И, конечно же, радио… Шепард решил поставить громкость на максимум, как он это делал в центрифуге, но к устройству радиосвязи не пришлось даже прикасаться. Все, что ему нужно было делать, - это произносить в микрофон совершенно то же самое, что он говорил тысячу раз в процедурном тренажере: «Высота - одна тысяча… Один и девять g…» - и так далее. А ему отвечали: «Вас понял. Вы выглядите хорошо…» Причем даже
звучалоэто в наушниках точно так же.
Он пока ничего не видел - перископ по-прежнему был втянут. О скорости полета он мог судить только по стрелке на панели приборов, которая показывала возрастание высоты и перегрузок. Но это происходило постепенно и было знакомым ощущением. Шепард уже чувствовал это сотни раз на центрифуге. Это оказалось гораздо легче, чем выдержать 4 g в сверхзвуковом самолете, потому что не надо было преодолевать сопротивление, чтобы вытягивать руки вперед, к приборам, и контролировать траекторию полета. Ему не надо было даже шевелить пальцем. Компьютеры направляли ракету автоматически, поворачивая сопла. Он почти не ощущал движения - разве что перегрузки вдавливали его все глубже и глубже в кресло.
Ракета поднималась так медленно, что для достижения 1 Мах потребовалось сорок пять секунд. Истребитель F-104 делал это быстрее. Когда ракета достигла околозвуковой скорости, 0,8 Мах, появилась вибрация, как и на ракетных истребителях серии «X» в Эдвардсе. Шепард был вполне готов к этому… Он проходил через это на центрифуге столько раз… Но это была совершенно другая вибрация. Его голову не трясло, но амплитуды были более быстрыми. Перед глазами все стало расплываться. Он больше не мог считывать показания приборов. Он решил рассказать об этом по радио, но передумал.
Какой-нибудь ублюдок запаникует и отменит миссию.Боже мой, ведь любые вибрации - это лучше, чем прерывание полета. Еще через тридцать секунд все вибрации исчезли, и Шепард понял, что достигнута сверхзвуковая скорость. И снова он не чувствовал движения. Он просто лежал, отрезанный от внешнего мира. Лежал на спине, глядя на приборную панель, находившуюся не более чем в восьми дюймах от его глаз, в залитой зеленоватым светом капсуле. Перегрузки достигли шести сил тяжести. По мере того как ракета и капсула приближались к фазе невесомости, перегрузки уменьшались.
Это отличалось от центрифуги - было гораздо легче!В центрифуге вы могли уменьшить перегрузки при симулировании приближения к стадии невесомости, только понизив скорость рычага центрифуги, а от этого вас подбрасывало вперед, и ремни впивались в тело. Когда симулировался нулевой уровень g, вас еще раз как следует подбрасывало. Но во время ракетного полета - это знал любой пилот из Эдвардса -скорость не падала резко, когда кончалось топливо: ракета продолжала дрейфовать. Шепард вошел в состояние невесомости так легко, словно бы g-силы просто соскользнули с его тела. Теперь он чувствовал, как колотится сердце. До самой критической части полета - после самого запуска - оставались считанные секунды: отделение капсулы от ракеты. Он услышал приглушенный звук сверху,
совсем как во время симуляций…Эвакуационная ракета взорвалась, и капсула теперь была свободна от ракеты. Скорость капсулы резко возросла, и Шепарду показалось, будто он получил хороший пинок снизу. На приборной панели загорелась прямоугольная трехдюймовая полоска зеленого света. На ней были буквы: «Авар. слив.», то есть «модуль аварийного слива топлива». После вступления в действие модуля перископ начал работать. Шепард мог выглянуть наружу, но его глаза были прикованы к зеленой надписи. Она была прекрасна. Она означала, что все шло отлично. Теперь он мог забыть о рычаге прерывания полета. Фаза запуска закончилась. Самая вероломная часть полета теперь была позади. Про все эти бесконечные занятия на процедурном тренажере - «Прерывание!… Прерывание!» - можно было забыть. Небольшие люки располагались над его головой, с обеих сторон, и Шепард видел через них только небо. Теперь он находился на высоте чуть больше сотни миль. Небо было почти синим - о «черноте космоса» и речи не шло. Это было то же самое темно-синее небо, которое пилоты видели на высоте сорок тысяч футов. Никакой разницы. Капсула теперь автоматически поворачивалась так, что ее тупой конец, находившийся под спиной Эла, был направлен на зону посадки. Шепард двигался к Флориде, к Мысу. Правда, он совсем не мог видеть землю сквозь люки. Да это ему было и не интересно. Он не отрывал взгляда от приборной панели. Показания приборов говорили, что он находится в состоянии невесомости. После многих отработок этого момента на процедурном тренажере Шепард знал, что такое находиться в состоянии невесомости. Но сейчас он ничего не чувствовал. Он был так туго обвязан и втиснут в эти человеческие ножны, что никак не мог поплавать, как он это делал в больших грузовых самолетах С-131. Он даже не испытывал ощущение кувырка, как при полетах на заднем сиденье истребителей F-100 в Эдвардсе.
Все было мягче и легче!Конечно же, ему пришлось сообщить что-то на землю об ощущении невесомости. Ведь это была великая тайна космических полетов.
Но он вовсе ничего не чувствовал!Он увидел, как у него перед глазами проплыла какая-то шайба - должно быть, ее оставил здесь кто-нибудь из рабочих. И это было единственным доказательством того, что он пребывает в невесомости. Он попытался схватить шайбу левой рукой, но промахнулся. Шайба уплыла, и он уже не мог до нее дотянуться. Он вовсе не чувствовал скорости, хотя и знал, что она составляет 7 Мах, или около 5180 миль в час. О скорости ничто не говорило. В капсуле совершенно не было вибраций. С того момента как капсула отделилась от ракеты, снаружи не доносилось никаких звуков. Словно капсула припарковалась в небе. А звуки внутри: подъемы, падения, жужжание и стоны инверторов и гироскопов, камер и вентиляторов, звуки маленькой кухни, - были те же самые, что он слышал множество раз внутри капсулы на земле, на Мысе… Та же самая маленькая кухня, в которой все жужжит и гудит. Ничего нового не происходило!… Он знал, что находится в космосе, но об этом ничто не говорило!… Он посмотрел в перископ - только так он мог взглянуть на землю.
Проклятый серый фильтр!Он вовсе не видел красок! Он так и не поменял фильтр. Первый американец, поднявшийся так высоко над землей, - и смотрит черно-белый фильм. Тем не менее все хотели знать, что он видит…
– Какой прекрасный вид! - сказал Эл.
И услышал ответ Слейтона:
– Уверен, что так оно и есть.
На самом деле большая часть восточного побережья и океана была затянута облачной пеленой. Он смог рассмотреть Мыс, западный берег Флориды… Озеро Окичоби… Он был так высоко, и казалось, что его уносит от Флориды очень медленно… Инверторы и гироскопы стонали, вентиляторы гудели, камеры жужжали… Он попытался отыскать Кубу. Куба это или нет? Отсюда, сверху, через облака… Все было черно-белым, и повсюду были облака… Вот остров Бимини, а это отмели вокруг него. Это он видел.
Но всe было таким маленьким!Насколько же все выглядело крупнее и отчетливее в тренажере «Альфа», когда им показывали на экране фотографии… Реальную картину нельзя было даже сравнить. Она была
нереалистичной.Он видел только серый океан, светло-серые берега и темно-серую растительность… Вот Багамские острова: Большая Багама, Абако… или нет? Бледно-серые облака, серая вода, бледно-серые берега… сплошной серый цвет. Но у него не было времени забавляться. Его ждала длинная карта контрольных проверок. А еще он должен был попробовать проконтролировать вращение, рыскание и тангаж. До сих пор это производилось автоматически. Он переключился на ручное управление и попробовал поработать ручным регулятором.
– Переключаюсь на ручной тангаж, - сказал он в микрофон.
И капсула качнулась носом вверх, а потом вниз.
– Тангаж в порядке, - сказал Эл. - Перехожу на ручное рыскание.
Все это, казалось, он произносил уже сотню, тысячу раз раньше, в процедурном тренажере. И капсула покачалась из стороны в сторону - он
испытывалэто тысячу раз на тренажере «Альфа». Только звук был другой. Каждый раз, когда он поворачивал рычаги ручного контроля, из капсулы вырывались струи перекиси водорода. Он знал об этом, потому что капсула покачивалась, вращалась и рыскала, как и полагалось, - но не слышал звука вырывающихся струй. На тренажере «Альфа» он всегда их слышал. Но в действительности все оказалось вовсе не так реалистично. Капсула покачивалась и рыскала, как и «Альфа»…
никакой разницы…но он не слышал звука струй перекиси водорода из-за жужжания, гудения и свистения инверторов, вентиляторов и гироскопов… звуков маленькой кухни.
Прежде чем Шепард понял это, полет практически завершился. Пришло время подготовиться к вхождению в атмосферу. Он спускался по дуге, как минометный снаряд… На земле начали обратный отсчет перед пуском тормозных двигателей, которые должны были замедлить движение капсулы при прохождении через атмосферу. В этом полете тормозные двигатели не играли никакой роли, потому что капсула в любом случае рухнула бы вниз, как пушечное ядро, но они были важны для орбитальных полетов, и Шепарду предстояло их испытать. Тормозные двигатели запустились автоматически. Ему не пришлось даже пошевелить пальцем. Раздался еще один приглушенный звук пуска ракеты, совсем не громкий… Маленькая кухня продолжала гудеть и свистеть… Он по-прежнему опускался на Флориду. От пуска тормозных двигателей Шепарда вдавило в спинку кресла с силой примерно 5 g. Это оказалось более неожиданным, чем перепад от шести g до нуля при подъеме.
Да, парень, это тебе не центрифуга.Сидящего в центрифуге в этот момент резко дергало. А в следующее мгновение Шепард снова оказался в невесомости - вернее, знал, что так должно быть. Тормозные двигатели замедлили движение капсулы, и вскоре уровень g стал нарастать. Нарастал он, конечно, постепенно, а Эл точно знал интервалы… В этот момент должно было сработать взрывное устройство, чтобы освободиться от приспособлений, удерживающих тормозную установку. Эл услышал негромкие взрывы снаружи, а затем увидел, как одно из устройств пролетело мимо. Капсула начала было поворачиваться, но тут же автоматически восстановила положение. Теперь, во время спуска, Элу полагалось поупражняться в контролировании углового положения капсулы. Он покачал ее туда-сюда, словно сиденье на «чертовом колесе»… Проклятье! Приборы показывали, что уровень перегрузок постепенно нарастал… Полтора g… Выходит, у него осталось примерно сорок пять секунд, чтобы проверить
звезды.Он должен был посмотреть на звезды и на горизонт и понять, может ли он сосредоточиться на конкретных созвездиях. В будущем это могло пригодиться для космической навигации. Но главное заключалось в том, что миллионы людей знали: первый американец находится в космосе, по соседству со звездами… Они все хотели знать, как выглядят звезды при взгляде из атмосферы. Предполагалось, что при взгляде сверху звезды не должны мерцать. Это должны быть просто маленькие светящиеся шарики в черном космосе… Правда, космос был не черным, а синим…
Звезды,парень! Он стал смотреть в люки, пытаясь разглядеть звезды… Но не увидел ни одной проклятой звезды. Когда капсула покачивалась или поворачивалась в одну сторону, в глаза Элу били вспышки солнечного света. Если она покачивалась или поворачивалась в другую сторону, он все равно ничего не видел. Свет внутри капсулы был слишком ярким. Все, что он мог разглядеть, - это синее небо. Он не видел даже горизонта. Ожидалось, что при взгляде из атмосферы на горизонте будут видны разноцветные полосы. Но Элу не удавалось увидеть их через люки. Он мог бы разглядеть их через перископ, но тот показывал черно-белый фильм.
Что за чертовщина? Уровень g стал нарастать слишком быстро! На центрифуге такого не случалось! Перегрузки росли так быстро и Эла вдавливало в кресло так сильно, что он понял: он не успеет выполнить запланированные маневры с системой электродистанционного управления. Правда, в этом полете система электродистанционного управления никак не влияла на его безопасность - она была важна опять же для орбитальных полетов. Единственное, что мог сделать астронавт во время орбитальных полетов самостоятельно, - это удержать капсулу в нужном положении, под нужными углами, если автоматическая система даст сбой. Как бы то ни было, он не успевал с картой контрольных проверок!
А не успеть -это означало риск
облажаться…Скоро он уже не в состоянии будет контролировать положение капсулы вручную или электродистанционным управлением. Уровень g станет настолько высоким, что он не сможет действовать руками. И он снова вернулся в автоматический режим, забыв при этом выключить одну из кнопок ручного управления… Он отставал от карты - симуляция вышла ему боком. Он-то думал, что у него останется гораздо больше времени! Правда, никакая опасность ему не угрожала, но насколько же действительность отличалась от симуляции! Проклятые
звезды и цветные полосы -он потратил на них кучу времени! А перегрузки все нарастали. По мере вхождения во все более плотные слои атмосферы капсулу стало покачивать из стороны в сторону, но не так резко, как в центрифуге. Шепард снова лежал на спине. Если он смотрел вверх, то прямо в небо. Он напрягал икры и брюшные мышцы, чтобы противостоять перегрузкам… как делал это тысячу раз в центрифуге. Он с трудом выдыхал воздух из сдавленной груди… Он с натужным придыханием произносил цифры уровня g, появлявшиеся на циферблатах… «Ш-ш-ш-есть… с-с-семь, в-в-восемь… дев-в-в-ять…» Затем он с усилием несколько раз повторил: «Ок-к-кей… о-к-к-ей:… о-к-к-ей…», чтобы на земле знали, что перегрузки высоки, но он с ними справляется. Он не мог увидеть в люки ничего, кроме темно-синего фона. Да он и не старался туда смотреть. Он пристально глядел на приборную панель - на крупные лампочки, которые должны были сигнализировать об автоматическом выбросе парашютов. Раскрылся буек, который вытаскивал наружу главный парашют: теперь Шепард мог видеть его в перископ. Стрелка альтиметра дошла до отметки «двадцать тысяч футов».
Почему же…Ведь основной парашют вышел наружу на высоте десять тысяч футов - Шепард видел это в перископ. Тут парашют раскрылся, и от толчка Шепарда придавило к креслу.
Пинок под зад! Чтобы не волновался!Капсула под парашютом покачивалась из стороны в сторону, но в этом не было ничего страшного. Шепард лежал на спине. Посадочный топливный бак находился как раз у него под спиной. Он начал освобождать колени от ремней. Надо избавиться от всех этих проклятых ремней, шлангов и проводов. Это главное. Он снял со шлема лицевой шланг и шланги для выхода кислорода. Через перископ он видел, что все быстрее приближается к воде. Снаружи было солнечно. Он находился возле Бермудских островов. Повсюду были корабли. Он ясно слышал их гул по радио. Затем капсула своим тупым концом вошла в воду. Это произошло прямо у него под спиной. От толчка его снова отбросило к спинке кресла, все
было именно так, как они и говорили!Это был примерно такой же толчок, как и при посадке на палубу авианосца, не более того. Капсула перевернулась на правый бок, и правое окно оказалось под водой. Но Шепард мог смотреть через другое окно и видеть пятно желтой краски на воде. Краска выбрасывалась из капсулы автоматически, чтобы капсулу легче было заметить спасательным вертолетам. Шепард сейчас занимался тем, что пытался освободиться от остальной оснастки.
Освободиться!Он сломал пломбу шейного кольца, чтобы можно было снять шлем. Он видел, что по-прежнему находится под водой. Капсула должна была выпрямиться, но проклятое окно оставалось под водой. Бульканье! Он начал оглядываться: не просочилась ли где-нибудь вода. Ведь это могло положить конец всему. Он подпрыгивал в проклятой воде, как в ведре. Капсула медленно принимала вертикальное положение. Вертолет уже завис наверху, готовясь получить указания. Шепард делал все медленно, чтобы не напортачить, выбираясь из капсулы. Он открыл дверь наверху капсулы, горловину и выбрался наружу с помощью канатного устройства. Солнечный свет ударил ему в лицо. Было четверть одиннадцатого утра. Он находился в сорока милях от Бермуд, в Атлантическом океане, солнечным утром. Шум от вертолета сверху заглушал все остальные звуки. С вертолета спустили спасательный канат, который выглядел как хомут - такие в старину надевали на ломовых лошадей. Это был большой вертолет грузового типа. Он уже зацепился крюком за капсулу и вытаскивал ее из воды. Внутри вертолета сидело несколько морских пехотинцев. Они глядели на Шепарда и улыбались. Это был тот самый сияющий взгляд.
Всего лишь за семь минут вертолет добрался до корабля - авианосца под названием «Озеро Чемплейн». Капсула под вертолетом раскачивалась вперед-назад. День был очень солнечный - отличный майский денек недалеко от Бермуд. Вертолет стал садиться на палубу. Шепард посмотрел вниз и увидел сотни лиц. Они все глядели вверх, на вертолет. Видимо, весь экипаж корабля собрался на палубе. Их лица, залитые солнцем, были обращены к Шепарду. Сотни лиц. Люди заняли всю заднюю часть палубы. Они столпились между самолетами, смотрели вверх и двигались к тому месту, где должен был приземлиться вертолет. Охранники с трудом удерживали их за натянутыми канатами. Когда вертолет снизился, Эл увидел лица более отчетливо, и на всех был тот самый взгляд. На сотнях лиц уже был тот самый сияющий взгляд.
11. ОНО САМО ВЗОРВАЛОСЬ?
Гленн и остальные теперь могли лишь наблюдать, как Эл Шепард поднимается над ними и становится национальным героем уровня Линдберга. Именно так это выглядело. Покончив с техническими отчетами, Шепард направился с Гранд-Багамы прямиком в Вашингтон. На следующий день к нему присоединились и шестеро неудачников. Они стояли и смотрели, как президент Кеннеди вручает Элу медаль «За отличную службу» на церемонии в Розовом саду Белого дома. Затем они последовали за Шепардом, когда он уселся на заднее сиденье открытого лимузина и поехал по авеню Конституции, приветствуя собравшуюся толпу. Десятки тысяч людей собрались посмотреть на кортеж, хотя на его подготовку было отведено лишь двадцать четыре часа. Они кричали, плакали, преисполненные благоговения и благодарности. Процессии потребовалось полчаса, чтобы проехать одну милю от Белого дома до Капитолия. Порою казалось, что у Эла транзисторы в солнечном сплетении. Но не сейчас - сейчас он действительно был искренне тронут. Они обожали его. Он был… на балконе Папы Римского… Целых полчаса… На следующий день муниципалитет устроил Элу торжественный проезд по Бродвею. Эл сидел на заднем сиденье лимузина, а его осыпали серпантином и конфетти, как на театральной премьере. Родной город Эла - Дерри, который был лишь немногим крупнее деревни, - тоже устроил для него парад: собралась самая большая толпа за всю историю штата Нью-Гемпшир. Части пехоты, флота, морской пехоты, авиации и национальной гвардии со всей Новой Англии маршировали по главной улице, а в небе летчики на реактивных истребителях демонстрировали воздушные трюки. Политики опасались, что Дерри переименуют в Спейстаун, прежде чем они предложат это сами. В городе Дирфилд, штат Иллинойс, в честь Эла назвали новую школу. А потом Эл стал получать тонны поздравительных открыток по почте. «Поздравляем Алана Шепарда, нашего Первого человека в космосе!» - текст был заранее напечатан на открытках вместе с адресом НАСА. А покупателям надо было лишь подписать открытку и бросить ее в почтовый ящик. Полиграфические компании просто помешались на таких открытках. Эл был самый настоящий герой.
По сравнению с орбитальным полетом Гагарина прыжок Шепарда на Бермудские острова, всего лишь с пятью минутами невесомости, был не очень большим достижением. Но это не имело значения. Полет преподносился как драма, первая драма поединка в истории Америки. Шепард был лишь неудачником, который забрался на верхушку американской ракеты - а
наши ракеты всегда взрываются- и бросил вызов всемогущему советскому «Интегралу». А то, что весь ход полета транслировался по телевидению и трансляция началась за добрых два часа до пуска, лишь усиливало напряжение. А затем Эл прошел через все это. Он дал им запалить свечу. Он
не колебался.Не паниковал. Он держался отменно. Он был такой же великолепный сорвиголова, как и Линдберг, и даже лучше: он сделал это ради всей страны. Это был человек… с нужной вещью. Никто не произносил этих слов, но каждый ощущал исходящие от Эла лучи ауры и первобытной силы, физической храбрости и мужской чести.
Даже Шорти Пауэрс стал знаменитым. «Голос «Меркурия» - так его теперь называли, а еще «восьмым астронавтом». Пауэрс был подполковником авиации, в прошлом пилотом-бомбардировщиком. На протяжении всего полета Шепарда он выходил в эфир из Центра управления полетом на Мысе и говорил: «Это Центр управления «Меркурия» - и сообщал о ходе дел астронавта с холодностью настоящего боевого пилота; людям это нравилось. После приводнения капсулы Шорти Пауэрс передавал, что Шепард все время повторяет «а-о'кей». На самом деле это была выдумка Пауэрса: он знал, что инженеры НАСА говорят так во время испытаний радиоустройств, потому что звук «а» передается в эфир лучше, чем «о». Тем не менее это «а-о'кей» стало символом победы Шепарда над всеми помехами и символом хладнокровия астронавта, а на Шорти Пауэрса смотрели как на медиума, который соединял обыкновенных людей и звездных путешественников - обладателей нужной вещи.
Резко возрос и статус Боба Гилрута. После целого года скорби и печали Гилрут наконец-то удостоился чести проехать в одном из лимузинов триумфального кортежа Шепарда по Вашингтону. Рядом с ним сидел Джеймс Уэбб, и они вместе глядели на тысячи улыбающихся, кричащих, машущих руками и щелкающих фотоаппаратами людей.
– Если бы ничего не получилось, - признался Уэбб, - они оторвали бы тебе голову.
Теперь Гилрут, «Меркурий» и НАСА - все одновременно - стали символом американского технологического прогресса.
(Наши парни больше ничего не портят, а наши ракеты не взрываются.)
Ничто не прошло мимо внимания президента. Его отношение к НАСА изменилось. И Уэбб понимал почему. Три недели назад, после полета Гагарина, президент пребывал в испуге. Он был убежден, что весь мир теперь судит о Соединенных Штатах и его правлении по космической гонке с Советами. Он бормотал:
– Если бы кто-нибудь сказал мне, как их догнать. Давайте найдем кого-нибудь - кого угодно… Сейчас нет ничего важнее.
Это
догнатьстало манией. Наконец Драйден сказал ему, что бесполезно пытаться догнать могущественный «Интеграл» в чем-либо связанном с орбитальными полетами. Оставалась единственная возможность - начать программу подготовки к запуску человека на Луну в течение ближайших десяти лет. Это потребует усилий, сопоставимых с подготовкой проекта «Манхэттен» во время Второй мировой войны, и обойдется в двадцать-сорок миллиардов долларов. Кеннеди эта цифра привела в ужас. Но меньше чем через неделю произошло позорное поражение в Заливе Свиней, и теперь его концепция «новой границы» выглядела скорее как отступление на всех фронтах. Успешный полет Шепарда стал первой новостью, которая порадовала Кеннеди с тех пор. Впервые он проявил некоторое доверие к НАСА. А теплейший прием, оказанный публикой Шепарду как сорвиголове-патриоту, бросившему вызов в небесах Советам, воодушевил президента.
Однажды утром Кеннеди пригласил Драйдена, Уэбба и Гилрута в Белый дом. Они расселись в Овальном зале, и Кеннеди сказал:
– Теперь во всем мире о нас судят по нашим успехам в космосе. Следовательно, мы должны быть первыми. Вот и все.
После такого заявления Гилрут подумал, что Кеннеди прикажет им свернуть суборбитальные полеты на «Редстоуне» и перейти непосредственно к орбитальным полетам с использованием ракеты «Атлас». Они же надеялись провести еще шесть-десять суборбитальных полетов, используя «Редстоун». Гилрут подумывал об орбитальных полетах, хотя это было рискованное предприятие, учитывая проблемы, возникавшие с системой «Меркурий-Атлас» на испытаниях. Так что все они просто изумились, когда Кеннеди сказал:
– Я хочу, чтобы вы приступили к лунной программе. Я собираюсь попросить денег у Конгресса. Я хочу сказать им, что вы рассчитываете отправить человека на Луну к 1970 году.
25 мая, спустя двадцать дней после полета Шепарда, Кеннеди выступил перед Конгрессом с сообщением о «неотложных национальных нуждах». По сути, это было начало его политического реванша после поражения в Заливе Свиней. Казалось, что Кеннеди читает новую инаугурационную речь.
– Наступило время для больших свершений, - сказал президент, - время нового великого американского проекта, время, когда наша нация должна занять безусловно ведущую роль в освоении космоса, от которого во многом зависит наше будущее на земле.
Он сказал, что русские, благодаря их большим ракетным двигателям, некоторое время будут побеждать в соревновании, но это должно только подстегивать Соединенные Штаты в их усилиях.
– Какое-то время мы не сможем гарантировать, что в один прекрасный день станем первыми. Но мы можем гарантировать, что любая неудача в попытке это сделать станет для нас последней. Мы подвергаемся дополнительному риску, потому что на нас смотрит весь мир. Но, как показал подвиг астронавта Шепарда, этот же самый риск повышает наш авторитет в случае удачи. Я верю, что наша нация сможет до конца этого десятилетия высадить человека на Луне и благополучно вернуть его на Землю. Сейчас нет более впечатляющего для человечества или более важного для долгосрочного исследования космоса проекта. И ни один проект не будет таким трудным и дорогим.
Конгресс и не думал уклоняться от расходов. НАСА выделили на следующий год 1,7 миллиарда долларов, и это было только начало. Стало ясно, что теперь НАСА сможет получить практически все, что пожелает. Полет Шепарда оказался весьма кстати. Начался удивительный период «безбюджетного финансирования». Это было поразительно. Деньги полились дождем. Всевозможные бизнесмены старались подарить их непосредственно Шепарду. За несколько месяцев Лео де Орси, который по-прежнему был бесплатным финансовым директором парней, получил на полмиллиона долларов предложений от компаний, которые хотели, чтобы Шепард рекламировал их товары. Шепард отверг все эти предложения, но поток их не иссякал. Один из конгрессменов, Фрэнк Бойкин из Алабамы, требовал, чтобы правительство подарило Шепарду дом.
Теперь астронавтика стала в гораздо большей степени Раем летучего жокея, чем в первый год проекта «Меркурий». Эйзенхауэр лично никогда не уделял астронавтам много внимания. Он рассматривал их как военных-добровольцев, вызвавшихся принять участие в эксперименте, и не более того. Но Кеннеди сделал их составной частью своей администрации и включил в официальную жизнь.
Другие парни тоже поехали с Элом в Белый дом, но их жены остались на Мысе. А когда они прилетели обратно в Патрик, жены вышли на летное поле встречать их самолет. И у всех был лишь один вопрос:
«Как выглядит Джекки?»
Экзотичное лицо Джекки Кеннеди и Коллекция одежды с шестого этажа - это было в каждом журнале… И все женщины испытывали любопытство. Конечно, они оставались женами младших офицеров, которые видели людей вроде Джекки Кеннеди лишь на страницах журналов и газет. И в то же время они начинали понимать, что являются частью этого странного мира, в котором действительно существуют Те самые люди.
«Как выглядит Джекки?»
Вскоре они все смогли познакомиться с ней. Они посещали частные ланчи в Белом доме, на которых было так много слуг, что, казалось, за каждым стулом стоит по одному. И действовали они так слаженно, будто играли в баскетбол. Кеннеди очень тепло относился к парням. Он искал их расположения. Тот самый сияющий взгляд время от времени появлялся и на его лице. Теперь все было пронизано духом
мужской чести,и даже президент становился совсем другим человеком, благоговеющим перед нужной вещью. Что же до Джекки, то у нее была классическая улыбка южанки, которой она, вероятно, научилась в Вирджинии, спокойный голос и улыбка, обнажающая зубы. Она почти не двигала нижней челюстью, когда говорила. Казалось, что слова проскальзывали у нее между зубами, словно крохотные жемчужины. Конечно, перспектива ланча с семерыми пилотами и их фрау ее не слишком-то воодушевляла, если воодушевляла вообще. Но никто не мог держаться добрее или внимательнее. Она пригласила Рене Карпентер прийти в гости частным образом, и они уже беседовали как две старые подруги, обо всем на свете, в том числе о воспитании детей в нынешнее время. Что уж было говорить о женах других пилотов эскадрильи… Внезапно на сцену вышла Почтенная Миссис Астронавт и оказалась на высочайших уровнях американской светской жизни, где кроме прочих наград получила и
Джекки Кеннеди.
А для ребят это был настоящий рай. Конечно, ничто не изменило совершенства - в духе Эдвардса - их жизни. Просто к невыразимым контрастам жизни астронавта добавилось еще нечто новое и удивительное. Через несколько часов после ланча в Белом доме или катания на водных лыжах в Хайанис-Порт вы могли снова оказаться на Мысе, снова возвращались к выпивке-и-автомобилю в этом удивительном царстве Низкой арендной платы, снова садились в свой «корвет» и мчались по обочинам этих каменистых баптистских дорог, забирались на всю ночь в вагон-ресторан, чтобы попить кофе и подготовиться к предстоящим тренировочным полетам. И когда вы снова переходили на синтетические рубахи и широченные штаны, вас никто не узнавал, и это было даже к лучшему. Вы могли просто сидеть, пить кофе, курить и наблюдать за двумя полисменами с рациями в карманах под соседним навесом. Из рации доносился негромкий голос: «Тридцать первый, тридцать первый… Вирджил Уайли отказывается вернуться в свою комнату на Рио-Банана». И полицейские переглядывались, словно говоря: «Ну и что? Стоит ли ради этого отрываться от тарелки французского жаркого с овсяными хлопьями?» - а потом вздыхали, начинали вставать, застегивать кобуры и направлялись к двери, как раз в тот момент, когда в заведение вваливался старый нищий, местный бунтарь, пьяный как свинья. Он спотыкался, отталкивался от двери и, на согнутых ногах, падал на стул возле стойки.
– Как дела? - спрашивал он официантку. А она отвечала:
– Так себе. А у тебя?
– А у меня больше нет никаких дел, - говорил он. - Все утонуло в грязи и больше уже не поднимется.