Другая же неказеха, ни росточком, ни чем другим не вышла. И что вы думаете? Муж гигант широкоплечий, капитан из сказки, на руках ее носит, двух детей от нее имеет. Вот после этого и пойми, разгадай ее, жизнь. А доводилось вам, Анна Матвеевна, по ночам слушать звезды? Впрочем, хватит с вас и голосов. А вот я порой, эдак в первом часу ночи, если сон не идет, выйду на балкон и слушаю. Вернее, воображаю, что слушаю и слышу. Вокруг - ни звука, разве что машина где-то проедет или ветер донесет с вокзальной площади бой курантов.
      Анна Матвеевна в свою очередь делилась всем, что у нее на сердце. Как-то рассказала о Сашеньке с Рощей. И спросила:
      - Неужели прошлая жизнь может без остатка раствориться в памяти?
      - Смотря у кого, - неопределенно сказал он. Успокаивать не стал, но и пустых надежд не подбросил, только сказал: - Видно, испытания нужны человеку затем, чтобы понять ему что-то, в чем-то разобраться. А насчет прошлой жизни... - Он задумался. - Конечно, грех зачеркивать ее, какой бы она ни была, а особенно, если неплохой выдалась. Вот сейчас показывают серию телепередач "Наша биография". Смотрю и будто по собственной молодости путешествую. Чуть ни в каждом кадре узнаю себя молодого, свою жизнь. Вот первые тракторы на полях тридцатых годов, и сердце заходится да это же мой колхоз на Брянщине! А вот молодежь сдает на значок ГТО, и вздрагиваешь от неожиданности - до чего один из парнишек на экране похож на меня, каким я был в молодости!
      Анна Матвеевна понимающе улыбалась - и она не раз смотрела эту передачу, и у самой слезы проступали, когда видела, что оператор будто и в ее собственную жизнь заглянул.
      Время в беседах пролетало быстро. Оглянуться не успели, как прошел месяц, и Вениамин Сергеевич сказал:
      - Ну, милейшая, вроде бы все. Но точно определить, работает ли моя конструкция или нет, можете лишь вы. Одна в целом мире.
      Он явно волновался, не спешил включать приемник, проверял по нескольку раз контакты и, наконец, повернул тумблер громкости.
      - Слышу! - вскрикнула Анна Матвеевна и закрыла уши. - Громко! Очень громко! Нельзя ли потише?
      - Голубушка вы моя! - Вениамин Сергеевич готов был обнять ее. Выходит, получилось? Ай да Аленушкин! - Покрутил винт настройки; - А так?
      - Сейчас терпимо, - кивнула она. - И знаете, гораздо отчетливей, чем раньше.
      - Теперь, - он выключил приемник, - закройте глаза. Что-нибудь слышите?
      - Нет.
      - Все. Можете спать без тампонов. - И стал собирать в чемодан инструменты. - Чудные мы, пенсионеры. Привязчивы, как собаки, - смущенно улыбнулся он. - Если позволите, буду приходить. Может, не так часто, как в последнее время, но буду. И тому есть причина.
      - Какая? - встрепенулась ока.
      - Не помню, кто сказал; "Доброжелательный обман длит огонь жизни". Так вот, в вашей квартире есть такой обман. Я имею в виду зеркало в прихожей. Стоит разок заглянуть в него, и хорошего настроения хватит на неделю. Ах вы, плутовка, улыбаетесь! Видно, знаете, в чем секрет? Ладно, не открывайте, иногда полезно заниматься самообманом. А все-таки подумайте, не познакомиться ли вам с товарищами с кафедры психологии?
      - Нет-мет, - испугалась она. - Я и психиатру-то наврала, что в другой город переезжаю, а тут целая психология...
      Теперь она не знала более увлекательного занятия, чем сидеть у приемника и крутить ручку настройки. Звук был так отчетлив, что многие голоса вскоре стали узнаваемы, будто она давно знакома с их владельцами. Постепенно вырисовывался облик города. Он был шумен, многолик и многозвенен. Он размышлял, плакал, ликовал, смеялся.
      Голоса вызывали не только любопытство, но и смятение. В интимные разговоры, легкую болтовню, учебные лекции, свадебные песни, уличные реплики, любовные объяснения вплетались бормочущие, отчаянные монологи, банальная ругня, тоскливые беседы. Смеющиеся, деловые, спокойные голоса вносили в ее жизнь приятность и душевное равновесие. Но те, другие, никем, кроме нее, не слышимые "SOS" будоражили, тревожили, изматывали. Она уставала от них, злилась, что портят хорошее расположение духа, мешают ее тайному, ни с чем не сравнимому по увлекательности занятию. Их присутствие рядом с голосами благополучными было закономерно, она всегда подозревала о существовании подобных дуэтов. Настроясь на веселый беззаботный щебет, знала, что вскоре он будет прерван, как со временем прерывается всякая безмятежность, и предупредительно держала пальцы на винте, чтобы в любое мгновение его поворотом отвести от себя молнии чьих-то Драм. Но это было так же сложно, как если бы она вздумала бежать от себя. Она никогда не успевала; драмы втягивали ее в свое действо, будоражили. И все чаще и чаще казалось, что персонажи их намеренно тянутся к ней, ищут ее, тайно подозревая о ее существовании. И страдают от того, что не могут наладить с ней двусторонней связи. Их сигналы шли со всех сторон, пронизывая ее с головы до ног, чтобы сфокусироваться в одной точке - сердце. Сперва эта точка ныла глухой болью, потом боль разрослась, набухла, стала свинцово-тяжелой, кровоточащей Никакое лекарство не могло справиться с ней, погасить ее, потому что жила она не в самом теле, а как бы в душевных тайниках его. Боль росла, отвоевывая все большее и большее пространство. Избавиться от нее казалось уже не только невозможным, но и греховным. И когда она стала совсем невыносимой, Анна Матвеевна сказала при очередной встрече Аленушкину:
      - Выпейте чашку кофе и, пожалуйста, поймайте бабочку-мысль: каким образом можно засечь источники голосов? Некоторых, разумеется.
      - Однако желания у вас необъятные, - удивился Аленушкин. - Точнее, хотите голоса запеленговать? Что ж, вам повезло на соучастника преступления: в свое время я занимался "охотой на лис" - а именно по такому принципу нужно действовать. Придется установить и у себя дома точно такой прибор, - он кивнул на "Урал". - Но это не так сложно, как достать карту города или хотя бы нашего района - с указанием улиц, нумерацией домов. - И усмехнулся; - Хотел бы знать, что вы будете делать на рандеву с вашими знакомыми незнакомцами?
      - Не знаю, - пожала она плечами. - Но хочу его.
      - Все это становится интригующим, - он потер ладони. - Но где взять карту?
      - Это уж моя забота. - Анна Матвеевна вспомнила о старшем лейтенанте милиции Андрее Яичко, школьном дружке ее сына, и решила завтра же обратиться к нему.
      - А вы уверены, что ваше, а теперь уже и мое вмешательство в чью-то жизнь так уж необходимо?
      - Не совсем. Однако нужно убедиться в этом. Знали бы вы, свидетелем чего я стала. Нет-нет, не расспрашивайте, я даже подругам об этом ни слова. Но что за кладовая для писателя! Сколько сюжетов, проблем, а какие повороты мысли! Все это гораздо проще, прозаичней и грубей, чем в каком-нибудь романе или фильме. И одновременно прекрасно! Золото и пыль, замешанные в одной макитре... Никакому воображению не угнаться за этими житейскими фантомами. Между прочим, среди моих голосов и голос нашей древней графини, которая любит разъезжать на такси, и того человека, что вырастает на двадцать сантиметров. По вечерам старушка рассказывает внучке о прожитых годах. А была она, оказывается, фрейлиной при дворе последнего царя. И все расспрашивает девочку, как телевизор устроен. А когда та что-то мямлит, не умея объяснить, торжествующе восклицает: "То-то!" Чудится мне, за это время я кое-что понимать стала, будто занавесочка какая-то приоткрылась. Ведь что удивительно: изматывают люди друг друга чаще всего по пустякам, а не из-за глубоких принципов, убеждений. Записать бы на пластинку весь этот голосовой оркестр с его криками новорожденных и смертными вздохами, с его праздником и суетой. Такая пластинка многих бы встряхнула. Когда я вот так, как сейчас, сижу в этом удобном старом кресле, в тепле, свете, спокойствии и слушаю, что делается там за окном, поверьте, что-то вышибает меня из кресла, и я начинаю потихоньку ненавидеть и эти стены, такие тихие, мирные, и свои руки-ноги, спокойные, бездеятельные, никуда не спешащие, в то время как, уверяю вас, есть куда и к кому спешить. Стыдно признаться, поначалу даже как-то уютно было при этих голосах. Знаете, как при вьюге, когда сидишь у теплой печки. Но теперь... - Она вынула из стола небольшой ящичек, похожий на библиотечный. - Картотека, - подтвердила вопросительный взгляд Аленушкина. - Вот, полюбуйтесь, этого парнишку, еще подростка, опутывают негодяи, втягивают в одно грязное дельце. Знай я его адрес, давно бы позвонила в милицию и спасла мальчугана. А здесь, - вынула другую карточку, - здесь умирает от зависти в общем-то неплохой человек. И умрет, если никто не узнает и не поможет ему. А вы даже не представляете, сколько в мире одиночества! Особенно среди стариков и женщин.
      Взгляд ее устремился сквозь стены, в одной ей видимое пространство. Аленушкин встал, молча заглянул ей в глаза и отпрянул. То, что он увидел там, сильной, тревожной волной плеснуло в него, обдало с ног до головы.
      - Милая вы моя, нельзя же так! - вскричал он и встряхнул ее за плечи. Да вы ли это? Вас будто подменили. Что творится с вами?
      - Нет-нет, - она быстро встала, потерла виски. - Так обещаете?
      - Что поделаешь, - он согласно опустил голову. - Раз уж связался с вами... - и в сердцах махнул рукой: - Видно, такова моя миссия в этом деле - давать вам советы и следовать вашим прихотям. Так и быть, сажусь за пеленгатор.
      Сегодня долго рассматривала твои работы и сделала маленькое открытие: ты совсем не умеешь писать женщин. У твоих скифских цариц, и у греческих богинь, и у современных девушек - прекрасные, пышные, но совершенно бездуховные тела. Только те, в чьих лицах узнаешь неправильные черты Ее, смотрят осмысленно, с глубинной наполненностью.
      Последнее время ты слишком пристрастился, к портретам молоденьких краснощеких девиц. Нет, это не ревность - ведь все девушки - моя копия. Тебе надо встряхнуться.
      Давай съездим в Евпаторию. Сюда не мешает время от времени заглядывать тем, чье сердце заплыло жирком. Здесь, на евпаторийской набережной, с ее инвалидными колясками и костылями, ты увидишь самый грубый сгусток физической и душевной боли.
      Насколько я понимаю, назначение художника не только в том, чтобы отражать красоту, но и замечать разлитую вокруг боль и, по мере сил, исцелять от нее.
      Занудливо, не по-южному, моросил дождь, покачиваясь липкой пеленой, и все никак не мог разредить обложные, давящие тучи. Анна Матвеевна неспешно брела под черным зонтиком по проспекту и, глядя в туманное полотно перед глазами, обдумывала, как объяснить лейтенанту Яичко причину своей странной просьбы. Не открывать же, что вот, мол, сидит дома и подслушивает крики, плач, разговоры, смех всего города. Тут бы ввернуть что-нибудь, если не совсем убедительное, то хотя бы остроумное. Но где взять его, остроумие, если никогда им и не блистала?
      Проспект, как обычно, кишел людьми и автомобилями. Однако, озабоченная предстоящей встречей, она не замечала ни лужиц, ни прохожих, ни машин. Забыв о подземном переходе, ринулась через улицу напрямую и чуть было не угодила под мотоцикл. Широкоплечий парень в синем шлеме, из-под которого кокетливо выбивался белокурый клок, резко тормознул, заляпал ее грязной водицей, выругался и, обдав бензинным чадом, укатил.
      Быстрым прыжком она очутилась на тротуаре и посмотрела в сторону умчавшегося мотоциклиста Мысли ее были вовсе не о счастливо избегнутой катастрофе. Она пыталась понять, отчего по лицу так неудержимо расплывается улыбка, а ноги уже повернули а сторону, противоположную той, где находилось отделение милиции.
      То, что последовало после, было для Анны Матвеевны неожиданно и так странно, как если бы она увидела себя со стороны. Лишь значительно позже ей открылась логическая правильность ее поступка. А пока она с некоторой тревогой повиновалась ногам, которые несли ее в магазин "Спорттовары", где месяц назад довелось покупать аквариум. Обманывая себя, потолкалась у отдела спортивной одежды и спортмелочей и вскоре была в другом конце магазина. Еще не совсем доверяя своему смутному желанию, покрутилась у новеньких велосипедов, вышла на улицу, опять вернулась в магазин и заспешила к сверкающим краской и никелем мотоциклам. Вот точно такой, как тот, на котором сидел чуть не сбивший ее парень.
      Медленно двигалась она вдоль железной шеренги. Нет, она вовсе не собиралась делать еще одно экстравагантное приобретение. Почему бы просто не потрогать эти приятные на ощупь машины, когда они стоят вот так, смиренно, беззвучно, храня в себе затаенную победу над пространством и временем? Прикасаться к ним чудно и волнующе, будто трогаешь нечто нематериальное, могущее в любую секунду раствориться, исчезнуть.
      Она рассматривала мотоциклы то с одного боку, то с другого, щупала педали, хлопала по седлам. На миг представила крепких молодых парней, оседлавших этих стальных мустангов, а рядом с ними, на крайнем, - себя. Встряхнула головой и рассмеялась: картина выглядела забавно и комично. Когда же нечаянно нажала клаксон, продавец, уже давно наблюдавший за ней, сердито сказал:
      - Гражданка, прошу не хулиганить.
      - Это кто же хулиганит? - опешила она.
      - Трогать машины имеют право лишь покупатели.
      - А я кто? - нечаянно вырвалось у нее. - Я и есть покупатель. - Про себя же усмехнулась; "Почему бы и нет?"
      - Пусть придут муж, сын, или кто там у вас хочет купить мотоцикл. Вы же все равно в нем ничего не смыслите.
      - Вам-то что до моего мужа? - возмутилась она и с грустным достоинством добавила: - Нет у меня никого. Самостоятельная.
      - Тем более. - Продавец решительно оттеснил ее от машины. - Выйдите из отдела, а то что-нибудь напортите, а мне потом платить из собственного кармана.
      - И не подумаю, - заупрямилась Табачкова. Напористость продавца раззадорила ее, а то, что ей отказали в роли покупателя, оскорбило.
      На их перепалку уже оглядывались. Продавец взял Анну Матвеевну за руку и потащил к выходу. Тогда только она поняла, зачем пришла сюда.
      - Я хочу купить мотоцикл, - твердо сказала Табачкова. - Никто не вправе помешать мне. Слышите - никто! - Раздался чей-то смешок. - Да, покупаю, вызывающе повторила она. - Лично для себя. Вот этот, - и ткнула пальцем в бордовую "яву". - Он мне понравился, и я куплю его. Только схожу домой за деньгами.
      С последней фразой у продавца вырвался вздох облегчения:
      - Идите, идите, гражданочка.
      - Скоро вернусь, - пообещала она, но он уже успокоился и отошел к прилавку.
      Через полчаса Анна Матвеевна снова была в магазине и победно выбивала чек. Продавец теперь отнесся к ней более почтительно, помог заказать грузовое такси, но когда она собралась уходить, не выдержал, подскочил и, заискивающе улыбаясь, полюбопытствовал:
      - А все-таки, извините, кому этот подарочек?
      - Фома неверующий, - сказала она печально. - Да себе, себе! Могу я хоть под старость делать сюрпризы не кому-нибудь, а себе?
      - Да, конечно, - пробурчал он, глупо хихикнул и, зажав ладонью рот, быстро удалился.
      Гаража у Анны Матвеевны не было, зато был сарайчик в подвале, который пустовал. Будто ожидал эту самую необычную покупку, когда-либо сделанную ею. Но, поскольку она не успела еще в полную меру насладиться приобретением, решила некоторое время подержать его в квартире.
      Когда мотоцикл был поднят на пятый этаж и заполнил собою прихожую, охватило беспокойство: что все-таки с ней происходит? Не продолжается ли ряд: мебель с коврами, цветы, аквариум, кот? Тогда она действительно выжила из ума и надо вновь обращаться к усатому доктору. Зачем ей мотоцикл? Ей, шестидесятилетней старухе?
      Вспомнилось, как хотел "яву" Валерик, но они с Сашенькой в один голос слезно уговаривали его отказаться от этой ужасной мечты, погубившей множество молодых голов. И уговорили. А теперь вот... Может, сама о том не ведая, она замыслила, пусть с опозданием, но все-таки преподнести Валерику подарок? Нет, вовсе не хочется расставаться с этой прекрасной покупкой.
      Включила в прихожей свет, и мотоцикл засверкал стальным и бордовым. Осмотрела его со всех сторон, села в седло, заглянула в зеркало. "Почему бы и нет?" - опять сказала вызывающе.
      Может, украсить им стену вместо ковра? Вон там повесить карту, если визит к Андрею Яичко будет удачным, а здесь можно рисовать. И пусть ее считают сумасшедшей, она заслужила право делать то, что ей хочется.
      В кладовке среди хозяйственных мелочей нашла кисточку, которой Сашенька обычно подкрашивал панели, и три непочатых баночки гуаши - алого, желтого и черного цвета. Окинула взглядом стену и решительно распечатала баночку с алой краской. Почему Сашенька заточал свои работы в рамки? Почему люди вообще боятся выходить из рамок условностей, которые хороши лишь в тех случаях, когда приносят пользу, а в остальных сковывают энергию, воображение, делают жизнь унылой и скучной?
      С каждым мазком по стене росло убеждение в естественности собственных действий, хотя дать им объяснение она еще не могла.
      Решила пока хранить свое приобретение в секрете. Потом, попозже, сразу поставит всех перед фактом. На это нужно не меньшее мужество, чем сесть за руль. Но сядет она обязательно. И вновь зажмуривалась, представляя себя на летящей машине. Страшно было ей и любопытно. Выходит, не зря увидел Аленушкин ее силуэт на мотоцикле в кофейной гуще. Видно, так тому и быть.
      Как только машина отпечаталась на стене желто-алым гуашевым пятном, прояснилось значение покупки. В ней была прямая связь с голосами. Ну да, кому же, как ни голосам, нужно такое сумасбродство? Кто, как ни они, зовут, надеются и ждут ее? Вероятно, ей понадобится спешить к ним, и как удобно иметь для этого мотоцикл!
      День ее начинался теперь с изучения стального скакуна, к которому она, как к живому существу, прониклась теплой нежностью. С учебником в руках она внимательно рассматривала каждую деталь, каждый винтик. Не прошло и недели, как она уже знала все его внутренности и то, где ему можно ездить, а где нельзя.
      - Надеюсь, ты будешь послушным и не растрясешь мои старые кости? обращалась она к мотоциклу, смахивая с седла пыль, протирая влажной тряпочкой крылья и бензобак. И в его молчании ей слышалось согласие.
      Но долго держать покупку в секрете не удалось. Первым нагрянул Аленушкин. Поразился ее новому увлечению, потом вспомнил гадание на кофейной гуще и еще больше удивился, но быстро пришел в себя и попросил:
      - Только, пожалуйста, не лихачествуйте - среди мотоциклистов самый большой процент аварий.
      С радостным удивлением она увидела тревогу в его глазах, рассмеялась:
      - Неужто и впрямь беспокоитесь обо мне?
      - Представьте, - сказал он сердито и заспешил домой. А ее долго еще согревала эта его тревога.
      На другой день пришла Черноморец. Впечатления от поездки к сыну так и выплескивались из Зинаиды Яковлевны, и она не сразу обратила внимание на мотоцикл, который Анна Матвеевна наспех прикрыла сдернутой с полу дорожкой. А заметив, откинула дорожку и мирно спросила:
      - Небось, Валерику подарочек? Балуешь ты своих, Анна. Впрочем, как и я.
      И эти слова вырвали у Табачковой сердитое признание в том, что мотоцикл - ее личная собственность.
      - Эго как же? - не поняла Зинаида Яковлевна, все еще спокойно снимая пальто, боты и переобуваясь в тапочки.
      - Очень просто. Мотоцикл мой. И я буду на нем ездить.
      - Ну ладно, хватит дурить, - отмахнулась Черноморец, вошла в комнату и обмерла. Смысл сказанного Табачковой дошел до нее лишь в тот миг, когда она увидела новую метаморфозу с ее жильем.
      - Да-да, опять у разбитого корыта, - усмехнулась Анна Матвеевна ее молчаливой потрясенности.
      Черноморец подошла к стене, на которой еще не так давно висел ковер, а теперь красовался силуэт мотоцикла, зачем-то потрогала ее, обернулась к Анне Матвеевне, опять провела ладонью по стене, будто не доверяя собственному зрению и осязанию, и обвела комнату каким-то опустошенным взглядом.
      - Жаль твоих трудов и своих не меньше, но так нужно, - сказала Анна Матвеевна.
      - Аннушка, дорогая, - пролепетала Черноморец, встала, навалилась на нее жарким грузным телом и расплакалась. - Что же это с тобой делается, бедняжечка ты моя горемычная, - причитала она, всхлипывая. - Пенсия проклятая, как людей ломает!
      - Что ты, что ты, Зина, - растерялась Анна Матвеевна и погладила ее по голове, едва удерживаясь на ногах под тяжестью ее тела. А Черноморец, срываясь на высокие ноты, уже по-настоящему голосила. Анна Матвеевна замолчала, прислушиваясь к ее плачу, потом не выдержала, вспылила: - Да что ты, как по покойнице, Зинаида! А ну, цыц!
      Черноморец смолкла и уставилась на Табачкову.
      - Жива я, здорова, - сердито сказала Анна Матвеевна, - и нечего меня заживо хоронить.
      - Боже мой, да что же это за бред такой! - опять всхлипнула Черноморец.
      - Цыц! - снова крикнула на нее Табачкова, да так громко, что Черноморец сильно вздрогнула своим громоздким телом.
      - Разум мой при мне, поэтому хватит белугой реветь, - Анна Матвеевна вытерла носовым платком мясистое лицо подруги. - Ну чем эта комната хуже той? Один стол сколько места занимал, вечно за него цеплялась. А громадный гардероб? Да на кой он мне? Посуда теперь в шкафчике на кухне, и, представь, спокойно обхожусь без купеческого серванта с его обнаженными внутренностями. Пойми, это не каприз, а необходимость.
      - Ка-ка-я? - протяжно пробасила Черноморец.
      - Потом, Зина, объясню. Сейчас нельзя, - многозначительно сказала она.
      - А как на все это Ермолаевна смотрит?
      - Никак. Мы давно не виделись.
      - Опять рассоримшись?
      - Вроде.
      Черноморец как-то сразу заспешила, засуетилась, сказала, что у нее уйма дел, и ушла. "К Миле побежала", - догадалась Табачкова и слабо улыбнулась в недобром предчувствии.
      Через час в квартиру позвонили. На пороге стояли Черноморец со Смурой и двое мужчин в белых халатах.
      - Анечка, только не волнуйся, пожалуйста, - Смурая решительно вошла в коридор. - Тебя на время госпитализируют, подлечишься, и все будет в порядке. Мы с тобой в тот раз повздорили из-за чепухи, так ты не питай ко мне зла. - Она заглянула Анне Матвеевне в глаза, будто надеясь отыскать там нечто очень интересующее ее, и, ничего не найдя, занервничала; Одевайся, дружочек, поехали.
      - Погодите, - сказал мужчина с портфелем, видимо, врач. - Пройдемте в комнату. Посторонних прошу выйти.
      С покорным вздохом Анна Матвеевна подчинилась. А потом было то же, что когда-то на приеме у усатого доктора. Ее обслушивали, осматривали, обстукивали, проверяли рефлексы и реакции.
      - На что жалуетесь? - спросил доктор.
      - Здоровая я, как коровушка, - грубовато ответила она, здравомысляще умолчав о голосах.
      - Идемте, - кивнул доктор санитару. - Нам здесь делать нечего. Вызов ложный.
      - То есть как ложный? - выскочила из кухни Смурая. - Да она делает глупость за глупостью, да если все проанализировать...
      - Вот и анализируйте на досуге, - спокойно сказал доктор.
      - А это, по-вашему, что? - Нина Ермолаевна пнула ногой мотоцикл. Думаете, зачем она купила его?
      - Мужу или сыну? - спросил санитар, рассматривая "яву".
      Смурая нехорошо засмеялась, но спохватилась и громким шепотом сказала:
      - Себе! Она думает ездить на нем сама! Са-ма!
      - Это правда? - доктор с интересом обернулся к Анне Матвеевне.
      Она смутилась, однако нашла в себе мужество спокойно кивнуть.
      - Да.
      Доктор внимательно посмотрел на нее и улыбнулся.
      - Надо же, - сказал он с явным уважением. - Впрочем, ничего необычного. Слыхали о летающей бабушке? Есть такая в США - Мариам Харт. В свои восемьдесят три года установила новый мировой рекорд на одномоторном самолете "Бичкрафт": перелетела через Атлантический океан и приземлилась в ирландском аэропорту Шеннон.
      - Ну вот, а мне еще и шестидесяти нет, - торжествующе сказала Табачкова.
      - При чем тут какая-то Мариам? - подала голос Черноморец, до сих пор молча наблюдавшая за всем. - Ведь это не у нас.
      - А у нас, может, будет что-нибудь любопытней, - доктор моргнул санитару, и они ушли.
      - В конце концов, мотоцикл - не самолет. Почему бы и нет? - Анна Матвеевна примирительно взяла удрученных подруг под руки и повела в комнату.
      Чего только не случилось за эти длинные таять дней!
      Ты лежал в незнакомом городе с сердечным приступом, и молодые рассеянные врачихи по неопытности вводили тебе в вену не то лекарство, что нужно.
      Твой горящий самолет с отломанным крылом падал в море.
      Ты попадал под колеса автомобилей.
      Поезд, на котором ты уже возвращался домой, летел под откос.
      Мощные геологические катаклизмы оторвали от континента полуостров, и он скрылся в морской пучине со мною и с Ней. А ты, убитый горем, без крова, одинокий, вмиг постаревший лет на десять, поехал искать свой последний приют к сыновьям.
      Уф, какая же я глупая и счастливая! Ты здесь! Рядом! Жив-здоров!
      Не пущу больше ни в какую командировку - с ума можно сойти от всяческих мыслей! А если понадобится куда-нибудь ехать, съездим вместе.
      Пока я рядом, с тобой никогда ничего не случится.
      Интересно, какой будет любовь у человека будущего? Его духовный мир представляется настолько красочным, содержательным, что в нем, видимо, найдут место самые разные формы любви. Кто-то до конца жизни не устанет открывать и совершенствовать вместе с собой своего друга. А в ком-то расцветут сразу несколько привязанностей, и каждая будет по-своему глубока. Может, это кому-то и принесет боль, но унижение, оскорбление никогда! Потому что исчезнут непорядочность, измена, скудость души, то есть все, что порождает мелочные, бытовые драмы.
      Я хотела бы снова появиться лет через триста. Но с условием - чтобы рядом был ты.
      Встреча с лейтенантом Яичко надвигалась быстро и неотвратимо. Теперь к нему было сразу три просьбы: помочь сдать на права, достать карту города и похлопотать о телефоне - Аленушкин сказал, что лишь с телефоном они смогут запеленговывать нужные голоса. Все сейчас зависело от того, какой человек вырос из белобрового мальчишки, который когда-то давным-давно, балуясь, сломал ей швейную машину марки "Зингер" и при редких встречах с виноватой улыбкой вспоминал об этом.
      И вот они встретились. Белобровый мальчик превратился в круглощекого мужчину невысокого роста, с яркими, прихваченными из детства губами. Он сразу узнал Анну Матвеевну. Радушно улыбаясь, усадил в кресло. Вначале они говорили о Мишуке, вспоминали забавные истории из их общего с ним детства, и, конечно, сломанную зингеровскую машинку. Когда разговор исчерпался, молча взглянули друг на друга. "Пора!" - сказала себе Анна Матвеевна и, ничего не маскируя и не привирая, открыла причину своего визита.
      - Видите ли, Андрюша, мне нужны телефон, карта города и водительские права для езды на мотоцикле.
      Лейтенант Яичко испуганно взглянул на нее, вскочил, промокнул платком лоб, налил из графина в стакан воды, но не выпил сам, а протянул Анне Матвеевне.
      - Как вы сказали? - чуть слышно спросил он.
      Анна Матвеевна отхлебнула глоток, поставила стакан на стол и ответила еще тише:
      - Телефон, карта города и водительские права.
      - Для езды...
      - На мотоцикле, - закончила она. Когда же увидела, в какую растерянность привела лейтенанта, сказала, еле сдерживая закипающее возмущение: - Я знала, Андрюша, что мои просьбы покажутся тебе дикими, несуразными. Особенно последняя. Ты, как говорится, мужчина в самом соку и даже не представляешь, какие, на первый взгляд, не совсем нормальные, а на самом деле вполне обычные запросы могут быть у женщин моих лет. Беда в том, что нам, старухам, хочется почти того же, что и вам, молодым. Тайком от всех мы уплетаем мороженое и слушаем грустные песенки, любим подставлять под дождь ладони и вздрагиваем, когда на них опускается паук. Обожаем фильмы о любви, качели, быструю езду. И, что покажется совсем уж невероятным, как вы, мечтаем о том дне, когда вдруг случится что-нибудь необыкновенное. Так вот, представь, со мной как раз это и случилось.
      Андрей Яичко очень внимательно слушал Анну Матвеевну, хлопал белесыми ресницами и вдруг радостно, совсем как в детстве, когда видел что-нибудь весьма интересное, забил ладонями в грудь:
      - Я понял, понял, Анна Матвеевна! Можете дальше не объяснять!
      - Что понял? - рассердилась Табачкова. - Не мог ты ничего понять, так как мне и самой тут не все ясно.
      - Да нет же, понял! - радостно лупил себя в грудь Яичко. - Будут вам и телефон, и карта, и права. Только на права все-таки сдавать придется.
      - Это я сдам, - покорно согласилась она, еще не совсем веря в столь легкую удачу.
      - Вот и хорошо. Пройдете врачебную комиссию и сразу же к нам.
      В словах "врачебная комиссия" Анне Матвеевне почудилась тайная надежда Яичко на то, что ее не допустят к вождению мотоцикла, и она обиженно нахмурилась, сникла. Но лейтенант смотрел преданно и понимающе.
      - К тому времени приготовлю вам карту, - пообещал он.
      - Только, пожалуйста, ни о чем не расспрашивай, сама когда-нибудь все расскажу. - Она встала, подошла к лейтенанту и чмокнула его в щеку; - За то, что из мальчика Андрея не вышел бюрократ. Яичко ты мое золотое.
      Был тихий воскресный день, когда Табачкова уже не тайком, как прежде, когда ездила на учебные занятия, а на виду у всего двора, огороженного тремя девятиэтажными домами, выкатила мотоцикл, который держала теперь в подъезде. Солнце, пробившее окно в длинной череде дождей, сверкнуло в зеркале никеля, и машина вспыхнула бордовой жар-птицей, резанув по глазам бабушек с детскими колясками и пенсионеров-доминошников в беседке. Правда, и те, и другие не сразу поняли, в чем дело - бабушки по инерции продолжали катить коляски, а доминошники все так же стучали костяшками, попутно обсуждали дворовые сплетни и грозили какому-то старику на аллее: "Не будешь с нами играть - не придем на похороны!" Но вот все разом повернули головы в сторону бордовой вспышки и замерли, как в стоп-кадре.
      В блестящем шлеме, в стеганой куртке и спортивных брюках со штрипками от всего этого кажущаяся выше и стройней - у мотоцикла стояла немолодая женщина. Обводя двор вызывающе победным взглядом, она села в седло, нажала стартер и с грохотом выехала на улицу.