка дома!
      Мальчик тут же юркнул в подъезд, провожаемый печальными глазами старьевщика, который вслед ему снова пожаловался:
      - А теперь ни костей, ни тряпок.
      В заставленной вещами комнате в старинном плюшевом кресле бутылочного цвета сидела старушка - тетушка. Перед ней, как просители перед вельможей, стояли папа и мама. Из-за них выглядывал Котя. Он рассматривал тетушку со смешливым любопытством. Тетушка была маленькой, востроглазенькой, с сизыми колючими усиками по краям рта.
      - Мальчик он послушный, - говорила мама про Котю.
      - Слушается с полуслова, - добавлял папа, заискивающе глядя в глаза тетушке.
      Котя же из-за спины родителей подавал тетушке тайный сигнал отрицательно качал головой.
      - Я, соколики мои, еле ноги волочу, - отвечала тетушка, предупрежденная Котей.
      - Он помогать будет! - с готовностью обещал папа.
      Котя изо всех сил качал головой: мол, не буду помогать.
      - Он и за хлебом сходит, и дома подметет, - вторила папе мама.
      "Не схожу! Не подмету!" - сигнализировал Котя старушке.
      И та отвечала:
      - Он больше намусорит, чем уберет.
      Было похоже, что Котя и тетушка находятся в тайном сговоре.
      Тогда мама шагнула вперед и с отчаянием сказала:
      - Тетушка, дорогая, не можем же мы взять с собой мальчика на фронт!
      А папа, для убедительности, протянул мандат с лиловыми печатями. Но старушка даже не взглянула на этот серьезный документ.
      - В другой раз! - решительно сказала она. - А теперь извините и увольте. Ты уж не обижайся на старую тетку, Ксаночка.
      Когда удрученные отказом Котины родители покидали тетушкин дом, Котя оглянулся. Тетушка победоносно смотрела вслед уходящим. Котя кивнул ей на прощание и закрыл дверь.
      Спустя некоторое время "Петр и его свита" прошагали по Морской улице и остановились у дома с кариатидами - могучими каменными женщинами, которые на своих плечах держали массивный балкон. Женщины-кариатиды загадочно улыбались, словно были свидетельницами заговора с тетушкой и полностью поддерживали Котю.
      - Здесь! - сказал отец, и это слово прозвучало, как команда.
      Все остановились. Повернулись. Вошли в подъезд.
      На третьем этаже, у дубовой двери, на которой висела потемневшая медная табличка с надписью: "Артист императорских театров Петр Иннокентьевич Пархоменко", отец дернул за бронзовую шишечку, и где-то в глубине тонко зазвонил колокольчик. Гостям долго не открывали. Наконец послышались шаги. Щелкнул замок, и дверь медленно отворилась. На пороге стоял тучный кудрявый мужчина в бархатном, давно не стиранном халате. В руках он держал тарелку и ложку. Артист императорских театров стоя ел суп.
      - Здравствуй, брат! - воскликнул он трубным голосом и тут же отправил ложку в рот.
      - Здравствуй, брат! - отозвался Николай Леонидович. - Ты с утра пораньше ешь суп?
      - Не ем, а рубаю! - Артист вытер рукавом халата рот и захохотал. Его смех отозвался в парадном, как раскат грома. - Прекрасное изобретение революции - суп "карие глазки".
      - Какие глазки? - спросила мама.
      - Ксаночка? Здравствуй, девочка моя! - обрадовался артист. - И ты здесь? Суп из голов воблы. Объедение! Хочешь попробовать?
      - Разве у воблы карие глаза? - неожиданно спросил Котя.
      Артист перестал есть и уставился на Котю.
      - Здравствуй, Шурик!
      - Меня зовут Котя, - отозвался мальчик.
      - Мы на фронт уезжаем, не с кем оставить его - сказал папа, незаметно подталкивая вперед сына.
      - Беспризорник, значит, - весело сказал артист императорских театров.
      - Беспризорник, - подтвердила мама, лишь бы потрафить толстяку. - Ты бы не взял его на время?
      Артист удивленно посмотрел на маму, потом перевел взгляд на Котю и сказал:
      - Да я ведь сам беспризорник! Жена удрала на юг от голода. А я меняю брюссельские кружева на воблу.
      - Ну да, - растерянно сказал папа, - конечно. Мы пойдем, Петя.
      Все трое, не сговариваясь, повернулись и стали медленно спускаться вниз, а бывший артист императорских театров механически хлебал суп "карие глазки" и смотрел им вслед. И вдруг он громогласно крикнул:
      - Стойте! Разве в Петрограде появился новый театр?
      - Появился! - с нижнего этажа ответил ему Николай Леонидович.
      - Героический рабочий театр! - крикнул Котя.
      - Николай уже собрал труппу. У него мандат Петросовета. Мы едем на фронт! - крикнула снизу Котина мама.
      - Когда? - Пархоменко сбежал на несколько ступенек, свесился с перил, расплескивая остатки супа.
      - Завтра утром, - ответил Николай Леонидович.
      - А харчи давать будут? - Артист постучал ложкой по пустой тарелке.
      - Как и всем бойцам, - ответил за отца Котя. - И мыло будут давать.
      - Да здравствует театр! - на всю лестницу крикнул толстяк в бархатном халате. - Да здравствует революция! Я - с вами! Ура!
      Трое, стоявшие на нижней площадке, крикнули "Ура!".
      Только очутившись на улице, папа и мама поняли, что их главная задача не решена: Котю пристроить не удалось, и он, по словам бывшего артиста императорских театров, остался беспризорным.
      - Что же делать? - спросил папа и стал чесать затылок.
      Мама сокрушенно опустила глаза. Котя посмотрел на каменных женщин. Они улыбались таинственно, как старая тетушка. Котя одобрительно кивнул им, словно они что-то шепнули ему, и сказал своим павшим духом родителям:
      - Послушайте! Я придумал! Честное благородное!
      - Что ты придумал? - уныло спросил отец.
      - Я еду с вами на фронт! - ответил мальчик.
      - Боже мой, - воскликнула мама, - какие глупости!
      Но папа, похожий на царя Петра, директор Героического рабочего театра, был иного мнения. Он сказал:
      - В этом что-то есть.
      - Там опасно, - возразила Котина мама.
      - Теперь везде опасно, - твердо сказал отец. - Революция в опасности!
      И, не дожидаясь маминых возражений, он зашагал по Морской улице тяжелыми шагами медного всадника, соскочившего с коня.
      2
      - Господин полковник, я получил известие от своего брата, поручика Воронова. Он авиатор, сбит красными под Гатчиной. Он ранен и скрывается на сеновале в деревне Панево.
      - Кто вам сказал, что я полковник? Кто вы такой? Какого черта вы пришли сюда?
      Тучный мужчина в пальто с бархатным воротником и в фуражке железнодорожного ведомства, как коршун, навис над юношей.
      - Я - юнкер Воронов. А про вас мне написал брат.
      - Вашего брата следует разжаловать и судить военным трибуналом за разглашение тайны! - вскипел переодетый полковник. - А если бы записка попала к красным?
      - Но, господин полковник, он же ранен. Он нуждается...
      - Сейчас все в чем-то нуждаются! В Гатчину не сегодня-завтра войдет Юденич.
      Глаза юноши посветлели.
      - Господин полковник, чем я могу служить нашему делу?
      - Чем вы можете служить? - Полковник усмехнулся и уставился на молодого человека круглыми птичьими глазами и вдруг, уже мягче и спокойней, сказал: - Вы можете сослужить нам службу. Авиации нужна касторка.
      - Что вы сказали, господин полковник? - Юноша с недоумением посмотрел на полковника.
      - Я сказал - касторка.
      Этот разговор происходил в саду Буфф, в зарослях сирени, неподалеку от старого кегельбана.
      "Айзенбан" - по-немецки - "железная дорога". "Бан" - "вокзал". Кегельбан не имеет никакого отношения ни к поездам, ни к вокзалам: это взрослая игра. По длинному деревянному лотку пускают тяжелые, похожие на пушечные ядра шары. Шары сбивают с ног кегли, которые, как солдаты, выстроены в конце лотка. Раз - и мимо! Два - кегля упала, но остальные стоят: попробуй сбей.
      Вот возле этого кегельбана и очутился Котя в тот пасмурный летний день, когда было решено взять его с собой на фронт. Отец и его свита, которая к тому времени уже составила пять человек, отправились в соседний дом за шестым. Коте же наказали ждать в саду Буфф.
      Когда-то здесь играла музыка и хорошо одетые люди расхаживали по чисто выметенным дорожкам сада. Теперь никакой музыки не было: в "раковине" для оркестра были сложены дрова, березовые и осиновые. Скамейки перевернуты вверх ножками, гондолы качелей куда-то запропастились, дорожки заросли травой, а кегельбан - гордость сада Буфф - потрескался, подгнил, на нем валялись один треснувший шар и две безголовые кегли.
      Котя бродил по заброшенному саду. Он остановился у кегельбана, и тут до него долетел странный разговор двух мужчин о касторке.
      - Я сказал - касторка! - пробасил густой мужской голос.
      - Я готов отдать жизнь за родину, - отозвался молодой, ломкий голос юноши, но мужской голос перебил его довольно резко:
      - Нам не нужна ваша жизнь. Нам нужна касторка. Много касторки. Потому что без касторки ни один аэроплан не поднимется в воздух!
      О чем они говорили дальше, Котя не слышал. Голоса перешли на шепот.
      "Без касторки ни один аэроплан не поднимется в воздух! - про себя повторил Котя и усмехнулся: - Разве у аэроплана болит живот?"
      Он нагнулся и поднял с земли кегельный шар. Подержал его, размахнулся, и шар с грохотом покатился к двум обезглавленным кеглям.
      - По буржуям! - вслед шару крикнул Котя.
      Шар медленно приблизился к кеглям и остановился. У него не хватило сил.
      Котя сбегал за шаром и послал его посильней. При этом он крикнул:
      - По Юденичу!
      Шар покатился куда-то вбок.
      - Не попали в Юденича? - послышался за спиной мальчика ломкий голос.
      Котя оглянулся. За ним стоял худой, высокий юноша с едва заметными калмыцкими скулами и с темными внимательными глазами.
      - Не попал, - признался Котя.
      - Разрешите, попробую.
      Юноша взял шар, раскачал его, прищурил глаз и с силой пустил по лотку. Кегли упали как подкошенные. Котя улыбнулся.
      - Кто вы? - спросил он.
      - Граф Монте-Кристо, - усмехнувшись, ответил незнакомец.
      - Настоящий граф? - удивленно спросил мальчик.
      - Настоящих графов теперь нет. Как вас зовут?
      - Котя, - ответил мальчик.
      - Меня в гимназии звали Икар. - Незнакомец протянул Коте руку.
      Мальчик улыбнулся и прочитал стихи:
      И сделал отец ему крылья
      Из перьев, из воска, из ниток льняных.
      Оба засмеялись.
      - А вы забавный молодой человек, - покровительственно сказал Икар, рассматривая Котю.
      - Я артист, - отозвался Котя. - И еще я пишу стихи. У вас есть револьвер?
      Вместо ответа юноша полез в карман и вынул маленький, дамский, револьвер.
      - Бьет на двести метров, - сказал он.
      - Можно подержать?
      - Только осторожно. Заряжен.
      Котя с замирающим сердцем рассматривал револьвер и даже прицелился в кеглю. Потом нехотя вернул оружие владельцу и спросил:
      - А зачем аэропланам касторка?
      Икар прищуренными глазами испытующе посмотрел на мальчика, но ответить не успел.
      В небе, над макушками деревьев, с оглушительным стрекотом пролетел аэроплан. За ним тянулось белое облачко, которое, спускаясь к земле, оказалось листовками. Котя и Икар побежали по аллее за медленно летящим аэропланом.
      - А я умею управлять аэропланом! - на бегу крикнул Икар.
      - Честное благородное? - спросил Котя.
      - Клянусь! Обо мне даже в газете писали: "Гимназист парит в небе..."
      - А как же касторка? - вдруг спросил Котя.
      - Какая кас... Вы слышали про касторку?
      - Он чудак, этот гражданин, - засмеялся Котя. - "Самолет не полетит без касторки"!
      - Конечно, чудак, - поддержал его Икар. - Чудак и не совсем нормальный. Вы больше ничего не слышали, что он говорил?
      - Не-ет, только про касторку.
      Так они добежали до ворот. Котя нагнулся и поднял с земли листовку. На маленьком листе было написано: "Товарищи! Революционный Петроград в опасности! Все на фронт! Смерть Юденичу!"
      - Я еду на фронт, - неожиданно сказал Котя.
      - Вы? На фронт? - Глаза Икара загорелись. - Шутите?
      - Честное благородное, - сказал Котя. - Наш театр едет. И меня берут. Тетушка отказалась от меня.
      - Тетушка отказалась? - Этот довод, видимо, подействовал на Икара, он серьезно посмотрел на Котю: - А вы не могли бы мне составить протекцию?
      - Я поговорю с папой, - тут же согласился Котя. - Но вы не артист.
      Икар покачал головой.
      - Не артист. Но я могу... я могу быть при лошадях. У вас будут лошади, раз театр походный.
      - Будут, - неуверенно ответил Котя. - Я поговорю с папой. Вы любите лошадей?
      В это время у ворот сада Буфф остановилось несколько человек во главе с Котиным папой.
      - Котя? Где ты? Не заставляй себя ждать!
      Красноармейская фуражка молодцевато сидела на папиной массивной голове. В фуражке он сразу перестал быть похожим на царя, основавшего город на Неве.
      - Папа, разреши тебе представить, это мой товарищ... Икар.
      Молодой человек опустил голову и тут же вскинул ее.
      - Он хочет ехать на фронт. Он может быть при лошадях...
      - Вы конюх? - спросил Николай Леонидович, вопросительно глядя на юношу.
      - Не совсем... Но если надо... Я люблю лошадей. И потом... я не чураюсь никакой работы.
      Николай Леонидович снял красноармейскую фуражку и вытер лоб платком.
      - Хорошо! - сказал он решительно. - Завтра мы выступаем. Зачисляю вас в театр рабочим... сцены. У нас есть фургон, а кучера нет.
      - Ура! Икар будет кучером! - воскликнул Котя.
      Когда труппа будущего театра, уже насчитывающая десять человек, шла по набережной Фонтанки, Котя увидел, как по реке плыла старая баржа, заполненная тощими, оборванными ребятами. Они отталкивались от дна шестами и галдели от удовольствия.
      Увидев Котю, ребята начали кричать:
      - Эй, барчук! Ныряй! Плыви к нам!
      - Я не барчук! - на ходу крикнул Котя. - Смерть Юденичу!
      И ребята с баржи хором ответили:
      - Смерть Юденичу!
      И подбросили в воздух фуражки и картузы. Одна фуражка упала в воду.
      3
      В летний день 1919 года по улицам красного Петрограда двигались войска. Это тяжелые подковы артиллерийских лошадей, как молоты, опускались на камни мостовой, а колеса орудий перекатывались с такой силой, что в окнах звенели стекла. Лафеты, орудийные передки, зарядные ящики, повозки, походные кухни, выкрашенные в общий грязно-зеленый цвет, образовали грозный движущийся поток. Среди этого потока совсем инородным телом выглядел большой брезентовый фургон, расписанный яркими пятиконечными звездами. Кроме звезд, на фургоне красовалась надпись: "Героический рабочий театр".
      Вместе с артиллерийским полком на фронт отправлялся самый молодой театр Советской Республики.
      Белые войска генерала Юденича захватили Ямбург и Псков и приближались к Петрограду, Питерский фронт стал самым важным фронтом Республики.
      - Эй, ездовые второй батареи, что вы там, заснули? Подтянись! Подтянись! - кричал командир ездовым.
      - Но-о-о, сонные! - кричали ездовые лошадям.
      Вздымалось облако пыли, из камней вылетали искры, и новая волна грохота оглушала прохожих.
      Над городом реяли кумачовые полотнища с четко выведенными словами: "Смерть Юденичу!", "Не отдадим врагу революционный Петроград!"
      Этими словами город напутствовал уходящих на фронт.
      На одном из орудийных передков, рядом с грузным белобрысым красноармейцем, сидел смуглолицый мальчик в серой курточке и такой же кепке. Маленькие ровные брови высоко взлетали над глазами. Сами же глаза были задумчивыми и серьезными, как у взрослого человека. Когда же мальчик улыбался, глаза его оживлялись и в них загоралось что-то озорное.
      Это был Котя.
      Перед началом марша командир полка сам привел его к запряженному шестеркой лошадей орудию. Здесь, на передке, восседал немолодой боец в фуражке, надвинутой на самые глаза. Гимнастерка и шаровары сидели на нем в обтяжку. Казалось, сделай он неловкое движение и обмундирование затрещит по швам.
      - Принимай в расчет бойца! - сказал командир артиллеристу. - Головой отвечаешь!
      Вместо ответа боец приложил руку к козырьку и, как показалось Коте, не обратил на него никакого внимания.
      Мальчик забрался на передок и сел рядом с неразговорчивым бойцом.
      Раздалась команда "Арш!", заиграл оркестр. Полк тронулся.
      Первое время Котя и его спутник ехали молча. Мальчик жалел, что ему попался такой угрюмый спутник. Неожиданно красноармеец, не поворачивая головы, спросил:
      - Ты тоже артист?
      - Артист, - ответил Котя.
      - На голове стоять можешь?
      - Не-ет.
      - А шпаги глотать умеешь?
      - Не пробовал.
      - Что же ты умеешь делать? - разочарованно спросил боец.
      Котя слегка подался вперед и заглянул ему в лицо.
      - Я играю в спектакле. Сперва подношу патроны, а потом погибаю.
      Боец долго молчал, обдумывал. Наконец со вздохом произнес:
      - Как солдат. Сперва подносит патроны, потом погибает.
      - А я еще стихи сочиняю, - доверительно сообщил артиллеристу Котя. Не верите? Честное благородное!
      И, не дожидаясь, как боец отнесется к этому сообщению, продекламировал:
      Возле цирка на Фонтанке
      Продавал мужик баранки.
      А баранки были с маком.
      Отдал их мужик собакам.
      Красноармеец опустил поводья, с нескрываемым любопытством посмотрел на Котю, протянул ему руку.
      - Яшечкин, - представился он.
      - Котя, - ответил мальчик.
      Так они познакомились.
      - А вы наводчик? - спросил Котя.
      - Замковой, - через некоторое время ответил артиллерист.
      - Пушку на замок запираете?
      - Не пушку, а снаряд... Засылаю снаряд в патронник, закрываю орудийный замок.
      - А ключ от замка где храните?
      Яшечкин недовольно покосился на мальчика.
      - Это амбарный замок запирают на ключ, - сказал он и снова надолго замолчал.
      В вышине раздался протяжный дробный треск. Из-за леса вылетел аэроплан. Он летел так низко над землей, что его гул заглушал все звуки движущегося артиллерийского полка. На широких двухэтажных крыльях горели красные звезды. От пролетающего аэроплана над колонной просвистел ветер и тень крыльев скользнула по траве. Котя привстал, чтобы лучше разглядеть военлета, который перегнулся через борт кабины, но сильная рука Яшечкина вернула его на место.
      - Не балуй. Свалишься на землю.
      Обогнав колонну, аэроплан удалился в сторону фронта, а Котя провожал его округлившимися глазами. И губы его сами по себе уже шептали строчки будущего стихотворения:
      Смелый красный авиатор
      В бой ведет аэроплан.
      На войне все неожиданно меняется. Обыкновенная изба может превратиться в штаб полка; школа может стать полевым лазаретом; площадь огневой позицией для орудий, а колокольня - наблюдательным пунктом.
      Так пригородный вокзал неожиданно превратился в театр. На месте, где обычно висело расписание поездов, появился большой плакат:
      Героический рабочий театр.
      "ЗНАМЯ РЕВОЛЮЦИИ",
      драма в двух действиях, пяти картинах.
      Начало в семь часов вечера.
      Б И Л Е Т Ы Н Е П Р О Д А Ю Т С Я.
      ЗАПЛАТИМ ЗА БИЛЕТЫ ЮДЕНИЧУ - ПУЛЯМИ И СНАРЯДАМИ.
      4
      Перрон вокзала, превращенный в театральную площадь, заполнили красноармейцы, идущие на спектакль. Они шли с оружием, потому что когда рядом враг, то даже в театре нельзя расставаться с винтовкой.
      Два бойца прикатили пулемет. Дежурный - розоволицый красноармеец с рыжим чубом - преградил им путь:
      - С пулеметом нельзя!
      - Куда же мы его денем? Мы за пулемет в ответе! - говорил один из пулеметчиков, оттирая дежурного плечом.
      - С винтовками можно, а с пулеметом нельзя?! - поддерживал товарища второй пулеметчик.
      - Вы еще тачанку прикатите! - не сдавался дежурный.
      Образовалась толпа. Задние кричали:
      - Проходите! Эй, пулемет, двигай!
      В это время на перроне ударили в колокол. Но это не был сигнал к отправлению поезда. Удар колокола означал первый театральный звонок. Какой-то сугубо штатский старичок, неизвестно как очутившийся на станции, спросил дежурного:
      - Поезд отправляется?
      - Спектакль начинается, - ответил дежурный.
      Старичок долго смотрел на него, растерянно моргая, потом оглянулся и увидел, что у перрона стоит бронепоезд.
      - Спектакль начинается, - пробормотал старичок и вдруг пустился бежать.
      Помещение вокзальной кассы было превращено в гримерную. Перед единственным зеркалом, принесенным из буфета, гримировались все сразу. Каждый старался протиснуться вперед, чтобы вместо щеки не попасть палочкой грима в нос. Получалось забавное зрелище: в одном зеркале множество лиц.
      Тем временем Котя сидел на круглой табуреточке кассира и лихо стучал компостером.
      - Вам куда билет? В Рязань или в Париж? - спросил он маму, которая кончила гримироваться и подошла к сыну.
      Мама задумчиво посмотрела на Котю и сказала:
      - Мне билет до станции, где люди не стреляют в людей. Где много хлеба...
      - И сливочного мороженого, - добавил Котя.
      - И где дети ходят в школу, а артисты выступают в красивых театрах и в антрактах пьют чай с пирожными...
      Котя задумался. Потом взял картонный билетик, сунул его в щель компостера и с силой нажал рычаг.
      - Вот билет до станции "Победа революции".
      А в зале ожидания вокзала, превращенном в зрительный зал, уже было полно народу. Красноармейцы сидели на полу, не выпуская из рук винтовок. И над их головами как бы вырос невысокий винтовочный лесок. Они курили, отчего над залом плыло устойчивое голубоватое облачко махорочного дыма.
      На большом полотне, прибитом к стене, была изображена горящая тюрьма Бастилия. И казалось, синеватый дым плыл над залом ожидания не от многочисленных цигарок, а от пожара, изображенного на полотне. На перроне снова ударил колокол. И перед публикой появился Николай Леонидович.
      На нем была свободная белая рубаха с широкими рукавами, синие шаровары и красный пояс, за который были заткнуты два старинных пистолета. В руке же он держал обычную винтовку, взятую напрокат у кого-то из красноармейцев.
      - Товарищи! - сказал Николай Леонидович. - Рядом гремят пушки Юденича. Но мы, артисты Героического рабочего театра, не прекращаем своих спектаклей. Ударим по Юденичу пролетарским искусством!
      В зале захлопали в ладоши и закричали "ура!". Штыки закачались.
      - Сейчас мы покажем вам спектакль из времен французской революции. Автор драмы... я.
      Николай Леонидович смущенно посмотрел на зрителей и поклонился. Кто-то крикнул:
      - Браво автору!
      Но папа поднял руку. И зал притих.
      - В этой драме восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют тюрьму Бастилию. Итак, начинаем спектакль!
      Ударил колокол. И артисты вышли на сцену. Собственно, сцены не было. Была небольшая площадка, перед которой лежала перевернутая вверх ножками скамейка, изображающая баррикаду. Николай Леонидович исполнял роль командира, а Ксаночка, Котина мама, роль женщины-бойца. Бывший артист императорских театров, любитель супа "карие глазки", был бомбардиром, то есть артиллеристом.
      Спектакль начался.
      К о м а н д и р. Мы ждем подкрепленья.
      Победа за нами!
      Пусть мальчик поднимет
      Трехцветное знамя!
      Ж е н щ и н а-б о е ц. Как можно ребенка
      Поставить под пули?
      Не дремлют стрелки
      Короля в карауле.
      К о м а н д и р. Пусть знамя народа
      Над улицей реет.
      В ребенка стрелять
      И король не посмеет!
      Б о м б а р д и р. Эй, маленький Пьер,
      Подходи к баррикаде
      И знамя держи.
      Как солдат на параде.
      К о м а н д и р. На гребень забраться
      Ему помогите!
      Б о м б а р д и р. Смотрите,
      Он держится смело, смотрите!
      К о м а н д и р. Ударьте, ребята.
      По лбам барабанов.
      В с е. Республике - слава!
      На плаху - тиранов!
      Гремели барабаны. Котя - Пьер стоял на перевернутой скамейке-баррикаде и изо всех сил размахивал трехцветным французским знаменем. А в зале кричали "ура!" и подбрасывали фуражки с алыми звездочками. В это время где-то за окнами раздался взрыв и стекла в зале ожидания мелко зазвенели.
      Зрители решили, что так надо по спектаклю, и продолжали хлопать и кричать "ура".
      Но дверь распахнулась, и возбужденный боец крикнул:
      - Тревога! Боевые расчеты бронепоезда по местам!
      Его голос утонул в грохоте нового взрыва. Где-то совсем близко рвались снаряды. И, стараясь перекричать грохот, зазвучали команды:
      - Третья рота, на выход!
      - Телеграфисты штаба...
      - Саперный взвод...
      Снаряд разорвался на перроне. В здании вокзала со звоном вылетели стекла. Погас свет. Кто-то вскрикнул.
      Котя стоял среди этого невидимого водоворота людей и прижимал к себе знамя французской революции. Бегущие красноармейцы подхватили его и, подталкивая, увлекли к двери. Мальчик очутился на привокзальной площади. Вспышки рвущихся снарядов освещали белые стены вокзала и бегущих бойцов. Ржали лошади. Звучали неразборчивые слова команды. Грохотали кованые колеса повозок. Коте казалось, что все это происходит в невнятном тяжелом сне. Ему мучительно хотелось проснуться и очутиться дома, в тихой комнате второго этажа, в которую с любопытством заглядывал уличный фонарь...
      Мимо с грохотом промчался театральный фургон, и Котя успел разглядеть бледное лицо своего нового друга, подгонявшего лошадей.
      - Икар! Икар, куда вы... - крикнул Котя.
      Но Икар не услышал его голоса. Он погонял лошадей, и вскоре фургон скрылся в дымной тьме.
      В это мгновение чья-то сильная рука схватила Котю и потащила за собой. Котя не успел разглядеть, кто его ведет, не успел сообразить, куда его ведут. В следующее мгновение та же рука швырнула его на землю и тяжелое, горячее тело в шершавой гимнастерке накрыло его. Раздался оглушительный взрыв, да такой сильный, что земля вздрогнула.
      Когда взрыв утих, человек, прикрывший собой Котю, произнес:
      - Так без головы можно остаться!
      Это был Яшечкин. Котя узнал его и облегченно вздохнул. Откуда он взялся, как нашел Котю в этом страшном водовороте? На мгновение Коте вспомнились слова командира полка: "Головой отвечаешь!" Это за него, за Котю, Яшечкину приказали отвечать головой. И он выполнял приказ. Нет, здесь дело не в приказе. Если человек прикрывает от осколков другого - это уже не из-за приказа.
      Яшечкин вскочил на ноги, помог подняться Коте и побежал, увлекая его за собой. Они пробежали по окутанной дымом площади, нырнули в боковой переулок и очутились у артиллерийской повозки.
      - Быстрей! - скомандовал Яшечкин и помог Коте забраться на облучок. Потом быстро отвязал коней и сел рядом с ним. - Держись крепче. Но! Но! Пошли!..
      И повозка помчалась, подпрыгивая на ухабах.
      Тут только Котя заметил, что в руках у него знамя - трехцветное знамя французской революции. С этим знаменем он выходил на сцену и забирался на гребень баррикады.
      За их спиной рвались снаряды.
      Котя со своим спасителем уже мчался по проселочной дороге, а мама металась по перрону и всех спрашивала:
      - Вы не видели мальчика?.. Небольшого мальчика... Пропал мальчик...
      Она не обращала внимания на близкие разрывы, на грохот бронепоезда, который вел ответный огонь. Она искала сына.