Глава 5

— Где ты была? — спросила Октавия, открыв дверь «Курятника» и найдя там Софи. Не дожидаясь ответа, она отвела ее в библиотеку и усадила в зеленое кресло. — Ты ужасно выглядишь. Откуда у тебя эти лосины и рубашка? Ткань великолепна, но пошив не британский — слишком стильно — и размер не твой. Что ты сделала с костюмом, который я для тебя сшила? Ты знаешь, что у тебя усы отклеились?

Софи молча смотрела на подругу, стараясь мысленно ответить сразу на все ее вопросы, когда в комнату вдруг ворвалась Эмми.

— Где ты нашла ее? — спросила она Октавию.

— Она слонялась по главной аллее, когда я возвращалась из мастерской.

Софи поморщилась, услышав слово «слонялась».

— Ты ужасно выглядишь, и твои идиотские усы совсем отклеились, — сказала Эмми. — Что у тебя с головой?

— Это апельсиновое пирожное, — неохотно объяснила Софи.

— Тебя оглушили апельсиновым пирожным? — недоверчиво переспросила Эмми.

— Нет. — Софи вдруг почувствовала, что к ней возвращается уверенность. — Но если вы не станете донимать меня, я оглушу вас апельсиновыми пирожными. Тем более что на кухне их предостаточно. Я готова съесть десять штук подряд.

— Ты знаешь, что Ричарде уволится, если ее кулинарные шедевры перестанут есть? — Октавия и Эмми тревожно переглянулись. — А нам всем этого не хочется.

— Отлично. — Софи чувствовала, что ее голова, нервы и пустой желудок требуют еды. Не каждое утро ей приходилось просыпаться обнаженной в постели чужого мужчины. — Скажите ей, что если она сейчас же не приготовит мне десять, нет, лучше двенадцать пирожных, я больше никогда не попрошу ее о такой услуге. — С этими словами она приложила руку к груди.

— Ты готова поклясться? — спросила Эмми.

— Неужели все так серьезно? — удивилась Софи, но когда подруги кивнули в ответ, она тяжело вздохнула и сказала: — Даю слово чести.

Эмми отправилась на кухню, где господствовали они с Ричарде и куда всем прочим вход был воспрещен. Октавия тем временем проводила Софи в спальню. Софи очень любила эту комнату, именно из-за нее она решила приобрести заброшенный монастырь Пресвятой Девы два года назад.

Когда-то туманным летним днем она переступила порог монастыря, погруженного в сеть сумеречных теней. Софи долго бродила по залам и пустым коридорам, пока не оказалась в спальне, которая потрясла ее до глубины души. Она была полна света, сотней его оттенков, свет пробивался через узкие окна под самым потолком, окрашивая стены желтым. Раньше эти окна принадлежали часовне, а потом, после перестройки монастыря, их отнесли к личной спальне аббатисы. Две пары окон были украшены изображениями женщин-святых в разноцветных одеждах. В центральном окне помещался образ Пресвятой Девы, с улыбкой отпускающей грехи тем, кто живет в этой комнате.

Эти пять святых женщин были ангелами-хранителями Софи. Днем они наполняли комнату искрящимся, движущимся светом, по которому можно было определить, который час. Раннее утро было окрашено в нежно-голубой цвет, затем наступал черед красного, золотой означал полдень, потом в свои права вступал зеленый, оттенки которого постепенно менялись, переходя в неглубокую темноту ночи. Днем изображения на окнах радовали Софи своим цветом, но истинную службу они служили ей ночью: отгоняя прочь мрак, они не позволяли ей чувствовать себя одиноко, незащищено, их умиротворенные лики заставляли молчать внутренний голос, преследовавший Софи постоянно. Она верила, что никто и ничто не может причинить ей вреда, пока она находится под бдительным наблюдением святых.

Горничная Энни так часто заставала Софи спящей на полу возле окна, что Октавия в конце концов велела поставить на этом месте диван с пуховыми подушками. Именно на этом удобном предмете меблировки Октавия и оставила Софи отдыхать. Она вернулась через четверть часа в сопровождении служанок, одна из которых катила ванну на колесиках, наполненную горячей водой, а другая несла деревянную шкатулку со множеством стеклянных флаконов.

— Раздевайся, — приказала Октавия и с удивлением заметила, как Софи съежилась от страха. — В чем дело?

— Я никогда… — ответила та, поднимаясь и снимая рубашку, которая так понравилась подруге, — не желаю больше… — продолжала она, отбрасывая в угол комнаты скомканные лосины, — слышать… — она влезла в ванну, — это слово, — закончила Софи и с головой погрузилась в воду.

Октавия подошла к краю ванны и налила в воду несколько капель из пузырька. Аромат цветущего жасмина распространился по комнате, и, вынырнув наконец, Софи ощутила, как все ее тело расслабляется. Она закрыла глаза и с наслаждением почувствовала, как теплая вода омывает ее. Голова ее постепенно становилась ясной. Она знала, что должна была запомнить три вещи, но какие именно, напрочь забыла. Тогда Софи начала медленно восстанавливать события прошлой ночи.

Она не забыла ни беготни по городским улицам, ни унизительного стриптиза, ни странного договора, но дальнейшее было как в тумане. Помнилось лишь то, что была какая-то разговорчивая птица и еще молчаливый мужчина, и…

— Ух! — выдохнула Софи и села в ванне. Она прикоснулась к верхней губе и обнаружила, что над ней ничего нет. Повернувшись к Октавии, она увидела у нее в руке намокшие и от этого обвисшие накладные усы. Софи вдруг вспомнила одну вещь из тех, которые позабыла. — Ты меня очень разочаровала, — сказала она хмуро.

— Из-за того, что сняла твои усы? Они, конечно, идут тебе, но…

— Если бы не твоя выдумка, я никогда бы не оказалась в его постели обнаженной, — перебила ее Софи.

— Я не понимаю… — начала было оправдываться Октавия, но передумала. Она действительно в течение нескольких месяцев уговаривала Софи испытать удовольствие от мужских ласк, чтобы избавиться от неприязни к противоположному полу, но Октавия не помнила, чтобы рекомендовала ей немедленно раздеться и прыгнуть в постель. Да и Софи никогда не относилась с воодушевление к ее советам, напротив, чаще всего она строила гримаску, закусив губу и закатив глаза, или ревела как райю и сейчас такой поворот событий встревожил Октавию, и она решила, что в голове у Софи произошли какие-то необратимые изменения. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Может быть, ты ударилась головой? Ты понимаешь, где сейчас находишься?

— Я говорю о пасте для приклеивания усов. Она на меня странно действует. Из-за нее я была не в своей тарелке и… — Софи замялась.

— Ты хочешь сказать, что моя паста заставила тебя раздеться? — поинтересовалась Октавия, собирая разбросанную по комнате одежду Софи.

— Нет, это он меня заставил, — ответила Софи, несколько успокоенная тоном подруги. — Но я могла бы соображать лучше, и избежать этого, если бы не твоя паста, от которой у меня дрожали колени и все внутри сжалось, будто я выпила крепкого вина со специями.

Теперь Октавия поняла, почему подруга так неадекватно отреагировала на ее слово «раздевайся», но вела себя она как-то странно, совсем не себя непохоже. Софи Чампьон скорее уж спрыгнула бы с колокольни собора Святого Павла, чем разделась перед мужчиной. Единственное в ней, что напоминало прежнюю, узнаваемую Софи, заключалось в простодушии гурмана, описывающего понравившееся блюдо, что свидетельствовало о ее физическом интересе к мужчине. Постепенно обеспокоенность Октавии по поводу того, что она отравила Софи своим снадобьем, уступало место любопытству — кто этот мужчина, который пробудил в подруге такие чувства?

— И кто же приказал тебе раздеться? — с притворным безразличием поинтересовалась она.

— Граф Сандал, — ответила Софи, избегая пристального взгляда подруги.

— Понятно. — Октавия чувствовала, что ситуация деликатная, и, прежде чем задать следующий вопрос, помедлила в задумчивости, накручивая золотистый локон на палец. — А после того как ты разделась, тебе захотелось лечь с ним в постель?

— Ты с ума сошла?! — Софи больше не боялась ее взгляда и прямо посмотрела ей в глаза. — С этим запятнавшим свое имя мерзавцем? С этим отвратительным червяком? С этим… с этим… — Софи злобно зашипела и тут же решила изменить тактику. — Пойти с ним в постель? Никогда. Однако благодаря твоей пасте и его дьявольской изворотливости мне пришлось пойти с ним на сделку. А когда я очнулась, то оказалось, что я лежу в его постели обнаженная, моей одежды нет и уже почти полдень. — Софи задохнулась от волнения.

В комнату вошла Эмми с серебряным блюдом с пирожными, но замерла у входа, заметив на лице Октавии страдальческое выражение.

— Что стряслось?

— Нет, ничего, — поспешно ответила Октавия, часто дыша, чтобы справиться то ли со смехом, то ли с плачем. — Софи только что рассказывала мне, как паста для усов вызвала у нее раздражение, заставила раздеться перед графом Сандалом, заключить с ним договор, а затем провести с ним ночь. И во всем этом виновата я.

Серебряное блюдо с громким звоном полетело на пол, пирожные рассыпались.

— Ты провела ночь с графом Сандалом? — спросила Эмми, не сразу обретя дар речи.

— Где мои апельсиновые пирожные? — нахмурилась Софи, поднимаясь из ванны и строго оглядывая пол, засыпанный сахарной пудрой.

— Ричарде сказала, что нет необходимости печь их, если можно заказать меренги у Суитсона.

— Меренги тоже очень вкусные, — добавила Октавия несколько неестественно.

— Возможно, но это не апельсиновые пирожные, и я их не заказывала, — отозвалась Софи. — Почему я должна брать что-то у посторонних, если у меня есть Ричарде? Черт побери! — Софи вдруг вспомнила вторую вещь, о которой хотела вспомнить, — и все благодаря меренгам. Она испытала невероятное облегчение, выйдя из ванны и собрав с пола остатки своего туалета. Она поцеловала кучу тряпья и выкинула ее в окно, после чего танцующей походкой подошла к Эмми и поцеловала ее. — Спасибо. Мне бы никогда не пришло это в голову, если бы не ты. А теперь пойди и скажи Ричарде, что я никогда не стану есть пирожные из чужих рук и прошу ее все же приготовить для меня свои знаменитые апельсиновые пирожные.

Она проследила, как Эмми неуверенной походкой вышла из комнаты, а затем обратилась к Октавии.

— Мне нужна одежда, женская, но удобная, — объяснила она.

Октавия и Эмми давно привыкли к странному поведению Софи и уже не удивлялись тому, как она в мгновение ока переходит из состояния задумчивости к активным действиям, но эта история с постелью мужчины и поцелуями при прощании с одеждой выходила за рамки допустимого даже для нее. Октавия всерьез задумалась, не является ли ее паста причиной сумасшествия Софи, и, открыв гардероб, выбрала для нее бледно-голубое платье.

— Нет, не это, — возразила Софи, и Октавия почувствовала, что ее самые страшные подозрения оправдываются. Подруга никогда за все время их знакомства не высказывала своего мнения по поводу выбора одежды. — А как насчет зеленого? — спросила Софи. — Я имею в виду новое, с воланами спереди.

Описание платья было вполне в духе Софи, но Октавия прикусила язык, чтобы не спросить, почему ей вдруг взбрело в голову надеть его, потому что несколько недель назад Софи отозвалась о нем, как о подходящем наряде для сумасшедшего дома. Верхняя часть платья цвета зеленого яблока оттенялась более темной шелковой юбкой. Воланы спереди, как выразилась Софи, представляли собой ручное шитье, которое опускалось с лифа на юбку, подчеркивая квадратный вырез декольте и привлекая к нему внимание. Розовые голубые и пурпурные цветы были вплетены в шитье, напоминающее виноградную лозу, а возле левой груди сидел бархатный шмель, что производило очень живописное впечатление. Октавия всегда вносила в композицию своих моделей пчелу или шмеля, что позволяло безошибочно узнать ее работу. Дамы придирчиво оглядывали туалеты друг друга в поисках декоративного шмеля или пчелы, чтобы выяснить, действительно ли платье создано Октавией Апиа, или это подделка. Однако Софи никогда не задумывалась об этом, присутствуя на балах в нарядах от Октавии, поскольку обладала репутацией ее лучшей модели.

Сейчас Софи не думала ни о том, что получила множество комплиментов в последний раз, когда надевала это платье, ни о том, что это платье придает ее зеленым глазам особый голубой оттенок, ни о том, что завтра весь Лондон будет говорить, как она была прекрасна. Софи выбрала его потому, что оно не стесняло движений и было очень удобно, при этом не забывая и того, что джентльмен в доме напротив не пропустит ее выхода из дома и станет тайно наблюдать за ней из окна. Впрочем, ей было не важно, что думает о ней этот мерзкий жук. Так ей хотелось думать.

Выйдя из дома и стряхнув крошки апельсинового пирожного с одежды, она вдруг вспомнила о третьей вещи, о которой почти забыла. Софи помедлила в задумчивости, не стоит ли вернуться и расспросить Октавию о пистолете, но решила все же не делать этого. Она потом поговорит с ней об этом. Софи вскочила в седло своей чалой кобылы и приняла поводья из рук девушки-конюха, которой не терпелось вернуться на кухню и съесть еще одно апельсиновое пирожное.

Выезжая на улицы Лондона, Софи Чампьон не предполагала, что позже у нее не будет времени поговорить с Октавией. Софи Чампьон не суждено было вернуться в «Курятник». Никогда.

Стараясь привыкнуть к неудобному креслу, похожему на приспособление для пыток, Криспин подумал о том, насколько неестественно для Феникса такое времяпрепровождение. Взглянув на лежащую перед ним очередную огромную кипу бумаг, Криспин вздохнул. Он с большей готовностью противостоял бы испанским бандитам, вооруженным до зубов и готовым защищать свои незаконно добытые сокровища; или французским пограничным стрелкам, выполняющим свой патриотический долг; или даже турецкому торговцу, напичкавшему свое тело готовым в любую секунду взорваться порохом и выполнявшему особую миссию — подорвать британское посольство в Константинополе. Криспин готов был иметь дело с такими проблемами, но не с тем, чтобы перебирать любовные письма чужих людей, пропитанные ароматом недозволенности.

Если бы Криспин предполагал, что личные апартаменты Ричарда Тоттла задрапированы розовым шелком, он никогда бы не пришел сюда. Стены, двери, кровать, диван, занавески на окнах — все было розовым. На полу лежал ковер, сотканный из сотни роз, зеркало обрамляла рама, которая состояла из хрустальных роз, а на камине располагались рамки, из которых смотрели розовые женщины. Криспин встряхнулся и решил не поддаваться этому розовому ощущению жизни. Тем более что час, проведенный здесь, показался ему пятью часами.

Отказавшись от идеи найти недостающую часть бумаги, которую Тоттл сжимал в руке, Криспин решил уничтожить ее шифр. У него самого находилась вторая часть послания, без которого весь документ становился неудобочитаемым. Однако все его исследования ни к чему не привели, потому что разгадку шифра ему найти не удалось, а время, отпущенное на то, чтобы покопаться в бумагах Тоттла, было ограничено. Криспин уже решил, что заберет с собой любовные письма, чтобы внимательно проштудировать их в тиши своей библиотеки, как вдруг услышал шаги на лестнице.

Заметив, что они не затихли этажом ниже, где располагались конторы, а приблизились вплотную к двери розового кабинета, Криспин аккуратно положил письма в верхний ящик письменного (розового) стола и спрятался за портьерой (тоже розовой).

Кто бы ни стоял сейчас за дверью, профессионалом его назвать было затруднительно. Мало того что этот человек поднимался по лестнице слишком шумно, навлекая на себя опасность, он и теперь довольно долго ковырялся с простейшим замком в двери. Криспин уже собирался выбраться из укрытия и открыть дверь незадачливому взломщику, чтобы ослабить волнение ожидания, как вдруг замок щелкнул и шаги раздались уже в комнате.

Софи была рада, что оказалась здесь одна, поскольку не сдержалась и раскрыла рот от изумления при виде такой обстановки. Она никогда не бывала в подобных местах и даже не подозревала об их существовании. Не могло быть сомнений в том, что все здесь устроено для получения наслаждения, начиная с огромной кровати и картин — что, например, делают эти обнаженные девы с сатиром на той, что висит в простенке? — и кончая терпким запахом мускуса, ощущавшимся в воздухе. Софи медленно прошлась по комнате, разглядывая изысканную мягкую мебель с розовой обивкой, изучая картины («Разве можно так забросить ногу?» — изумилась она и притянула поближе, чтобы лучше рассмотреть, одну из картин, на которой была изображена женщина, в пылу любовной страсти приникшая к лебедю) и чувствуя, что потрясена до глубины души. И еще, возможно, ей было несколько не по себе из-за того, что пришлось пережить накануне. Софи сняла плащ, и ей сразу стало уютнее, но неприятное ощущение все же не проходило, хотя усы ее больше не раздражали. В этот момент портьера едва заметно колыхнулась, и из-за нее показалась темная фигура.

— Дон Альфонсо, какой приятный сюрприз, — равнодушным тоном приветствовал ее Криспин, так что было непонятно, говорит он искренне или с сарказмом. — Я вижу, вы побрились.

Софи следовало бы предположить, что она может встретить его здесь. Расправив складки юбки и незаметно окинув взглядом корсаж, где она собиралась при случае припрятать найденные здесь улики, которые помогли бы ей выиграть спор с Криспином, Софи едва справилась со смущением, как вдруг в голову ей пришла совершенно другая мысль.

— Вы негодяй, — заявила она с полным сознанием своей правоты.

— Возможно, мисс Чампьон, вам следовало бы поучиться хорошим манерам у дона Альфонсо. Обычно принято сначала пожелать человеку доброго дня, а уж затем подвергать сомнению чистоту его происхождения.

— Вы напоили меня, — ответила Софи, проигнорировав его урок светского обхождения. — Вы подсыпали мне в вино какой-то дряни, чтобы оказаться здесь первым и забрать все важные улики.

— Гениально. — Криспин в изумлении приподнял бровь. — Жаль, что я до этого не додумался. Впрочем, при ваших дедуктивных талантах улики были бы лишь помехой.

— Значит, вы это признаете?

— К сожалению, нет. Хотя ваше общество для меня необычайно приятно, я не сделал ничего, чтобы продлить ваше пребывание в моем доме вчера вечером. Вы сами говорили, что ничего не ели трое суток, поэтому вино, которое вы выпили залпом, как заправский матрос, очевидно, ударило вам в голову. — Софи нечего было возразить, и он продолжил: — И потом, думаете, мне было очень приятно ворочаться всю ночь на диване и безуспешно пытаться заснуть под ваш храп?

— Я не храплю! — возмутилась она.

— Еще как храпите! Сначала я предположил, что это дикий бык сорвался с кольца и, тяжело раздувая ноздри, ворвался в комнату, но потом понял, что этот шум происходит от вас. — Криспин старался держать себя в руках, чтобы не расхохотаться в полный голос, но в то же время не спускал глаз с Софи, которая буквально закипала от ярости. Однако Криспин тут же понял, что допустил ошибку. Оказалось, что в раздраженном состоянии Софи начинала так глубоко дышать, что оторвать взгляд от ее соблазнительного декольте было попросту невозможно. К тому же ее грудь приобрела нежный розоватый оттенок, который восхитительно гармонировал с зеленым шелком платья. Криспин предполагал смутить ее, но в итоге сам почувствовал себя не в своей тарелке и только усилием воли заставил себя вспомнить, что у него здесь очень важное дело, в решении которого он не продвинется ни на шаг, если бросит на кровать эту женщину и займется с ней любовью. И вообще, чем быстрее он от нее избавится, тем лучше это будет для него.

Софи всем сердцем разделяла его мнение. Она только теперь поняла, что обманула Октавию, обвиняя ее в своем странном поведении. Дело не в ее пасте, а в самом графе Сандале — именно в нем причина ее странных ощущений. Он не только неприятен, но и опасен. Софи чувствовала себя неловко в его присутствии, и положение ее осложнялось наличием в комнате огромной кровати и непристойных картин на стенах. Ей захотелось как можно скорее уйти отсюда.

— Смиренно прошу у вас прощения, — сказала она тоном, не имеющим ничего общего со смирением. — Уверяю вас, что мой храп никогда больше вас не потревожит.

— Отлично, — подытожил беседу Криспин.

— Отлично, — эхом отозвалась она. — А теперь, если вы покажете мне, что забрали отсюда, я уйду и не стану доставлять вам беспокойства.

Криспин вытянул вперед руки, растопырил пальцы и несколько раз повертел ладонями перед лицом Софи, чтобы она убедилась, что там ничего не припрятано.

— Пусто. Я ничего не взял. Впрочем, если вы мне не верите, я почту за счастье раздеться перед вами, чтобы вы могли лично обыскать меня и мою одежду.

При мысли о том, чтобы разделить с ним, обнаженным, пышное розовое ложе под кружевным балдахином, Софи обдало жаром, как после бокала крепкого вина. Она почувствовала, что у нее слабеют колени, и невольно отступила назад, но тут же уперлась спиной в столбик кровати.

— Я уж скорее соглашусь проиграть спор, чем стану любоваться вами без одежды. Более того, я готова уступить вам победу только за то, чтобы больше никогда вас не видеть. А сейчас я спущусь в контору Ричарда Тоттла и осмотрюсь там, пока вы закончите здесь.

— Мне бы не хотелось, чтобы потом говорили, будто я выгнал женщину из такой спальни, как эта, — сказал Криспин до отвращения галантно. — Лучше я пойду вниз, а вы оставайтесь и беспрепятственно рассматривайте картины. Кстати, при некоторой тренировке вы, без сомнения, сможете освоить эту позу с лебедем.

Дверь за ним закрылась, прежде чем Софи успела сказать, что он самый ужасный, мерзкий и отвратительный червь во всем Лондоне, во всей Англии, в целом свете. С десяток еще более нелицеприятных эпитетов теснились у нее в мозгу и были готовы сорваться с уст, но Софи заставила себя сосредоточиться на том деле, из-за которого пришла сюда. Она сразу же наткнулась на связку любовных писем, которые не успел забрать Криспин, развязала ее и принялась читать. Они больше напоминали подборку кратких записок, которыми обменивались двое, живущие под одной крышей, когда кто-то из них отсутствовал. Половина писем, обмотанных серебристым шнурком, была подписана: «Твой навеки любящий Дики». Наверное, это уменьшительное имя Ричарда Тоттла. Вторая половина, с золотистым шнурком, заканчивалась словами: «Тысяча поцелуев от твоей дорогой куколки». Прочитав это приветствие в четырнадцатый раз, Софи застонала: никакой информации из писем любовницы убитого почерпнуть было невозможно. И потом, как узнать, от какой именно «куколки», каковых в Лондоне сотни, Ричарду Тоттлу полагалась тысяча поцелуев? И почему только она не подписывалась нормальным именем! Софи в задумчивости мерила шагами комнату, размахивая открытым письмом, когда дверь распахнулась и на пороге появился человек.

— Констебль, мисс, — мрачно представился он и взял ее под локоть. — Пройдемте со мной, мисс. Вы арестованы.

Глава 6

Констеблю пришлось тащить Софи вниз по лестнице. Она была так ошеломлена, что не могла ни сопротивляться, ни даже вымолвить хоть слово. Впрочем, это его вполне устраивало. Добравшись вместе с ней до площадки, где находилась контора, констебль просунул голову в дверь и сказал:

— Я отвезу горничную в Ньюгейт для допроса.

Тучный человек отделился от группы полицейских, которые перебирали кипы бумаг в конторе, и подошел к нему поближе.

— А она лакомый кусочек, — близоруко прищурился он на Софи. — Почему бы нам не допросить ее прямо здесь?

При этих словах Софи сделала попытку дернуться в сторону, но констебль лишь сильнее сжал ее руку.

— У меня приказ, — сказал он напарнику. — Мне велено доставить всех возможных свидетелей в тюрьму для допроса. Я не хочу неприятностей.

Толстяк не удостоил его даже взгляда. Он пожирал глазами Софи, то и дело сладострастно облизывая губы.

— Ладно, — кивнул он наконец и стукнул себя кулаком в живот. — Но не забудь оставить что-нибудь и для нас. Если захочешь сам полакомиться таким великолепным блюдом и обожрешься, потом будет худо.

Констебль усмехнулся и потащил свою пленницу вниз по лестнице. Не успела дверь с надписью «Ричард Тоттл, эсквайр, королевский печатник» захлопнуться, как Софи яростно процедила сквозь зубы:

— Какого черта вы себе позволяете?

— Я позволяю себе спасти вашу жизнь. — Из-под высокой черной шляпы констебля раздался знакомый голос Криспина, однако руки ее он не выпустил. — Дело в том, что последняя запись в приходно-расходной книге Ричарда Тоттла свидетельствует о получении тысячи двухсот фунтов от Софи Чампьон «за сведения». И еще, если верить тому, что говорили констебли при обыске конторы, кто-то нашел обрывок долговой расписки на эту сумму, подписанной вами, в кошельке Ричарда Тотгла. Я узнал, что к вам домой уже отправлены люди, чтобы произвести арест. И если вы не хотите, чтобы вас схватил этот очаровательный, истосковавшийся по женской ласке джентльмен, в ваших интересах уйти отсюда тихо и быстро.