Прошло несколько лет с момента моего знакомства со Сталиным на Тушинском аэродроме. За это время мне приходилось видеть его на официальных заседаниях в Кремле, но теперь я шел по его личному вызову. По дороге в Кремль мысленно представлял себе предстоящую встречу: старался угадать, о чем он меня спросит и как надо отвечать.
      Я с волнением поднимался по лестнице, устланной красным ковром. Когда очутился в секретариате и собрался представиться, секретарь Сталина предупредил меня:
      - Конструктор Яковлев? Товарищ Сталин назначил вам прийти к шести часам, а сейчас пять часов сорок пять минут, попрошу вас подождать.
      Точно в назначенное время меня пригласили пройти в кабинет. Там кроме Сталина были Молотов и Ворошилов. Все трое со мной тепло поздоровались.
      Первое впечатление от кабинета Сталина врезалось в мою память на всю жизнь. Признаться, я был как-то разочарован: меня поразили его исключительная простота и скромность.
      Не скажу, что, когда я вошел в кабинет, мое волнение сразу как рукой сняло, нет, но постепенно оно ослабевало. Ровный голос, размеренная походка Сталина действовали успокаивающе.
      Сталин начал расспрашивать о работе, о новой машине.
      По мере того как разговор углублялся в техническую область, в мою родную стихию, я все больше успокаивался и скоро совершенно освоился, перестал стесняться и, отвечая на вопросы, уже не подыскивал слова, как вначале.
      Сталин, Молотов и Ворошилов очень интересовались моей машиной ББ и все расспрашивали, как же это удалось при таких же двигателях и той же бомбовой нагрузке, что и у СБ, получить скорость, превышающую скорость СБ.
      Я объяснил, что здесь все дело в аэродинамике, что СБ проектировали 5 лет тому назад, а наука за это время продвинулась далеко вперед. Кроме того, нам удалось свой бомбардировщик сделать значительно легче, чем СБ.
      Сталин все ходил по кабинету, удивлялся и говорил:
      - Чудеса, просто чудеса, это революция в авиации.
      Было решено запустить ББ в серийное производство.
      После того как договорились по некоторым вопросам дальнейшей работы нашего конструкторского бюро, Ворошилов что-то написал на листочке бумаги и показал Сталину, который, прочтя, кивнул головой в знак согласия.
      Тогда Ворошилов прочитал текст ходатайства перед Президиумом Верховного Совета СССР о награждении меня орденом Ленина, автомобилем ЗИС и премией в 100 тысяч рублей. Ходатайство тут же все трое подписали.
      Это было совершенно неожиданно, я растерялся и, кажется, даже не поблагодарил. Хорошо еще, что, опомнившись, в конце концов нашелся сказать, что работал не один я, а целый коллектив и что награждать меня одного было бы несправедливо. На это Сталин ответил, что нужно немедленно представить список моих сотрудников, которые работали над новой машиной, чтобы их также наградить.
      Со мной дружески попрощались, пожелали дальнейших успехов в работе.
      Я вернулся из Кремля довольно поздно. Мать знала, у кого я был, но, видя мое возбужденное состояние, ни о чем не стала расспрашивать. О том, что меня собирались наградить орденом Ленина, я тоже ничего не сказал. Зачем, думаю, говорить, когда наградят, тогда и узнает.
      В ту ночь я долго не мог заснуть, перебирая в памяти происшедшее. Забылся только под утро. Просыпаюсь, смотрю мама стоит и плачет. С испугом спрашиваю:
      - Что ты плачешь? Что случилось?
      - Вот, от людей последняя узнала!
      - Что ты узнала?
      - Ты от меня скрывал! Тебя наградили! Оказывается, мама пошла утром за молоком, а лифтерша ей и говорит:
      - Поздравляю вас. Вашему сынку такая награда!
      Потом уж мама достала газету и прочитала. Она плакала и от счастья и от обиды, что я накануне вечером ей ничего не сказал.
      Утром на заводе я составил список работников, заслуживающих награждения.
      Утомленный радостными переживаниями и бесконечными поздравлениями, я в тот день рано лег спать и сразу же крепко заснул.
      Разбудил меня телефонный звонок:
      - Конструктор Яковлев? Говорят из секретариата товарища Сталина. Позвоните товарищу Сталину, он хочет с вами говорить.
      И дали мне номер телефона.
      Что могло случиться? Я в смятении набираю этот номер и слышу уже знакомый голос:
      - Здравствуйте. Передо мной лежит список ваших конструкторов, представляемых к награде орденами. Вы, кажется, забыли летчика. Что-то я его здесь не вижу.
      - Как же, товарищ Сталин! Летчик там есть, он представлен к награде орденом Ленина.
      - Ах, верно, верно! Это я, значит, пропустил. А как дела у вас?
      - Хорошо, товарищ Сталин.
      Вот тут бы и поблагодарить за награду - такой удобный случай! - а я снова повторяю:
      - Все в порядке.
      - Ну, если в порядке - хорошо. Будьте здоровы, желаю успеха.
      Прошло немного времени. Сидел я как-то в конструкторском бюро за чертежной доской с конструктором Виктором Алексеевым, подошел секретарь: "Вас спрашивает какой-то Поскребышев. Соединять или нет?"
      Беру трубку и слышу голос личного секретаря Сталина - Александра Николаевича Поскребышева. Он говорит, что мне надо приехать в ЦК по срочному делу и что сейчас за мной придет машина.
      Прошло, кажется, минут двадцать, не более, как явился человек в военной форме и пригласил меня следовать за ним.
      Не зная ни о причине вызова, ни о том, с кем предстоит встретиться, я очень волновался всю дорогу.
      Подъехали к зданию Центрального Комитета партии на Старой площади. По длинному коридору, застланному ковровой дорожкой, сопровождающий привел меня в какую-то комнату. Здесь стоял диван в чехле из сурового полотна, несколько стульев, в центре - небольшой круглый стол, накрытый белой скатертью. На столе - ваза с фруктами, блюдо с бутербродами, несколько стаканов недопитого чая. В комнате никого не было.
      К волнению моему добавилась еще и растерянность: куда я попал и что будет дальше?
      Так в полном недоумении простоял я несколько минут, не двигаясь и рассматривая окружающую обстановку.
      Вдруг сбоку открылась дверь и вошел Сталин. Я глазам своим не поверил: уж не мистификация ли это?
      Но Сталин подошел, улыбаясь, пожал руку, любезно справился о моем здоровье.
      - Что же вы стоите? Присаживайтесь, побеседуем. Как идут дела с ББ?
      Постепенно он расшевелил меня, и я обрел возможность связно разговаривать. Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской и французской авиации. Я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист.
      - А как вы думаете, - спросил он, - почему англичане на истребителях "Спитфайр" ставят мелкокалиберные пулеметы, а не пушки?
      - Да потому, что у них авиапушек нет, - ответил я.
      - Я тоже так думаю, - сказал Сталин. - Но ведь мало иметь пушку, продолжал он, - Надо и двигатель приспособить под установку пушки. Верно?
      - Верно.
      - У них ведь и двигателя такого нет?
      - Нет.
      - А вы знакомы с работой конструктора Климова - авиационным двигателем, на который можно установить двадцатимиллиметровую авиационную пушку Шпитального?
      - Знаком.
      - Как вы расцениваете эту работу?
      - Работа интересная и очень полезная.
      - Правильный ли это путь? А может быть, путь англичан более правильный? Не взялись бы вы построить истребитель с мотором Климова и пушкой Шпитального?
      - Я истребителями еще никогда не занимался, но это было бы для меня большой честью.
      - Вот подумайте над этим.
      Сталин взял меня под руку, раскрыл дверь, через которую входил в комнату, и ввел меня в зал, заполненный людьми.
      Сразу я не мог различить ни одного знакомого лица. А Сталин усадил меня в президиуме рядом с собой и вполголоса продолжал начатый разговор. Я отвечал ему. Осмотревшись, увидел, что заседание ведет К. Е. Ворошилов, а в первом ряду сидит наш нарком М. М. Каганович, дальше - конструктор А. А. Архангельский, директор завода В. А. Окулов и главный инженер завода А. А. Кобзарев, некоторые знакомые мне работники авиационной промышленности. В зале было много военных из Управления Военно-Воздушных Сил.
      Кто-то выступал. Я понял, что речь идет о затруднениях, создавшихся с серийным производством самолета СБ в связи с невозможностью дальнейшего улучшения его летных характеристик, особенно повышения скорости. Между тем от решения этой проблемы зависела судьба нашей фронтовой бомбардировочной авиации.
      Я внимательно прислушивался к тому, что продолжал говорить мне Сталин, и одновременно старался уловить, о чем говорят выступающие, а в душе опасался, как бы не предложили мне высказаться по вопросу, с которым я совершенно не был знаком.
      К счастью, мои опасения оказались напрасными. Минут через 10 - 15 Сталин встал и повел меня обратно в уже знакомую комнату. Мы сели за круглый столик. Сталин предложил мне чай и фрукты.
      - Так как же, возьметесь за истребитель?
      - Подумаю, товарищ Сталин.
      - Ну хорошо, когда надумаете, позвоните. Не стесняйтесь... Желаю успеха. Жду звонка. И уже вдогонку сказал:
      - А все-таки дураки англичане, что пренебрегают пушкой.
      В то время самолет, вооруженный двадцатимиллиметровой пушкой, уже был у немцев - "Мессершмитт-109". Видимо, Сталину это не давало покоя. Готовя перевооружение авиации, Сталин, очевидно, стремился избежать ошибки при выборе калибра пулеметов и пушек для наших истребителей.
      За дверью ждал тот же военный, он вывел меня прямо к машине, вежливо козырнул, но уже обратно на завод не сопровождал.
      Осмыслив события этого дня, я понял, что тяжелое положение с самолетом СБ внушает правительству большое беспокойство. Видимо, складывалось убеждение, что, если старые специалисты уже больше ничего дать не могут, придется опереться на молодежь. На мою долю стечением обстоятельств выпало представлять, наряду с другими, еще "не признанными", молодые конструкторские силы нашей авиации.
      Назавтра позвонил М. М. Каганович и предложил немедленно выехать к нему в наркомат. Оттуда мы отправились на завод. Нарком ходил со мной по цехам, представлял работникам завода как представителя "молодого поколения" советских конструкторов, советовался по вопросу об улучшении самолета СБ, чем поставил меня в совершенно немыслимое, неловкое положение перед сопровождавшим наркома А. А. Архангельским, заместителем А. Н. Туполева, почтенным и всеми уважаемым конструктором.
      Конечно, никаких дельных советов я тогда не мог дать М. М. Кагановичу, потому что самолета СБ не знал. Вообще эта поездка была для меня очень неприятной.
      Тем не менее она сыграла свою роль. Мы учли опыт работы над СБ, использовали новейшие достижения аэродинамики при отработке нашего двухмоторного самолета, на котором были установлены те же моторы конструкции Климова, что и на СБ.
      Вскоре конструкторов, ранее присутствовавших на совещании в Овальном зале, вновь пригласили в Кремль - теперь уже для обсуждения практических вопросов работы каждого.
      В большой приемной собрались не только ветераны самолетостроения, но и конструкторская молодежь. Здесь были Лавочкин, Гудков, Горбунов, Ильюшин, Флоров, Боровков, Таиров, Шевченко, Пашинин, конструкторы-мотористы Климов, Микулин, Швецов, всего человек двадцать - двадцать пять. С волнением ожидали мы вызова, на этот раз беседа велась с каждым в отдельности.
      Александр Николаевич Поскребышев, секретарь Сталина, время от времени заходил в приемную и вызывал по списку приглашенных. Наконец настала и моя очередь. Я приготовился к разговору заранее, так как имел уже поручение Сталина подумать над возможностью постройки в нашем конструкторском бюро истребителя с мотором Климова.
      В кабинете кроме Сталина и наркома М. М. Кагановича были Ворошилов, Молотов и кто-то еще из членов Политбюро, не помню кто, а также заместитель начальника ВВС Филипп Александрович Агальцов.
      Сталин спросил меня:
      - Ну, как, надумали делать истребитель с двигателем Климова?
      - Да, я связался с Климовым и получил все данные о его двигателе. Мы детально проработали вопрос, и наше конструкторское бюро может выступить с предложением о постройке истребителя.
      Я назвал летные данные будущего истребителя: скорость, потолок и дальность полета.
      - Как вы его вооружите? Пушка на нем будет стоять?
      - А как же! На нашем истребителе будет стоять пушка калибра 20 миллиметров и два скорострельных пулемета.
      - Это хорошо... - ответил Сталин, в раздумье расхаживая по кабинету. - А знаете ли вы, - спросил он, - что мы такие же истребители заказываем и некоторым другим конструкторам и победителем станет тот, кто не только даст лучший по летным и боевым качествам истребитель, но и сделает его раньше, чтобы его можно было быстрее запустить в серийное производство?
      - Я понимаю, товарищ Сталин.
      - Понимать мало. Надо машину сделать быстрее.
      - А какой срок?
      - Чем скорее, тем лучше. К новому году сделаете?
      - Я постройкой таких самолетов не занимался, опыта не имею... Но вот американцы делают новый истребитель за два года, так что...
      - А вы разве американец? - перебил меня Сталин. - Покажите, на что способен молодой русский инженер... Вот тогда будете молодцом, и придется мне пригласить вас на чашку чая.
      - Спасибо, раз надо - сделаем обязательно. Но разрешите задать один вопрос? Вот пригласили сюда десятка два конструкторов, и каждому дается задание. Разве стране нужно столько истребителей и бомбардировщиков? Разве возможно будет все их запустить в серийное производство?
      - Мы и сами прекрасно знаем, - ответил Сталин, - что столько самолетов нам не нужно. Но ведь из всех самолетов, дай бог, получится пять-шесть таких, которые будут годны для серийного производства. А такое количество новых самолетов нас не смущает.
      Так побеседовали со всеми приглашенными. Каждый получил задание. Мы разъехались по конструкторским бюро возбужденные, заряженные духом творческого соревнования, с твердым намерением победить своих "соперников".
      За создание истребителя соревновались Микоян, Лавочкин, Сухой, Пашинин, Флоров и Боровков, Шевченко, Козлов, Поликарпов, Яценко. Всем конструкторам были созданы условия для быстрого проектирования и строительства самолетов. Так же была организована работа и по другим типам боевых машин.
      Летом, в конце июля 1939 года, позвонил Сталин, поинтересовался, как идут дела с истребителем.
      - У меня сейчас летчик Денисов, воевал в Испании и в Монголии, может дать полезные советы по вашей машине. Повидайтесь с ним.
      Через полчаса в мой кабинет уже входил высокий, стройный брюнет в кителе с петлицами комбрига и Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди.
      Встреча с командиром группы истребителей И-16 в Испании Сергеем Прокофьевичем Денисовым оказалась действительно весьма интересной и полезной для меня, конструктора, не только потому, что он рассказал много интересного как очевидец и участник воздушных боев с немецкими и японскими летчиками, но также и потому, что он с исключительным знанием дела посвятил меня в сущность современной воздушной войны.
      Мы долго с ним беседовали. Обсуждали сравнительные преимущества и недостатки немецких, японских и советских истребительных самолетов. Денисов высказал свой взгляд на роль авиации бомбардировочной и истребительной не только сегодня, но и завтра, если придется воевать. Говоря о тактике истребительной авиации, он отметил, что на И-16 мало сбивали истребителей противника из-за малого калибра и разноса установленных в крыльях пулеметов.
      Сергей Прокофьевич рассказал о своем разговоре со Сталиным, который удивил его своей осведомленностью в вопросах авиации. Сталин, по словам Денисова, оказался даже в курсе таких деталей, как вооружение английских истребителей "Спитфайр", у которых пулеметы в отличие от немецких "Мессершмиттов" с одной центральной авиапушкой и двумя синхронными (стреляющими через плоскость вращающегося винта) пулеметами далеко разнесены от оси самолета и установлены по размаху крыльев. Особенно Сталин интересовался тем, как целесообразнее вооружать истребители - пушками или пулеметами, и какой огонь действеннее прицельный из одной крупнокалиберной пушки или рассеянный, из нескольких пулеметных стволов.
      Оказывается, по этому и другим подобным вопросам Денисов еще в 1937 году, учитывая опыт первого периода гражданской войны в Испании, по личной инициативе написал докладную записку руководителям Военно-Воздушных Сил и авиапромышленности. Но записку оставили без внимания, никаких мер принято не было, и спустя два года в боях на Халхин-Голе недостатки наших И-16 и "Чаек" оставались прежними, в чем еще раз убедился Денисов. Тогда-то, вернувшись из Монголии, Сергей Прокофьевич и обратился к Сталину, который сразу же вызвал его к себе. Сталин очень рассердился, узнав от Денисова, что по его первой записке не было принято никаких мер. Он с большим вниманием выслушал Денисова и предложил все замечания изложить письменно и материал прислать ему.
      Такую записку Денисов написал и вновь был принят Сталиным. На этот раз Сталин вызвал также наркома авиапромышленности М. М. Кагановича и дал нагоняй за равнодушное отношение к первым, двухгодичной давности сигналам Денисова.
      Каганович оправдывался, но спорить по специальным вопросам с таким знатоком, как Денисов, ему было не под силу. В конце концов Сталин буквально выгнал наркома из кабинета и рекомендовал Денисову связаться непосредственно с конструкторами Лавочкиным, Микояном и со мной.
      Сущность критических замечаний Денисова заключалась в следующем:
      Концепция деления истребителей на маневренные и скоростные порочна.
      У наших истребителей должна быть радиосвязь.
      Стрелковое вооружение, как по калибру, так и по размещению на самолете, неудовлетворительно.
      Немецкие истребители превосходят советские как по скорости полета, так и по стрелково-пушечному вооружению.
      В максимальной степени я постарался учесть замечания Денисова при работе над нашим первым истребителем.
      Правительство, озабоченное скорейшим получением новых самолетов, следило за работой каждого из нас. Припоминается такой эпизод.
      В конце 1939 года я был на одном из авиационных заводов, где запускали в серийное производство наш ББ.
      Здесь меня разыскал Поскребышев и предупредил, что соединяет по телефону со Сталиным.
      - Как дела? Как выполняете свое обещание? Будет ли истребитель в декабре?
      - Будет, товарищ Сталин, как обещано.
      - Ну что же, чашка чая за мной.
      Не сомневаюсь, что подобного рода звонки были и к другим конструкторам, принимавшим участие в создании новых самолетов.
      Или, например, такая записка к конструктору двигателей Владимиру Яковлевичу Климову: "Т. Климов!
      Ссылаясь на нашу вчерашнюю беседу, хотел бы знать:
      1) Можете ли прислать на днях 2 мотора М-105 и 2 пушечных мотора также М-105 для конструктора Яковлева?
      2) Если можете, когда именно пришлете?
      Дело очень срочное.
      И. Сталин".
      Все это - свидетельства того огромного внимания, которое проявляли партия и правительство к перевооружению нашей авиации.
      Весь наш коллектив с небывалым увлечением работал над истребителем. Признаться, создание такой машины было исполнением давней, заветной мечты, мечты, которая владела мной и не давала покоя с тех пор, как я увидел отличные истребители Поликарпова. По воле таких мастеров-асов, как Чкалов и Серов, они выполняли в небе самые невероятные фигуры, творили чудеса.
      Мы работали в тесном контакте с Владимиром Яковлевичем Климовым. Он компоновал свой двигатель специально для нашего истребителя так, чтобы обеспечить установку на самолете авиационной пушки, способной работать без синхронизатора. Тем самым мы освобождались от недостатков, с которыми связана стрельба через плоскость вращающегося винта. На двигателе Климова пушка устанавливалась в полом валу редуктора, и стрельба из нее не зависела от режима работы двигателя и винта.
      Мы с Климовым решили во что бы то ни стало уложиться в срок, предложенный правительством. И все как будто получалось у нас складно. Макет мотора Владимир Яковлевич прислал нам задолго до установки настоящего двигателя.
      Через сравнительно короткий срок машина уже стояла в сборочном цехе. На ней установили двигатель, пушку и два пулемета. Монтировалось различное электро- и радиооборудование, управление самолетом, уборкой шасси, закрылками. Шла начинка кабины летчика многочисленными приборами.
      Дело близилось к концу, и у нас уже не было сомнений, что мы выполним задание в срок. С утра до поздней ночи я и мои ближайшие помощники - Вигант, Синельщиков, Адлер и др. - хлопотали в цехе около машины.
      Не меньше времени, чем конструкторы и производственники, проводил около машины и летчик Юлиан Иванович Пионтковский: он должен был испытать ее и заботился о том, чтобы машина получилась хорошей.
      Никто из нас не мог думать ни о чем другом, кроме как о нашем первенце-истребителе.
      Но вот однажды, в октябре 1939 года, когда оставалось уже немного времени до срока окончания машины, мне сообщили из наркомата, что я назначен в авиационную комиссию торговой делегации, возглавляемой Иваном Федоровичем Тевосяном. Чуть ли не на следующий день я должен был выехать в Германию вместе с некоторыми другими работниками авиационной промышленности и Военно-Воздушных Сил. Цель поездки - ознакомление с авиационной техникой Германии.
      Я страшно разволновался. Как же так? Взять обязательство перед правительством построить машину и оставить наше детище в такой ответственный момент? Сейчас же позвонил в Наркомат обороны и был принят наркомом Ворошиловым. Я сказал, что не могу бросить работу на завершающей стадии, пустил в ход все свое красноречие, старался убедить, что уезжать мне никак нельзя.
      - Какой же вы руководитель, - заметил Климент Ефремович, - если боитесь на месяц оставить свое детище? У вас должны быть надежные помощники, которые справятся с делом не хуже вас.
      Он сказал мне, что вопрос о моей поездке решен твердо, и что я успею вернуться в Москву к выпуску самолета на аэродром.
      Возражать было бесполезно.
      На другой же день наша делегация выехала через Прибалтику - Кенигсберг в Берлин.
      Я пробыл в Германии около месяца, видел там много интересного и полезного для инженера-конструктора.
       
      В фашистской Германии
      Странная война. - Гитлер захватывает Европу. - Пакт о ненападении. Советская торговая делегация. - В гитлеровском рейхе. - Показ немецкой авиатехники. - Наши сомнения. - Самоубийство генерала Удета. - Мессершмитт везет нас в Инсбрук.
      Конец 30-х годов запечатлелся в памяти моего поколения серией наглых разбойничьих нападений гитлеровской Германии, разгромом ряда европейских государств. Буквально каждый день был чреват неожиданностями.
      После того как в 1938 году гитлеровская Германия в результате попустительства правителей Англии и Франции поглотила Австрию и Чехословакию, окрыленный легким успехом Гитлер задумал захватить и Польшу.
      Правда, здесь дело обстояло несколько сложнее, так как между Польшей, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой, существовал договор о взаимопомощи в случае агрессии. Хотя Гитлер и был уверен, что Англия и Франция воевать за Польшу не станут, он все же решил спровоцировать повод для нападения.
      И вот 30 августа 1939 года группа выпущенных из немецких тюрем уголовников, переодетых в польскую военную форму, под руководством эсэсовца Скорцени совершает нападение на радиостанцию в пограничном германском городе Глейвиц. Провокация удалась. Повод создан. Фашистские газеты и радио захлебываются от враждебных выпадов против Польши. В ночь на 1 сентября 1939 года гитлеровские войска перешли границу Польши.
      Быстро преодолев сопротивление польской армии, гитлеровцы в короткий срок добились победы. Уже 6 октября боевые операции в Польше были закончены. Остатки польских вооруженных сил капитулировали, а варшавское правительство бежало за границу.
      Сразу после вторжения в Польшу немецких войск Англия и Франция объявили Германии войну. Объявили... но не воевали, несмотря на весьма благоприятную для них военную обстановку.
      Весь мир со дня на день ожидал, когда же Англия и Франция начнут военные действия. Но в конце 1939 - начале 1940 года ни войска французов и англичан, ни войска гитлеровцев не переступали свои границы.
      В военных сводках союзников неизменно сообщалось: "Ничего нового... ", "На фронте без перемен".
      Возникал вопрос: что же это за странная война, в которой одно государство - Германия, воюющее против многих европейских стран, в том числе против крупнейших в военном отношении держав - Франции и Англии, постоянно проявляет инициативу, навязывает односторонние военные операции и неизменно выходит из них победителем, а другая сторона больше разводит руками, чем воюет?
      Война, действительно, была странной. Да это признавали и сами союзники.
      Вице-маршал английской авиации Дж. Кингстон-Макклори пишет в книге "Руководство войной": "В течение всего периода странной войны в Европе передовой ударной авиагруппе не разрешалось производить налеты на Германию; она занималась разбрасыванием листовок".
      Гитлеровская Германия эти листовки читала и продолжала проглатывать европейские страны.
      Напомню важнейшие события того времени.
      9 апреля 1940 года немецкие войска внезапно захватили Данию и одновременно высадили свои десанты на побережье Норвегии.
      После высадки немецких десантов англичане спохватились. Они также высадились в Норвегии, в районе Нарвика. Таким образом, англо-германская война, по существу, началась на норвежской земле. Но англичане в Норвегии вели себя весьма "скромно", и скоро гитлеровцы вынудили их эвакуироваться. С 10 июня 1940 года немцы стали полными хозяевами в Норвегии.
      Тем временем французские войска и английский экспедиционный корпус во Франции топтались у германской оборонительной линии "Зигфрид". Эта линия еще не была полностью готова, и на глазах у французов и англичан немцы продолжали ее укреплять, в то же время скрытно перебрасывая на запад высвободившиеся после разгрома Польши дивизии. Когда Гитлер счел подготовку законченной, в "день икс", 10 мая 1940 года, его войска перешли французскую границу. Военно-воздушные силы нанесли мощный удар по французским аэродромам. Почти вся французская авиация была уничтожена.
      Одновременно немецко-фашистские войска оккупировали Голландию и Бельгию. Неудержимой лавиной ринулись немецкие танки на французскую землю. За несколько дней Франция перестала существовать как самостоятельное государство.
      10 июня на стороне Германии в войну вступила Италия.
      Разбитая и деморализованная предательством своих правителей, французская армия, лишенная поддержки авиации, не могла сопротивляться, и 14 июня Париж, объявленный открытым городом, был занят гитлеровцами без боя.
      Покончив с Францией, немецкие фашисты начали воздушное наступление на Англию. 23 августа 1940 года был совершен первый массированный налет гитлеровской бомбардировочной авиации на Лондон.
      Весь дальнейший ход событий, вплоть до начала войны против Советского Союза, отличался невероятной быстротечностью и фантастическим для гитлеровцев успехом. В газетах с калейдоскопической быстротой мелькали названия стран и городов, поглощаемых гитлеровской армией...
      Такой крупный военный авторитет, как английский фельдмаршал Монтгомери, в своих воспоминаниях о начальном периоде войны с Германией пишет:
      "Франция и Британия не шелохнулись, когда Германия проглотила Польшу. Мы продолжали оставаться в бездействии даже тогда, когда германские армии перебрасывались на запад с совершенно очевидной целью атаковать нас. Мы терпеливо ожидали, пока на нас нападут... Я не понимал, была ли это война".
      Может быть, Монтгомери и не понимал... Но теперь ясно, что странная война велась по той причине, что реакционные круги Англии и Франции лелеяли мечту направить германский фашизм против СССР.
      Это, между прочим, показали военные переговоры, проводившиеся в Москве тремя военными делегациями - английской, французской и советской - в августе 1939 года, то есть буквально накануне нападения Гитлера на Польшу. Делегации вели переговоры о военном сотрудничестве и заключении соглашения на случай агрессии со стороны гитлеровской Германии.
      Как известно, переговоры эти не увенчались успехом. Представители английского и французского правительств и не стремились к такому успеху: им важнее всего было нас "прощупать". В отличие от советской делегации, возглавлявшейся наркомом обороны К. Е. Ворошиловым и начальником генерального штаба Красной Армии Б. М. Шапошниковым, французская и английская делегации были представлены второстепенными военными чиновниками, которые не только не были уполномочены принимать какие-либо решения, но, судя по опубликованным уже после войны документам, вели курс на затяжку и срыв переговоров. Сейчас уже известно, что английское правительство одновременно вело тайные переговоры с Гитлером, предлагая ему заключить пакт о ненападении и соглашение о разделе сфер влияния. Тогдашнее правительство Англии, пресмыкаясь перед Гитлером, предлагало ему ни много ни мало, как подвергнуть разделу... территории Китая и Советского Союза.
      Взаимный обмен информацией о состоянии вооруженных сил трех государств, представленных в Москве, показал, что Франция и Англия вполне могли вести активную борьбу с гитлеровской авиацией. К примеру, французский делегат, авиационный генерал Вален, сообщил, что количество самолетов первой линии во Франции составляло около 2 тысяч. Из них две трети являлись вполне современными самолетами. "Эта авиация в последнее время развивается быстрыми темпами вследствие возможностей нашей индустрии, - гордо заявлял генерал Вален. - Предусмотрено, что наша авиация в 1940 году будет иметь 3000 самолетов первой линии..."
      Английская авиация, по заявлению маршала Бернета на том же московском совещании, имела около 3 тысяч самолетов, а потенциальная возможность английской промышленности тогда перешагнула уже, по его словам, за 700 самолетов в месяц.
      Английским истребителям "Харрикейн" и бомбардировщикам "Уитли" нелегко было по своим летно-боевым качествам конкурировать с немецкими самолетами того времени. Но у англичан имелись и прекрасные истребители - "Спитфайр". Они были поставлены на серийное производство. Значит, у Англии было чем защитить Польшу, Данию, Норвегию, Францию.