Жизнь замечательных людей (№255) - Вашингтон

Вашингтон твердо придерживался золотой середины. Когда Ричард Ли с горячностью выразил надежду, что Англия со временем уступит, отзовет войска, Вашингтон высказал сомнение. Из прошлого опыта он знал, что попытка ввести эмбарго на вывоз в Англию создаст невыносимые трудности для колоний. Он полагал разумным пока остановиться на полпути — запретить импорт из Англии.

В разгар споров в Филадельфию прискакал на взмыленном коне Пол Ривер с «суффолкскими резолюциями», принятыми в округе Суффолк, где находился Бостон, быстро накапливавший славу города-мученика. Написанные С. Адамсом и Д. Уорреном, они отражали господствующие настроения Массачусетса — не подчиняться «нестерпимым законам». Ссылаясь на драгоценную идейную находку XVIII века — естественное право и теорию общественного договора, составители в сильных выражениях настаивали на том, что монарх, попирающий их, — тиран. Дабы пресечь его поползновения против свободы Америки, необходимо прервать всю торговлю с Англией. Массачусетцы требовали принять «суффолкские резолюции» до точки.

Радикальные делегаты с радостью ухватились за них, но они не были в большинстве. После жарких дебатов 14 октября была принята «Декларация», а 20 октября «Ассоциация» первого континентального конгресса, в которой подчеркивалось, что колонисты «пока решили действовать лишь мирными средствами». С 1 декабря 1774 года запрещался ввоз товаров из метрополии, а если до осени в Лондоне не одумаются, то с 1 октября 1775 года намечалось ввести эмбарго на вывоз в Англию. Дабы придать большую весомость угрозе, в текст «Ассоциации» вписали обязательство — не покупать ост-индского чая, индиго и рабов, а также подвергнуть бойкоту почти все продукты Британской Вест-Индии.

В этих документах «вернейшие подданные его величества» заверяли короля в своей преданности и винили во всех бедах не монарха, а министерство в Лондоне, которое после 1763 года задалось «очевидной целью поработить население английских колоний, а затем и всей Британской империи». Хотя конгресс в общем стоял на той точке зрения, что на силу следует отвечать силой, в массе своей делегаты пока не были республиканцами и не помышляли о независимости. Корона признавалась главным связующим элементом империи.

Решения первого континентального конгресса полностью отвечали взглядам Вашингтона, поразительно походили на «резолюции Фэрфакса». В письме старому приятелю со времен индейских войн капитану Макензи, служившему под командованием Гейджа в Бостоне, Вашингтон сообщил: «Что до независимости, то ее не желает ни один здравомыслящий человек во всей Америке». На конгрессе порешили вновь собраться 10 мая.

Для наблюдения за исполнением эмбарго на местах возникли комитеты безопасности, которые ретиво взялись за дело. Орудием убеждения несогласных или лиц, заподозренных в лоялистских убеждениях, была перекладина, на которой провинившихся с гиканьем и свистом возили верхом, предварительно вымазав их в дегте и вываляв в перьях. Мерзкий вид судорожно цеплявшегося за шест негодяя, по мнению патриотов, служил достаточным наказанием за темные замыслы, расправы со смертным исходом были величайшей редкостью. Маховик революции медленно раскручивался — отправление того, что считалось правосудием, брали в руки массы, почувствовавшие себя сопричастными к великому делу.

В каждом округе для защиты местного комитета возникли вооруженные отряды «минитменов» — бойцов в «минутной готовности» взяться за оружие, расширялось ополчение. В Вирджинии срочно формировались ополченские роты, к концу 1774 года Вашингтону предложили командовать семью ротами из десяти созданных. Он хорошо знал, что стоят эти войска, и порекомендовал лучше собрать роту стрелков, обязав их носить одинаковую форму — охотничьи рубашки. В январе Вашингтон принялся обучать роту, созданную в Александрии.

От королевских губернаторов, наблюдавших за воинственными приготовлениями американцев, в Лондон летели тревожные донесения. Они сообщали, что край выходит из повиновения, власть захватывают самочинные комитеты «черни». Некоторые из высокопоставленных английских чиновников, как, например, губернатор Вирджинии лорд Данмор, черпали именно в этом надежду на лучшее будущее. Размышляя о причинах, побудивших состоятельных жителей примкнуть к «толпе», Данмор рассуждал: «Они занимаются этой позорной деятельностью с целью побудить своих многочисленных английских кредиторов присоединиться к протестам колоний, а немало из них стремятся избежать уплаты долгов, в которых по уши сидят многие заметные здесь люди». По мнению Данмора, бойкот английских товаров, особенно запрет на вывоз в метрополию, «быстро приведет к скудости и разорит тысячи семей». Богатые, конечно, продержатся год-два, но бедные через несколько месяцев станут умирать с голоду, и тогда последние «обнаружат, что их надули богачи, сами увиливающие от последствий ассоциации, губящих бедных». Между колонистами начнутся распри, и дело Англии восторжествует.

Как бы ни были логичны в отдаленной перспективе рассуждения Данмора, английские власти боялись укрепления сил вызревавшей революции. Они приступили к действиям. 18 апреля генерал Гейдж приказал направить 700 солдат в Конкорд, местечко примерно в 35 километрах к северо-западу от Бостона. Гейдж прослышал, что американцы устроили там склад оружия и пороха, и велел уничтожить его. Хотя экспедиция была задумана в глубокой тайне, патриоты узнали о ней. Поутру 19 апреля местные ополченцы встретили английский отряд в Лексингтоне, на полпути между Бостоном и Конкордом. Кто выстрелил первым — неизвестно. Залп англичан положил на месте восемь ополченцев, и колонна прошла к Конкорду. Английские солдаты уничтожили военные припасы, которые колонисты не успели вывезти.

Вести о случившемся разнеслись по округе, и на обратном пути англичан поджидала засада. Рассыпавшись за кустами, зданиями, деревьями, ополченцы поливали свинцом солдат в красных мундирах. Гейдж прислал подкрепление, и только тогда удалось пробиться назад в Бостон. Из 1800 англичан было убито или ранено 273 человека, американцы потеряли 95. В учебнике для военных училищ, выпущенном в США в 1969 году под редакцией М. Мэтлоффа, сказано: «Случившееся едва ли составило честь меткости фермеров Новой Англии, их мушкеты в этот день сделали около 75 тысяч выстрелов».

Главное — не в количестве выпущенного свинца и сожженного пороха. Американцы силой ответили на силу, пролилась первая кровь. Лексингтон и Конкорд прозвучали на всю страну. Ополчение Новой Англии осадило английский гарнизон, укрывшийся в Бостоне.

О славном сражении узнали в Маунт-Верноне как раз тогда, когда Вашингтон пребывал в тяжких раздумьях. Ему определенно не нравился крутой поворот событий. Надвигалась война, в которой ему, возможно, пришлось бы пожертвовать имуществом. Прекрасный вид на Потомак из окон Маунт-Вернона напоминал: дом в пределах прямого пушечного выстрела с реки, а меткость и сноровка канониров королевского флота сомнений не вызывали. «Толпе», легкой на восстание, нечего терять, иное дело богатый плантатор. В фатальный день 19 апреля, когда под Бостоном гремели выстрелы, Вашингтон составлял объявление для вирджинской «Газетт», обещая вознаграждение за бежавших рабов.

Не успел Вашингтон обдумать последствия Лексингтона и Конкорда, как в усадьбу ворвался задыхающийся посланец. Данмор захватил порох в арсенале Вильямсбурга. Ополченские роты в сборе. Они готовы немедленно выступить на столицу колонии под командованием прославленного воина Вирджинии и покарать зарвавшегося прислужника ненавистной Англии. Вашингтон не велел седлать коня, а связался с Вильямсбургом. Оробевший Данмор выразил желание пойти на компромисс. Вашингтон распустил ополченцев, но неистовый Патрик Генри возмутил налаживавшееся спокойствие. Во главе вооруженных ополченцев он явился в Вильямсбург и под угрозой штыков заставил губернатора расплатиться за похищенный порох.

Имя Генри на устах всех радикалов Вирджинии. И не только их. Двадцатипятилетний Д. Мэдисон презрительно бросил: Вашингтон принадлежит к числу богатых господ, живущих у реки, и, «опасаясь за свою собственность в случае гражданской войны... обнаружил трусость, несовместимую как с его профессией, так и с репутацией Вирджинии».

В приступе патриотической горячки Мэдисон определенно преувеличивал, Вашингтона уже втягивал могучий водоворот событий. В начале мая он выехал в Филадельфию на второй континентальный конгресс. Четверка породистых лошадей понесла карету по изъезженным дорогам. За окном родина, знакомая и незнакомая, в городках и деревнях снуют озабоченные люди. Иные приветствуют статного военного, другие хмурятся. Страна разделялась на глазах — патриоты и лоялисты.

По дороге к Вашингтону присоединились другие делегаты Вирджинии, и к Филадельфии они подъехали внушительной кавалькадой. Километрах в десяти от города их встретило около пятисот всадников, кортеж приобрел военный вид. У въезда в Филадельфию пронзительные, нестройные звуки труб и уханье барабанов — музыканты-дилетанты мужественно играли что-то очень и очень воинственное. Вооруженные толпы в самой пестрой одежде — наспех сформированные ополченческие роты. С шумом, гамом и барабаном импровизированный парад прошествовал по улицам крупнейшего города тогдашней Америки, оплота постных квакеров. Толпы неистово приветствовали Вашингтона. Лоялисты с отвращением отворачивались. На крышах кричали птицы.

10 мая 1775 года открылся второй континентальный конгресс. 63 делегата 13 колоний явились, исполненные большей решимости, чем в минувшем году. Мелькали знакомые лица — полномочия делегатов подтвердили революционные конвенты колоний. Господствовало мнение, что жребий брошен, оставалось определить пути и средства защиты интересов Америки. Хотя воинственное меньшинство уже поговаривало о независимости, на конгрессе все же возобладало мнение, что нужно дать отпор лондонскому «министерству», как и надлежит добрым подданным его величества короля Георга III, охраняющим дарованные им древние английские свободы. А времени на словопрения не оставалось. Конгресс поначалу думал, что нападающей стороной явятся англичане, и помышлял только об обороне. Тут получили известие — в день открытия конгресса молодцеватый Этан Аллен во главе отряда вермонтских ополченцев, поэтому именовавших себя «парни зеленой горы», внезапным налетом захватил королевский форт Тикондерога. Стоустая молва разнесла: Аллен вместе с Бенедиктом Арнольдом, имевшим сомнительное звание полковника колонии Массачусетс, потребовали-де от вооруженного до зубов английского гарнизона сдачи во имя «Великого Бога и континентального конгресса» (об обоих Аллен знал только понаслышке) и одержали достославную победу. На деле получилось куда проще — около сотни ополченцев вбежали в форт, охранявшийся несколькими десятками солдат инвалидной команды, а Аллен крикнул коменданту: «Выходи, старая мерзкая крыса!» Засим без кровопролития «парни зеленой горы» овладели Тикондерогой, где хранились 60 орудий, и, следовательно, опорным пунктом в северной части озера Джорж. Открывался путь в Канаду, или прикрывались подступы к колониям с севера — стратегическая оценка зависела от точки зрения.

Потрясенный конгресс вотировал вернуть форт королю по «восстановлении прежней гармонии» между Англией и колониями. Делегаты северных колоний, опасавшихся вторжения из Канады, негодовали. Массачусетцы, державшие в осаде войско Гейджа в Бостоне, подлили масла в огонь. Они красноречиво взывали к собранию — нужно держаться всем вместе, и попросили конгресс взять на себя руководство ополченцами колонии, уже воевавшими с англичанами. Сомнений не было — Массачусетс звал на войну. Решиться сразу было трудно, и открылись прения, затянувшиеся больше чем на месяц.

Обсуждались различные варианты действий, но приходили к одному — придется поднять оружие. Буйные толпы ополченцев, обложивших Бостон, назвали континентальной армией и обязали Нью-Йорк снабдить ее хлебом, повелели всем колониям собирать селитру и серу для изготовления пороха, а Пенсильвании, Мэриленду и Вирджинии — сформировать десять рот «опытных стрелков» и гнать их к Бостону. Вашингтон, единственный делегат конгресса, щеголявший в военном мундире, был занят по горло. Он председательствовал сразу в трех комитетах — по подготовке обороны Нью-Йорка, обеспечению армии вооружением и снаряжением и выработке уставов. Он чувствовал себя стратегом — купил пять военных книг, погрузился в их изучение. Времена наступали крутые, и он заблаговременно составил достойное завещание.

Делегаты конгресса от Новой Англии торопили с военной подготовкой. Д. Адамс не уставал разъяснять, что война на носу, а если так, то где сыскать главнокомандующего континентальной армии? Кандидатов было хоть отбавляй. Войсками под Бостоном уже командовал Арте-мос Уорд, «толстый престарелый джентльмен, прекрасный церковный староста», как говорил другой претендент на этот пост, Ч. Ли. Политик политиков Новой Англии, Д. Адамс видел, что от выбора главнокомандующего зависит, быть или не быть союзу колоний. Назначение северянина неизбежно привело бы к отчуждению южных колоний, в том числе сильнейшей из них — Вирджинии. С величайшим замешательством он обнаружил, что даже председатель конгресса Д. Хэнкок не прочь облачиться в генеральский мундир. Впрочем, доверился Адамс в письме жене, «каким полководцем был бы я! Я уже штудирую военные книги!» Честолюбивые помыслы многих готовили трудную судьбу тому, на кого падет жребий, а им и стал наш герой.

При взаимном устранении других кандидатур Вашингтон устраивал всех. 14 июня Д. Адамс разрубил гордиев узел высоких надежд несостоявшихся полководцев — он предложил Вашингтона. В зале заметное волнение. Хэнкок, благожелательно слушавший речь Адамса, при упоминании имени Вашингтона позеленел от злости — ему самому не бывать в генералах. Вашингтон, как только зашла речь о нем, вскочил и укрылся в соседней комнате, там была библиотека. Через неплотно прикрытую дверь он, вероятно, слышал возникший спор, и его неизбежно резанули слова делегата от Вирджинии Э. Пенделтона — полковник, конечно, приличный человек, но он ведь проигрывал все бои! Голая правда!

Адамс разбередил страсти, и конгресс в смущении разошелся. [Вероятно, 14 июня конгресс решил взять под свой контроль континентальную армию. Этот день в США считается днем основания вооруженных сил.] Делегаты, разбившись на группы, горячо обсуждали кандидатуру Вашингтона за ужином и просидели далеко за полночь. Многие все еще сомневались, Т. Пейн в их числе. Сам Вашингтон был смущен больше остальных, он заперся в гостинице. Однако решение нельзя было больше откладывать, у Бостона шли боевые действия, а сорокатрехлетний Вашингтон производил впечатление спокойного и рассудительного человека. Почему не попробовать?

Утром 15 июня, гласит протокол заседания конгресса, «решили, что должен быть назначен генерал для командования всеми континентальными силами, уже имеющимися или которые будут созданы для защиты Американской Свободы. Ему кладется 500 долларов в месяц жалованья и на расходы. Конгресс затем приступил к выборам генерала, и эсквайр Джордж Вашингтон был единогласно избран». Через несколько дней еще одно постановление: «Конгресс сим объявляет, что будет поддерживать, помогать и хранить верность упомянутому эсквайру Джорджу Вашингтону ценою своих жизней и имущества ради общего дела».

16 июня Вашингтон в отутюженном мундире появился в зале конгресса. Ему задали риторический вопрос — согласен ли он служить главнокомандующим армии, находящейся «под контролем» конгресса. Он извлек из кармана лист бумаги и зачитал заранее написанную речь, составленную в сильных и искренних выражениях. Избранник возблагодарил за высокую честь и поделился «глубоким сожалением, проистекающим из сознания, что мои способности и военный опыт могут не соответствовать высокому доверию». Заверяя, что он сделает все, дабы послужить «славному делу», генерал просил: «Если случатся прискорбные события, бросающие тень на мою репутацию, прошу всех джентльменов, находящихся в этом зале, помнить — сегодня с величайшей искренностью я заявляю: я не думаю, что вверенное мне почетное командование мне по силам». Что до дарованных ему 500 долларов в месяц, то Вашингтон, несомненно памятуя о римлянах, никогда не извлекавших, согласно легенде, денежных выгод от службы республике, отказался от жалованья, прося конгресс возместить только его расходы. На этом закончилась простая, деловая и памятная речь.

Не вызывает никаких сомнений, что Вашингтон не рвался командовать. Высокая честь ввергла его в глубочайшее уныние. Утешало разве то, что удар не настиг внезапно. 18 июня он пишет прощальное письмо жене, душераздирающий перифраз его речи конгрессу. Главнокомандующий молит не омрачать его духа еще более тягостными письмами из дому. В другом письме родственнику Б. Бассету он заверяет: «Я могу отвечать только за следующее: твердую уверенность в правоте нашего дела, прилежное исполнение его и скрупулезную честность. Если это не заменит способностей и опыта, дело пострадает и еще вероятнее — моя репутация». Прямой и суровый человек, он не сдержался перед Патриком Генри. Со слезами на глазах, дрожащим от волнения голосом Вашингтон сказал: «И попомни, мистер Генри, мои слова — со дня вступления в командование американскими армиями я датирую начало моего падения и гибели моей репутации».

Каковы бы ни были опасения самого Вашингтона, в Филадельфии верили в него. 21 июня город бросил прощальный взгляд на генерала, отправлявшегося на войну. Он возглавил блестящую процессию — гарцевала легкая кавалерия в мундирах с иголочки, по-медвежьему топали ополченцы, скрипели колеса бесчисленных карет — главнокомандующего провожали члены конгресса. Карета Д. Адамса затерялась среди других. Массачусетский политик с внезапно вспыхнувшим острым чувством зависти припомнил свои заслуги. «Я бедное создание, — написал он любящей жене, — истощенный литературной работой ради моего хлеба и моей свободы, в подавленном состоянии духа и слабый телом, вынужден отдать другим лавры, которые посеял, другие будут есть заработанный мною хлеб — общее дело». Вероятно, не один Д. Адамс среди членов конгресса предавался размышлениям такого рода. Они все почитали себя стратегами, и каждый имел свой план войны. Догадывался ли об этом Вашингтон, ловко сидевший в седле и смотревший поверх голов непроницаемыми стальными глазами?

Генерал Вашингтон

Предстояла длительная суровая борьба с сомнительным исходом. Было известно, что ресурсы Британии, в сущности, неистощимы, ее флоты покрывали океан, а войска увенчали себя лаврами во всех уголках земного шара. Не будучи нацией, никому не известные как народ, мы не были готовы. Денег, нерва войны, не было. Пришлось ковать меч на наковальне необходимости...

Если у нас и были неизвестные врагу тайные ресурсы, то они состояли в непоколебимой решимости наших граждан, осознании правоты нашего дела и уверенности, что бог не оставит нас.

Д. Вашингтон на склоне лет

Главнокомандующий со свитой еще скакал к армии, а она уже дала самое кровопролитное сражение войны за независимость — у Банкер-Хилла.

В конце мая 1775 года королевский флот доставил в Бостон подкрепление из Англии. Гарнизон увеличился до 6,5 тысячи человек. С флагманского фрегата на берег сошел великолепный триумвират — высокомерные английские аристократы генерал-майоры У. Хоу, Г. Клинтон, Д. Бергойн. В Лондоне они понаслышались о нерасторопности Гейджа, а попав в Бостон, вознегодовали — толпы совращенной «черни» обложили войска его величества, отощавшие на скудном рационе. Этим трем генералам было суждено сыграть главную роль в проигрыше Англией войны в Америке. Но кто мог предвидеть будущее?! А пока лихой триумвират настоял на том, чтобы выдвинуть вперед английские позиции, укрепив высоты Дорчестер к югу от города.

Руководители повстанцев собрались на военный совет. Возведенный конгрессом в чин генерал-майора, И. Путман предложил ответить контрманевром — соорудить бастионы на высотах Банкер-Хилл и Брид-Хилл, что на полуострове Чарлстон, к северу от Бостона. Опасения, высказанные в совете, что укрепления окажутся под огнем английских кораблей из гавани и батарей Бостона, Путман отвел энергичным замечанием — «американцы боятся не за головы, а за ноги. Прикройте ноги, и они век будут сражаться!» Путману поверили — полуграмотный 57-летний генерал, пришедший к Бостону во главе ополчения из Коннектикута, пользовался всеобщим уважением. Ради святой свободы он ушел из-за стойки процветавшего трактира. Но солдаты помнили — до того, как Путман стал трактирщиком, он прославился в войнах с индейцами и французами, побывал в плену, чудом избежал смерти от томагавка. Английский агент доносил, что в лагере под Бостоном воинский дух «сброда» поднимали, предлагая следовать примеру Цезаря, Помпея, старины Пута и «прочих великих людей». Что же, строили по образцу и подобию Древнего Рима. То, что Путман имел обыкновение разъезжать среди своего воинства в одной рубашке, соломенной шляпе и без стремян, дела не меняло.

В ночь на 17 июня Путман повел оборванных солдат на полуостров Чарлстон копать укрепления. Воины, по большей части фермеры, бодро взялись за привычные лопаты, и, когда рассвело, англичане в Бостоне остолбенели — горы свежевырытой красной глины обозначали грозные позиции янки (таково прозвище американцев — уроженцев США). Генерал Хоу рванулся проучить распоясавшихся мятежников — в середине дня во главе двух с половиной тысяч солдат он высадился на полуостров. На редуты сбежалось примерно столько же американцев. В самой невообразимой одежде, они уже по этой причине оскорбляли глаз военного, а пестрое вооружение просто возмущало. Некоторые сжимали в руках мушкеты «браун-бесс» — стандартное оружие английской армии. Гладкоствольный мушкет заряжался свинцовыми пулями диаметром почти в два сантиметра, скорость стрельбы три выстрела в минуту. Им наносились страшные раны, но попасть в цель на расстоянии свыше 100 метров было почти невозможно. Охотники, пришедшие с запада, имели кентуккские ружья, которые начали изготовлять немецкие мастера в Пенсильвании в середине XVIII века. Длинноствольное нарезное ружье позволяло точно поразить цель величиной с человеческую голову на расстоянии до 200 метров. В руках опытного стрелка то было грозное оружие, однако трудности заряжения — приходилось вгонять шомполом пулю, обернутую в промасленный пыж, — позволяли сделать только выстрел в минуту.

Пылавшие боевым задором янки толпились на редуте, беспечно посматривая на залитый летним солнцем луг, где под грохот барабанов и визг флейт споро строились англичане — легкая и морская пехота, гренадеры в красных мундирах и медвежьих шапках. Взвинченные обильной выпивкой и патриотическими речами, американцы не сомневались, что зададут жару войскам «министерства», не смущаясь, что на мушкет приходилось по 15 зарядов. У многих были самодельные пули, отлитые из свинцовых труб, снятых с органа церкви в Кембридже. На бастионы успели притащить и наскоро установили несколько пушчонок.

Хоу решил осуществить возмездие по всем правилам европейской тактики — в войнах середины XVIII столетия пехота, выстроенная в несколько линий, мерным шагом сближалась с войсками неприятеля, находившимися в таком же построении. В 50—100 метрах от врага наступавшие останавливались, разыгрывался смехотворный и мужественный церемониал — офицеры вежливо раскланивались, оспаривая друг у друга честь принять первый залп. Обмен залпами — и в штыки! Выстоять под первым залпом врага почиталось великой привилегией и признаком несравненной воинской доблести.

Итак, три безупречные линии английских солдат двинулись в фронтальную атаку на Брид-Хилл. Хоу напутствовал их словами: «Ведите себя, как подобает англичанам и хорошим солдатам», — добавив, чтобы никто не смел хоть на шаг опередить его, генерала, шагавшего впереди. Они пошли в траве по колено, сгибаясь под грузом амуниции — на каждом солдате было навьючено до 30 килограммов, пот струился из-под медвежьих шапок, мокрые пятна расползались на спинах и подмышках. Тревожный рокот барабанов звал в достойную битву — покарать смутьянов.

На редуте кто как мог прилаживал оружие, выбирая цель. Тучный старина Пут, с неожиданной легкостью управляясь на лошади, надрывался хриплым басом: «Не стрелять, пока не увидите белки их глаз!» Все же защелкали выстрелы нетерпеливых. По брустверу побежали офицеры, грозя шпагами и ударами поднимая стволы нацеленных мушкетов. С моря загремели орудия — ядра с отвратительным шипением погружались в глину редута, изредка поражая кого-нибудь из защитников. Когда наступающие подошли на полусотню метров, их встретил сокрушающий залп. Прошло несколько мгновений — стрелки, разрядившие мушкеты, отступили, дав место товарищам с заряженными, последовал второй, не менее убийственный залп.

Все заволокло пороховым дымом, а когда он рассеялся, поле было покрыто трупами в красных мундирах, уцелевшие попятились. С американских позиций трещали выстрелы — остроглазые охотники вопреки всем принятым европейским правилам войны выбивали офицеров. Хоу перестроил войска и бросился во вторую атаку. Опять неудача! Окутанный пороховым дымом, проклятый редут казался неприступным. Но на обратной стороне холмов нарастало смятение — англичане снова готовили штурм, батареи из Бостона осыпали калеными ядрами близлежащий городишко Чарлстон. Чадно горели дома, жители бежали без оглядки. На полуостров высаживались английские подкрепления. Робкие душой покидали редут, каждого раненого сопровождал в тыл десяток товарищей. Уходившие с позиций имели массу оправданий, главное из которых было трудно оспорить — порох иссяк.

Путман бросился в тыл, к редуту на Банкер-Хилл. Там томились, постепенно набираясь страха, резервные части. Надсадно ругаясь, раздавая удары направо и налево, генерал собрал толпу ополченцев и, размахивая шпагой, погнал их на позицию. Но на каждого затащенного на редут приходилось по крайней мере три дезертира. Тем временем англичане привели себя в порядок и с величайшей яростью в третий раз бросились на штурм. Снова по ним хлестал свинцовый ливень, но поредевшие ряды защитников не могли больше сдержать наступавших. Волна красных мундиров затопила укрепление, англичане и американцы схватились врукопашную. Силы были неравными, и американцы ударились в бегство. Только теперь они смогли оценить древнюю военную мудрость: стоять насмерть на укрепленном рубеже — основные потери янки пришлись на заключительный этап боя, когда они показали спину.

Потери англичан были ужасающими — 1054 человека, из них 226 убитых. Янки потеряли 440 человек, 140 из них пали на поле боя.

Стратегически Банкер-Хилл оказался пирровой победой для обеих сторон, в положении их ничего не изменилось. Но сражение имело громадные психологические последствия — англичане научились уважать и даже переоценили силу противника. Наспех собранное воинство показало неожиданные боевые качества, отныне английские командиры не решались штурмовать в лоб укрепления. Американцы сочли было сражение своим поражением, но вскоре воспрянули духом и с типично американской бравадой стали превозносить солдата-гражданина. Лексингтон, Конкорд и Банкер-Хилл легли в основу мифа о том, что не солдат регулярной армии, а американец от плуга, верстака или прилавка — лучший воин на свете. Вследствие этого по стране стремительно распространились шапкозакидательские настроения. А Вашингтону предстояло строить регулярную армию.

«Его светлость», как стали именовать главнокомандующего, получил известие о Банкер-Хилле в Нью-Йорке, по пути к вверенным ему войскам. Из пространной депеши так и не было ясно, за кем осталось поле боя. Настроение Вашингтона не улучшилось, когда ему доложили о состоянии дел в колонии Нью-Йорк. Накануне его приезда в город революционный конвент проголосовал с мудростью, достойной библейского царя Соломона Давидовича, — одна рота торжественно встречает Вашингтона, другая — королевского губернатора (который по злосчастному совпадению прибывал из Англии в этот же день), а остальные примут участие в торжествах в зависимости от того, кто из названных лиц объявится в городе первым.

Было от чего прийти в отчаяние! В Филадельфии почтенные джентльмены, составившие континентальный конгресс, убеждали друг друга воевать, а в богатейшей колонии Нью-Йорк окончательное решение, очевидно, не принято. Что делать? Вашингтон принял также соломоново решение — он поручил следовавшему с ним из Филадельфии генерал-майору Ф. Шайлеру, родом из Нью-Йорка, остаться в городе и присматривать за губернатором. Если слуга короля посмеет вооружать лоялистов, испросить разрешение континентального конгресса на его арест. То было первое серьезное решение главнокомандующего, делегировавшего свои полномочия другим. Покончив с щекотливым делом, Вашингтон без лишней шумихи ускользнул из города, чествовавшего губернатора.

Вечером 2 июня он наконец соединился с армией. История умалчивает о деталях встречи, что всегда не менее многозначительно, чем подчеркнуто восторженное описание. Оно и понятно — вирджинец не мог вызвать горячих чувств у тех, что после Банкер-Хилла уже считали себя ветеранами. Ополченцы Новой Англии с опаской смотрели на богача с Юга, пресловутого рабовладельца. Дисциплина в понимании военного отсутствовала — офицер, в прошлом парикмахер, охотно обслуживал собственных солдат, другой — повар, засучив рукава, самозабвенно стряпал. С введения дисциплины и начал Вашингтон. Главнокомандующий разжаловал нескольких офицеров, в том числе полковника, за трусость при Банкер-Хилле, других — за воровство. Военный суд заседал почти непрерывно — виновные получали до 40 плетей, выставлялись у позорного столба, изгонялись из армии. Предложение Вашингтона увеличить наказание с библейских 39 плетей до 500 континентальный конгресс не утвердил. Увесистые удары по спине и ягодицам показали, кто хозяин.

Чтобы не затеряться среди генералов, Вашингтон за три шиллинга приобрел широкую голубую перевязь, отныне пересекавшую его грудь. В письмах друзьям он с отвращением писал о подчиненных ему войсках, в первую очередь о так называемых офицерах, которые, нашел Вашингтон, «в общем, самые равнодушные люди, каких я когда-либо встречал».