— Добрый вечер, ваша светлость, — приветствовал его слуга, ожидая пока Криспин развяжет тесемки плаща. — Надеюсь, вы хорошо провели день?

— Хуже некуда, — проворчал тот. Однако это было не совсем так. Если не считать отвратительной погоды и ужасного настроения, то день сложился неплохо, прежде всего потому, что ему удалось выяснить кое-что важное.

Следуя указаниям посланца, доставившего письмо, когда Софи беседовала с леди Артли, он отправился в дом на окраине города. У черного хода его встретила очень молодая встревоженная женщина, которая тут же принялась сердечно благодарить его за приход.

— Прошу прощения, что заставила вас совершить такой долгий путь, — извинилась она, — но я не могла прийти для беседы к вам, а доверить секреты кому-нибудь другому не решилась.

Девушка повела его по узкому коридору, объясняя на ходу, что дом принадлежит ее дяде Мэтью Грею, в прошлом преуспевающему торговцу, а ныне беспомощному инвалиду, который нуждается в постоянном уходе, почему она и не может долго отсутствовать. Она попросила Криспина прийти в полдень, поскольку в это время служанка отправляется за покупками, а значит, никто не узнает о его визите.

Девушка говорила шепотом, не осмеливаясь повысить голос. Вскоре они оказались в полуподвале дома, где находилась кухня. Криспин повсюду замечал остатки былой роскоши. Ему бросилась в глаза огромная, инкрустированная драгоценными камнями шкатулка, которая стояла посередине стола.

— Я храню их здесь, — сказала девушка и, открыв шкатулку маленьким ключиком, достала из нее пачку бумаг. Она быстро просмотрела их, выбрала одну и протянула ее Криспину. — Почти все они таковы.

— «Насколько хорошо Мэтью Грей знает свою племянницу? Ходят слухи, что слишком хорошо», — вслух прочел Криспин и удивленно взглянул на девушку. — Откуда это у вас?

— Прислали дяде. — Она протянула Криспину другой листок.

— «Если вы не хотите, чтобы сэр Эдгар увидел это, согласитесь на подписку. Материал будет вам выслан в течение двух недель», — снова прочел Криспин. — Кто такой сэр Эдгар?

— Мой жених, — ответила девушка и смущенно покраснела. — Сэр Эдгар Уэллит. Он из очень состоятельной и добропорядочной семьи. Если он или кто-то из его родных увидит такую записку, помолвка будет расторгнута. Я не знаю, что мне делать.

— И что было потом? — сочувственно поинтересовался Криспин. — Вы согласились подписаться у Ричарда Тоттла?

— Нет, это случилось позже. А сначала дядя подписался на «Дамский путеводитель по итальянской моде» на целых полгода, по сто фунтов в месяц. Потом ничего не было. А через некоторое время возобновились письма, и стали приходить материалы Ричарда Тоттла.

Шантаж. Криспин отметил про себя, что форма этого шантажа на редкость изощренна и почти гениальна. Содержание писем не обязательно должно быть истинным — как скорее всего в данном случае, но угроза разоблачения настолько сильна, что вынуждает людей опустошать кошельки. А поскольку шантаж осуществляется через подписку, выяснить личность мошенника, а значит, разоблачить его практически невозможно. Издателю остается лишь отвалить кругленькую сумму благодетелю, который обеспечил ему такое большое число подписчиков. Криспин предполагал, что и Ричард Тоттл, и издатель «Дамского путеводителя по итальянской моде» даже не догадывались о том, что являются звеньями в цепи шантажа.

— Вы знаете, кто издает «Дамский путеводитель по итальянской моде»? — спросил Криспин.

— Нет, — покачала головой девушка. — Я уничтожала все экземпляры не читая, чтобы никто их не увидел и не догадался. А вчера пришел какой-то человек из кондитерской и сказал, что вместо Ричарда Тоттла мы должны теперь ежемесячно платить его хозяину.

— Он назвал имя хозяина?

— Суитсон, с Милк-стрит. Я решила рассказать вам об этом, потому что Эдгар, мой жених, читал обо всех ваших приключениях и очень лестно отзывается о вас.

Дядя не может больше платить по сто фунтов в месяц, и я боюсь, что когда он откажется… если он откажется раньше, чем мы сыграем свадьбу, то… — Она поежилась. — Вчера, когда принесли ваше письмо, дядя Мэтью спал, и я прочла его первой. Я поняла, что это спасение, о котором я так долго молила Бога. Я подумала, что все расскажу вам, и даже если они все-таки отправят Эдгару письмо, то вы сможете поговорить с ним и убедить его не прогонять меня. Он поверит всему, что вы скажете. Я понимаю, что о такой услуге недопустимо просить незнакомого человека, но мне больше не к кому обратиться за помощью.

Криспин согласился поговорить с Эдгаром, если в этом возникнет необходимость, и ушел, обдумывая схему, которая выстроилась у него в голове. Она не только не облегчала его расследования, но, напротив, усложняла его и вряд ли могла принести пользу. Увеличивалось число подозреваемых в убийстве Ричарда Тоттла, поскольку любой из тех, кого вынудили подписаться таким варварским способом, мог покончить с ним, чтобы избавиться от кабалы. Значительное число потенциальных убийц ставило под сомнение прямую связь между смертью Тоттла и людьми, которые пытались уничтожить Феникса. А ведь Криспин принялся за расследование смерти издателя только потому, что надеялся выйти на этих людей.

И все же новый поворот событий не выбил Криспина из колеи. Когда же он вскочил в седло Фортуны и направил ее к дому, его мыслями снова завладела Софи Чампьон. Эти мысли, а вовсе не озабоченность поимкой убийцы Тоттла или врага Феникса, побудили его описать свой день Терстону в таких мрачных красках. И досадовал он прежде всего на отвратительную сцену, которую устроил Софи.

Криспин вынужден был признать, что его поведение было недостойно, несправедливо и бестактно. Разумеется, она что-то скрывает от него, утаивает правду об отношениях с крестным, но это не повод, чтобы так грубо вести себя с ней. В глубине души Криспин понимал, что она лжет прежде всего самой себе. А он сказал, что ему все равно, что с ней.

Многие люди лгали ему в его бытность Фениксом, и он ни разу не вышел из себя, не сорвался, сохраняя хладнокровие Криспин на собственном опыте знал, что ложь легче всего раскрыть, когда лгун убежден, что ему верят. Он осуждал свое поведение при последней встрече с Софи, зная, что так ничего не добьется. Он вдруг потерял способность мыслить здраво, и это раздражало его больше всего. Он досадовал на то, что, не зная правды об отношениях Софи со своим крестным, он не смог ни смириться с грязными слухами, ни отторгнуть их от себя. Софи была права: все это действительно не имеет отношения к его расследованию. Интересы Феникса никоим образом не были связаны со знанием истинных отношений между Софи Чампьон и Милтоном Гросгрейном. Криспин неустанно повторял себе, что ему следует прежде всего озаботиться интересами Феникса, а не графа Сандала.

Криспин уже направился было с визитом к кондитеру Суитсону, уверив себя, что действует в интересах Феникса, а не себя лично, когда ему в голову пришла счастливая мысль немедленно извиниться перед Софи, что пойдет на благо и Фениксу, и графу Сандалу. Таким образом он сможет вернуть ее утраченное доверие и получить ответы на оставшиеся незаданными вопросы. И еще перестанет наконец чувствовать себя законченным хамом. Криспином руководило вовсе не желание как можно скорее услышать голос Софи, когда он развернул Фортуну и пустил ее галопом к дому, а потребность вернуть себе внутреннее спокойствие. Он собирался уже взбежать по лестнице наверх, как вдруг налетел на невозмутимого Терстона.

— Ваша светлость, — докладывал слуга, пока Криспин снимал мокрый плащ, — у меня есть сообщение для вас от их сиятельств, ваших тетушек.

— Тетушки теперь решили надоедать мне своими лекциями через тебя? — угрюмо поинтересовался Криспин.

— Нет, милорд, они лишь просили меня выяснить, откуда вчера ночью раздавался такой странный смех. Они решили, что так может смеяться только сумасшедший, и хотят быть уверенными, что вы не прячете в доме какого-нибудь безумца. Ваш отец, покойный Хьюго, никогда не стал бы держать в доме умалишенного — это они просили передать вам.

Напоминание о безудержном хохоте Софи, который так неверно истолковали тетушки, развеселило Криспина.

— Надеюсь, ты подтвердил, что я действительно прячу в доме сумасшедшую женщину? — спросил он.

— Да, милорд. Но они, похоже, мне не поверили.

— Жаль. Кстати, а как поживает эта сумасшедшая?

— Не могу знать, милорд. Я не видел ее последние несколько часов. Она не притронулась ни к обеду, ни к ужину.

— Она ничего не ела? Странно. — Криспин решил, что она всерьез расстроена, если даже отказалась от еды.

— Она попросила меня отправить письмо в «Курятник», — продолжал Терстон. — Я подготовил его копию для вас, равно как и запись ее беседы с леди Артли.

— Что-нибудь интересное?

— Не думаю, милорд. Ответа на письмо не было. Заходил мистер Пикеринг, чтобы засвидетельствовать свое почтение мисс Чампьон.

— Хитрец Лоуренс, ну и хитрец, — покачал головой Криспин. — И как она приняла его?

— Он не входил к ней, милорд. И вскоре ушел — мне показалось, что ему не хотелось встречаться с их светлостями. Может быть, вы сообщите мисс Чампьон, что он приходил? Когда я в последний раз заглядывал в библиотеку, ее там не было.

— Хорошо, — кивнул Криспин и стал подниматься по лестнице, но вдруг обернулся к слуге. — Вы пользуетесь одеколоном, Терстон? — спросил он, принюхиваясь.

— Гвоздичным маслом, сэр, — ответил Терстон. Криспин готов был поклясться, что впервые за все время их знакомства увидел, как его слуга покраснел. — Этот запах считается приятным и освежающим, сэр.

— Безусловно. Доброй ночи, Терстон.

Последние слова Криспин бросил уже через плечо торопясь вверх по лестнице. Ему и в голову не приходило, что Софи может уйти из дома — деваться ей некуда, да и мимо Терстона проскользнуть незамеченной довольно трудно, — однако теперь он подумал, что напрасно был так уверен в этом.

Опасения Криспина оправдались. Несколько часов назад Софи действительно ухитрилась незаметно выбраться из Сандал-Холла. Она отошла уже на приличное расстояние от дома, но потом вдруг передумала и вернулась в покои Криспина.

Ворон Грип вывел ее из оцепенения, пробудившись от спячки спустя пару часов после ухода Криспина. Он закачался на жердочке, хлопая крыльями, и стал кричать «меренги, меренги, меренги». Софи вздрогнула и очнулась, решив, что птица проголодалась. Но когда Грип отказался от предложенного ужина, который и сама Софи оставила нетронутым, ее неожиданно осенило: он повторяет слово, услышанное во время ее беседы с леди Артли. И это было не просто слово, а тот ключ, который Софи искала и не могла найти. Конечно! Меренги.

Не теряя времени, она написала письмо Октавии и отправила его в «Курятник» через Терстона. Досадно, что она сама не имела возможности пойти туда, но возле ее дома констебли наверняка устроили засаду. Даже дон Альфонсо вряд ли сможет миновать ее. Так что Софи решила дождаться ответа от Октавии, а затем уйти из дома до прихода Криспина.

Но когда ответа ни через час, ни через два не последовало, она поняла, что придется обойтись без него. Убедившись, что ее накладные усы на месте, она прихватила с собой несколько свечей и трутницу и выбралась из библиотеки через узкий потайной ход, который обнаружила ранее. Он был полуразрушен, но достаточно широк, и через несколько минут Софи оказалась на Стрэнде, на безопасном расстоянии от дома.

Здесь она приняла окончательное решение. На память ей пришли слова Криспина, не те жестокие и равнодушные, которые глубоко обидели ее, а другие, сказанные чуть раньше. «Я единственный человек, который может помочь вам, раскрыв тайну убийства». Софи отчасти признавала справедливость этих слов. Но все же она не собиралась полностью возлагать расследование на Криспина, как он того хотел. Она могла воспользоваться его помощью, вернее, сведениями, которыми он располагал, чтобы самостоятельно найти убийцу крестного. Несмотря на все отвратительные качества его характера, нельзя было не признать, что Криспин обладал важной для нее информацией. Значит, следует дождаться его, выведать то, что ему известно, а затем уйти.

Решение вернуться было продиктовано логикой, основанной на необходимости восстановить справедливость. Никакого отношения к желанию увидеть графа Сандала оно не имело. Зачем ей видеться с человеком, который так жестоко обошелся с ней? Конечно, он может доставить ей невероятное наслаждение, дать почувствовать себя красивой и желанной, но только для того, чтобы в следующую минуту растоптать и уничтожить. Софи все еще была смущена тем, что произошло между ними ночью, смущена своими чувствами и желаниями, его добротой и открытостью, с которыми так не вязалось жестокое равнодушие его слов. «Мне все равно, что с вами будет». Эти слова эхом отозвались у нее в ушах, доставляя мучительную боль, причину которой она вдруг поняла. Дело в том, что она не могла бы ответить ему тем же.

Граф Сандал прекрасно обойдется без нее, для него, возможно, лучше, если она навсегда исчезнет из его жизни. Она перестанет обременять его своим присутствием. Она не скажет ему, что никогда не чувствовала себя так свободно и легко, как рядом с ним, и не ночью, в момент близости, а утром, когда они уютно завтракали в постели. Она не признается, что чувствовала себя в его объятиях превозносимой и почитаемой, как принцесса, потому что он каждым словом, каждым жестом давал ей понять, как высоко ее ценит, уважает и восхищается ею. Когда он был рядом, она становилась сильнее, и те несколько часов, которые они провели вместе, заставили ее впервые в жизни порадоваться тому, что она родилась женщиной. Она не скажет ему, что уже одиннадцать лет не плакала так горько, как сегодня утром. Она не станет делиться с ним сокровенными тайнами души и задержится в его доме лишь столько времени, сколько потребуется, чтобы выведать у него сведения. Так рассуждала Софи, возвращаясь в Сандал-Холл, вылезая из потайного хода в библиотеку, а затем садясь играть в кости, принадлежавшие дону Альфонсо, на скамеечку в висячем саду возле пруда, где они с Криспином впервые познали близость. Софи думала об этом и тогда, когда появился Криспин в мокрой насквозь одежде, прилипшей к телу и подчеркивающей каждый мускул, что делало его похожим на античного бога.

— Я рад, что вы все еще здесь, — сказал он, сердясь, что сердце в его груди забилось учащеннее, чем ему хотелось бы.

— Что вы сказали? — Софи перестала встряхивать кости в руке.

— Я сказал, что рад, что вы остались. — Он прошел через лужайку и сел на скамейку напротив Софи. — Я хочу извиниться перед вами за свое сегодняшнее поведение.

Такой поворот событий не вязался с планом Софи. Она ожидала от Криспина холодной надменности, а возможно, и саркастической усмешки. К этому она успела внутренне подготовиться, а как реагировать на извинение, не знала.

— Вы не можете так поступать, — заявила она.

— Как?

— Вы не можете сначала обойтись с человеком жестоко, а потом пойти на попятный и принести извинения безо всякого предупреждения, — сердито взглянула она на Криспина.

— Сожалею, — опешил он от такого приема. — Наверное, я отвык общаться с людьми. «Да и не нуждаюсь в этом», — добавил он мысленно. — Мне не следовало этого делать.

— Да, черт побери, не следовало. — Глаза Софи теперь яростно пылали. — Вы со всеми женщинами так поступаете? Сначала приводите их сюда и соблазняете вон там. — Она ткнула пальцем в сторону пруда и статуи Венеры. — А потом заявляете, что вам все равно, что с ними будет?

— Я никогда никого, кроме вас, сюда не приводил, — тихо отозвался Криспин.

— Прекрасно. И не нужно этого делать. Если, конечно, вы не собираетесь обойтись с ними так же, как со мной. — Она с интересом стала разглядывать свою ладонь. — Вы не можете подчинять себе людей и ожидать от них подчинения, обращаться с ними как с пленниками и вести себя так низко, а потом…

— Я боялся, что вы уйдете.

Его слова моментально остудили ее гнев. На секунду она замерла, а потом подняла на Криспина повлажневшие глаза.

— Неужели вы не понимаете, что я захотела уйти только потому, что вы так жестоко обошлись со мной?

— Я знаю. Но вы остались. Почему? — Он криво усмехнулся. — Чтобы отругать меня?

Софи опустила глаза, чтобы не видеть ни его самого, ни его улыбки, тщетно стараясь вспомнить, почему осталась. Она встряхнула кости и бросила их на скамейку. Кубики стукнулись о нее и замерли, но Софи даже не взглянула на выпавшее число. Она разрывалась между желанием поверить его новым словам и невозможностью забыть прежние. Но как бы ей хотелось, чтобы «Я рад, что вы остались» стерли навсегда из ее памяти «Мне все равно, что с вами будет»! Граф Сандал, очевидно, привык метать слова так же лихо, как игральные кости. Она не должна доверять ему, ей следует немедленно подняться, пересечь чудесную лужайку и уйти навсегда…

— Вы выиграли, — неожиданно вторгся в ход ее мыслей голос Криспина. Судя по ее растерянному виду, она не поняла, о чем речь, и он протянул ей кости. — Вы выбросили шесть, а я девять. Вы выиграли. Теперь я должен ответить на любой ваш вопрос.

— О чем вы?

— Об игре, в которую я обычно играю с Лоуренсом. Тот, кто выбросит число, наиболее близкое к семи, выигрывает. Проигравший честно отвечает на любой его вопрос. Вы выиграли, так что можете спрашивать о чем хотите.

Софи уже собиралась подняться, чтобы уйти, окончательно приняв это единственно правильное решение. Но ведь она выиграла. Так как же можно упустить возможность задать Криспину любой вопрос? Любой. В конце концов, она осталась только для того, чтобы выведать у него интересующие ее сведения. И вот он сам предлагает ей это сделать.

— Хорошо, милорд, я задам вам вопрос. Почему вы хотели встретиться с Ричардом Тоттлом?

Криспина снова охватило неприятное чувство, которое он расценил как разочарование. «Неужели я интересен ей только в связи с расследованием?» — досадовал его внутренний голос.

«Ну и что же? — вторил ему кто-то другой. — Расследование — единственное, что по-настоящему важно».

«Для тебя — возможно, но…» — не унимался первый.

— Вы хотите, чтобы я напомнила вам правила игры, лорд Сандал? — спросила Софи. — Напрасно вы придумываете, как уклониться от ответа. Игра предполагает полную искренность.

— Ничего подобного, — покачал головой Криспин, стараясь отмахнуться от навязчивых голосов. — Я возмущен вашим обвинением, мисс Чампьон. — Он улыбнулся. — Я хотел встретиться с Ричардом Тоттлом, потому что он всегда был в курсе дворцовых сплетен, а мне нужна была кое-какая информация.

— Какая? — заинтересовалась Софи.

— Теперь вы хотите, чтобы я напомнил вам правила игры, мисс Чампьон? Один бросок костей — один вопрос.

Софи взяла кости и выбросила на этот раз пять. Ее торжествующая улыбка погасла, когда Криспин следом выбросил восемь.

— Теперь моя очередь спрашивать, — объявил он и увидел, что она явно встревожилась. Самый подходящий момент, чтобы спросить ее о крестном. Теперь она не сможет не ответить или солгать. Феникс не упустит шанс узнать наконец об этой женщине всю правду. Вместо этого граф Сандал придвинулся к ней поближе и спросил:

— Какое ваше самое счастливое воспоминание?

— Самое счастливое воспоминание? — Его вопрос застал Софи врасплох. Она бросила взгляд в сторону пруда и решила не говорить правды. — Это купание при лунном свете в пруду возле Пикок-Холла, загородного поместья лорда Гросгрейна.

— Холодно не было? — нахмурился Криспин.

— Нет. Вода подогревалась огромной печью, которая находилась в лаборатории лорда Гросгрейна, в подвале дома. Люди приходили туда купаться со всех окрестностей. Говорили, что эта вода обладает целебными свойствами.

— А что лорд Гросгрейн делал в своей лаборатории с этой печью? — поинтересовался Криспин.

— Это уже другой вопрос, милорд, — вызывающе взглянула на него Софи. — А значит, придется еще раз бросить кости.

Криспин нетерпеливо бросил их, выпало число четыре. Он решил уже, что проиграл, но на долю Софи выпало одиннадцать.

— Лорд Гросгрейн проводил опыты по алхимии, — сказала она, не дожидаясь, пока он повторит свой вопрос. — Он мечтал найти способ превращать свинец в золото и работал дни и ночи. До тех пор, пока не встретил Констанцию, — добавила она и осеклась.

— Почему? Чем ему помешала Констанция?

— Она сделала его счастливым, — небрежно отмахнулась Софи. — И он захотел отплатить ей тем же, а для этого нужно было переехать в Лондон и перевезти туда лабораторию. Лорд Гросгрейн снял дом в Сент-Мартин-Филдз, в предместье Лондона.

— Вы ревновали его к Констанции? — продолжал расспрашивать Криспин, удивляясь тому, как охотно Софи рассказывала.

— Ревновала? — повторила Софи, примеряясь к этому слову, к новой для себя мысли. — Вовсе нет. Я была в восторге, потому что никогда не видела своего крестного таким счастливым. Констанция подарила ему такую радость, что ее невозможно описать словами. То, как загорались его глаза, когда он видел ее или даже просто говорил о ней… — Софи вдруг замолчала. Раньше она действительно никогда не испытывала ревности, но теперь отчетливо ощутила ее в своем сердце. Ей захотелось самой внушать кому-нибудь такие же чувства: чтобы кто-то смотрел на нее восхищенными глазами, радовался ее присутствию, заботился о ней.

Софи внезапно поняла, что недооценила опасности, которой она подвергается, оставаясь в Сандал-Холле, рядом с Криспином. Никакие сведения того не стоили.

— Вы задали мне целых три вопроса вместо одного, милорд, — сказала она изменившимся голосом. — А теперь мне пора идти. До свидания, лорд Сандал.

Она попыталась подняться, но Криспин усадил ее на место.

— Почему вы уходите? Вы не можете так поступить.

— Почему? — спросила Софи вызывающим тоном, но ее взгляд умолял Криспина не позволить ей уйти.

— Потому что… — начал Криспин и задумался в поисках какой-нибудь веской причины. «Потому что сейчас темно и идет дождь, а если я последую за тобой, ты сочтешь это вызывающим. Потому что я не хочу, чтобы ты уходила. Потому что я никогда этого не захочу. Потому что в тебе моя надежда на успех расследования, на счастье…» — Потому что за вами еще один вопрос, — закончил он фразу. — Я действительно нарушил правила и хотел бы компенсировать свой промах.

Голос Криспина был ровным, но он затаил дыхание в ожидании ее ответа. Софи колебалась: она понимала, что должна встать и уйти, но соблазн выведать у Криспина полезные сведения был сильнее. К тому же всего один вопрос не отнимет много времени. Последний вопрос. Он должен быть тщательно продуманным и корректно заданным.

— А какое ваше самое счастливое воспоминание, милорд? — спросила она, забыв вдруг о деле.

Криспин с облегчением вздохнул и ответил с поразившей их обоих откровенностью:

— То, как вы называли меня Криспином.

Оба сидели не шевелясь: она — потому что боялась расплакаться или засмеяться от счастья, он — потому что боялся выпустить ее руку и тем самым позволить ей уйти.

— Вы смеетесь, милорд? — Софи первая нарушила молчание.

— Криспин, — поправил он ее. — И я вовсе не смеюсь.

— А как же то, что случилось сегодня днем? — Она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. — Вы сказали, что вам безразлично, что со мной будет. А теперь…

. — Нет, я сказал не так. Я сказал, что мне все равно, что с вами будет. Это совсем другое. — Он ласково провел большим пальцем по ее щеке и заглянул ей в глаза. — И потом, я, возможно, ошибался.

— Возможно? — Удары сердца отдавались у нее в ушах, как дробь плохо натянутого барабана.

— Возможно, — хрипло отозвался он. Ему вдруг ужасно захотелось привлечь ее к себе, ощутить ее мягкие волосы на своей щеке, поцеловать в кончик носа. Он встал со скамьи, поднял ее за собой и аккуратно отлепил усы. Обняв ее за плечи, он наклонился, чтобы нежно поцеловать ее, но вдруг поймал себя на том, что страстно и жадно прильнул к ее губам, охваченный чувством более сильным, чем просто влечение.

Софи ответила на его поцелуй благодарно и радостно. В этом поцелуе не было ничего от «возможно», только их неудержимая тяга друг к другу. Криспин целовал ее щеки, по которым сегодня днем текли слезы, и удивлялся их солоноватому привкусу; целовал ее шею в вырезе туники, затем ухо, висок, кончик носа. Он через голову снял с нее тунику, поцеловал грудь, темные ореолы и розовые соски, которые немедленно затвердели, и протянул руку к завязкам бриджей.

Затем Криспин стянул рубашку с себя и придвинулся ближе, чтобы Софи могла ощутить тепло его груди. Он уверенно справился с завязками ее бриджей, пока она неловкими пальцами пыталась раздеть его. Наконец они избавились от одежды и, радостно смеясь, прильнули друг к другу совершенно нагие.

— Tesoro, — прошептал он ей в ухо. — Я скучал без тебя сегодня, tesoro. А ты скучала без меня?

— Возможно, — прошептала она в ответ, уткнувшись в его плечо. На глазах у нее сверкали теперь уже другие слезы — она плакала от счастья. Они стояли неподвижно, отдаваясь ощущению телесной близости: прохладная от слез щека прильнула к щетине, мускулистый живот касался нежной груди. Они наслаждались близостью, постепенно возбуждаясь.

И вдруг в животе у Софи заурчало. Криспин отстранился от нее, а она смущенно покраснела.

— Я проголодался, — заявил он.

— Ты? А я нет. Хочешь тушеную говядину?

— Не уверен, — поморщился он. — Я думал о жареном гусе с тушеной морковью.

— Нет, ты не любишь морковь. Ты хочешь тушеной говядины с луком и бобами в масле. И еще персиков.

— Ты права, я не люблю морковь. Я хочу тушеной говядины с луком, — повторил Криспин.

— И бобами…

— …в масле. И груш.

Через два часа, сидя после обильной трапезы в шелковых халатах на кровати Криспина, они единодушно признали говядину превосходной, а бобы — восхитительными.

— Криспин, это было так вкусно, — пробормотала Софи. — Но я не могла бы протолкнуть в себя больше ни кусочка.

— Ты не можешь отказаться от десерта, — напомнил Криспин. — Это самая важная часть обеда. — С этими словами он убрал тарелки с кровати и вернулся со стеклянным блюдом, на котором лежали дольки персика и стояла вазочка с охлажденным кремом.

— Я не уверена…

Криспин обмакнул дольку персика в крем и поднес его ко рту. Софи смотрела на кончик его языка, неспешно, с удовольствием слизывающий крем, и представляла себе, что этот крем он слизывает с ее тела. Криспин обхватил персик ровными белоснежными зубами и медленно откусил.

При виде его зубов, впивающихся в нежную, сочную плоть фрукта, Софи захотелось оказаться на месте персика, ощутить его нежность и отдаться в его власть немедленно. Она подвинулась к Криспину, чтобы почувствовать сладость его губ, прикоснуться к нему, заставить его войти в нее, но он жестом остановил ее.

— Не сейчас. Сегодня мы будем делать все медленно.

Ему потребовалось сконцентрировать всю свою волю, все физические силы, призвать на помощь умение сдерживать сексуальные потребности, выработанное годами тренировок, чтобы не наброситься на нее, не повалить на кровать и не овладеть ею теперь же. Его мужское естество стало твердым от желания познать ее немедленно, но он сдержался.

— Ложись, — приказал он, снимая с ее плеч халат.

Каждая клеточка ее тела пробудилась, наполнилась жизнью. Все, с чем соприкасалось ее тело, казалось незнакомым на ощупь и возбуждало еще сильнее. Шелковое покрывало напоминало руки возлюбленного, ласкающего ей ягодицы; прикосновение полы халата Криспина казалось ей удивительно нежным; дыхание Криспина, которое она чувствовала на шее, было сравнимо по ощущению со страстным поцелуем, отчего между ног у нее стало влажно.

Широко раскрытыми глазами Софи наблюдала за тем, как Криспин обмакивает в крем еще один кусочек персика. Он поднес его к ее губам, и она открыла рот, не разгадав его замысла. Он стал водить им в воздухе, не касаясь ее, пока капля крема наконец не упала в ложбинку между ее грудями. Тогда он склонился и слизал эту каплю, касаясь ее груди волосами и задевая сосок, отчего ее жилы словно наполнились расплавленным золотом. Софи потянулась к нему всем телом.

— Лежи смирно, а то я перестану это делать, — сказал Криспин.

Он снова обмакнул персик в крем и на этот раз прикоснулся им к губам Софи. Она приоткрыла губы, чтобы взять его в рот, но он провел им по ее подбородку, вниз по шее к груди, оставляя след прохладного крема, распалявшего ее желание все сильнее. Он обводил кругами сосок ее левой груди, всякий раз сужая их, пока не оказался в центре. Прохладный ароматный плод сводил Софи с ума, но она сжала кулаки и не двигалась.

Ее ногти впились в ладони, когда Криспин стал слизывать белый след, оставленный на ее теле. Он действовал то кончиком языка, то всей его поверхностью. Затем принялся за нетронутый кремом сосок — стал водить по нему зажатым в зубах кусочком персика. Крохотные ручейки сладкого сока стекали по груди Софи, и она едва не закричала, когда Криспин, проглотив персик, слегка сдавил зубами ее сосок.

Криспин запоминал, в какие моменты ее охватывала дрожь, помнил каждый ее сдавленный стон, когда он прикасался к разным местам; он полностью растворился в желании доставить ей удовольствие. Напряжение в нем росло с каждым прикосновением его губ к ее коже, становясь все более невыносимым. Не отрывая губ от ее соска, он дотянулся рукой до подноса и обмакнул в крем очередной кусочек персика. Теперь он проводил им по ее коленям, бедрам, между ног, пока не остановился на прекрасной жемчужине плоти, укрывшейся среди кудряшек.

Глядя в глаза Софи, он поднес ломтик персика к своим губам и глубоко вдохнул аромат спелого фрукта, смешанного с запахом ее возбужденного тела. От этой магической смеси у него закружилась голова. Ломтик истекал не только своим соком, но и ее. Он положил его на язык.

Софи прильнула губами к его влажному рту, и они вместе съели этот душистый фрукт, слизав весь его сок до последней капли друг с друга.

— Теперь моя очередь. Ложись, — сказала Софи, обмакнув новый ломтик персика в крем.

Криспин был уже близок к тому, чтобы достичь оргазма, и полагал, что от ее манипуляций это произойдет быстрее, чем следует. Софи развязала пояс халата и обнажила его плечи. Мускулы его живота напряглись, когда она, касаясь сосками его поросшей волосами груди, провела прохладным персиком, зажатым в зубах, по его телу.