Яковенко Павел Владимирович
      Харами
      (1995)
      Часть 1.
      Гнусный звон хозяйского будильника прервал мой сладкий сон, как это принято у будильников, на самом интересном месте. Я резво вскочил с постели и хлопнул ладонью по кнопке, хотя хозяйка все равно была глуховата, но инерция привычки сработала быстрее моих полусонных мозгов. Раздвинув шторы окна, я убедился, что стоявшие последние несколько дней тучи никуда не ушли, солнце оставалось понятием абстрактным, но дождя не было, и, следовательно, топать по грязи не придется.
      В часть я не пошел - в связи с последними событиями моя не слишком твердая дисциплина поколебалась окончательно, и я решил для начала запастись тем, о чем вчера совершенно позабыл, поглощенный напором неожиданных событий и невероятных перемен. Мне нужно было купить водки - водки черкесского производства - "Меркурий" обыкновенный: бутылку,.. а лучше - две! Ларьки стояли практически в двух шагах от моего жилья, я быстро затарился, и принялся упихивать емкости в вещмешок, выдранный вчера у старшины моей бывшей батареи с потом и кровью.
      Еще вчера вечером я спокойно заступал в караул, ничего не подозревал, ничего не ведал, смирился с неизбежностью своего безвылазного пребывания в Гирей - Авлаке; в то время как лучшие люди бригады, а в большинстве своем это были люди, с которыми я только и мог общаться с приятностью, убывали на чечено-дагестано-грузинскую границу для несения заградительной службы. То есть перекрывать вражеские караваны с оружием на дальних подступах от театра боевых действий.
      Я тщетно просился отправить меня в составе доблестного сводного батальона на перевал, начиная с мая месяца. Наверное, комбат испытывал особое наслаждение, оставляя меня в месте постоянной дислокации и обрекая на тоску и душевное одиночество. Я постепенно смирился с этой мыслью, купил себе телевизор, купил "Денди", заранее настраивался на скорбное ожидание неприятностей, как вдруг...
      Уже сидя в караульном помещении, мало того, уже приняв караул, и это еще не все - уже отправив вторую смену на посты, по телефону, вечно поломанному, но так кстати - некстати прорезавшемуся, комбат - майор Мустафаев - сообщил мне вводную: завтра, в двенадцать ноль - ноль, я должен быть в расположении первого батальона с вещами в состоянии первой готовности. Это он так любил шутить.
      Но для меня весь ужас положения состоял в том, что мне нечего было взять с собой. Как назло, за последний месяц вышестоящее начальство приняло решение кадрировать мой бывший батальон, а на его базе создать второй артиллерийский дивизион, в состав которого я уже и был практически зачислен. Только вчера все мое имущество, полученное у старшины минометной батареи, было мною ему по описи и сдано. Мы пожали друг другу руки, и я, совершенно уверенный, что в бессменном карауле, куда я отправлялся, мне ничего из этого барахла не понадобится очень долгое время, со спокойной душой покинул каптерку.
      Как бы не так!
      Куда теперь идти искать вещмешок, бронежилет, каску, и прочая, и прочая? И еще на ночь глядя.
      Я, конечно, не впал в отчаяние, по крайней мере, не торопился этого делать, а отправился в каптерку, к любимому старшине, с которым, как я вчера наивно думал, мои расчеты были закончены. Мне повезло, он был на месте, он был уже довольно навеселе, он был один, и бутылка водки была пуста. Я достал еще одну, поставил на стол, и предложил старшине большое яблоко.
      -- А запить нечем, дружище?
      Хороший вопрос! Он тянул явно не на одну ту бутылку, что я мог лицезреть перед собой. Насколько я знал старшего прапорщика, этот вопрос тянул не меньше чем на две бутылки, выпитых практически без закуски, и без участия партнеров. Я дружелюбно усмехнулся, и достал бутылку пива. Местное гадкое пойло, но на хорошее пиво мне не хватило каких-то двухсот рублей. Обидно, но если запивать пивом водку, то вкус - это не актуально. Сужу по себе.
      Старшина мотнул головой на шкафчик. Мне был знаком этот жест: я быстро достал посуду, нож, порезал яблоко на куски, налил водки - себе мало, прапорщику много. Как говорят некоторые известные люди, "вздрогнули". Я закусил яблоком, старшина запил пивом. Помолчали. Затем повторили процесс.
      -- Как дела?
      Прапорщик сегодня был явно разговорчив. Я непроизвольно кашлянул, собираясь с мыслями, и начал издалека.
      -- Да вот, Ахмед, война идет, понимаешь...
      -- Да-а?.. - удивился старшина. - А кто с кем?
      -- Ну, как тебе сказать, наши с ненашими.
      -- О-о!.. Давай за победу!
      -- Конечно, Ахмед, о чем речь.
      Прапорщик смотрел мимо меня мутными глазами, и я решил повременить с продолжением застолья, а не то он отрубится, а брать добро без спроса нехорошо - этому меня еще мама научила.
      -- А жаль, что наш батальон разогнали - такие были славные люди.
      -- Жаль, - медленно произнес прапорщик и впал в прострацию.
      -- А меня на перевал отправляют. Завтра.
      -- Да-а?.. Поздравляю!
      Я перевел дыхание и приступил к главному. Мне было не очень удобно с пьяным коллегой, но будь он трезвым, я наверняка получил бы от него фигу с маслом, а не военное имущество. Моя совесть слегка поборолась с ужасом перед трезвым старшиной, и успокоилась. Он, естественно, завтра проспится, но пока он опомнится, я уже буду далеко, а когда вернусь, все давно утрясется, уладится, забудется, я верну все в целости и сохранности, поставлю старшине еще пару флаконов, он и оттает душой, и простит меня, а может быть, даже облобызает.
      -- Милый Ахмед, - осторожно приступил я к волнующей меня теме, - вот незадача. Мне завтра в поход, можно сказать, в бой, а у меня ни броника, ни каски, ни даже вещмешка, чтобы сложить туда звонкую посуду - отраду твоего и моего сердца. Помоги мне, будь другом!
      Моя речь была цветиста, как весенний ковер цветов на лугах этого самого перевала Харами, куда мы должны были отправиться, и осоловевший прапорщик внимал ей как музыке бессмертного Моцарта. Когда я прервал свой поэтический поток, он почти прослезился, и блеснув черными как зимняя ночь глазами, сказал мне:
      -- Позови Андрея.
      Я слегка перевел дух - дело сдвинулось с мертвой точки. Андрей Иванов помощник старшины, доверенное лицо во время отсутствия прапорщика как физически так и духовно, заведовал каптеркой минометной батареи, бдил за имуществом подразделения, и совершал прочие действия во имя и по поручению Ахмеда. И в то же самое время за рамки строгого выполнения указаний шефа он не выходил. А это значило, что если сейчас старшина скажет ему обеспечить меня всем необходимым, то Иванов обеспечит, а не станет подозрительно зудеть, что в трезвом образе прапорщик ему голову оторвет.
      Я приоткрыл дверь, и крикнул в сумрак казармы, вдали от электрического освещения, разгонявшего тьму у входа:
      -- Андрей Иванов! Зайди к прапорщику!
      Что-то бесформенное зашевелилось в пустой казарме на самой дальней из кроватей, заскрипело пружинами, и молча начало приближаться ко мне. Я вздрогнул. Но из тьмы показался обычный человек, а не ужасное нечто. И по толщине белоснежного подворотничка, по сапогам с ремешочками, по сытой и спокойной физиономии, по ленивым движениям, мне подумалось: а кто же все-таки более главный хозяйственник в батарее - прапорщик? Сержант Иванов? или отсутствующий уже три месяца в своем безразмерном отпуске командир батареи Шмаков?
      -- Выпьем за победу, Паша! - послышалось мне со спины.
      Я оглянулся. Ахмед силился налить себе в стакан остатки бутылки, и мне стало жутко, что он может пролить драгоценную влагу. Я бросился к нему, осторожно подхватил емкость, аккуратно разлил водку по посуде, и еще раз "вздрогнул". Ахмед запил огненную жидкость мягким пивом и начал заваливаться на пол. Мне удалось мгновенно остановить это движение, но все повисло на волоске: прапорщик определенно не мог сказать "мяу", и уж тем более объяснить Иванову, зачем он его сюда вызвал. Я принялся трясти прапорщика: на мгновение он пришел в себя, увидел в дверях сержанта, показал на меня пальцем и проскрипел:
      -- Выдай!..
      И все. И опал на стол, захрапев со свистом - милый, бесконечно дорогой мой прапорщик. Я поцеловал его в темечко, и поднял взгляд на Иванова. Тот лениво, стервец, жевал жвачку, и не торопясь, спросил:
      -- Чего выдать-то, а?
      -- Я тебе покажу. Ты все в документики запишешь, как полагается, я потом за все отчитаюсь... Сам видишь - уснул человек, устал.
      -- Вижу, не слепой...Пойдемте.
      Уже бодрый, я проследовал за хранителем в каптерку, смотрел пристально, как тот неторопливо открывал замки и запоры, и, едва сдерживая себя, чинно зашел вовнутрь. Увиденное меня потрясло.
      -- Что это, Иванов? Где все!?
      -- Товарищ лейтенант! - усмехнулся он. - Наши бойцы в первом батальоне тренируются, типа формируются, типа или как, не знаю, все более - менее приличное разобрали. Это осталось то, что никому не подошло.
      Я молчал и стоял столбом. Иванову это быстро надоело, и он спросил, буду ли я что-нибудь брать, или можно закрывать помещение, а то скоро весь личный состав вернется с подготовки на ночлег, и ему много работы будет. Не отвечая, я начал перебирать останки бронежилетов на полу, щупать их и пристально рассматривать. Мне удалось найти внешне приличный броник, правда, без пластин. Но в других брониках по одной - две пластины попадались. Тогда я приказал сержанту заполнять накладную, а сам принялся вытаскивать пластины из других бронежилетов и начинять ими выбранный. Покончив с этим делом, я отобрал относительно целую каску, без камуфляжного покрытия, ну и черт с ним - не в разведку же мне идти; более - менее нормальный котелок; вещмешок с дырками, но такими, которые я рассчитывал зашить сам; проверил записи сержанта в накладных, расписался и откланялся. И во время: гремя унылыми фальцетами, бодрыми дискантами и хриплыми басами, личный состав, измученный невиданными доселе ежедневными тренировками, направлялся на заслуженный отдых.
      "Чем они там, в первом батальоне, занимаются?" - подумал я. - "Надеюсь, не строевой подготовкой"?
      Хозяйке гордо заявил, что отправляюсь на фронт, милостиво разрешил пользоваться моим телевизором, попросил беречь мои вещи и добрую память обо мне, а потом до полночи зашивал вещмешок, отмывал котелок, и пытался вывести странные пятна на бронежилете. Не сумев вывести ни одно, я плюнул на них, и пошел спать, позаимствовав у спящей бабули ее будильник. Его-то гнусный гул я оторвал меня от чудесного, но, к сожалению, слишком короткого сна.
      Я бодро зашагал к расположению первого батальона ровно в одиннадцать часов. Без пятнадцати одиннадцать у меня возникла проблема, как расположить поудобнее на себе бушлат. Кто-то умный сказал как-то, что на этом перевале даже летом, когда внизу несусветная жара, может быть ужасно холодно. Я запомнил эту вскользь брошенную фразу, и теперь никак не мог совместить бушлат и вещмешок в "одном флаконе". Я пробовал пришпандорить его лямками вещмешка, которые предназначались для крепления ОЗК - не вышло: мой бушлат был слишком толст для этой цели. Надевать его на себя мне совершенно не светило: мало того, что я мог вызвать истерический хохот всей встреченной мною на пути городской молодежи, так я мог еще и спариться просто-напросто. В конце - концов, пришлось взять бушлат под мышку, и отправляться в путь как презренному мешочнику, обвешанному тюками со всех сторон (ну, если, конечно, принять за тюк набитую планшетку, болтавшуюся у меня с левого бока).
      Я шел по узким каменистым улочкам вниз, и мои звонкие подковы на берцах выбивали равномерную дробь. Прохожие иногда оглядывались на одиноко путника, но тут же забывали о моем существовании, как только я исчезал у них из виду. Я же перекидывал бушлат из руки в руку, и уже стал думать, что хорошо бы побыстрее бы дойти до места назначения бы, и свалить все свое барахло где-нибудь в укромном месте. И, кстати, увидеть свое старое новое начальство.
      Нижнее КПП тошнотворного грязно-желтого цвета, куда я наконец добрался, не производило впечатление разворошенного муравейника, как мне воображалось. Отнюдь. Движения через вертушку было даже меньше, чем обычно. Молнией промелькнул испуг - вдруг я опоздал, и все уже уехали, а меня ищет кто-то ужасный, дабы схватить и препроводить куда следует, как подлого дезертира и предателя? На слегка дрожащих коленях я подобием полугалопа добрался до казармы минометчиков первого батальона, и поскакал как козлик наверх, на второй этаж, в канцелярию. Казарма была пуста, только дневальные из молодых таращили на меня глаза, не зная, что им делать со мной: все звездочки я спорол с погон еще дома - вдруг забуду сделать это потом - а мало ли что? И вот, во избежание...
      Я толкнул дверь в канцелярию, и перевел дух, увидев за столом Швецова командира первой минометной батареи. Не поднимая головы, он дружелюбно сказал:
      -- Ты точен, как Биг - Бен.
      Я непроизвольно взглянул на часы и сам поразился: было ровно двенадцать - минута в минуту. Что это - совпадение? Или доброе предзнаменование перед началом долгого и трудного пути в неизвестность? Швецов, все так же не отрывая глаз от важных бумаг, в которых он ожесточенно копался, предложил:
      -- Посиди, отдохни. Сейчас подойдет твой друг - Вася Рац. Он будет у меня СОБом, а ты будешь командиром взвода управления.
      -- А кто еще поедет с нами?
      -- Ну, кроме перечисленных, еще Артур Базаев и все.
      -- А старшина?
      -- Нет. Старшины не будет. По крайней мере пока. А там дальше посмотрим... Да, вот бери автомат, подсумок и магазины. И распишись у меня.
      Я выполнил его приказ, аккуратно положил вещмешок на пол, сел на стул и блаженно вытянул ноги. Оставалось только ждать дальнейших распоряжений. А уж чего - чего, а вот ждать я умел. Настроив себя на медленное внутреннее созерцание, я приготовился было к мини - медитации, как дверь в канцелярию распахнулась снова, и сюда ворвались веселые лейтенанты, лично мне мало или вообще незнакомые. Они расшумелись, заняли все свободные места, успели поцапаться со Швецовым, а один из них сел прямо на мой вещмешок. Я лишь успел пискнуть:
      -- Осторожно, там хрупкие предметы!
      Нахал засмеялся, а высказал мне комплимент в том смысле, что запас карман не тянет, а я это хорошо понимаю. На эту лесть я только усмехнулся, но мысленно воззвал к Всевышнему, чтобы под тяжестью этого юного офицера не треснули бутылки с водкой. Впрочем, ничего страшного и не произошло. Шумные лейтенанты исчезли так же внезапно, как и появились, а я остался вновь наедине со Швецовым, когда дверь тихо скрипнула, и в комнату осторожно вошел маленький и серьезный Вася Рац. Мне захотелось сказать ему что-нибудь хорошее, так он положительно на меня воздействовал, такое умиротворение и спокойствие давал моей взволнованной душе, но кроме - Привет, Вася! - у меня ничего не вылетело. И мысленно я посетовал на собственною косноязычность, проявлявшуюся всегда некстати. (Вот когда надо бы было промолчать, тогда мой язык излагал глупости легко и свободно, отчего несколько позже сильно страдала моя голова и прочие части тела).
      Вася слегка кивнул мне, и принялся обстоятельно докладывать командиру батареи о том, сколько техники он уже отправил в расположение первого артиллерийского дивизиона, какое имущество они захватили, техническое состояние вооружения и прочую полезную и необходимую информацию. В очередной раз я подивился Васиной работоспособности, посетовал на собственную тупость и безалаберность, но все также оставался на своем насиженном месте и никуда подниматься не собирался. К моему вящему удивлению, Вася, не глядя на меня да что они, сговорились что ли? - закончил свою речь сообщением, что осталась последняя "шишига", которая ожидает меня у ворот парка первого батальона, чтобы доставить в место сбора, и на которой, я, скорее всего, и отправлюсь на перевал.
      Швецов поднялся во весь свой немаленький рост, отчего навис над Рацем, как журавль над колодцем, и абсолютно искренне крепко пожал ему руку. Вася принял этот жест как должное, махнул мне рукой, я кряхтя поднялся, и последовал за ним. По дороге мы не сказали друг другу ни слова, но и без этого нам было все достаточно ясно. Вася пошел в столовую, а я отправился к "шишиге" под номером "15 - 28 КА".
      Водитель, о котором Вася мне не сообщил ничего - запамятовал, наверное - оказался похож на доброго медвежонка из детских сказок, только глаза у него были не веселые и лучистые, а сонные и созерцательные. Мне подумалось почему-то, что так выглядят поэты. Наверное, в свободное от службы время он пишет что-то вроде: "Я не рожден для службы царской..." и тому подобное.
      -- Пятницкий? - спросил я.
      -- Пятницкий, - ответил он.
      -- Тогда поехали!
      Он встрепенулся, потянулся, сладко зевнул, завел мотор, и мы поехали в отдаленное расположение первого дивизиона. Впрочем, парк располагался еще дальше - почти у подножия гор, рядом с малым полигоном.
      Пока мы ехали - пошел дождь. Я чертыхнулся: в самый ответственный момент погрузки, в момент всеобщей сумятицы и противоречивых приказаний, в момент всеобщих шараханий и движений с неба нас будет поливать водой, напитывать сыростью, и превращать торжественный вид колонны в некое грязное подобие. Но к моменту въезда на территорию парка дождь сошел на нет осталась лишь легкая изморось, от которой было свежо, и почти приятно.
      Пятницкий пристроился к своим товарищам, и убежал в чей-то кузов играть в карты и пить чай. Не чай, наверное, пить, но мне что за дело - больше всех надо, что ли? Я и сам принялся размышлять - вытащить ли свой согревающий напиток, или все же приберечь для более худших времен? Предусмотрительность победила - мне стало лень лезть за вещмешком, который я так основательно впихнул под сиденье. Я выполз из кабины и пошел прогуляться по парку. Знакомых почему-то не было, делать мне было нечего, в караульное помещение я тоже не захотел - маячил майор Жарин, и если бы он обнаружил меня в караульном помещении парка своего дивизиона, то расстрелял бы на месте. И не только меня, но и начальника караула, и помощника, а подумав немного, еще и разводящего, и часового на "фишке", который меня впустил, например. Я вернулся в кабину и попытался заснуть. Ничего подобного - ни в одном глазу не появилось и капли сна. А вот голова постепенно начинала болеть. Я понял причину: что-то ведь надо было делать командиру взвода управления, а что именно делать в данный момент здесь, в парке - я понятия не имел. Ждать и догонять - хуже нет.
      Где Базаев, где Швецов, где Вася? Вот если бы он был рядом, то мне было бы спокойно - он бы сказал, что все в порядке - я бы спокойно сидел и ждал; он бы сказал, что надо сделать - я бы пошел делать со спокойной душой. Но его не было, и в результате переживаний и мучительных раздумий голова моя заболела так, что я нашел повод сходить в караулку: спросить таблетку от мигрени.
      -- Позови начальника караула!
      Солдат гнусным голосом забубнил что-то во внутреннюю связь, и через полминуты из караулки выпрыгнул стройный и нежный, как горный козлик, мой земляк Вова. Я искренне изумился, и хлопнул себя по лбу - Вова! Вова на посту! - а я мучаюсь от скуки и безделья! В то время как можно зайти к Вове (гори ты, Жарин, синим огнем), и как минимум, посмотреть телевизор. Или даже чаю напиться. Вова, как радушный хозяин, широким жестом пригласил меня внутрь, я поправил ремень, и шагнул за порог.
      Меня чуть не сбил с ног запах сырых портянок, сушившихся личным составом на батареях сушилки. Но запах что - запах ерунда! Главное, было сухо, тепло и работал телевизор. Вова развел руками - чая не было. Ну нет, и не надо.
      -- Ты не едешь, Вова?
      -- Да нет, что-то не горю желанием. Я к караулу привык, сроднился почти - так что на приключения не тянет... А ты вот сподобился?
      -- Да не то что я... Нет, просто приказали.
      -- Ага.
      Мы замолчали - говорил диктор новостей. Последние новости из Чечни. Пока он порол чушь, я смотрел на часы и гадал: когда же все-таки приедут господа - начальники, и начнут приводить батарею в божеский вид.
      Время было традиционное - темнело. Бойцы раскрывали каждый ящик, вынимали мины, вставляли основной заряд, тут же навешивали дополнительные пучки и грузили боеприпасы в машины. Появившийся в последний момент Швецов теперь торопил всех страшным криком и пинками. Вот всегда так получается: весь день не знали куда деться от безделья, а теперь за час надо было успеть все, что полагалось в спокойной обстановке делать часов восемь.
      Последний десяток зеленых деревянных ящиков пришлось обслуживать уже при свете паркового освещения. Но его явно не хватало, и тогда машины включили фары - с их помощью основная задача была выполнена, Вася вытер пот со лба, я перевел дух, а Швецов повернулся к "шишиге", на которой приехал в парк, и приказал доставать цинки с патронами. Раздача боеприпасов заняла еще полчаса. Я снарядил магазины, забил пачками подсумок, покрутился на виду у Швецова еще минут десять; он ничего мне не сказал, и я со спокойной душой отправился смотреть футбол в караульное помещение.
      Вована сменил Славик - к этому типу я вообще мог зайти в любое время дня и ночи - зря что ли проучились вместе целых пять лет - а там уже набилось десятка два офицеров. Все оказались завзятыми болельщиками. Тогда я совсем расслабился: не стал бы Жарин всех выгонять из караулки в такой момент.
      Болгары обули немцев со счетом три - два, и я довольный ушел спать.
      В парке не прекращались шарахания, слышался невнятный гул голосов, непонятных звуков, то и дело загорались и гасли огни в кабинах - жизнь продолжалась и ночью. Но не для меня - у меня слипались глаза, очень хотелось забраться в теплую кабину и уснуть. Пятницкий уже спал, он даже не пошевелился, когда я распахнул дверцу со своей стороны. Намучился парень за день, вот и предавался сладкому упражнению сна в немыслимой позе. Мне тоже пришлось минут пять покувыркаться, пристраиваясь то так, то этак в сидячем положении, пока вроде бы все не устроилось. Тогда я закрыл глаза и провалился в темноту без звуков и сновидений.
      Сознание вернулось в меня мгновенно. Я резко выпрямился. Туманное дождливое утро представило окружающий мир в немыслимой резкости видимых предметов. Я протер глаза, но не покинул кабины - а куда, собственно говоря, мне было идти? Мочевой пузырь меня не тревожил, есть не хотелось, Пятницкий мирно, как кот, посапывал рядом, а ни Швецова, ни Васи нигде не было видно.
      Я снова закрыл глаза. Нет, не получается. Пришлось снова уставиться на пейзаж за окном: на каменный забор поносного цвета с ржавой колючей проволокой на верху, на зеленую траву с пролысинами, откуда нагло лезла в глаза желтая бесплодная глина, на открытые парковые ворота, где стоял кто-то в выгоревшем камуфляже.
      Проснулся Пятницкий, посмотрел на меня полусонными своими мечтательными глазами, открыл дверцу, откуда в кабину ворвался свежий прохладный воздух, и убежал на оправку. Он убежал, а я остался.
      Швецов подошел откуда-то сзади.
      -- Скажешь своему водиле, чтобы держался за передней машиной - куда она, туда и он. Примерно через двадцать минут тронемся.
      Темные круги под его глазами и резкий кислый запах не оставляли сомнений, что ночь он провел хорошо: содержательно и полезно. Швецов пошел дальше, стараясь не делать резких движений, а Пятницкий вернулся, выслушал мои указания, молча кивнул, и снова закрыл глаза.
      Через полчаса тронулись...
      Если через много лет у меня спросят, не жалею ли я о том, что поехал на Харами, я, не колеблясь, отвечу: "Нет! Никогда в жизни не пожалею об этом, потому что в этом походе я видел горы!". Горы...
      Словно стесанные гигантским топором, обнажившие свою каменную утробу, свысока смеющиеся над нами, похожими на букашек, нависали они над серпантином дороги. По другую сторону, внизу, в пропасти, стремительный поток воды гремел и ярился, сверкая ледяной водой.
      Дома в горных аулах карабкались один на другой, напоминая соты. Вездесущие мальчишки, закутанные в паранджу женщины и молчаливые старики сопровождали странными взглядами нашу тягучую колонну.
      Внезапно появлялся сосновый лес, украсивший своим присутствием склоны, и тогда мне, как какому-нибудь восторженному живописцу, хотелось нарисовать картину. Но что мечтать - я не художник и никогда им не буду.
      Тучи и сырость остались позади - внизу. Здесь же поднималось жаркое солнце, делая окружающий пейзаж ярким и сверкающим до боли в глазах. Порой мои глаза выхватывали глубину пропасти, по краю которой скользила техника, и на мгновение мелькала безумная мысль - а что если полететь туда, в эту страшную и манящую бездну. После этой мысли тут же возвращался ужас, охватывал сердце когтями, невольно отбрасывал тело от дверцы и заставлял поеживаться.
      Серпантин кончился, мы свернули куда-то, где горы были со всех сторон, и тогда как звон будильника, вырывающий человека из царства прекрасных, или кошмарных, но все же грез, раздался яростный треск очередей. "Шишига" резко затормозила, Пятницкий судорожно одевал бронежилет и напяливал на голову каску, а я передернул затвор у автомата, и, будучи в бронежилете с самого начала путешествия, сразу выпрыгнул из кабины и помчался к передовой машине нашей батареи - к Швецову, так как ни рации, ни даже карты у меня не было.
      Бежать пришлось довольно долго, но не успел я преодолеть даже половины расстояния, как звуки стрельбы также резко оборвались, как и возникли. У машины Швецова стояли Рац и Базаев.
      -- Что случилось? - спросил я, преодолевая одышку.
      Мне ответил как всегда сосредоточенный и всезнающий Вася:
      -- Этот осел Косач увидел наших разведчиков, пробиравшихся по высоте, принял их за дудаевцев и открыл огонь. Хорошо, что Косач такой косой, всего лишь ухо разведчику оцарапал.
      -- А чего тогда стоим?
      -- Да вот, комбат спасает Косача от командира разведроты - тот его пытается выволочь из машины и расстрелять на месте.
      Мы постояли еще минут пять, когда передние машины тронулись, я остался на месте, и запрыгнул в свою кабину, когда Пятницкий поравнялся со мной. Ему было очень стыдно за свой недавний испуг. Но я подбодрил его:
      -- Ты каску сними, она тебе сейчас не нужна, а вот броник оставь. Мы скоро въедем в места опасные, а там мало ли что - и одеть не успеешь.
      После пережитого страха, глядя на мое спокойное лицо, он подчинился беспрекословно. Так часто бывает - беспечные, расползающиеся во все стороны как тараканы, солдаты в минуту смертельной опасности собираются вокруг офицеров. Они ждут указаний "что делать?" в момент, когда их небольшой опыт не дает им ответов. А собственно, для чего еще нужны офицеры?
      Чем дальше мы продвигались в глубь гор, тем сильнее растягивалась наша колонна. Состояние техники, мягко говоря, не внушало особого оптимизма. Периодически то та, то другая машина останавливалась, к ним подъезжала техническая помощь, следовавшая в аръергарде колонны, и техники из ремроты пытались хоть что-то сделать. У нас в минометке пока все шло относительно благополучно: ни одна машина не остановилась, все так и шли друг за другом, а стоявшую на обочине технику других подразделений расчеты в кузовах провожали насмешливым свистом.
      Не имея карты, я не понимал, где мы находимся в данный момент. Поэтому постоянно ожидал нападения на колонну. На самом деле это было глупо колонна двигалась еще в глубине Дагестана, но я - то об этом не знал! Мало того, на редких остановках Пятницкий приносил новости, что, оказывается, где-то впереди нас ждут сотни боевиков. Причем по мере дальнейшего продвижения их количество только увеличивалось, угрожая достигнуть размеров полнокровной дивизии. Чем больше их становилось, тем меньше мне в это верилось. Но я не стал разубеждать водителя: от этих слухов он становился все внимательнее и дисциплинированнее, что было совсем не плохо.
      А может это кто-то из наших высоких чинов нарочно распускал такие слухи? С целью дисциплинизации нашего обоза? Тогда следует признать, что это был блестящий пиаровский ход - если он как-никак действовал на меня, то про рядовых и говорить было нечего.
      Проехав еще пару аулов, мы снова резко встали. Ничего подозрительного не только не наблюдалось, но и не слышалось. Прискакал рядовой Есиков и сообщил мне, что надо идти к Швецову получать сухой паек.
      Что ж. Я прихватил по человеку из каждого расчета и отправился за продуктами. Никогда до этого сухого пайка не видел. В части в "тревожный чемоданчик" положен был сухпай. Сколько я его ходил выбивал, сколько заявлений писал... Все без толку. В конце концов купил все в магазине, нашел подходящую коробочку, и загрузил. И на ближайшем же строевом смотре получил втык от начальника штаба бригады за отсутствие стандартного сухого пайка. Ну и черт с ним. Кстати, он лежал у меня сейчас в вещмешке. Но я опять же рассчитывал на худшие времена, потому и не помышлял даже раскрыть его для использования.
      А после получения продуктов наконец-то смог увидеть, что же он представляет из себя - стандартный сухпай.
      О, неплохо! Тушенка, две банки каши, сахар. Жаль, что хлеба не дали. С детства приучен: без хлеба - это не еда. У нас даже макароны с хлебом ели. Кому-то смешно, а у меня уже как рефлекс.
      Короче говоря, не поход, а веселая прогулка. Приятная, живописная местность, вкусная, здоровая пища, ласковое солнце - что еще нужно человеку, замученному нарядами и строевыми смотрами? О, вот что! Не хватает музыки. Не хватает автомагнитолы с зажигательными ритмами зарубежной эстрады. И тогда можно ехать бесконечно долго. И понимать, что процесс гораздо приятнее результата.
      Мысли текущим моментом, наслаждайся им! Ибо кто знает, что ждет тебя впереди, хотя бы вот за тем поворотом. Как могу я загадывать на будущее, когда и ближайшая минута не подвластна мне. Есть какая-то магия в неопределенности судьбы. Она позволяет не думать, не размышлять мучительно о выборе вариантов. Когда от тебя ничего не зависит, то чувствуешь себя прекрасно.
      Пока я в состоянии легкой полудремы предавался изящным рассуждениям о пользе безответственности, погода переменилась. Солнце исчезло за тучи, поднялся свежий ветерок, а местами моим глазам представились клочки тумана. Но это было не опасно. Неприятность обнаружилась в том, что мой славный Пятницкий упустил ведущую машину. Не было борта, за который могли зацепиться глаза. Куда ехать-то? Как ни странно, никого не было и позади.