Они прошли итальянский квартал, и до самого поворота их сопровождала песенка из открытого окна затейливого домика со множеством внешних лесенок и двумя мансардами. Кто-то безоглядно веселился, забыв о позднем часе. К центральной площади прошагал наряд заступающих на дежурство бойцов МФВ.

Минуя набережную, с полкилометра шли берегом моря, пока не оказались в приморском посёлке, застроенном небольшими двухэтажными домиками из побелённого ракушечника.

Батист жил на другом конце посёлка, прилепившегося к скалистой част берега. Обвитые панычами стены дома придавали ему в полутьме таинственный и загадочный вид.

Пашка толкнул калитку. Звякая цепью, из будки выбежал пёс, громадный волкодав, и, задыхаясь от злости, облаял вошедших.

— Молчать, Краб! — на фоне освещённого проёма открывшейся двери выросла долговязая фигура. — Кто там?

— Это мы, Леший, — отозвался Пашка.

— Кто мы?

— Капрон и его напарник. Батист у себя?

— Входите.

Они прошли по асфальтированной дорожке к крыльцу. Пахло жареной рыбой, на верёвке сушились сети. В глубине двора Гали разглядел гараж и перевёрнутый вверх днищем баркас. Совсем рядом плескалось море, воздух был пропитан солёной влагой.

Сделав знак обождать, долговязый толкнул одну из дверей в коридоре, тут же выскочил и жестом пригласил войти.

Это была кухня-столовая с отделанной кафелем печкой. За массивным дубовым столом восседал мужчина лет сорока пяти, в майке, с курчавой рыжей грудью. На лбу прилизан реденький светлый чуб. Тонкий длинноватый нос, очень близко поставленные глазки — их сверлящий взгляд не понравился Гали.

Пашка достал из-за пазухи палку копчёной колбасы и положил на стол. Батист встал из-за стола и неожиданно для Гали оказался ростом ниже среднего — эдакий невзрачный карапет, вся значительность которого выражалась в буравчиках стальных глаз. Он протянул руку Пашке, затем Гали, и тот заметил их неприятную осклизлость.

— Милости прошу к нашему шалашу, — кивнул Батист, приглашая за стол.

Они сели. Долговязый приютился рядом, и только сейчас Гали разглядел его лицо, до смешного похожее на усатую морду хомяка.

— Ты чего, детка, раздетый? — Батист внимательно оглядел Гали.

— А это я хотел спросить у вас. Отчего после форты мне захотелось побродить голяком, испробовать свои кулаки на прохожих и вообще быть царём природы?

— Ну-ну, мальчик, не надо нервничать. Сначала выпей и закуси, а потом поведём разговор. — Батист разлил по стаканам вино, подвинул гостям блюдо с жареной камбалой. — За знакомство! Он поднял стакан и крупными булькающими глотками опрокинул его.

Запас приготовленных дерзостей вмиг испарился. Этот маленький, тщедушный человечек, которого ничего не стоит согнуть одной рукой в рог, взывал скорее к сочувствию, а не к скандалу, и после недолгих колебаний Гали осушил стакан.

— Вот и хорошо, — кивнул Батист, запихивая в рот кусочек рыбы. — А то развёл тут антимонию. Никогда не задавайся вопросами, они к хорошему никого не приводили. Живи, как душа того требует. Все висим на ниточке. Стоит судьбе легонько дёрнуть и — прости-прощай! А ты рассуждаешь. Да просто живи, наслаждайся каждой минутой. К примеру, вот эта камбала. — Он вытащил застрявшую в зубах кость. — Плавала себе спокойно в море и ещё жила бы много лет. Что её подвело? Любопытство. То есть вопросы, которые она задала себе, увидев сеть: что такое? для чего? Тут ей и пришёл каюк. «Отчего после форты это, отчего то?..» Да не все ли равно? Главное, ты почувствовал себя сильным, всемогущим. Не так ли? Тебе стали до лампочки все дурацкие условности, эти сети для ловли свободного духа, ты как бы воспарил над ними и над глупым человечеством. Вкусив форту, ты шагнул на более высокую ступень бытия, возвысился над другими. И с этой ступени тебе стали видны все пороки и слабости. Так почему бы не помочь другим стать сильней и мудрее? Я слыхал, ты ходишь в «Амикецо»? Вот и сплавь туда форту. Глядишь, оставят инвалиды свои коляски, костыли и побегут. Вредные побочные действия? А разве есть лекарства без них? Зато сколько плюсов!

Вспомнив об агрессивной, наглой энергии, прущей из него, Гали хотел было возразить, но Батист налёг на стол, приблизив к нему лицо в чёрных точках угрей, и гипнотически обволакивающим полушёпотом продолжил: — Есть ещё нечто колдовское в этом зелье. Вместе с силой человек обретает смелость и удачу в делах. Я уже три года пью форту, и мне везёт во всех мероприятиях. В этом нет никакой мистики — форта раскрывает мои творческие способности. Ты будешь задаром пить её, но при условии: если поможешь в её сбыте. Поскольку препарат не запатентован, надо соблюдать осторожность. Впрочем, если тебе он придётся по душе, в накладе не останешься. С каждых десяти тюбиков плачу по червонцу. — Он встал и хлопнул Гали по плечу: — Я знал, что мы договоримся. Теперь идём, покажу хоромы. Через пару лет при усердии и сам сможешь иметь нечто подобное. Конечно, если будешь мозговитым. — Он шумно отодвинул стул и повёл Гали по коридору. — Вот, — не без удовольствия распахнул одну из дверей, и Гали увидел комнату с длинными рядами стеллажей, на которых выстроилось такое количество книг, что составило бы честь любой общественной библиотеке.

— Ничего себе! — присвистнул он.

Тяжёлые тома энциклопедий, блестящие позолотой и серебром собрания сочинений классиков, потемневшие от времени антикварные книги — и все это богатство в частной коллекции! Как бы удивилась этому великолепию Айка. Вспомнив об её увлечении историей, поинтересовался, есть ли что-нибудь историческое.

— А вот, две полки. Тут тебе и Карамзин, и Ключевский, и Тарле. Всего же у меня семь тысяч томов.

— Дали бы почитать Ключевского, — сказал Гали, выбрав фамилию позвучней.

— Ишь ты, я думал ты проще, — усмехнулся Батист, сдувая пыль со снятого с полки тома. — Разумеется, с возвратом.

— Мне бы ещё Флеминга, — попросил Гали любимого поэта Айки.

— И Флеминга знаешь? Есть, у меня все есть. — Он влез на стремянку, взял с верхней полки тоненькую книжицу. — На немецком умеешь?

Батист что-то непонятно прокаркал, вероятно, желая убедиться в его знании языка.

— Зябко здесь. — Гали поёжился, и хозяин отдал распоряжение долговязому, чтобы тот принёс одежду. Вскоре перед Гали лежали новенькие брюки, жёлтый шерстяной свитер и сандалеты.

— Можешь не возвращать, дарю. — Батист раздвинул в улыбке рот, и Гали заметил странное чередование зубов: белый, золотой, белый, золотой…

Брюки оказались слегка коротковатыми, с ярлыком какой-то иностранной фирмы. Пока он одевался, Батист с Пашкой раздражённо переговаривались за стеллажами, но слов было не разобрать. Когда они вышли оттуда, глаза Пашки были злыми и красными.

— Вот и отлично, — удовлетворённо хмыкнул Батист, увидев одетого Гали. — Пошли дальше. — Он толкнул ногой дверь, ведущую из библиотеки в другую комнату, смежную с ней. Гостиная впечатлила Гали меньше, хотя и здесь было на что посмотреть. Деревянные панели, ковры под ногами — все, как в обычной мещанской квартире, но одну из стен сверху донизу заполнял вернисаж художников-пейзажистов, маслом и акварелью живописующих красоты родного края. Классические полотна соседствовали с модернистскими, отчего выставка выглядела пёстро, откровенно безвкусно. Вдоль другой стены вытянулись два шкафа с образцами геологических пород за стеклянными дверцами. Здесь были осколки яшмы и оникса, россыпь местных самоцветов, куски известняка с отпечатками рыб и крабов. Рядом стоял небольшой станок для обработки камней — вероятно, Батист занимался ювелирным делом.

— В прошлом я геолог, — пояснил он, подметив интерес гостя к столь необычной коллекции. — Но время меняет нас. Здоровье уже не то, осел на месте и точу потихоньку камешки.

«Выходит, не только форта тебя кормит», — подумал Гали. Следующую комнату он окрестил про себя телевизионной, так как здесь стояли три приёмника — цветной, черно-белый и видеомагнитофон. К потолку был подвешен настоящий морской колокол.

Впустив Гали, со словами: «А вы прогуляйтесь», Батист захлопнул дверь перед Пашкой и Лешим, включил цветной телевизор и, кивнув гостю на диван, развалился в кресле.

— Уже покойничек, а соловьём заливается, — мотнул он головой в сторону поющего на экране старого певца с одышкой, давно уже отошедшего в мир иной.

— Косточки сгнили, а он все поёт. Это ли не прогресс? — Он закурил длинную тонкую сигарету, бросил пачку Гали, задержал дым в лёгких и медленно, с наслаждением выпустил через ноздри, стряхнув пепел на ковёр.

— Так вот. — Холодная фольга его глаз скользнула по гостю. — Каждый приличный город имеет своих паразитов. Наш не исключение. Если откровенно, то я — паразит. Но с маленькой поправкой: трудолюбивый паразит. Все, что ты видел в моем доме, нажито вот этими руками, — он помахал по-женски пухлыми коротковатыми кистями с толстыми пальцами. — Когда-то я был умненьким-благоразумненьким, ходил на службу от сих до сих, с геопартиями мерял матушку землю, потом все осточертело. Понял, что можно жить проще, легче и приятнее. А тебе никогда не приходило такое в голову, или ты собираешься всю жизнь таскать ящики на своём горбу?

— Почему всю жизнь? Отслужу, получу какую-нибудь специальность.

— В том-то и дело, что «какую-нибудь». Сам не знаешь куда приткнуться. Ты понравился мне, и я хочу иметь с тобой дело не только по поводу форты. Бросай-ка свой магазин, возьму в помощники. Могу и от армии избавить. Для стажа будешь потихоньку, пару часов в день, где-нибудь прирабатывать. Остальное время — для райской жизни. Рыбку ловить с баркаса будем, научу тебя ювелирному мастерству. Правда, я не зарываюсь в него, лишь ракушки обтачиваю: камень много усилий требует, а там, где большие усилия, там меня нет. Эти, — Батист повёл глазами в сторону двери, за которой остались Пашка и Леший, — не подходят мне. Тебя же за сына приёмного считать буду, и, ежели оправдаешь моё доверие, все в этом доме будет твоим и даже сам дом. Приноси из общежития свои манатки, отдельную комнату выделю па втором этаже. Ну как, нравится мой план?

— Надо подумать, — внезапно осевшим голосом сказал Гали. Батист вызывал в нем брезгливость и в то же время притягивала его властная уверенность в своём могуществе, способность устроить чью-то жизнь, пусть даже подлым образом.

— Найдём тебе хорошую кралю, — продолжал Батист, — женишься, хозяйку в дом приведёшь. Я ведь давний холостяк, — произнёс он, казалось, с искренней печалью. — О наследнике мечтал — не сбылось. — В глазах его мелькнуло что-то ушибленное, и Гали понял, что при всем достатке Батист глубоко несчастен. — Ни с одной бабой надолго не спелось, детей обожал, а своих так и не заимел. Чего так смотришь, не пьян я, просто развязал перед тобой язык. И, наверное, зря — азиат ты. Азиаты — народ ненадёжный, хитроумный, страстный. Вот согласишься жить у меня, а потом однажды ночью прирежешь. Впрочем, ерунду болтаю. Мужик ты крепкий, хозяйство хорошо поведёшь.

— В слуги к себе берете, что ли? — не понял Гали.

Батист поморщился.

— Зачем так вульгарно, мальчик? — Он швырнул сигарету в угол и уже твёрдо, без прощупывающих интонаций, спросил: — Так согласен или нет? Мне нужен ответ чёткий, а не двусмысленный. Цену себе набиваешь?

— Это что, Пашка дал мне такую хорошую характеристику? А не боитесь, что заложу?

— У меня, голуба, все шито-крыто, не подкопаешься, даже если захочешь. Под бдительным оком государства нахожусь, налоги исправно плачу. Но болтать не советую, тебе дороже будет. Итак?

Гали замялся. Подойти бы сейчас и врезать в эту длинноносую морду. Но лучше протрезвиться и от форты, и от вина, может, все это лишь мерещится.

— Фу-ты, ну-ты, чего задумался? Терять-то тебе, кроме общежития, нечего. Попробуй. Вернуться в свою конуру всегда успеешь.

— Надо помозговать.

— Вот и нормальненько. Эй, Леший! — крикнул он, ударяя в колокол. Резкий звон жалобно оттолкнулся от деревянных панелей, будто желая вырваться из заточения на морской простор. Батист переключил телевизор на другую программу и дёрнулся:

— Что за чертовщина? Ещё один покойник глотку дерёт. Так что? — обернулся он к Гали, собравшемуся поскорее уйти отсюда. — Рвёшь когти? Ладно, иди кумекай. Все равно приползёшь ко мне. Эй, Леший, Капрон, где вы запропастились? — закричал он в коридор. — Проводите мальчика за калитку. Он лучше и чище вас, поэтому я сделаю все, чтобы его заполучить.

— Может, его подбросить на авто? — предложил выскочивший из кухня Леший, на ходу жуя огурец.

— Пшел, лыка не вяжешь, а на авто поглядываешь, — оттолкнул его Батист. — За баранкой будет он, и я выучу его! — и Батист похлопал Гали по спине.

Утром вставать не хотелось. Гриня вылил ему на голову чашку холодной воды, но он только выругался и, перевернувшись на бок, натянул на голову простыню. Хотя сон и исчез, подняться с постели не было сил. Ломило виски, руки и ноги налились свинцом, во рту сушь и горечь. Дождавшись, когда ребята ушли на работу, с закрытыми глазами нашарил на тумбочке чашку, выпил остатки воды и вновь откинулся на подушку.

— Гадость какая, — произнёс вслух. Вчерашний вечер в мельчайших подробностях всплыл в памяти: как переворачивал цветочные газоны, приставал к девушкам, вёл дурацкую беседу с Батистом. Даже нехорошие мысли об Айке и те всплыли. — Боже мой, — пробормотал он, — ещё немного, и этот подонок уговорил бы меня. — Веки набухли тяжёлой влагой, он шмыгнул носом и вытер лицо ладонью.

Трудолюбивый паразит… В таком городе! Возмечтал на чужом несчастье делать барыши. Давить надо эту гнусь. И Пашка туда же. Неужели не видит, что Батист толкает на преступление, обставляя его пышными словами. Усыновить захотел, мерзавец… Уж не он ли глава фортиусов?

А что, очень похоже. Откуда у этого геолога такой дворец? Барка? Два автомобиля? Ювелирное дело — для отвода глаз. Форта — вот что приносит доход. Эдакий благообразный тщедушный мужичок — пахан фортиусов… Меньше всего заботит его здоровье больных, которых он будто бы хочет сделать могучими, своротив им набекрень мозги. Так вот кому обязаны своей наглостью Пашка и те, с булавками на задницах…

Так же невыносимо стыдно было когда-то в детстве, за год до катастрофы с родителями. Ему шёл десятый, и он изо всех силёнок утверждался среди ребят нового двора, где недавно родители получили квартиру. Мальчишки испытывали силу, волю и смекалку друг друга самыми нелепыми способами. Заправляли дворовой ватагой два брата-оболтуса, четырнадцати и пятнадцати лет. Даже взрослые их побаивались — того и гляди что-нибудь натворят. То наделали переполоха, забросив в подъезд горящую фотоплёнку, то прицепили на дерево переговорное устройство и пугали прохожих дикими возгласами. А однажды объявили войну всем кошкам в округе и втянули в это дело многих даже неплохих ребят. За каждый выбитый кошачий глаз награждали конфетами, перочинными ножами и даже книжками на деньги, собранные со школьных завтраков. Гали тоже подключился к этому вандализму и неожиданно для себя с первого же выстрела выбил рогаткой синий глаз песочному сиамскому красавцу, поспорив на томик сказок. Кот с долгим визгом вертелся волчком под любопытными взглядами обступивших его мальчишек. На балкон третьего этажа вышла какая-то пожилая женщина и, вмиг поняв ситуацию, разразилась ругательствами, одно из которых навсегда запомнилось. «Фашисты! Вы же настоящие фашисты!» — кричала она. Он с ужасом смотрел на содеянное, сердце билось неровно и гулко, уши пылали, вдруг понял, что коту очень больно, и эта боль странным образом передалась ему так, что на мгновенье в глазах потемнело и голову сжало обручем. Позже он не раз видел кота издали, но тот, будто узнавая своего обидчика, шарахался в кусты. Как хотелось погладить его, приласкать! Однажды долго стоял, ожидая, когда он вылезет из подвального люка на кусочек колбасы, но кот так и не появился. Чтобы хоть немного сбросить тяжесть, признался в проступке матери. Она испуганно и как-то странно взглянула на него, чужим голосом сказала, что по — настоящему сильный никогда не мучает и не унижает слабых, и больше к этой теме не возвращалась, поняв, что он пережил…

Не спалось, и мозг устало переваривал то эпизоды вчерашнего дня, то далёкого прошлого. Однако скамейка жестковата, надо было пойти в халабуду сторожа — приглашал ведь. Да и луна мешает — огромная, с красноватым отливом. К ветру, что ли?

Гали встал, подошёл к Орлику, похлопал его по тёплому боку. Конь тихо заржал, сонно жмуря глаза.

Деревья и кусты, облитые небесным светом, не шелохнулись ни единым листком. Крупные низкие звезды почти растворились, заглушённые луной. Рядом негромко шуршало море, пахло цветами и водорослями.

Кому-то ещё не спится — идёт по аллее в эту сторону.

Человек поравнялся с Гали и, не поворачивая головы, прошёл мимо. Его так и хлестнуло: глаза ночного пешехода были закрыты, шёл он осторожно, будто по шаткому деревянному настилу. Что-то знакомое почудилось в его облике. Уж не тот ли парень, что двигал по столу клоуна из папье-маше? Но он же — колясочник…

Послышался шелест раздвигаемых кустов и чуть ли ни на Гали вышла девушка, увидев которую он обомлел. В ночной рубашке до колен, со слегка взъерошенными волосами, она смахивала на девочку-семиклассницу. Глаза её были закрыты, шла она так же осторожно, по лицу блуждала лёгкая улыбка. Айка!

Не до конца веря случившемуся, — неужели луна подняла Айку? — Гали двинулся следом. Сбоку белел ещё чей-то силуэт. Вспомнились рассказы о лунатиках, о том, что они способны взбираться на верхушки деревьев, ходить по карнизам и проявлять другие чудеса ловкости и смелости, прорывая барьер, поставленный цивилизацией мозгу и психике.

Боясь спугнуть девушку, Гали неслышно ступал за нею. В вертикальном положении она выглядела ещё более хрупкой, чужой, незнакомой. Он шёл за нею шаг в шаг на расстоянии двух-трех метров, готовый в любую минуту поддержать её, если вдруг споткнётся. На миг Айка остановилась, повела головой, будто прислушиваясь к чему-то, и он замер. Затем вновь пошла, заряженная лунными лучами. То, что она шагала без чьей-либо помощи, пусть и не очень уверенно, было замечательнее всех чудес, на какие только способны сомнамбулы, и по спине Гали поползли мурашки.

У спортплощадки Айка остановилась, наклонилась, что-то выискивая на земле. В руках её оказался забытый детьми сотрудников баскетбольный мяч. Она встала па носочки и легко забросила его в корзину. Тихо рассмеялась от удовольствия. Уже чуть быстрее подняла мяч и вновь забросила в корзину. То, чего она была лишена в обычной жизни, без чего прошло её детство, сейчас, вероятно, доставляло ей наслаждение. Вот она села на качели и несколько минут взлетала на них, откинув в забытьи голову с вихрящимися волосами. Потом сорвала с куста веточку, начертила на земле классики и стала прыгать на одной ноге, гоняя из клетки в клетку плоский камешек.

Затаив дыхание, Гали наблюдал за ней в тени шелковицы. Немного отдохнув на деревянном жирафе, она вновь свернула на баскетбольную площадку. Гали решил, что Айка вновь будет играть в мяч, но она вдруг остановилась, будто перед преградой, а потом стала медленно, неуклюже вальсировать. Она кружилась по площадке под одной ей слышимую мелодию, и движения её становились все увереннее, все пластичнее, и уже на третьем круге она танцевала свободно и легко.

Гали заворожённо смотрел на неё, уж не спит ли? Сделав ещё круг, Айка, запыхавшись, села на землю. Ему показалось, что она упала, он тут же подскочил к ней, но не успел притронуться, как Айка встала и, не замечая его присутствия, все так же, с закрытыми глазами, прошла мимо к главному корпусу.

На скамье перед корпусом сидели четверо юношей и две девушки. Издали они выглядели командой присевших отдохнуть спортсменов. Айка подошла, умостилась рядом. Несколько минут они просидели молча. Потом по чьей-то неслышной команде встали и, разбившись по парам, закружились в вальсе. Лишь один, оставшись без пары, стоял и дирижировал неслышным оркестром. Айка танцевала с блондином, глаза её, как и у партнёра, были по-прежнему закрыты, но лицо светилось таким счастливым упоением, что у Гали защемило сердце. Они танцевали минут десять, потом в изнеможении уселись на скамью и, немного отдохнув, вновь встали, взялись за руки, образуя круг, и медленно повели хоровод сначала в одну, затем в другую сторону.

Сторож вышел из-за кустов так неожиданно, что Гали не успел предупредить его — старик разразился громким возмущением, не подозревая, свидетелем чего он является:

— Среди ночи! Танцы! Мало для вас дня, бесстыдники! — кричал он, постукивая о землю бамбуком. — Откуда вы? На территорию нельзя посторонним… — Гали зажал ему ладонью рот.

Напуганные голосом сторожа, танцующие вздрогнули, открыли глаза и стали подкошенно оседать на землю. Сторож и Гали замерли: ещё минуту назад вполне нормальные парни и девушки один за другим превращались в парализованных.

— Господи, что же это? — Сторож заметался между упавшими и, что-то сообразив, побежал в корпус.

Гали подскочил к Айке. Она взглянула на него отрешённо, не понимая, где она и что с ней. Он склонился над ней. Айка обхватила его за шею, и он понёс её в палату, все ещё не до конца веря в случившееся.

— Почему я здесь? — сонно спросила она. — Что со мной?

— Ничего, ничего, — успокаивал он, взлетая по пандусу на третий этаж. — Все будет ладом. Ты будешь ходить. Ты обязательно встанешь на ноги!