Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Нужная вещь

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Wolfe Tom / Нужная вещь - Чтение (стр. 11)
Автор: Wolfe Tom
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      На следующий день, когда они всемером собрались в гостиной номера «люкс», Гленн прочел лекцию примерно следующего содержания: интрижки с девочками, с поварихами не идут на пользу делу. Он знал, да и все они знали, что это когда-нибудь приведет к большому несчастью. Они все на виду у публики. Им выпал шанс всей их жизни, и, хотя ему очень жаль, он не даст скомпрометировать все дело только из-за того, что кто-то не может держать ширинку застегнутой.
      Не было никакого сомнения: Гленн говорит именно то, что думает. В гневе он был страшен. В его глазах горели четыре века протестантского сектантства, помноженные на два миллиона кругов, которые он пробежал по беговой дорожке.
      Но не тут-то было. С таким же гневом на Гленна смотрел сейчас Эл Шепард. Остальным казалось, что существует два совершенно разных Эла Шепарда, и никогда нельзя было точно сказать, с каким из них имеешь дело. Дома в Лэнгли вы видели одного Эла Шепарда: кадрового офицера с ледяными вежливыми манерами. Отец Шепарда, полковник Алан Шепард-старший, был впечатляющей фигурой, и немногие осмеливались бросить ему вызов. Шепард всегда был хорошим сыном. Полковник посылал его учиться в частные школы; как и отец, он окончил морскую академию и стал летчиком. И, хотя Алан никогда не был в бою, он считался одним из лучших летчиков-испытателей во флоте. Он отличился при испытаниях истребителей F3H, F8U, F4D («Скайрэй»), F11F («Тайгеркэт»), F2H3 («Банши») и F5D («Скайлансер»). Он проделывал весьма рискованные трюки, включая первую посадку этих монстров на бывшие тогда в новинку угловые палубы авианосцев. Это был первоклассный морской авиатор - жесткий, сообразительный, с качествами лидера. Он был женат на Луизе Брюэр, симпатичной, обаятельной и холеной женщине, настоящей леди. Она принадлежала к Церкви Саентологии. Шепард был родом из Нью-Гемпшира, а в Новой Англии саентологи пользовались большим влиянием: это была одна из богатейших церквей Соединенных Штатов со своей культурной традицией, в чем-то сходной с унитарианской. Принадлежность к Церкви Саентологии была не лишней для карьеры флотского офицера, потому что начальство традиционно относилось с уважением к религиозным взглядам. Важнее всего было окончить академию, а вторым по значимости - принадлежать к социально правильному протестантскому вероисповеданию. Выше всех в армии неофициально котировалась Епископальная Церковь (к ней принадлежали Ширра и Карпентер). Ну а Церковь Саентологии, хотя и была несравненно малочисленнее, считалась еще более изысканной. Такова в общих чертах была жизнь капитана третьего ранга Алана Шепарда, безукоризненного кадрового офицера. Но внутри этой оболочки скрывался… Улыбающийся Эл с Мыса! На самом-то деле Шепард не принадлежал к Церкви Саентологии и даже не был близок к ней. В глубине души он, вероятно, был убежденным атеистом. На первой пресс-конференции он искусно обошел эту тему, сказав, что не принадлежит ни к одной церкви, но регулярно посещает церковь саентологов. И каким-то образом сложилось мнение, что Шепард - убежденный саентолог. (Пресса, этот всегда корректный Джентльмен, была рада видеть данный факт в таком свете.) Да и дома Шепарду удавалось сойти за образец добропорядочного мужа, каковым его считали. Он регулярно ходил с Луизой в церковь. Он не пил, не курил, не сквернословил, не позволял своим губам - а губы и глаза были его самыми примечательными чертами - расплыться в широкой теплой улыбке при виде проходящей мимо хорошенькой девушки.
      Он ничуть не напоминал знаменитого Улыбающегося Эла Шепарда, пока не выходил из своего самолета вдали от дома,особенно на Мысе. Тогда Эл выглядел совершенно иначе, словно бы сбрасывал ледяную маску. Когда он выходил из самолета, в его глазах плясали огоньки. Широчайшая улыбка расплывалась по лицу. И вы уже знали, что он вот-вот начнет щелкать пальцами в нетерпении, потому что весь его вид словно говорил: чем бы таким заняться? А когда он садился в свой «корвет», то являл собою картину настоящего летучего жокея вдали от дома.
      Но сейчас, в этой комнате отеля «Конакаи», на Гленна смотрел Ледяной капитан третьего ранга. Капитан Эл, сын полковника, знал, как следует пускать в ход оружие армейской вежливости. Он сообщил Гленну, что в этом вопросе он не компетентен, и посоветовал ему не навязывать свои представления о нравственности другим членам группы. В последующие несколько недель формировались две позиции: Гленна и летучих жокеев, причем обе стороны вносили в свои позиции различные поправки. Позиция летучих жокеев была такова: они семеро вызвались сделать эту работу, отдавали тренировкам и обучению множество часов и, кроме того, делали уйму вещей дополнительно к жесткому расписанию, например ездили на заводы для поддержания духа рабочих, отказались от платы за полеты, от отпусков и всякого подобия семейной жизни - и поэтому своим мизерным свободным временем они вправе распоряжаться по своему усмотрению, если их поведение вписывается в рамки здравого смысла.
      Шепард говорил тоном хорошо осведомленного командира. Его слова звучали столь же убедительно и правильно, как и слова Гленна. Капитан Эл в совершенстве владел ораторским искусством, прибегая в дискуссиях подобного рода к небольшим литотам.
      Ведь не было никаких причин питать отвращение к женскому обществу, если твои знакомства не сказываются пагубно на твоей работе и программе в целом.
      Но Джон Гленн придерживался другого мнения. Он смотрел на Улыбающегося Эла с Мыса и на Ледяного капитана третьего ранга - на них обоих - глазами самого Жана Кальвина. Позиция Гленна была такова: нравится нам или нет, но мы у всех на виду. Заслуживаем мы этого или нет, но люди смотрят на нас. Поэтому на нас лежит огромная ответственность. Если тебя не поймали с поличным, этого недостаточно. Недостаточно и просто знать, что ты не сделал ничего предосудительного. Мы должны быть как жена Цезаря. Нельзя допустить даже возможности неправильного поведения.
      Именно так, ни больше ни меньше. А замечание насчет жены Цезаря врезалось всем в память. Каждый знал, что в чем-то парень был прав. Но… Можно ли в это поверить? Можно ли было поверить, что настанет день, когда кто-нибудь из пилотов, равный среди равных, посоветует своим товарищам держать руки чистыми, а рот на замке? Не хотел ли он таким образом стать выше всех, и в чем состояла его настоящая игра?
      Гленн знал, что такая позиция не прибавит ему друзей. Но в карьере военного случались ключевые моменты, когда нужно было взять на себя лидерство. Именно такова была сущность настоящего лидера, и это должны были оценить если не сами пилоты, то… другие, кто об этом услышит. В конце концов, борьба за право на первый полет вовсе не соревнование по популярности в армии. Право выбора оставалось за Бобом Гилрутом и его депутатами из космической оперативной группы. Гленн никогда не боялся отчуждения товарищей, если знал, что он прав. Возможно, это тоже производило впечатление на начальство, и он никогдане оставался позади. Его вера в то, что он считал правильным, была частью его нужной вещи.
      У Гленна был очень сильный союзник - Скотт Карпентер. Карпентер всегда прислушивался к его мнению и поддерживал его в спорах. Уолли Ширра и Гордон Купер были на стороне Шепарда. Они полагали, что на работе офицер должен быть образцом правильного поведения, но личная жизнь пусть остается личной жизнью. Гленн все больше и больше раздражал Ширру. Что, черт побери, он о себе возомнил? Спустя некоторое время они почти перестали разговаривать, разве что когда того требовала работа.
      Гриссом и Слейтон в данном вопросе поддерживали Гленна. Они не могли не признать здравость его рассуждений. Но это вовсе не означало, что они идеализировали Гленна хоть чуточку сильнее, нежели Ширра или Шепард. В группе произошел раскол. Пятеро парней против набожного светловолосого пилота и его приспешника Карпентера. Некоторым из них, казалось, доставляло удовольствие не делать различий между Гленном и Карпентером. Да и что здесь вообще было делать этому Карпентеру! Им не давало покоя то, что у Скотта и его жены Рене на полу в гостиной лежали цветастые подушки, и они садились на них, когда Скотт играл на гитаре, а Рене пела. То, что у нее был хороший голос, не имело значения. В этом было что-то битническое. Более того, Карпентер дружил с докторами. Как и Гленн. Они даже сотрудничали с людьми из «Наук о жизни».
      Гленн и Карпентер стали добровольными подопытными кроликами двух только что появившихся здесь психиатров - Шелдона Корчина из Калифорнийского университета и Джорджа Раффа, который проводил психологическое тестирование в Райт-Паттерсоне. Они были довольно приятными людьми, но такое внимание к психиатрическим исследованиям казалось некоторым из парней, особенно Ширре и Куперу, совсем не обязательным. Эти два психиатра постоянно заставляли вас мочиться в бутылочки: они определяли уровень содержания кортикостероида в крови, который, как предполагалось, являлся признаком стресса. Но Карпентер тоже думал, что это ужасно. Он даже разговаривал с врачами об этом!
      То, что пятерым парням казалось в Карпентере странным, Гленну и врачам, наоборот, - интересным. Скотт был единственным, кто мог вести разговор о широких философских аспектах проекта «Меркурий» и космических исследований в целом. Скотт был единственным человеком с чертами поэта - в том смысле, что идея полета в космос будила его воображение. Он даже устанавливал по ночам телескоп на крышу своего автомобиля, разглядывал звезды и размышлял на тему «Каково мое место в космосе?»
      Попробуйте только представить, что этим занимается Гриссом! Если бы у Гаса был телескоп, то он использовал бы его лишь для того, чтобы узким концом отодрать от крышки мусоропровода прилипшую конфетку. Гас и Дик занимали прямо противоположную позицию. Главным для них было запустить птичку в космос, сделать работу и свести все ненужные хлопоты к минимуму.
      Шепард и Ширра придерживались компромиссного мнения. Но они вовсе не являлись закадычными друзьями или даже просто приятелями. Кажется, у Шепарда вообще не было близких друзей, и его личная жизнь оставалась загадкой. У всех астронавтов было примерно одинаковое прошлое, так что для серьезных разногласий внутри группы не было никаких предпосылок. Кто именно первым полетит в космос, решалось отнюдь не голосованием. Но если бы такая ситуация сложилась, то Эл и Уолли наверняка поддержали бы Гаса и Дика… Гордон Купер вообще был отрезанным ломтем. Создавалось впечатление, что он не участвует в соревновании. Что же до самого Гордо, то по большинству актуальных вопросов он поддерживал Гаса с Диком и Уолли с Элом - от медицинских экспериментов и до распоряжения свободным временем.
      Все начали понимать, что ставки необычайно высоки. После первого полета в космос, священного первого полета, один из них станет не только самым знаменитым астронавтом…но и истинным братом, стоящим на самой вершине всей пирамиды. Первый американец в космосе - а очень даже может быть, что и первый человек вообще, - получил бы такую известность, какая и не снилась даже Чаку Йегеру, поскольку он вошел бы не только в историю авиации, но и в мировую историю.
      И кто же станет этим первым? Ну кто же еще, если не Джон Гленн! Гленн в этом ничуть не сомневался. Он даже взял на себя роль естественного лидера группы, читая парням наставления во время собраний.
      В результате этих посиделок в «Конакаи» все же был достигнут неустойчивый компромисс: ребята признали, что Гленн прав и им нужно следить за собой. Но не таков был Эл Шепард: он не мог при случае не подпустить шпильку в адрес Гленна. Если кто-нибудь находился поблизости, Эл говорил Гленну:
      – Джон, мой мальчик, я думаю, тебе надо немного расслабиться. Тебе нужен спортивный автомобиль. Выброси свою развалюху и погоняй немного по-человечески. Это пойдет тебе на пользу, Джон.
      Эл не упускал возможности подколоть Гленна, напомнив о его ужасном маломощном «принце» и острой необходимости обновить машину. Он делал это всякий раз. Но Гленн в ответ только улыбался, хотя было заметно, что его это все же задевает. Ведь создавалось ощущение, что на самом-то деле Эл имел в виду вовсе не автомобиль.
      Однажды утром, когда астронавты пришли в офис, они обнаружили на доске крупную надпись: «Спортивный автомобиль - лекарство от мужского климакса».
      
      
      

8. ТРОНЫ

      С точки зрения инженеров - участников проекта «Меркурий», подготовка астронавтов была легким занятием. Естественно, нужен был человек, у которого хватило бы духу оседлать ракету, и хорошо, что такие люди существовали. Но во время полета в «Меркурии» от астронавта практически ничего не требовалось - разве что выдерживать напряжение, - и с этой целью инженеры придумали то, что психологи назвали «постепенно возрастающими нагрузками». Нет, самым трудным, самым драматичным в космическом полете, с точки зрения инженеров, была технология.
      Проект «Меркурий» стал возможен в принципе лишь благодаря недавнему изобретению - быстродействующему компьютеру. Здесь имелось некое сходство с самим адмиралом морей - Колумбом. Ведь Колумб отважился переплыть Атлантический океан лишь благодаря новинке тех дней - магнитному компасу. А до того времени корабли передвигались вдоль побережий даже при плаваниях на большие расстояния. Подобным же образом быстрая и несложная отправка человека в космос была немыслима без скоростных компьютеров. Такие компьютеры появились в 1951 году, а теперь, в 1960-м, инженеры уже изобрели систему управления ракетой, используя встроенные в двигатели и соединенные с приборами компьютеры, которые следили за температурой, давлением, запасами кислорода и другими жизненно важными условиями в капсуле «Меркурия» и автоматически осуществляли аварийные операции. Иначе говоря, в этих системах машины общались друг с другом, принимали решения, производили действия, и все это - с потрясающей скоростью и точностью…
      Ох уж эти гении-инженеры!
      А была еще и такая вещь, как самолюбие инженера. Оно могло быть и не таким гигантским, как у летучих жокеев… но довольно часто в душный субботний вечер в Лэнгли кто-нибудь из инженеров НАСА напивался старого доброго дешевого вирджинского бурбона и давал выплеснуться эмоциям.
      Восхваление астронавтов совершенно вышло из-под контроля! В мире науки - а проект «Меркурий» считался научным предприятием - выше всех котировались сами ученые, затем шли инженеры, а объекты экспериментов имели столь низкий статус, что о них мало кто думал. Но эти объекты стали… национальными героями! А все остальные: физики, биологи, врачи, психиатры, инженеры -были лишь обслуживающим персоналом.
      С самого начала было понятно - без всяких комментариев, - что астронавт станет всего лишь объектом изучения при экспериментах, не более того. Проект «Меркурий» был адаптацией концепции скорейшего запуска в космос человека из авиации: к подопытному прикрепляли биосенсоры, запечатывали его в капсулу, отправляли в космос баллистическим образом, то есть как реактивный снаряд, потом возвращали его на землю с помощью полного автоматического контроля и наблюдали, как он выберется из капсулы. В ноябре 1959 года, спустя шесть месяцев после завершения отбора астронавтов, Рэнди Лавлейс и Скотт Кроссфилд представили на аэрокосмическом симпозиуме бумагу, в которой говорилось, что единственной целью полета являются биологические и медицинские исследования - по крайней мере в отношении находящегося на борту астронавта. От себя они добавили, что для аэродинамического космического аппарата типа Х-15В или Х-20 потребуется «очень хорошо подготовленный пилот». Кроссфилд, принимавший участие в проекте Х-15, преследовал и свои личные цели, но то, что говорили они с Лавлейсом, было очевидно для любого инженера, знавшего разницу между баллистическим и аэродинамическим космическими аппаратами. Иными словами, в проекте «Меркурий» астронавт не был пилотом в обычном понимании.
      Даже летом 1960 года в Вудс-Хоул, штат Массачусетс, на конференции Вооруженных сил и Национального научно-исследовательского совета, посвященной подготовке астронавтов, никто из многочисленных инженеров и ученых (не из НАСА) и не подумал описывать ракетную капсулу «Меркурия» как полностью автоматизированную систему, в которой астронавту не надо будет даже шевельнуть пальцем. Они говорили так: астронавт добавлен к системе как дополнительный компонент. Дополнительный компонент!Если автоматическая система выходила из строя, он мог выступить в роли ремонтника или перейти на ручное управление. Кроме того, его, конечно, обвешают биосенсорами и прикрепят к нему микрофоны, чтобы видеть, как человек реагирует на стрессы во время полета. И это должно быть его главной функцией. Некоторые психологи предлагали вообще отказаться от пилотов - и все это происходило спустя более года после формирования знаменитой семерки «Меркурия»! Главной психологической защитой пилота во время полета было осознание того, что он управляет кораблем и всегда может что-нибудь сделать:«Я попробовал А! Я попробовал В!…» Ученые убеждали, что эта одержимость активным контролем вызовет лишние проблемы при полетах «Меркурия». Нужен был человек, главный талант которого заключался бы в том, чтобы ничего не делать при стрессе.Некоторые предлагали использовать новую породу военных летчиков - радарщиков: человека из стратегической команды военно-воздушных сил или флотского офицера радиоперехвата, то есть того, кто в боевых условиях летал на заднем сиденье высокотехнологичного самолета. Он не делал ничего, только считывал показания радара, предоставив весь контроль над машиной и свою жизнь другому человеку - пилоту («Я взглянул на Робинсона, а он молчит и таращится на радар, как зомби»). Опытный зомби - вот то, что нужно. Был еще план анестезировать или транквилизировать астронавтов - не с целью избавить их от паники, а чтобы они спокойно лежали, обвешанные датчиками, и не делали ничего,что могло нарушить ход полета.
      Ученые и инженеры считали само собой разумеющимся то, что подготовка астронавтов совершенно не похожа на обычную подготовку к полетам. В последнем случае человека обучали совершать определенные действия: управлять незнакомой машиной или производить на знакомой машине незнакомые маневры - сбрасывать бомбы или, скажем, приземляться на авианосец. Астронавтов обучали лишь тому, как запустить аварийную систему в случае неудачного старта ракеты или неудачного приземления и как выступить в роли дублера (дополнительного компонента), если автоматическая система управления не сможет удержать в правильном положении тепловой щит при входе в земную атмосферу. Астронавт совершенно не контролировал траекторию или скорость капсулы. Значительная часть его подготовки состояла из того, что называлось «уменьшением восприимчивости», «закалкой» или «избавлением от страхов». В психологии существовал принцип, согласно которому от дурных привычек, включая чрезмерную эмоциональность, можно избавиться с помощью серии постепенно возрастающих нагрузок в виде вызывающего беспокойство стимула. Именно это и составляло основу подготовки астронавта. Запуск ракеты считался делом совершенно новым и дестабилизирующим, в том числе потому,что астронавт ни в коей мере не мог его контролировать. Потому и изобрели серию постепенных нагрузок. Семерых парней отправили в Джонсвилл, в Пенсильванию, где находилась принадлежащая военно-морскому флоту центрифуга - устройство вроде «чертова колеса». На конце пятидесятифутового рычага располагалась кабина, или гондола. Рычаг вращался со страшной скоростью, вызывая на сидящего внутри гондолы человека нагрузки до 40 g (1 g равняется силе земного притяжения). Высокое давление, которое возникало в боевых самолетах времен Второй мировой войны при пикировании и поворотах, иногда вызывало временную слепоту, прилив крови к голове; или же пилоту не удавалось положить руки на рычаги управления. А гигантская центрифуга в Джонсвилле была построена для изучения именно этой новой проблемы скоростных полетов. В 1959 году машина была компьютеризирована и превратилась в симулятор, способный воспроизводить давление и ускорения, характерные для любых видов полета, включая и полет ракеты. На астронавта надевали высотно-компенсирующий костюм, прикрепляли датчики, вставляли ректальный термометр и усаживали в гондолу на анатомическое кресло, повторявшее контуры его тела. Рядом прикреплялись все провода, шланги и микрофоны, которые предстояло использовать при настоящем полете, а давление в гондоле уменьшалось до пяти фунтов на квадратный дюйм, как это будет во время полета. Интерьер гондолы в точности повторял интерьер капсулы «Меркурия», со всеми переключателями и мониторами. В наушниках у астронавта звучал записанный на пленку шум запуска ракеты «Редстоун», и процедура начиналась. Используя компьютеры, инженеры могли полностью воспроизвести весь ход полета на «Меркурии». Давление внутри центрифуги нарастало в том же темпе, что и в полете, до 6-7 д, после чего оно резко падало, как в тот момент, когда капсула достигала вершины своей траектории, а астронавт испытывал состояние невесомости. От астронавта требовалось нажать на несколько выключателей, как при реальном полете, и поговорить с воображаемым диспетчером, заставляя себя выдавливать в микрофон слова, не обращая внимания на давление на грудную клетку. Центрифуга могла также воспроизводить возрастание давления при замедлении - астронавт должен был испытать его при возвращении в атмосферу.
      Чтобы приучить парней к состоянию невесомости, их отправляли в параболические полеты в багажных отсеках грузовых самолетов С-131 или на задних сиденьях истребителей F-100F. Когда реактивный самолет поднимался на вершину параболы, человек в течение пятнадцати-сорока пяти секунд испытывал состояние невесомости. Это был единственный вид полетов при подготовке астронавтов, и они, естественно, были всего лишь пассажирами, как и в предстоящих полетах на «Меркурии».
      При включении тормозных двигателей во время невесомости капсула немного покачивалась. Астронавт мог слегка пошевелить ее, чтобы рассмотреть что-нибудь в иллюминатор. Для обучения этому стажеров в НАСА изобрели специальное устройство - тренажер «Альфа». Стажер усаживался в кресло на воздушных подушках и мог с помощью ручного регулятора заставлять его покачиваться вверх-вниз или вперед-назад. А на экране перед ним - в том месте, где должен находиться экран перископа капсулы, - проплывали сделанные с самолета снимки и кинокадры с видами Мыса, Атлантического океана, Багамских островов, Абако… Пейзажи вращались и покачивались синхронно с изменением положения кресла, как это должно быть во время космического полета. Тренажер «Альфа» даже воспроизводил шипящий звук включенных тормозных двигателей, когда астронавт нажимал на соответствующий рычаг.
      В середине шестидесятых инженеры разработали процедурный тренажер - по сути симулятор полета. Такие тренажеры были на Мысе и в Лэнгли. На Мысе тренажер находился в ангаре С. Там астронавт проводил целый день. Он забирался в камеру и садился в кресло, направленное прямо в потолок. Спинка кресла лежала плашмя на полу, так что астронавт оказывался на спине. Перед ним находилась такая же, как в капсуле «Меркурия», панель управления, подсоединенная к компьютерной сети. Примерно в двадцати футах за спиной астронавта у второй панели сидел специалист, вводивший в систему моделируемые проблемы.
      Специалист говорил:
      – Отсчет: время Т минус пятьдесят секунд.
      Астронавт отвечал в микрофон:
      – Вас понял.
      – Проверить перископ: полностью выдвинут?
      – Перископ выдвинут.
      – Готовы к пуску?
      – К пуску готов.
      – Т минус десять секунд. Минус восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… одна… Пуск!
      Внутри тренажера перед астронавтом загоралась шкала приборов, показывая, что полет начался. А он должен был считывать показания и передавать их на землю. Он говорил:
      – Часы работают… Двадцать секунд… Тысяча футов… Один и пять g… Траектория нормальная… Двенадцать тысяч футов, один и девять g… Давление в кабине - пять атмосфер… Высота сорок четыре тысячи, уровень g - два и семь… Сто тысяч футов за две минуты пять секунд…
      В этот момент инструктор мог нажать на своей панели кнопку с надписью «кислород». Загоралась предупреждающая красная надпись «О 2авария», и астронавт произносил:
      – Давление в кабине падает… Вероятно, утечка кислорода!… Утечка продолжается… Переключаюсь на аварийный резерв…
      Астронавт дергал рычаг, вводя дополнительный кислород в симулятор, то есть в компьютерные данные, но инструктор мог снова нажать свою «кислородную» кнопку. Это означало, что утечка кислорода продолжается, и астронавт говорил:
      – Утечка продолжается… Приближается к нулевому уровню… Прерывание полета из-за утечки кислорода! Прерывание! Прерывание!
      Затем астронавт нажимал на кнопку, и на панели инструктора загоралась красная надпись «прерывание». При настоящем полете в этот момент должна была сработать аварийная башня, которая отделяла капсулу от ракеты и сбрасывала ее на парашюте.
      Во время занятий астронавтам приходилось так часто нажимать на аварийный рычаг, что в определенный момент им стало казаться, что они готовятся не к запуску, а к прерыванию полета. Это было одно из тех немногих действий, которые астронавт мог предпринять внутри капсулы «Меркурия», - прервать полет и спасти свою жизнь. Его не обучали летатьна капсуле. Его обучали ехать в ней. Во время «серии возрастающих нагрузок» его знакомили со всеми зрелищами, звуками и ощущениями, которые ему придется пережить. Его знакомили с ними день за днем, пока капсула «Меркурия» со всеми ее звуками, g-уровнями, видами из окна, дисплеями, загорающимися надписями, лампочками, переключателями и струями перекиси водорода не становилась настолько же знакомой, рутинной и повседневной, как офис. В любую программу подготовки к полету входило «снижение восприимчивости». Пилот военно-морского флота отрабатывал посадку на силуэт палубы, нарисованный на летном поле: считалось, что это помогает ослабить естественный страх перед посадкой несущейся на огромной скорости машины на столь малое пространство. Но главным образом его все же обучали садиться на палубу авианосца. До проекта «Меркурий» еще не было такой программы подготовки к полету - столь сложной, детализированной, продолжительной и в такой степени посвященной снижению восприимчивости стажера, чтобы избавить его от обычных страхов и научить нормально думать и использовать свои руки в совершенно незнакомой обстановке.
      Конечно, все это было хорошо известно с самого начала. Настолько хорошо, что в первом отборочном комитете НАСА опасались, как бы летчики-испытатели не сочли эту работу утомительной или отвратительной. Так как для проекта нужны были шесть астронавтов, они решили взять на подготовку двенадцать человек - предполагалось, что половина из них откажется, когда узнает, насколько пассивна будет их роль. Но уже через год в НАСА стали понимать, что были правы по крайней мере наполовину. Парни действительно считали роль биомедицинского пассажира в автономном отсеке, то есть роль подопытного кролика, отвратительной. Это правда. Но парни вовсе не собирались отказываться от участия в проекте - ни в коей мере. Нет, теперь инженеры с изумлением замечали, что подопытные кролики собираются… изменить эксперимент.
      Разница между пилотом и пассажиром в любой летучей машине сводилась к одному - к контролю. И на этот счет парни могли привести практичные и убедительные аргументы. Если уж астронавту суждено стать добавочным компонентом, то он должен уметь управлятьлюбой из автоматических систем «Меркурия» вручную -только для того, чтобы справиться со сбоем. Таков был главный аргумент. Но имелся и еще один, который нельзя было сформулировать столь многословно, потому что запрещалось говорить вслух о самой его предпосылке - нужной вещи.
      В конце концов, нужная вещь не являлась храбростью в обычном понимании, то есть готовностью рискнуть своей жизнью и прокатиться на ракете «Редстоун» или «Атлас». Это мог сделать любой дурак (и многие, несомненно, сделали бы, имей они такую возможность), равно как и лишиться жизни по ходу дела. Нет, идея (в понимании пилотов) заключалась в том, чтобы суметь поднять в воздух машину, пронестись, рискуя жизнью, на бешеной скорости, а затем, используя все свои навыки, рефлексы, опыт и хладнокровие, посадить ее на землю в самый последний момент. Но как, черт побери, сделать это, если ты всего лишь подопытное животное, запечатанное в грузовом отсеке?
      Каждый сигнал, который они получали, говорил о том, что истинные братья из Эдвардса считают их окруженными почтением «хлыстами», пользуясь выражением Уолли Ширры. А Ширра хорошо знал взгляды Эдвардса на такие вещи. В 1956 году он занимался в Эдвардсе серьезными испытаниями F-4H. Но сильнее всех ощущал снисходительное отношение братьев Дик Слейтон. Он попал в проект «Меркурий» прямо с летных испытаний в Эдвардсе, и там приятели немилосердно подшучивали над ним. «Первый полет совершит обезьяна» - это было обычной присказкой. Когда ребята отправлялись в Эдвардс на инструктаж по программе Х-15 и на параболические полеты - на заднем сиденье, - они ощущали дуновение… презрения. И совершенно напрасно Скотт Карпентер и некоторые другие пересаживались на переднее сиденье, чтобы самим совершить параболический полет. Им это не удавалось. Им не удавалось провести самолет по правильной траектории и добиться состояния невесомости. Конечно, у них было маловато опыта… И тем не менее! Кое-кто из парней чувствовал, что пилоты высокого класса вроде Кроссфилда относятся к ним свысока. А как насчет Общества летчиков-испытателей? Оно было главной организацией братства. Но некоторые из парней даже не могли состоять в обществе. От его членов требовалось по меньшей мере двенадцать месяцев первых полетов на новых самолетах. Туда не собирались принимать астронавтов только потому, что они записались добровольцами на проект «Меркурий» и заключили контракт с «Лайфом». С высших уровней пирамиды на храбрых парней смотрели - и они это чувствовали - как на семерых зеленых новичков; и все время слышался этот приводящий в ярость вопрос: разве астронавты - летчики?
      Дика Слейтона, который был членом Общества летчиков-испытателей, пригласили выступить на ежегодной конференции в Лос-Анджелесе в сентябре 1959 года все на ту же тему: роль астронавта в проекте «Меркурий». Собрание проходило как раз спустя две недели после того, как «Лайф» обрушил на читателей поток публикаций, в которых семь астронавтбв преподносились как лучшие и храбрейшие пилоты за всю историю Америки.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26