Тот миг был звездным часом Лимонникова, Никогда не забыть, как стушевался Славкин, смутился, что не предсказал катастрофу. Правда, на следующий день выяснилось, что эпицентр был в Карпатах и крымские минеральные источники никак не могли среагировать на столь далекую подземную аварию, но душа Лимонникова все равно получила облегчение.
      Сильные переживания не проходят даром. Организм Лимонникова как бы зарядился отрицательными частицами. Стоило ему войти в троллейбус или в лаборатории НИИ, где он работал, как у всех портилось настроение. По цепочке плохое настроение передавалось от одного к другому, и трудно было подсчитать, сколько человек в городе оказывалось затронутым им. Обо всем этом Лимончиков, конечно, не подозревал и совсем не мог знать, что его вредное влияние на окружающих кого-то очень тревожит.
      Между тем не было никакого просвета. Ольга по-прежнему не приходила, и нерасположение к друговрагу не покидало его.
      Он катался по дивану с очередным приступом холецистита, проклинал жизнь и Славкина, когда над ним вдруг склонилась женщина.
      - Вы к кому? - дернулся, чтобы встать, но охнул от боли и замер.
      - Лежи, я сейчас, - женщина прошла на кухню, покрутилась там и вернулась с теплой грелкой.
      Он приложил грелку к животу, вопросительно посматривая на незнакомку.
      - Ты не закрыл дверь, и я вошла, - сказала она.
      - Что вам?..
      - Лежи спокойно, ты тяжело болен.
      - Мерси за информацию, - скривился он.
      И Анна Матвеевна - а это была она - подумала о том, что табличка с золотым тиснением на двери "И.Л.Лимонников" в полной мере выражает его раздутое тщеславие.
      - А знаешь ли, чем ты болен?
      - Неужто откроете?
      Она взяла прихваченный с собой этюдник и стала быстро рисовать синим фломастером по ватману.
      - Пожалуйста, наберись терпения.
      В глазах Лимонникова мелькнуло любопытство.
      Через пару минут набросок был готов, и она протянула его хозяину квартиры. Слева - толстая, будто надутая резиновая игрушка, фигура. Справа - нормальный человек, с симпатичными чертами подающего надежды аспиранта. Между ними знак вопроса в виде змеи с высунутым жалом.
      - У тебя вовсе не печень больна. Ты умираешь от зависти. Взгляни на рисунок справа. Таким, мне представляется, ты был когда-то и еще можешь быть. И вот какой ты сегодня. Ты завидуешь всем; своему коллеге Славкину, приятелю, едущему в отпуск за границу, соседу, купившему автомобиль. Злоба и зависть распирают тебя, меняют цвет лица и вот-вот могут тебя разорвать. Но все бы ничего, если б это не вредило другим; я видела однажды, как своим настроением ты заразил полгорода.
      Лимонников вскочил, выбил рисунок из ее рук.
      - Откуда вы взяли эту чертовщину? - он облизнул пересохшие губы.
      - Попробуй стать выше, - мягко сказала она. - Ты ведь умеешь вырастать. Так вырасти!
      - Ах, тебе и это известно! - его прорвало. - Старая бестия! Склочница! Кто тебя подослал? Мой друговраг? Так вот тебе! - он схватил со стола увесистый том из серии "БВЛ" и швырнул в Табачкову.
      - Попробуй вырасти! - повторила она, отшатываясь от двери.
      В два прыжка он нагнал ее, с силой вытолкнул за порог. Она споткнулась и больно ушибла плечо о лестничные перила. С трудом поднялась, поглубже нахлобучила шлем и спустилась к мотоциклу, который ждал ее у подъезда.
      Все чаще и чаще к нам заглядывает соседский малыш, трехлетний Вадик. У него капризы наследного принца и нежность девочки. Мы усаживаем его на стол и ходим вокруг этого цареныша, исполняя любые его прихоти. Ты катаешь мальчишку на своих плечах, я читаю ему Андерсена или гоняю из угла в угол шикарный луноход с автоматическим управлением - ты купил его, чтобы чаще заманивать Вадика в наш дом.
      Я знаю, ты хочешь, чтобы в общении с мальчишкой я хоть частично утолила свой материнский инстинкт. Детский плач, пеленки, ночные бдения - не для твоей усталой души...
      Я все понимаю, милый, и молчу.
      Иди, приляг, у тебя утомленный вид.
      Вадька, смешной человечек, выдавил тюбик берлинской лазури на прозрачный колпак лунохода и заявил: "Этот синий червячок - марсианин".
      Нерезкое сетчатое солнце качалось у ее лица, угрожая сорваться и опалить. Затем оно сфокусировалось в янтарный кулачок, из которого развернулись восковые лепестки, и Анна Матвеевна увидела обыкновенную желтую розу, воткнутую в кефирную бутылку Женщина в белом елозила шваброй по полу, цепляясь за тумбу, и бутылка с розой подрагивали.
      Где она? Что с ней? Голову распирает изнутри обручами, и гудят, звенят, бурлят скрытые в ней стихии.
      По другую сторону тумбочки тоже койка, там кто-то лежит и все время вздыхает.
      - Очнулась, милая? - широкое лицо няни разлило над ней улыбку. - Вот и хорошо, вот и умница. Будешь знать, как на мотоцикл садиться. Нашему возрасту диван и грелку подавай, а не машину. Надо же такую напасть себе придумать! Ой, пойду сестру позову! Люся, Люсенька!
      - Что у меня? - Табачкова с трудом разомкнула губы, хотела сесть, но закружилась голова.
      - Лежи, лежи, - испугалась няня. - Вставать нельзя. Сотрясение у тебя. Небольшое, не пугайся. Могло быть и хуже. Где там Люся? - она выскочила в коридор и вернулась с молоденькой сестричкой в фасонистом халатике.
      - Мотоцикл разбился?
      - Не волнуйтесь, - сестра нащупала ее пульс. - Мотоцикл в ГАИ, нарушитель оштрафован.
      - То есть как? - Анна Матвеевна приподнялась на локтях. Голове опять закружилась, и она упала в подушки. Лоб покрыла испарина. - Его не штрафовать, его арестовать нужно, - сказала она, усиленно стараясь вспомнить, о ком речь, но точно зная, что человек, сбивший ее, преступник.
      - Зачем же арестовывать? Он просто легонько поддел вас крылом. Будь вы покрепче, встали бы, отряхнулись и поехали дальше. - В тоне сестры прозвучало легкое раздражение: вот, мол, ездят старушки на мотоциклах, а потом хлопот с ними не оберешься.
      - Увернулась я, а то бы на том свете уже была. Где тут у вас телефон? Мне нужно срочно позвонить. По очень важному делу.
      - Ради бога, лежите спокойно, - сестра досадливо подоткнула ей в ногах одеяло и вышла.
      - Куда позвонить? - с готовностью откликнулась няня. Слова больной заинтересовали ее. Прикрыв за сестричкой дверь, она вернулась и, оглянувшись на соседнюю койку, с видом заговорщицы склонилась над Табачковой. - Говори, - сказала шепотом.
      - В центральное отделение милиции, к лейтенанту Андрею Яичко. А номер забыла. Но это в справочном можно узнать. Пожалуйста. - И подольстилась: А потом я вам все-все расскажу.
      - Нечистое дело, да? - сверкнула няня глазами.
      - Черное.
      - Ну? Тогда позвоню, - и, вытерев руки о подол замызганного синего халата няня не вышла, а вылетела в коридор.
      - Пусть лейтенант придет сюда, к Табачковой, - крикнула вслед Анна Матвеевна. Хотела рассмотреть, кто там, на соседней койке, но стены, потолок опять задернуло мелкой сеткой, и она провалилась во влажный, ватный туман. Сквозь забытье слышала, как в палату входили и выходили, что-то кололи ей в вену, и женский голос монотонно жаловался кому-то на иго невестки, жены сына, которая довела его до того, что он шьет ей платья и трусики.
      Потом удалось вынырнуть из влажной туманности. Не открывая глаз, услышала шарканье ног по коридору, строгий голос: "Тихий час, по палатам!", скрип соседней койки и недовольное ворчанье. За четкостью звуков вернулась память о том, что случилось. Медленно восстанавливались события дня. Вот только какого? Ясно, что не сегодняшнего. Но и не вчерашнего. Сколько времени пролежала без памяти? Или во сне? Впрочем, это не важно. Важно, воспроизведет ли ее потревоженный мозг события того дня, чтобы помочь лейтенанту Яичко в его, быть может, самом главном детективном деле. Детективном? Почти. Она слабо улыбнулась, вспомнив слова Аленушкина: "Назревает детектив, а я обожаю детективы".
      Так что же все-таки произошло? Нужно восстановить цепочку событий, иначе лейтенант примет ее рассказ за бред. Да и самой не мешает убедиться в том, что все было наяву, а не пригрезилось в часы болезни.
      После встречи с Лимонниковым плечо болело три дня и три ночи. В первый день пришел Аленушкин и сразу разгадал причину ее недомогания.
      - Может, хватит экспериментировать? Что вам еще надо? Убедились в своем феномене и ладно. Признайтесь, сколько раз летели с лестниц?
      - Ах, не все ли равно. А знаете, оказывается, я недурно рисую. Пока не открываю этюдник, ко мне относятся с подозрением. Но потом... Боже, что творится потом!
      - Заставляют считать ступеньки?
      - Не только. Один человек комплимент сделал: у вас, говорит, волшебный фломастер. Хотя нарисовала я нелестную для него картину.
      - И поспешил вытолкнуть за дверь?
      - Я и не жду, чтобы в мою честь литавры гремели и накрывались столы. Но вот что еще со мной происходит, - она снизила голос до шепоте и замолчала, как-то сразу уйдя в себя.
      Трудно было передать то состояние, которое охватывало ее во время прогулок на мотоцикле, в те минуты, когда она мчалась пустынными улицами засыпающего города и вместо окон видела глаз? - ждущие, тревожные, мечтательные, хитрые, угрюмые, наивные, лживые, печальные, нежные, преданные - великое множество глаз. Вдруг теряла представление о времени и пространстве чувствовала себя многоликим и многоруким существом без возраста и пола, как бы проникала сразу в десятки, сотни, тысячи домов и была одновременно женщиной, стариком, девушкой, ребенком, юношей. В ней перемешивались все добродетели и пороки, невежества и таланты. Мотоцикл мчался все быстрей и быстрей, и наступала минута, когда казалось, что она отрывается от земли и парит в воздухе, над городом, где одно за другим гаснут окна, засыпают ее глаза - ждущие, тревожные, мечтательные, хитрые, угрюмые, наивные, лживые, печальные, нежные, преданные. Но вот колеса вновь касались земли, и она возвращалась домой. Теперь можно было и отдохнуть. А перед сном подумать о Сашеньке.
      Будь Вениамин Сергеевич повнимательней, заглянув в эту минуту ей в глаза, нашел бы на самом их дне силуэт немолодого красивого мужчины. Уже на краю сна она обычно видела Сашеньку так близко, что казалось, протяни руку - и притронешься к нему. Но почему в городской многоголосице ни разу не довелось уловить его голос? Не его ли бессознательно выискивала все то время, пока не увлекли, не втянули в свой водоворот голоса, терпящие крушение или бывшие причиной чужих драм? Выходит, окраска его голоса иная, чем те, которые воспринимаются ею на большом расстоянии. Было в этом нечто грустное и обидное, как бы лишний раз доказывающее их разность и невозможность закончить свой жизненный путь рядом.
      И все же Аленушкин приметил ее затуманенный взгляд, но не стал ни о чем расспрашивать, а поинтересовался, не купить ли что поесть. Табачкова поблагодарила, сказала, что в холодильнике кое-что найдется, и Вениамин Сергеевич собрался уходить, но на пороге остановился с виноватым и каким-то пристыженным видом:
      - И что мне с вами делать? Нагородил огород, а сам, выходит, в стороне.
      Она успокоительно рассмеялась, ответила, что его волнения ни к чему он сделал все, что мог, а остальное за ней, и они расстались.
      Вечером обмотала плечо красным шерстяным платком и разрешила себе праздное любопытство - послушать легкую болтовню кумушек, лепет влюбленных, детский смех, безжалостно отметая все, что могло огорчить. Оказалось, при желании счастливых голосов можно услышать не меньше, чем несчастных, - смотря как настроить ухо, точнее, приемник. Но по каким бы волнам ни гуляла стрелка, нет-нет да опять прорывался тот волнующий голосок:
      "Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!"
      Каждый раз при этом она звонила Аленушкину, однако он не мог засечь, откуда песня.
      Через день плечо болело уже меньше. Сходила в гастроном, купила сахар, вермишель, постояла немного за курицей и вернулась с полной авоськой и неплохим настроением.
      Было два часа дня, когда, пообедав, села к приемнику и почти сразу наткнулась на голос Чубчика. Сколько раз пробовала узнать, где живет мальчишка, но никак не удавалось. Он беседовал с каким-то гундосым парнем. Разговор был недолгим, и она почти дословно запомнила его.
      Чубчик. Куда ни повернись, только и слышишь: "Иди ты знаешь куда!" И училка в школе посылает, и отец с матерью, и дворовая мелюзга.
      Гундосый. А ты возьми и на самом деле уйди.
      Чубчик. Куда?
      Гундосый. А хоть бы в то место, о котором я тебе рассказывал. Туда всех принимают. Только пароль нужно знать.
      Чубчик. Скажи!
      Гундосый. А что я буду иметь за это? За "так" и мама папу не целует.
      Чубчик. Бери, что хочешь.
      Гундосый. Голодранец несчастный. Что с тебя возьмешь? До сих пор вон с Карданом не рассчитался. Ладно, гони авторучку.
      Чубчик. Пожалуйста!
      Гундосый. Так вот, пароль такой. Берешь лист бумаги, складываешь вот таким макаром. В серединке рисуешь такую рожу. Здесь вот эти штучки. Завтра в восемь утра на мосту Салгирки тебя будет ждать человек в зеркальных очках, с папиросой в зубах. Сунешь ему эту бумагу и быстро проговоришь: "Сердце, два перца, папа римский и черт крымский". Человек посадит тебя в автомобиль, завяжет глаза темной повязкой и отвезет куда надо. Повтори пароль.
      Чубчик. Сердце, два перца, папа римский и черт крымский. А не врешь? Как-то несерьезно все.
      Гундосый. Видал миндал? Серьез ему подавай. Не веришь - валяй, пока не смазал по рылу!
      Чубчик. Нет-нет, я приду. Так говоришь, на мосту в восемь?
      Она долго звонила к Аленушкину, никто не брал трубку. Вспомнила, что он собирался к родственникам. Может, уехал?
      Если гундосый не наврал, завтра состоится встреча с Чубчиком и тем, в очках. Собственно, очкастый ей не нужен, но, чтобы не отпугнуть Чубчика, она попробует пробраться в ловушку, которую ему готовят. Но что за странный пароль? В детстве не раз с дворовыми девчонками развлекалась подобной игрой-раскладушкой, так что заиметь и себе такой пароль не составит труда. Вот только как нынче малюют черта крымского? Может, совсем по-иному, чем пятьдесят-сорок лет назад? Хотя вряд ли. Черт он и есть черт. Уж рога, во всяком случае, те же - из стручков перца, которые секунду назад были сердцем. Мудрая, однако, игрушка.
      Картинка подучилась на славу - с таким художеством и в логово самого дьявола пропустят!
      До вечера слонялась по комнате, обдумывая завтрашнюю затею. Уж очень все походило на розыгрыш: и бутафорский человек в зеркальных очках, и пароль, и черная повязка на глазах. Хорошо, если все невинная игра, а если...
      Так или иначе - это единственная возможность познакомиться с Чубчиком.
      Ночью спала плохо, то и дело вставала, сосала валидол и подтрунивала над собой: что, приятельница, струхнула?
      Утро выдалось солнечное, веселое, с легким морозцем, и вечерние страхи развеялись. Было бы хорошо сесть на мотоцикл - в случае чего и удрать легче. Но не спугнет ли это Чубчика? Еще лучше сразу привезти на мост Андрея Яичко. Но опять же - вдруг это детская игра, и она в глазах сразу трех человек будет выглядеть сумасшедшей?
      Какими глупыми кажутся сейчас эти рассуждения. Конечно, надо было сообщить обо всем лейтенанту, а она растерялась, влипла в историю, за которую теперь расплачивается больничной койкой.
      В половине восьмого она уже расхаживала по мосту. Гривастые ветлы над водой, как всегда, напоминали о тех временах, когда она прибегала сюда на свои первые свидания с Сашенькой. Они читали стихи, целовались и мечтали поехать в далекую Сибирь, на родину Сашеньки. Подумать только, как все перевернулось, как далека она от той девчонки, что свиданничала здесь и была уверена в своей будущности художника. Впрочем, так ли уж далека? А не ближе ли с каждым днем? И не уживаются ли в ней сейчас все ее возраста, такие разные, непохожие друг на друга и, однако, единые в своей первооснове?
      На мосту появился худячок в куртке и вязаной кепке с козырьком. Прогулочным шагом подошел к перилам, облокотился на них. Уж не Чубчик ли? Голова на тонкой голой шее, зябко выглядывающей из-под воротника, вертится то вправо, то влево, присматривается к прохожим.
      Минуту помедлила и решительно подошла к мальчишке. Стараясь не волноваться, с ходу огорошила вопросом:
      - Чубчик?
      - А вам откуда известно? - встрепенулся он.
      - Мне все известно, - сказала серьезно, разглядывая мальчишку. Безвольные детские губы, пучок волнистых волос из-под кепи, голубые глаза. Лицо открытое, добродушное, жадное к впечатлениям. - Вот ты какой.
      Забилась тревога - пропадет парнишка, ой, пропадет! Такие идут за любым, кто поманит. А что, если поманить ей? Нет, только испугается, вспорхнет воробышком и поминай, как звали.
      Она вынула из шубки сложенную бумажку-пароль и показала Чубчику. Лицо его мгновенно просияло:
      - И вы тоже? И вам, значит, говорят; "Иди ты знаешь куда!"?
      Она кивнула.
      - Вот и уйдем. - Мальчишка развеселился, расхорохорился и уже поглядывал по сторонам не с опаской, а нетерпеливо. - А то ведь осточертело одно и то же выслушивать. Возьмем и уйдем, да?
      - А может, подумаем? - робко возразила она.
      - Что, сдрейфили? - он презрительно сморщился. - Как хотите, а я пойду. - И вдруг как-то сразу сник, съежился и заметно побледнел. Она проследила за его взглядом и увидела чисто опереточного злодея. В их сторону шел верзила не по сезону в зеркальных очках, с папиросой во рту. Воротник его распахнутого пальто был поднят, на шее болталось полосатое кашне. Чубчик медленно двинулся ему навстречу, точно под гипнозом его зеркальных стекол. А ей стало смешно: не втянута ли она и впрямь в какой-нибудь фарс? Или, может, чего доброго, снимают скрытой камерой документальную комедию, что-нибудь для сатирического "Фитиля"?
      В конце моста, у тротуара, стояли "жигули" дымчатого цвета. Верзила и Чубчик направились к машине.
      - Эй-эй, постойте, - спохватилась она, и бросилась догонять их. Верзила обернулся. Запыхавшись, она подошла к нему и протянула бумажку-пароль. Незнакомец поймал ее в зеркало очков, внимательно оглядел, взял рисунок и опять выжидательно уставился на нее.
      Она икнула от подкатившего к горлу смеха пополам с испугом и быстро проговорила: "Сердце, два перца, папа римский и черт крымский".
      Незнакомец без тени улыбки кивнул, и все трое пошли к автомобилю.
      - На заднее сиденье, - сказал он сквозь зубы, отворяя дверцу и задергивая шелковые занавески. Сел за руль и молча перебросил через плечо две черные сатиновые повязки.
      "Что стоит неплотно завязать их? - подумала она. - И впрямь детская игра. Но зачем эта серьезность?"
      Кажется, она фыркнула, потому что верзила обернулся.
      - Надеюсь на вашу добросовестность, - сказал он, трогая машину с места.
      Снежные звезды леденили ее лицо, и она никак не могла понять, откуда они - окна ведь закрыты. Звезды облепили лоб так, что она вскрикнула, опасаясь ожога.
      - Тише, милая, тише! Сейчас полегчает. - У кровати сидела няня и держала на ее лбу грелку со льдом.
      - Мне к лейтенанту Яичко, - сказала она, заморгала и не смогла сдержать слез, вспомнив, что лежит на больничной койке.
      - Завтра придет, - успокоила няня.
      И опять полуявь-полусон...
      - Можно снять повязки, - сказал верзила.
      Автомобиль въехал на территорию парка, старого, полузаброшенного. Асфальтовые аллеи еле угадывались под слоем припорошенных снежком угасших листьев. Деревья стояли тихие, будто пристыженные кем-то, беззащитные и жалкие в своей безлиственной ледяной наготе.
      "Жигули" остановились у старинного здания, которое охраняли распластанные на парапетах львы. Здесь, в бывшем графском имении, долгое время была контора СМУ, потом сюда перебралась геологоразведка, а теперь его реставрировали под археологический музей. Фасад подпирали разбухшие от дождей леса. Холмики песка, кирпичей, железные кадки с гашеной известью все было присыпано листьями и скудным снежком, Видно, работы отложили до весны.
      Они вышли из машины. Верзила дал им знак подождать, поднялся по сбитым мраморным ступеням и потянул на себя бронзовую ручку полупрозрачной двери. Она не поддавалась. Тогда он обошел здание вокруг, подергал еще одну дверь, но и та была заперта. Он вернулся к парадному входу и забарабанил в стекло.
      Загремел засов, дверь распахнулась. На крыльцо вышла коротко стриженная девушка в джинсах и мальчишеской рубашке с закатанными рукавами.
      - Маечка, салют. Принимай новичков, - верзила кивнул в их сторону.
      - Проходите, - сказала девушка.
      Верзила вернулся к машине, а она и Чубчик поднялись по скользким обшарпанным ступенькам. Приветливый вид девушки несколько успокоил. Дверь за ними закрылась, и опять загремел засов.
      - Кто здесь, никого? - робко осведомилась она, разглядывая цветные витражи вестибюля.
      - Почему же, - сказала Майя. - Здесь всегда кто-нибудь есть - И повела их через вестибюль по коридору.
      Холодно, тихо и затхло было в этом доме с закупоренными дверьми и окнами. Посреди большой квадратной комнаты, куда они вошли, за накрытым столом сидели человек десять и ели. Они сразу заметили их приход, как по команде оторвались от стола и повернули головы в их сторону.
      - Перекусите, - пригласила Майя.
      - Спасибо, я уже ел, - сказал Чубчик. По лицу было видно, что он растерян. Наверное, ожидал увидеть что-то любопытное. А тут, как в столовой, сидят, едят.
      Она тоже отказалась от завтрака.
      - Как хотите, - Майя пожала плечами, взяла со стола чашку кофе, булочку и стала есть. Все тут же потеряли интерес к вошедшим и опять занялись едой.
      "Однако встречают не очень гостеприимно, - отметила она, рассматривают даже с некоторым недоброжелательством, будто у них кусок хлеба отнимают или место под солнцем".
      - Итак, нашего полку прибыло, - сказал кто-то вслух, и слова будто послужили сигналом к тому, чтобы завтрак кончился: все одновременно задвигали стульями, встали и начали расходиться.
      - Предлагаю ознакомиться со вторым этажом. - Кивнула ей Майя. - А мальчик пойдет со мной. Не беспокойтесь, - видимо, Майя заметила ее волнение, - моя дверь слева у входа. Хотите, идемте сначала ко мне.
      - Да-да, я лучше с вами, - поспешно сказала она.
      Майина комната оказалась обыкновенной библиотекой, и Чубчик откровенно зевнул.
      - Даю тебе слово, ничего более интересного ты не видел, - усмехнулась девушка, подвела его к полкам.
      А ею вдруг овладело любопытство - что там, на втором этаже? Чубчику вроде бы ничего не угрожает с милой Майей, но что делают остальные жильцы этой странной обители?
      Убедившись, что Чубчик не скучает, она тихонько вышла и поднялась наверх. По обе стороны небольшого коридора располагались пять комнат. Постучала в первую.
      - Да-да, - ответил голос с легкой хрипотцой.
      Вошла. Посреди пустой комнатушки стоял длинный стол, заваленный папками, рулонами ватмана, карандашами, бутылочками с тушью, за столом сидел человек средних лет в наброшенном на плечи пестром пледе и что-то чертил.
      - Кхм, - кашлянула она. - Работаете, значит? Кто вы, чертежник?
      - Что-то вроде, - буркнул человек, не поднимая головы.
      - Что же вы чертите, если не секрет?
      Человек оторвался от бумаг и взглянул на нее.
      - Воздушный замок. - Он улыбнулся, отчего на щеках его проступили детские ямочки. - Да-да, тот самый, над которым хихикали много столетий, быстро проговорил он. - Мой замок запросто висит в воздухе, и воздушные таксисты-вертолетчики могли бы залетать сюда попить горячего чайку или подремонтировать забарахливший мотор. Можно использовать его и для других целей. Скажем, поселять в нем молодоженов в дни свадебных путешествий.
      - Выходит, вы изобретатель? Как это хорошо. - Она всегда испытывала почтение к творческим профессиям.
      - Вы так думаете? А жена и коллеги, узнав о моем проекте, сказали: "Иди ты!" Но я-то сам уверен - это не бред! Проект вполне реален. Быть может, мой замок несколько дороговат, но как бы он украсил жизнь! Знаю, знаю, замахал он руками. - Скажете: рановато еще строить замки, когда обычного жилья не хватает Но ведь не отказываемся мы от картинных галерей, фонтанов, театров. В будущем таких воздушных дворцов, как мой, понастроят множество. Вот я и хочу, чтобы кусочек завтра увидели живущие нынче.
      - Я вот что скажу вам, - заволновалась она. - Наберитесь терпения, мужества и непременно пробивайте свою идею. Она чудесна и возвышенна. Люди не так уж глупы, всегда найдется смелая голова и поддержит стоящую мысль.
      Архитектор рассмеялся:
      - Да я уже за шарады засел.
      - Как? - не поверила Табачкова. Подбежала к столу, схватила один лист ватмана, другой, третий. Кроссворды, шарады, пентамино...
      - А вот и вовсе детская игра, но гак увлекает, так увлекает, - горячо заговорил он. - Называется "корабли". Помните? Или совсем уж простая "крестики-нолики", а день пролетает быстрее, чем за пасьянсом.
      - Неужели совсем опустили папки? - попятилась она.
      - Вроде вы не такая, - усмехнулся архитектор. - Иначе не очутились бы здесь.
      Она хотела было сказать, что попала сюда вовсе по другой причине, но только молча махнула рукой и вылетела из чертежной, Что же там дальше? гнала ее мысль. С размаху толкнулась в соседнюю дверь.
      Вначале показалось, что здесь никого нет, но потом в углу, у окна, заметила на низенькой скамеечке старую женщину с лицом сморщенным и землисто бородавчатым, как картофельная кожура.
      - Входи, входи, - закивала старушка. На полу у ее ног стоял эмалированный тазик, в котором крохотной серой мышкой ворочался шерстяной клубок.
      - Не расспрашивай, сама объясню, - опередила ее старушка. - Деткам своим надоела, потому и ушла. А теперь вот усыхаю, точно виноградный усик, когда ему не за что уцепиться. Думаешь, что вижу? Кофту? И так и не так. Оно, конечно, лучше б внучке платьице сготовить, да сердце уже ни к чему не лежит. Кофта же так велика, что я могу в нее, как в пальто завернуться. Вот это, - она показала связанные полочки и спинку, - это мое детство и юность; пока вязала, вся там была. Это, - ткнула она спицей в один и другой рукав, - мое замужество и детки, когда их выращивала. - А здесь, кивнула на узкий, как петля, воротник, его осталось довязать совсем немного, - здесь моя старость.
      - Ну, повздорили, так что же? Нешто звери они какие? Вернетесь, без памяти рады будут.
      - Может быть, - старушка почесала спицей реденький пушок на голове. Да только засиделась я так, что ноги замлели.
      Покачала она головой, низко поклонилась старушке и вышла. Очень не нравился ей и этот дом и его обитатели. Рядом со старушкой поселился и вовсе странный тип. Он сидел на подоконнике раздетый до пояса, упитанный, мосластый и рассматривал вытатуированные рисунки на своих руках, ногах, животе, груди. Увидев ее, тип приосанился и подмигнул:
      - Хорош, а?
      - Ничего на скажешь, - пробормотала она. - Картинная галерея, да и только.
      Он визгливо хихикнул и хлопнул себя по животу:
      - Сто пятьдесят экспонатов. А сто пятьдесят первый никто не отыщет. Вот он, - и вывернул веко левого глаза наизнанку. Там красовалась вытатуированная ромашка. - Интересуетесь, зачем? Душа вдруг заскулила, пищи попросила, а ее - тут он хлопнул себя по расписанной груди, - пищи-то нет. Пустота! Вот и решил поразвлечь родимую. Кто как умеет наполняется.
      Ее брезгливо передернуло, она захлопнула дверь и поспешила вниз, к Майе. Нужно немедленно уводить отсюда Чубчика.
      Застала обоих углубленными в чтение. Майя сидела на верхней ступеньке стремянки, под самым потолком, Чубчик примостился внизу. Оба читали, слегка шевеля губами, и даже не взглянули на нее.
      - Как вы тут? - громко сказала она.
      Но Майя и Чубчик будто оглохли, одним движением перевернули страницы, на нее и не посмотрели.
      - Я устала, у меня болят ноги, мне хочется пить, - скороговоркой проговорила она, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание. - Пить... Хочу пить!
      - Приподними голову, милая, - няня приложила к ее рту стакан с кисло-сладкой жидкостью. Она сделала два глотка и опять нырнула в снежную завесу, пройдя сквозь которую, вновь очутилась в том странном доме.
      Шагнула к Чубчику и выбила книгу из его рук. Полезла на стремянку к Майе.
      - А, это вы, - медленно, словно возвращаясь издалека, девушка спустилась вниз. - Что-нибудь выбрали?
      - Нет, и ничего не хочу, - сердито сказала она. - Зачем вы здесь, такая молодая, такая милая? Уверена, это необычная библиотека, мне здесь не по себе.
      Губы девушки дрогнули. Казалось, она вот-вот расплачется.
      - Меня предали, - сказала она.
      - Как?
      - А вот так. Как предают природу, когда жгут траву или срубают дерево. Потому и зарылась в книги.
      - Ясно. Пылкая любовь, разочарование, обман. Ах, девонька, чепуха все это. Еще всякое будет, только послушай, уйдем отсюда.
      - А вы почитайте что-нибудь, ну хоть вот это. - Майя сняла с полки книгу в кожаном переплете.
      - Не хочу!
      Но Майя насильно вложила книгу ей в руки, и она невольно присела на стул - таким тяжелым оказался фолиант.
      О чем она читала? И вообще, что с ней было, как только взяла книгу в руки? Здесь связь обрывалась. Пришла в себя от того, что кто-то упорно теребил ее за плечо. Подняла от книги глаза и увидела Майю.
      - Как по-вашему, сколько времени вы читали? - девушка улыбалась, вид у нее был очень довольный.
      - Минут пять, не больше, - неуверенно ответила она.
      - Ровно сутки.
      - Не может быть! - она вскочила - Чубчик! Где Чубчик?
      - Тес, он читает, - Майя приложила палец к губам.
      Чубчик сидел за стеллажами, лицо его было неузнаваемо отрешенным. Она подскочила к нему и схватила за руку:
      - Бежим!
      - Куда? Куда же вы? - заметалась Майя.
      - И тебе надо бежать, немедленно!
      Она сорвала задвижку, вытолкнула Чубчика на крыльцо. Мальчик еще не пришел в себя и послушно подчинился ей.
      Лихорадочно пошарила глазами по талому снегу, смешанному с землей. Вот. Битая черепица. Бесстыдно задрала подол, насобирала с него черепков Обошла вокруг дома один раз, другой, потом прицелилась и бросила черепицу в окно. Она ходила и швыряла черепицу во все окна, а Чубчик послушно шел следом и повторял ее движения.